скачать книгу бесплатно
Брегет? Подарок?.. Заклятие на часах – непростая задачка, почти никто из чародеев не властен над временем, но графиня Софья Константиновна сильная и всем известная ведьма!
Осмотрел часы, ощупал, попробовал и нательным крестиком, и Орденским знаком. Крест святого Иоанна оставался холодным, так что все мысли и сны были никакие не чары, а собственный душевный порыв. Закончить дела с тяжбой старой графини и выбросить из головы и Верону, и весь этот романтический вздор заодно. По крайней мере, Ольга не останется бесприданницей, а значит, сможет выбирать. При такой красоте у ее ног будут самые блестящие молодые князья Петербурга.
Милорадович вздохнул и откинулся на подушку, вернув безобидный золотой брегет в изголовье. Верона – Вероной, в те годы он еще мечтал о любви и семейном счастье, но казалось, надо успеть в сражения, потому что вот-вот – и война окончится, и не выслужиться – невозможно, а все остальное – потом. Бог мой, сколько же было этого «потом»! Один Тарантелли при нем, кажется, с тех времен и остался…
Забавно, что теперь-то вдруг снится Верона. Он бы не отказался во сне увидеть хоть Бассиньяно, которое случилось очень скоро после Вероны. Увидеть, как бывает во сне, будто бы со стороны, потому что сам он этого боя почти не помнил. Помнил выскочившую перед ними легкую конную артиллерию, залп и как упал под ним подстреленный конь, помнил, что добежал на правый фланг линии и впервые в жизни повел на неприятельскую батарею солдат, сам размахивая подхваченным знаменем… Тогда и понял всю естественную мудрость суворовской тактики натиска – скорым шагом, как можно скорее вперед, опередить перезарядку артиллеристов, уменьшить общий урон от картечи… Страшно! А назад страшней втрое! В пожары бросаться – и то не так страшно! Штык отбить еще можно, пуля промажет – дура, а вот на пушки – развернутым строем… Нет, уж лучше свое время не тратить время на ружейные залпы!
Рассказывали после с придыханием, что кричал солдатам: «Смотрите, как умрет ваш генерал!», а он точно помнил, что просто забористо матерился. Кулаками успел насовать в зубы французам, пока подбежала смена для погибшего знаменосца, а потом еще и саблю сломал. Уж Бог ведает, как и обо что. После контратаки отдувался, мотая головой, как испуганная лошадь, фыркал и махал руками – говорить толком не мог. Спасибо Инзову, вовремя водки подсунул. И зря постарался Инзов, потому что первым же делом, как голос вернулся, послал он по матушке великого князя Константина Павловича, что втравил их в эту несчастную стычку и не вовремя полез с благодарностью.
Потом, конечно, утешал Константина наперерыв с другими – когда того пропесочил Суворов, да так, что из палатки фельдмаршала великий князь вышел бледный до зелени и чуть не в слезах. Больше в командные дела Константин не совался и вообще притих на весь поход, как мышь под веником, показал себя неплохим офицером и толковым командором Ордена. Сидит теперь в своей Варшаве, поговаривают, жениться надумал на полячке Жанне Грудзинской. Наследник престола – и такой неравный брак? Что-то будет…
А хорошо быть просто генералом, пусть и лишенным армии и усаженным навек за бумажки. Зато можно взять и посвататься к кому угодно, вот хоть к Ольге Потоцкой.
В ночной тишине дома все часы, похрипев и пошипев, пробили три, золотой брегет в изголовье тихонько звякнул часовым репетиром. Спать! С Богом! И поменьше глядеть во сне всякий вздор навроде Вероны, виданной уже тому лет двадцать назад.
III
В салон Олениных граф Остерман-Толстой заезжал нечасто, хотя ему неизменно были рады. Вот и на этот раз Милорадович его из дома вытащил едва ли не силой, ради старинной дружбы пришлось соглашаться.
– Нет, душа моя, не стану я за вас извиняться перед хозяевами, вы же ответили на приглашение!
Остерман печально потупился и с сожалением отодвинул разбросанные по столу старинные переплетенные тетради и амулеты. Собирался, вздыхая и всем видом показывая, как ему не хочется ехать. Еще и погода на улице была не для прогулок – лицо и плащ мигом закидало отвратительным липким снегом, лошади из придворной конюшни нервно облизывались в упряжке, кучер нахохлился на козлах, как огромная отсыревшая галка.
Милорадович тем временем жаловался, в притворном отчаянии воздев руки к небу:
– Спасите, душа моя, князь Оленин прочит меня в Академию художеств почетным членом!
Тут Остерман наконец засмеялся, поправляя ворот епанчи, чтобы не продувало мокрым ветром.
– Что за беда, Михайла Андреич? Привыкайте, вы по положению теперь ко всякой бочке затычка. Зато сможете выспаться на их заседаниях.
– Бог мой, не смогу! Во все дела полезу и всюду нос суну, или вы меня не знаете? Вот только там мне сидеть недоставало, мало того, что я уже сижу в Петербурге!
Остерман сощурился на него сквозь очки.
– Может, это судьба, Михайла Андреич, разобраться в тайнах этого места? Как охотник вы обязаны блюсти равновесие между мирами.
– Александр Иваныч, душа моя! Опять вы за загадки Петербурга от вашего прадеда? Умоляю, и не начинайте!
– То есть, рассмотреть дело для охотника вы не хотите, а в Академию художеств почетным членом – не можете отказаться?
Милорадович нервно дернул туго затянутый парадный галстук.
– Ну какой из меня охотник за нечистью, когда я нынче первоначальник столицы? И в Академии художеств нужен, разумеется, как собаке – пятая нога, но хоть вреда от этого не случится.
– Разъяснив Хранителя Петербурга, вы помешаете ли чему-то серьезно?
Но Милорадович в ответ лишь скорбно покачал головой.
– Не просто же так раньше в охотники царедворцев да военных не брали! Сами подумайте, душа моя, кто в Петербурге Хранитель! Просто заговорить об этом деле при государе и сановниках – осиное гнездо разворошить, с неизвестным финалом. Одно дело – блюсти равновесие между тем миром и этим, совсем другое – соблюдать спокойствие государства. Пращур ваш, при всем к вам уважении, не от безопасности надумал чародейство с политикой совмещать, и известно, к чему все пришло!
Остерман промолчал. Спору их много лет, и спор этот безрезультатный. Должно быть, прав государь, обратившись с вопросом не к Милорадовичу, а к нему, Остерману. Он хотел выглянуть из экипажа, но ведь очки снегом залепит, а протирать их о мокрый плащ несподручно.
– А что сегодня у Олениных, Михайла Андреич?
– Балетное представление от воспитанниц училища, потом – танцы.
– Танцы?! – Остерман укоризненно посмотрел на Милорадовича. – И не предупредили? Я не взял перчатки.
– Бог мой, ведь это не бал, – изумленно откликнулся тот и полез в карман шинели. – У меня есть белых запасная пара, а больше нам и не надо.
Остерман засмеялся.
– Верно, двух нам хватит. Значит, и вы собираетесь танцевать?
– Домашний праздник, Александр Иваныч! На придворных балах мне все больше доводится разговорами заниматься, а как государь вернулся, и вовсе вечеров поубавилось.
– Супруга великого князя Николая, кажется, великая охотница до балов. Не то что вдовствующая государыня Мария. А где ваш Глинка?
– Уже там должен быть. Он мне и приглашение привез. Очень удобно, душа моя, иметь в чиновниках для особых поручений литератора.
– Особенно литераторам это удобно, Михайла Андреич, – съязвил Остерман и все-таки выглянул наружу. Три разноцветных одинаковых домика приветливо подмигивали светом. – Впрочем, вот уже и Фонтанка.
Их ждали – дети, воспитанники, домовые и гувернантки Олениных гурьбой высыпали в холл впереди хозяев. А с другой стороны дома, у дверей бальной залы стайкой прижались в укромном уголке девочки в балетных платьях, разглядывая сквозь щель собравшихся высоких гостей. Болтая вполголоса, не забывали разминать ноги в шелковых туфельках без каблуков, торопливо оправляли пышные юбочки чуть ниже колена, терли оголенные руки, покрытые мурашками от прохладного воздуха и беспокойства. Кто-то перекалывал цветы на голове, кто-то просил перешнуровать платье, кто-то шепотом читал не то молитву, не то наговор, и все настороженно прислушивались к голосам за дверями.
– Ты всех знаешь, всех? – шептала Кате старшая подруга по классу Верочка Зубова, нервно ощипывая кружева на юбке. – Этот – кто? Назови!
Катя осторожно глянула в щель.
– Князь Волконский.
– А этот – худой, нервный, справа?
– Не знаю, художник какой-то. Ученик Академии, наверное.
– А там кто черный и весь в кудрях, в мундире и возле красивой дамы?
Девочки вокруг засмеялись.
– Убила! Пушкин же! Из Лицея, нето!
– Веруня-то кукушка, Пушкина не признала!
– Я зато даму знаю, – важно заявила обиженная Верочка. – Ее превосходительство генеральша Анна Керн. Муж у ней старик совсем, а она – вот. Молоденькая.
Одна из младших жадно приникла к дверям и вдруг ахнула:
– Ой, девочки! А эти двое кто? Все в крестах, в звездах!
Девочки вокруг зашептались, наперебой называя петербургского генерал-губернатора и знаменитого однорукого Остермана.
Катя молчала. Графа Милорадовича она не видела с того вечера, как он застал ее за репетицией. Не шли в счет мимолетные встречи на улицах, когда закрытая карета Театрального училища разъезжалась с экипажем генерал-губернатора. Она даже несколько раз танцевала на вечерах у князя Шаховского по личному поручению графа, но Милорадович тогда не приезжал.
– Сердце мое, что с тобой? – изумилась Верочка, сжав ее локоть. – Аж уши полымем и руки дрожат! Катенька, милая, полно пугать, ведь ты уже танцевала перед такими господами! Если уж ты их так боишься, я и вовсе упаду!
– Нет, нет, Веруня! – Катя кинулась подруге на шею. – Их совсем не надо бояться! Я о другом, ведь это чудесно, что мы нынче представляем настоящие партии!
Ее услышал подошедший князь Шаховской, одобрительно и строго покивал крупным носом.
– Милые барышни, это не проверка и не экзамен, но я бы очень желал, чтобы вы выказали все возможное усердие перед публикой.
Девочки притихли. Катя старательно расправляла платье. Когда князь отошел, Верочка покосилась на нее с подозрением.
– Нет, уволь, Катенька, ежели ты так волнуешься…
– Я не волнуюсь, – возразила Катя и присела, чтобы спрятать лицо. Развязала и стянула туфельку, несколько раз согнула в руках, разминая плотную кожаную подошву. Обулась, перемотала ленты на щиколотке и попробовала приподняться на пальцы, как учил Дидло по примеру итальянки Анджолини и великой mademoiselle Gosselin-старшей.
– Волнуешься!
– Веруня, не надо, я, право, спокойна.
– Нет, ты боишься! – взвизгнула Верочка и нервно заломила руки. – Боишься, я же вижу!
– У тебя здесь нитка из подола торчит, – прервала ее Катя. – Повернись, я завяжу аккуратно, отпорется – долгов много будет, а у нас и так денег нет.
На эту шутливую манеру ушли ее душевные силы без остатка, и когда она вышла на середину зала и поклонилась, ей казалось, что она вот-вот упадет в обморок, а взглянуть на гостей было решительно невозможно. Как танцевала, она не помнила, какие чувства должна была внушить и выразить – позабыла, вдобавок допустила несколько ошибок. Отрывок партии Амура из «Зефира и Флоры» был не из сложных, и суровый Дидло не простил бы ей на репетиции безобразия, но князь Шаховской только кивнул и взглядом велел поклониться гостям.
Катя, точно сомнамбула, повернулась, поклонилась – как ей казалось, ужасно неловко – и, выпрямляясь под аплодисменты, встретила взгляд Милорадовича, сердечный и ласковый.
– Бис! – сказал генерал-губернатор и подтолкнул локтем генерала Остермана. Тот, видимо, удивился, но поддержал, а там закричали и другие гости, захлопали громче.
Катя вспыхнула до ушей, но Шаховской нахмурил брови – она встала в позицию, поднимая руки, и почувствовала вдруг, что ей уже не страшно, а весело, и она может, как истинный Амур, на деле поражать сердца этой великосветской публики меткими стрелами любви. Повторить ей довелось всего несколько па – сколько сыграли музыканты по молчаливому жесту князя, но раскланялась под аплодисменты она свободно и вприпрыжку умчалась за дверь, будто у нее выросли волшебные крылья.
– Хороша, – заключил Остерман, поправляя очки.
Милорадович повернулся к нему.
– Значит, одобряете?
Остерман прищурился.
– Что именно?
– Катенька – в некотором роде моя protеgе[26 - Протеже (франц.)]. Я и князя упросил, чтобы она нынче эту партию представляла.
– Странные у вас protеgеs, Михайла Андреич! – рассмеялся Остерман. – Я бы понял, если бы она Флору представляла или другую какую заглавную партию, а здесь…
– Бог мой, Александр Иваныч, Флору ей танцевать рановато! А вот кого выпустить Амуром в Большом театре – Шарль Иваныч думает как раз. И про Катю тоже.
Остерман сложил очки и устало потер висок.
– Ежели Дидло сам про нее думает, какая же она вам protеgе? Впрочем, я в закулисных интригах не разбираюсь, а танцует девочка и правда неплохо.
За дверями давно оттанцевавшая свое Верочка едва не задушила Катю в объятиях.
– Ах, миленькая, ты так чудесно танцевала! Так замечательно, сердце мое, у тебя талант огромнейший!
– Полно, Верочка, оставь, – слабо отбивалась Катя. – Вздор какой говоришь, сплошная начинка выходила…
– А вот и не начинка! Не вздор! Миленькая, из нас никто и вполовину так этой партии не знает! Я смотрела, все в восторге были, глаз с тебя не сводили!
– Все? – вдруг вскинулась Катя, схватила ее за руки. – Веруня, а он что же?..
– Кто? – оторопела Вера.
Катя прижала ладони к лицу.
– Боже, что я говорю? Все вздор, Веруня, вздор. Я испугалась.
Верочка крепко взяла ее за плечи, развернула лицом к свету.
– Сядь! – распорядилась она, толкая Катю в угол к стульям. – Бела, как смерть, на ногах не стоишь! Кукушка ты, разве можно так волноваться? А ну как Шарль Иваныч тебя выберет представлять, ты что же – ляжешь и помрешь там? Посиди, сердце мое, я тотчас буду, только уксуса спрошу, тебе виски протереть.
Про уксус Верочка забыла, заболталась с подружками о грядущем выборе танцовщицы для настоящей роли. Впрочем, и Катя быстро забыла свой странный вопрос, заглядевшись в дверную щелку на салонные танцы, которые сменили балет. Воспитанниц училища, разумеется, танцевать не приглашали, но они во все глаза провожали летящие по залу в вальсе пары.
– А Пушкин-то не танцует, – шептались девочки.
– А генеральша-то Керн…
– Полно, пока князь Шаховской здесь, и мы не уедем.
– Ой, миленькие, мне бы такое платье!
– Убила! И в залу, с господами сенаторами танцевать!
– А что, я дворянского звания! Завидуешь?
– Девочки, не ссорьтесь, оно того не стоит. На даче князя можно и на вечерах потанцевать, и господа у него не меньшие собираются, а платья бальные не надобны.
– Катерину слушайте, Катерина дело говорит.
– А она тоже дворянка! Но за те платья, поди, денег сколько заплочено!
– Ой, пойдемте, девоньки, князь вон уже к хозяевам подошел, прощается, нето.
– Это мазурка разве началась? Как-то непривычно играют.
– Ой, миленькая, ничего себе, генерал-губернатор, – прошептала Верочка на ухо Кате и уважительно присвистнула сквозь зубы. – Вот это антраша! А хозяйка-то с ним… Она же толстая!
