Vita Vulgaris. Жизнь обыкновенная. Том 1

– Пойдём в кино?

– Пойдём.

Стоя в очереди за билетами, ели арахис и вспоминали про крысу, которую видели в столовой. Кулёчек с арахисом был у меня, и когда мы съели почти всё, я заметила, что мужчина, стоявший за нами, очень внимательно на этот кулёк смотрит. Голоден он, что ли?

– Угощайтесь, – предложила я, и протянула ему кулёк.

Мужчина, похоже, смутился.

– Нет, нет, спасибо. Я на ваши руки смотрю. У вас такие узкие ладони, а пальчики такие тонкие и длинные. Знаете, как бамбуковые удочки, складные…

Реагировать на комплименты, тем более мужские, я не умела, поэтому тоже смутилась, отдёрнула руку от «рыбака» и отвернулась. Мужчина оказался не один. Это я поняла, когда услышала за спиной раздражённый женский голос:

– Может, я тебе мешаю? Мне уйти?

– Ну, что ты, ну прекрати! Просто мне руки у девушки понравились.

Лялька, наклонилась к моему уху и прошептала:

– Смотри, Милка, как бы из-за твоих ручек ревнивая тётенька мужу глаза не выцарапала.

Мне показалось, что и Лялька слегка приревновала «рыбака» ко мне, ведь она всегда имела больше прав на мужское внимание, чем я. Так уж у нас повелось. Но насчёт ревности, может быть, я и ошибалась.

Домой мы вернулись поздно вечером, а на следующий день поехали сдавать каждая свой первый экзамен. У меня было традиционное сочинение, у Ляли математика письменно. Темы не помню, могу только сказать, что написала я сочинение плохо – сама была недовольна. И оценку получила по заслугам – трояк. Русский устный с литературой сдала на четыре, английский – на пять, оставалась история, но я уже не надеялась, что поступлю, потому что конкурс был большой. Лялька три экзамена сдала на тринадцать баллов, и у неё был реальный шанс свою мечту осуществить.

За два дня до последнего экзамена я осталась дома, а Ляля уехала готовиться к своей новой знакомой – коренной ленинградке Инге, которая жила в коммунальной квартире где-то в Заневском районе.

Был воскресный день. Галя хлопотала на кухне, Володя всасывал пылесосом комаров со стен и потолка, я пыталась заставить себя читать учебник. Расправившись с комарами, Володя выключил пылесос и пошёл на кухню. Через две, ну, максимум, три секунды их голоса начали выдавать такое крещендо, что я замерла, ожидая, что стёкла в окнах лопнут, не выдержав напора звуковой волны. Стёкла не лопнули, потому что супруги вдруг орать перестали, и я услышала шум борьбы, скорее всего, без правил. Я выскочила из-за стола и бросилась на кухню разнимать родственников, но не успела выбежать в коридор, как сковородка с жареными кабачками пролетела мимо меня. Я ретировалась в комнату. И вовремя! Потому что за сковородкой в коридор вылетела кастрюля с киселём. Кастрюля ударилась о стенку, и кисель поплыл вниз по обоям. За кастрюлей в коридор выскочила Галя. Она выкрикивала что-то вроде:

– Сейчас соседей позову! Ещё руки распускает!

За Галей в коридоре появился метатель кухонной утвари весь в киселе и с бешеными глазами. Он рубил руками воздух и кричал:

– Зови! Хоть весь дом зови!

Галя открыла входную дверь настежь, но кричать почему-то не стала. Вместо этого она сняла с гвоздя большой ключ от этой самой входной двери, прошла в столовую, легла на диван, приложила этот ключ к синяку на внутренней стороне бедра и только после этого стала звать соседей очень тихим голосом:

– Соседи, смотрите, что муж со мной сделал.

Володя с трудом стянул с себя мокрую, липкую майку, бросил её на пол и со словами:

– Женился, идиот! Задница её, видишь ли, мне понравилась! – он хлопнул себя по тощему мужскому заду, так непохожему на Галину аппетитную попку, и удалился в ванную смывать с себя остатки киселя.

«Хочу домой», – подумала я.

19. Цурюк на хауз

Пока Галя лежала на диване, прижимая ключ к синяку на ноге и комментируя Володины высказывания: «Да! Идиот и свинья в придачу», а Володя плескался в ванной, я быстренько оделась и выскочила на улицу.

Такую «битву титанов» я наблюдала впервые в жизни, и испугалась не на шутку. В моей памяти всплыла картина из далёкого детства, когда отец устроил показательное выступление после неосторожно выпитой на свадьбе браги. Но это выступление по пафосу и силе эмоций явно уступало нынешнему, а ведь Володя был абсолютно трезв. Он вообще не пил! Мне никак не удавалось унять мелкую дрожь и собрать свои мысли в логическую цепочку. «Так, надо купить билет на самолёт. Нет, сначала забрать документы. А как же Ляля? Документы потом, сначала самолёт. Найти Лялю, предупредить. Где её искать? Сначала поеду за билетом. Или лучше подожду Ляльку. Ждать долго, она говорила, что вернётся вечером».

Постепенно дрожь улеглась, мысли последовали за ней и тоже успокоились: «Сейчас билет, Ляля вечером, документы завтра».

В кассе на Невском молодая симпатичная кассирша сказала:

– Вам повезло: есть один билет на завтра.

– Если вечером, я беру.

– Вечером.

С билетом в кармане я почти совсем успокоилась и решила пройтись пешком по Невскому до площади Восстания. Мне надо было продумать, что говорить Гале, как быть с Лялей. Сосредоточенно глядя себе под ноги, я шла небыстрым шагом и рассуждала: «Галя, конечно, будет чувствовать себя виноватой, начнёт меня отговаривать улетать. А, ерунда! Историю сдавать всё равно нет никакого смысла: даже если пятёрку получу – баллов не хватит, так что их раздоры здесь ни при чём. Скажу, что и так собиралась цурюк на хауз.

То, что «назад домой» подумалось на немецком, которого я вообще не знала, меня развеселило, и я подняла глаза от асфальта. Прямо передо мной шагах в десяти стоял молодой человек в тёмно-вишнёвом костюме, безупречно сидевшем на его стройной фигуре. Он был очень красив и внимательно, я бы сказала, в упор смотрел на меня. Когда я с ним поравнялась, молодой человек неожиданно преградил мне путь и сказал:

– Девушка, не хотите ли со мной позавтракать? – и широким, округлым, приглашающим жестом левой руки указал на машину, стоявшую на обочине.

Вот это да! Идеально чистая машина была точно такого же цвета, что и его костюм.

В те времена увидеть такой шик было за гранью реальности, по крайней мере, для провинциалки. Сражённая наповал, я, тем не менее, ответила язвительно:

– А не поздно ли для завтрака?

Принц Вишенка ничуть не растерялся:

– Если вместе с ужином, то не поздно.

Мама, дорогая! Как мне хотелось ответить ему утвердительно, но моя всё ещё не потерянная девственность одержала сокрушительную победу:

– Спасибо, нет, – коротко ответила я и гордо проследовала мимо него с бьющимся сердцем.

Питер напоследок дал мне понять, что я вполне соответствую его развратно-утончённому вкусу.

Перекусив в пирожковой «Минутка», я вернулась домой. Вернее, к дому, потому что в квартиру подниматься не стала, а решила дождаться возвращения подруги у подъезда. Ждать пришлось долго, но не могла же я объяснять Ляльке ситуацию в присутствии Гали с Володей. Когда, наконец, Ляля появилась у подъезда, я ей вкратце изложила суть проблемы.

– Поеду к Инге, – сказала Ляля. – Она и так меня уговаривала остаться.

– А можно мне с тобой? На одну ночь.

– Поехали, – согласилась моя чуткая подруга.

Мы поднялись на пятый этаж и робко позвонили в дверь. Открыла нам Галя. Вид у неё был самый обычный, как будто ничего и не произошло. Володи дома не было, и мы с Лялей вздохнули с облегчением. Как я и предполагала, Галя пыталась отговорить меня от моего «цурюка», но после того, как я сказала, что в любом случае у меня нет никаких шансов поступить, она сдалась:

– Ну, как знаешь.

Я ей соврала, что улетаю сегодня, а Ляля уходит к своей новой подруге, и мы, поблагодарив тётку за гостеприимство, удалились.

К Инге мы нагрянули около двенадцати ночи. Жила она в трёхэтажном доме из красного кирпича явно дореволюционной постройки. Скорее всего, в царское время это было общежитие для рабочих или казарма. За годы советской власти его, похоже, ни разу не ремонтировали. В бесконечно длинном коридоре с одним окном и грязно-коричневыми стенами горела одинокая лампочка, да и та в самом дальнем конце. В том же конце находился и единственный на двадцать две комнаты туалет. Не помню, была ли там общая кухня, потому что у Инги электроплитка стояла в её малюсенькой комнатке на широком подоконнике. Приняла нас Инга приветливо, напоила чаем и уложила на диван. Сама легла на раскладушке, которую вытащила из-за шкафа. Всю ночь меня кусали клопы, но об этом я узнала только утром, потому что от пережитых волнений совсем обессилела и спала как убитая.

На следующий день я улетела в родные пенаты, а Ляля сдала последний экзамен и в университет поступила.

Дома меня за провал не ругали, по-моему, мама даже рада была, что я вернулась: меньше тревог и волнений, когда дочь рядом.

Первого сентября я поплелась в институт сдаваться. Декан, Пётр Гурьянович, сначала для порядка меня поругал, но было видно, что «блудную дочь» он простит и в объятия руководимого им факультета примет, ведь первый курс я закончила на пятёрки.

Сначала я грустила по поводу своего возвращения, потому что было совершенно ясно, что лимит попыток побега исчерпан, но буквально через месяц в моей жизни появились «Пузырьки», захватившие меня настолько, что я и думать забыла и о Питере, и об итальянском языке, и вообще обо всём.

20. «Пузырьки»

В начале октября ко мне подошла девчонка из соседней группы, Гульжан, которую я знала ещё по «колхозным помидорам», и спросила:

– Милка, видела объявление?

– Какое?

– У нас на факультете драмкружок открывают. Пойдём?

– Да ну. Не хочу.

Гульжан посмотрела на меня умоляющими глазами:

– Ну, пойдём! Вдвоём не так страшно.

– Да чего страшно-то? Ты же не в театральное училище поступать собираешься.

– Всё равно боюсь.

– Ладно, пойдём, посмотрим, что там за кружок.

После занятий мы направились в актовый зал, где уже было человек тридцать – в основном девчонки. У сцены лицом к залу стоял невысокий молодой мужчина с иссиня-чёрной бородой. Он оглядывал пришедших большими, живыми тёмно-карими, почти чёрными глазами, покусывая ярко-красные, чувственные губы. Когда поток желающих попробовать себя в лицедействе иссяк, он обратился к залу:

– Меня зовут Владимир Александрович Аравин. Я режиссёр русского драматического театра имени Лермонтова и руководитель вашей будущей студии.

После этих слов он сообщил нам, что будет отбирать самых способных, и, указав на одну из девочек, сказал:

– Вот вы, поднимитесь на сцену.

Девчонка нерешительно направилась к сцене, на которой стоял длинный стол и несколько стульев, оставшихся после вчерашнего общего комсомольского собрания.

Режиссёр предложил девочке прочесть стихотворение. Пока она, смущаясь и краснея, читала «Мороз и солнце, день чудесный», я наклонилась к Гульжанке и прошептала:

– Я стихи читать не умею, пожалуй, смоюсь.

– Ты думаешь, другие умеют? Сама же говорила, что нас не в театральное принимают!

Владимир Александрович прослушивал одного за другим – кого-то отсеивал сразу, кому-то предлагал сплясать или спеть и даже сыграть какую-нибудь сценку типа:

– Представьте, что вы хотите познакомиться с девушкой. Я девушка. Ну, вперёд!

Дошла очередь и до меня. Я вышла на сцену в каком-то изменённом состоянии, которое, тем не менее, трудно было назвать обычным волнением. Я как бы отрешилась от всего, и перестала ощущать свой и так наилегчайший вес.

В качестве стихотворения я прочла знаменитый монолог из «Гамлета» в переводе Пастернака. А как же иначе? Читать «с выражением» не старалась, потому что не умела. Но режиссёр меня не отмёл с порога, наверное, ему понравилось, что я, в отличие от остальных, выбрала то, чего не было в школьной программе, и продвинулась гораздо дальше всемирно известных слов: «Быть, или не быть». После того, как я меланхолично закончила:

Так погибают замыслы с размахом,Вначале обещавшие успех,От долгих отлагательств,И вянет как цветок решимость нашаВ бесплодье умственного тупика…

он выдержал долгую паузу, внимательно изучая меня с ног до головы (именно в таком порядке), а потом пригласил на сцену двух девочек, усадил их на стулья и предложил мне сесть между ними и затянуть песню, а они должны были подхватить – вроде три деревенские подруги зимним вечерком скучают у окна. И я затянула:

А почём я отличу-у-у-уМилого дружка-а-а-а,Плащ паломника на нё-ё-ё-мСтранника клюка-а-а-а…

Девчонки посмотрели на меня с ужасом и подхватили: «А-а-а-а-а…». Не обращая внимания на их замешательство, я продолжила:

Белый саван белых ро-о-о-зДеревце в цвету-у-у-уИ лицо поднять от слё-ё-ё-зМне невмоготу-у-у-у…«У-у-у-у…»

– подпели мне девушки.

Режиссёр смеялся долго и заразительно – до слёз, а потом сказал:

– Офелия, не видите, девушки слова забыли. Может быть, что-нибудь более популярное споёте?

Певица из меня никакая, а уж запевала – тем более. Когда в школьных походах ребята пели «Ну, что, мой друг молчишь?» или «Бригантину», я предпочитала молча слушать или подпевала очень тихим голосом. А тут, ничтоже сумняшеся, целых два куплета соло выдала! И раз уж меня после этого со сцены не прогнали, почему бы ни спеть «на бис»? «Во поле берёзонька стояла» мы спели дружно и, я бы сказала, задушевно.

Когда мы долюлюкали до конца, Владимир Александрович отпустил одну из девчонок, второй велел сесть за стол, а мне сказал:

– Это ваш декан. Вы эдакий правдоискатель. Пришли ругаться по поводу… В общем, сами придумайте, по какому поводу вы к ней пришли ругаться.

Я зашла за кулису, выскочила из-за неё как ошпаренная, решительным шагом подошла к столу, стукнула по нему кулаком и возмущённо произнесла:

– Пётр Гурьянович!

– Стоп! Ещё раз. Перед вами женщина? Ну, так и обращайтесь к ней как к женщине!

Я вернулась за кулису, опять выскочила, опять стукнула по столу кулаком и возмущённо произнесла:

– Пётр Гурьянович!

– Всё, спасибо. Как ваша фамилия?

Так я стала студийкой. А Гульжанку не приняли. У неё был дефект речи: звук «с» она пришепётывала, а «л» произносила как «в». Я слышала, как режиссёр по её поводу тихо, как бы про себя, произнёс:

– Рот полон дикции.

Когда популярные актёры в своих интервью на вопрос «Почему вы решили стать артистом?», отвечают: «Я никогда и не думал о театре/кино, а мой друг решил поступать в театральный и меня пригласил за компанию; он не поступил, а меня приняли», я им не верила. Ну да, не мечтали! Просто рисуются. После своего неожиданного успеха я поняла, что такое вполне возможно. Я, действительно, об актёрской карьере никогда не мечтала, правда, в отношении себя у меня не было никаких иллюзий даже после того, как меня в студию приняли. Уверена, что в настоящее театральное училище я никогда бы не поступила, хотя с дикцией у меня было всё в порядке.

В результате отбора в студии осталось семь девочек, а дефицитных мальчиков режиссёр принял всех пятерых.

На первом же занятии Владимир Александрович сказал, что сначала он будет обучать нас актёрскому мастерству, и только потом мы начнём репетировать пьесу известного советского драматурга Хмелика «Пузырьки». Название пьесы нам сразу понравилось, и мы с ходу окрестили нашу студию «Пузырьками».

Владимир Александрович начал с упражнений по ритмике, потом, после притопов и прихлопов, мы занимались сценическим движением, после чего он предложил нам перейти к беспредметным действиям.

– А что это такое? – спросил Витя Сторыгин.

– Пантомима, по-вашему.

– А-а-а, понятно.

– Кто первый хочет что-нибудь показать? Неверова? Ну, давай.

Я вышла на сцену и показала немудрёный клоунский этюд на тему зашивания дырки на брюках, которую обнаружила уже после того, как эти брюки надела. Дырка оказалась на заднице, я решила брюк не снимать, и зашить дырку прямо на себе. Понарошку вдела длиннющую нитку в иголку и, вертясь волчком и устремляясь за бесконечной ниткой, кое-как зашила дырку. Получилось смешно. Владимир Александрович смеялся вместе со всеми и меня похвалил. Придумывать сюжеты беспредметных действий мне нравилось, поэтому я на каждое занятие приносила что-нибудь новенькое, и однажды показала пантомиму «Подсолнух».

Сюжет этого этюда был таков: человек сажает в землю семечко, и, присев на корточки, ждёт, когда же из него что-нибудь вырастет. Вдруг он видит, что из земли появляется маленький росток – тут я сама становлюсь этим ростком и начинаю медленно-медленно распрямляться, как будто расту, одновременно руками изображая, как на стебле один за другим появляются листья и, наконец, распускается цветок. Молодой подсолнух колышется на ветру, радуется солнцу. Я снова человек: любуюсь цветком, а затем срываю его. Потом я опять цветок, но уже вянущий по типу умирающего лебедя. Когда несчастный подсолнух окончательно испустил дух, ВА (так мы своего педагога между собой называли) посмотрел на меня восхищённым взглядом. Я почувствовала приятный жар в теле и уплыла в горние выси. После томительной паузы, которую ВА умел держать мастерски, он произнёс взволнованным голосом:

– Вы видели?! Вы видели? Как она руками растущие листья показала!

Он помолчал ещё немного и добавил:

– Ну, молодец! Умничка.

После этой пантомимы я у Владимира Александровича стала любимой ученицей, а самой мне ничего не оставалось делать, как влюбиться в него без памяти, но без поползновений на завоевание ответных чувств-с. Во-первых, я не была уверена в своей привлекательности, а, во-вторых, была уверена в своей непривлекательности. Самая большая вольность, на которую я однажды решилась – это погладить рукой, а потом прижать к щеке облезлую кроличью шапку предмета своей любви, ощутив при этом, как по всему телу пробегает приятная тёплая волна, постепенно затихающая в ослабевших нижних конечностях. Хорошо ещё, что до полноценного оргазма дело не дошло, а то не миновать бы мне участи фетишистки, лишившей ВА единственного, судя по всему, зимнего головного убора путём банальной кражи. Впрочем, я была не одинока – все девчонки пожирали ВА влюблёнными глазами, да и мальчишки были от него в восторге.

В студии я близко сошлась с Ларисой Бекмуратовой, которую ВА называл «очень органичной девочкой». Уже после второго занятия она пригласила меня к себе домой. Жила она в центре города на улице Фурманова рядом с оперным театром. Дверь нам открыла пожилая русская женщина с соломенно-жёлтыми пергидрольными волосами, бровями, нарисованными иссиня-чёрной краской и губами, небрежно покрашенными ярко-оранжевой помадой. В одной руке у неё была бутылка пива, а в другой сигарета. Женщину я приняла за соседку или подругу Ларисиной мамы.

– Знакомься Мила, это моя мама Мария Тимофеевна, – сказала Лариса.

Я не знала, что у неё мама русская, но даже если бы и знала, всё равно их непохожесть была настолько разительной, что я ещё долго привыкала к мысли, что они родственницы.

Из рассказа Ларисы я узнала, что её отец Жанбек Бекмуратов учился в Ленинграде на филологическом факультете. Стране нужны были тюркологи. Во время учёбы он познакомился с Машей – девушкой из рабочей семьи, женился и привёз её в Казахстан. Малосведущая в истории и географии Маша думала, что выходит замуж за иностранца и уезжает за границу.

«Заграничные» родственники «иностранца» встретили Машу, мягко говоря, неприветливо. Старший брат Жанбека даже хотел отравить молодую жену брата-отступника, но к тому времени Мария уже была беременна первым сыном, и её пожалели. Потом она родила ещё одного сына, а когда на свет появилась Лара, Жанбек был уже действительным членом Академии наук КазССР, и жили они в огромной шестикомнатной квартире в том самом доме академиков, в котором жил Корен. Когда Ларе исполнилось десять лет, отец её умер. Уже позже от других людей я узнала, что он сильно пил. А пил он потому, что в сталинское время подвергся гонениям за приверженность к неправильному направлению в языкознании, родоначальником которого был «буржуазный» учёный Марр.

Для вдовы, оставшейся с тремя малолетними детьми на руках, наступили тяжелые времена. Если при жизни мужа она выезжала на рынок, находившийся практически за углом дома академиков, на персональной машине, а дочурку наряжала только в шёлковые платьица, то после его смерти денег не хватало даже на оплату коммунальных услуг. Нашлись «добрые» люди, которые предложили ей поменять квартиру, что она и сделала, переехав из шестикомнатной, площадью более 180 квадратных метров, в трёхкомнатную квартиру втрое меньшей площади. В качестве компенсации за потерю метража «добрые люди» оплатили ей перевозку вещей.

Много позже из разговоров с подругой я поняла, что их отношения с матерью были непростыми. Как-то Лара, в очередной раз поссорившись с мамой, пожаловалась мне, что мать её законченная эгоистка, которая ни дня в своей жизни не работала, и в то же время ни в грош не ставила своего мужа, хотя всё, чем она пользовалась, было его заслугой.

– Представляешь, – сказала она, – чтобы отец не догадался, эта … брала меня к своим любовникам, сажала на кухне, но я-то знала, чем они там в спальне занимаются.

В отличие от матери, которая ещё помнила полунищенское существование в пролетарской семье, Лара так и не смогла пережить утрату высокого (академического) статуса, и мучилась, если так можно сказать, комплексом «утерянного рая». Этот комплекс вкупе с её властной, честолюбивой натурой заставлял её всеми силами самоутверждаться и достигать как можно больших успехов в жизни, чтобы доказать своё право на так несправедливо отнятый рай.

Но тогда, в далёкой юности, во времена «Пузырьков», Лара была весёлой, общительной, талантливой девчонкой, так же как и я, влюблённой в ВА. Она, как и я, жила только студией и после занятий мы с ней могли бесконечно обсуждать этюды, к которым группа перешла после успешного освоения беспредметных действий. В этюдах участвовали от двух человек до целой группы. Переиграли мы их огромное количество. Обычно у нас было десять-пятнадцать минут для того, чтобы этюд придумать и отрепетировать, после этого мы показывали свои придумки, а затем их обсуждали.

Помню, в одном из этюдов мы с Ларкой решили разыграть сцену ревности. Якобы мы с ней сёстры – она старшая, я младшая. Старшая сестра, узнаёт, что я увела у неё жениха. По ходу действия Ларка должна была влепить мне пощёчину и обозвать шлюхой, а я в ответ крикнуть: «Это ты шлюха!».

Во время показа Лара отвесила мне такую полноценную пощечину, что я отлетела в угол аудитории, в которой мы занимались.

– Шлюха! – разъярённо выкрикнула «старшая сестра».

– Сама дура! – заорала я в ответ, потирая огнём горящую щеку.

Во время обсуждения кто-то из ребят заметил, что в ответ на «шлюху» моя реплика звучала как-то по-детски. На это ВА возразил, что это-то как раз и хорошо, что моя реакция была спонтанной, а, значит, ненаигранной:

– Такая юная неопытная девочка, как Мила, по-другому ответить и не могла, – сказал он.

С «неопытной» не спорю, но вот «юная»?! Как будто другие девчонки старше меня! Вот Ларка: выглядит взрослее, а сама ещё, как и я, ни разу не целовалась – я это точно знаю.

Месяца через два руководитель решил, что мы вполне готовы приступить к «Пузырькам». Продолжая заниматься этюдами, мы начали репетировать спектакль.

Коротенько, сюжет пьесы заключался в следующем: два шестых класса соревнуются между собой в очень важном для страны деле – сборе металлолома, макулатуры и аптекарских пузырьков. Председатель совета отряда шестого «А», роль которого играл Витя Сторыгин, созывает у себя дома «военный совет», куда входят только мальчишки. Один из членов совета приносит два накладных (сейчас, вроде, таких не делают) диска, которые он скрутил с колёс автомобиля, стоявшего у него во дворе.

– Что это? – спрашивает председатель.

– Металл, – отвечает пацан.

– Чёрный? Цветной?

– А чёрт его знает, блестящий.

По ходу дела председатель сообщает, что их класс может обойти шестой «Б» по пузырькам, потому что у Гарика Еврумяна тётка работает в аптеке, где этих пузырьков завались. Он довольно потирает руки: «вот она – точка прорыва!». Но тут раздаётся нетерпеливый и настойчивый звонок в дверь. Это Скрипицына – этакая вездесущая проныра, которую в классе не очень-то любят. Когда Скрипицына входит, все разочарованы, они ждали на совет Еврумяна.

– А-а-а, Скрипи-и-и-цына, – гнусаво тянет тот, что принёс блестящий металл.

– Да, Скрипицына! – отвечает девчонка.

Она принесла не макулатуру и не пузырьки, а настоящую бомбу – новость, которая должна убить всех присутствующих наповал: Гарик Еврумян встречается с девочкой из шестого «Б», и не просто с девочкой, а с председателем совета отряда противника! Так что, плакали ваши пузырьки!

Единственная в этой пьесе женская роль Скрипицыной досталась мне. Это никого не удивило: во-первых, я была одной из двух «прим» (второй была Лара), а во-вторых, в свои девятнадцать лет я вполне могла сойти за школьницу. Да и мой длинный нос, быстрые движения и фигура Твигги вполне соответствовали образу Скрипицыной. Сегодня я думаю, что Владимир Александрович принял меня в студию именно потому, что увидел во мне будущую героиню «Пузырьков».