Король-Предатель

Оглянись вокруг. Посмотри на жителей этих трущоб. Они не образованы, не дальновидны. Скажем честно, они откровенно тупы!

В сём нет их вины. Всю свою жизнь они пытаются урвать хотя бы немного еды, да самых простых удовольствий. Куда им подумать о чём-нибудь наперёд. Словно дикие орки, эти гномы живут одним днём. Поверь, я прожил в Квартале уже не один год и знаю, о чём говорю.

Хиггинс закашлялся, но спустя недолгое время продолжил:

– Используй своё преимущество. И помни, даже если ты не в силах влиять на ситуацию, ты в силах изменить своё отношение к ней. И часто, уже одного этого будет достаточно, чтобы стало немного полегче. Достаточно, чтобы вновь начать действовать!

Сколь бы ни была вдохновляющей речь учителя, но оковы волшебным образом не исчезли, и жизнь продолжала идти своим чередом. Немного вздремнуть, попить, пописать, изредка что-нибудь незаметно поесть, да стоять столб столбом, «меняя своё отношение к ситуации».

Бездействие отупляло, истощало последние душевные силы, но после некоторых событий оно перестало казаться таким уж тягостным. Порою лучше, когда вокруг не происходит решительно ничего, чем когда, к примеру, тебя навещают не очень желанные гости.

Витая в грёзах наяву, в последнее время Скалозуб часто находился в таком состоянии, он вдруг осознал, что рядом, задумчиво почёсывая бородку, стоит не кто иной, как сам Дорки. Поймав на себе его взгляд, жестокий гном обнажил неровные зубы в ухмылке:

– Смотрю, успел отмыться, безбородый уродец. И как только это тебе удалось? Будучи то прикованным! Ай-яй-яй! Похоже, кто-то нарушает указы нашего справедливейшего говно-суда, помогая виновному.

Дорки схватил беззащитного гнома за подбородок, наклонился, приблизившись вплотную к лицу. Пахнуло крепкой выпивкой, злобные глазки буравили Скалозуба насквозь. Лидер уличной шайки явно искал повод «восстановить справедливость» в своём собственном, кровожадном донельзя понимании.

«Этот тип слишком опасен. Нужно как-то выкручиваться. Но я прикован! Думай, думай болван! Нельзя подставлять Хиггинса!» – засуетился, впервые за очень долгое время, ограниченный в своих возможностях гном.

– Фомлин велел вымыть меня, дабы не смущать детишек и женщин! – неожиданно сам для себя выпалил Скалозуб.

Услышав имя врага, Дорки разозлился ещё пуще прежнего, но объяснению поверил.

– Вот оно значит как. Наш грёбаный самопровозглашённый судья решил поиграть в благородность. Ну что ж, я тоже могу быть великодушным, смотри!

Дорки достал из кармана прогнившую сырую грибокартошку.

– Узнаешь свой товар, а, безбородый урод?!

Грибокартошка маячила у самого носа. Судя по тому, что она прогнила насквозь, то мог быть и правда «товар», что Скалозуб продал ещё до своего заключения. За такое количество времени уже изначально подпорченный провиант, естественно, никак не мог улучшить своих потребительских свойств. То было понятно любому, но попробуйте объяснить очевидную вещь отморозку, что ищет повода докопаться.

– Вот это самое дерьмецо ты продавал нам втихаря от Предателя. Да ещё и заламывал цену, словно за первосортный продукт. Думал, небось, с голодухи и не заметим, сожрём, да за добавочкой к тебе побежим?! Так ведь, да? А сам, не хочешь ли отведать гнилокартошки на вкус? Ммм, как аппетитно выглядит, правда? Жри падла!!! Жри!!!

Дорки силой запихал грибокартошку ему прямо в рот.

– Жуй! Жуй мразь, а то прирежу и срать мне на суд! Жуй!!!

Без кулинарной обработки гнилая грибокартошка была также съедобна как грязь из проточной канавы. Но другого выхода не было.

«Ради Хиггинса!» – он заставил себя прожевать и проглотить всё.

Горечь во рту была нестерпимой, от мерзости его всего аж трясло, но Скалозуб пересилил желание сблевануть. Вместо этого, он выдавил через силу улыбку, пытаясь изобразить благодарность:

– Спасибо тебе, добрый гном! Не представляешь, как я был голоден все эти дни. Не мог бы ты принести мне ещё?

От удара кулаком перед глазами всё закружилось и замерцало. Скула горела огнём. Но когда земля перестала ходить ходуном, Скалозуб с удовлетворением обнаружил, что Дорки удаляется с площади.

Хиггинс, конечно, не мог не заметить свежий синяк, но даже присутствуй старик при «званом ужине», смог бы он что-либо противопоставить молодому сильному гному? Поразмыслив, бывший учитель похвалил Скалика за проявленную силу духа и остроумие.

Не верилось, что такое возможно, но постепенно Скалозуб начал привыкать к текущему положению дел. Внешне ничего не изменилось, он всё так же был прикован к колодкам, но теперь вместо бесконечной жалости к себе, изворотливый гном искал способы хоть в какой-то мере улучшить своё положение. И в определённой степени преуспел.

Для начала, дабы не чувствовать холод и унижение от наготы, Скалозуб стал демонстративно размахивать мужским достоянием, как только мимо проходила какая-нибудь гномиха. Гадил и мочился он тоже исключительно в присутствии окружающих. Посовещавшись, часто проходившие по площади гномы решили накрыть его чем-то вроде попоны. И хотя теперь возникла другая проблема, в лохмотьях очень хотелось чесаться, он всё же чувствовал себя намного комфортнее. Также под ноги ему подставили небольшое корытце. Скалозуб быстро нашёл тому не только прямое применение в роли нужника, но и использовал в качестве сидения, приводя ногами ёмкость в вертикальное положение.

Слава Праотцу, несмотря на широкое общественное возмущение, никому не пришло в голову задаться очевидным вопросом – откуда вообще могут браться какашки у умирающего от голода гнома? По крайней мере, насчёт образованности и дальновидности черни, Хиггинс оказался полностью прав.

К сожалению, ухаживающий за ним Хиггинс был пожилым гномом, а не големом, что не знает усталости. И хотя старик присматривал за Скалозубом с таким тщанием, будто охранял сундук с золотом, ему, так же как и всем остальным, нужно было спать и решать собственные бытовые проблемы. В такие моменты ждать помощи было неоткуда.

Самыми жестокими мучителями оказались детишки, подстригшие ему бороду. Вот уж воистину, юные создания не ведают, что творят.

– Салют, вонючка! – задорно поприветствовал Скалозуба старший из малолеток. Григги, кажется, так его звали. – Смотрю, твои синяки почти зажили!

– А почему дядя теперь в одежде? – поинтересовался младший из сборища.

– Почему, почему… Топорчему! Не мешайся со своими дурацкими вопросами, Моглик, мы тут по делу! – важно заявил Григги.

– И какое у вас дело к приговорённому узнику, мои молодые друзья? – отозвался нехотя Скалозуб.

– Смотри, оказывается он разговаривает!!! – искренне поразился младшенький.

– Да неужели, вот чудеса! Заткнись уже, Моглик. Понял? Зат-к-нись! И ты тоже закрой свою пасть, безбородый говнюк! Наберите камней парни, наш узник что-то больно хорошо выглядит. Надо снова украсить его рожу красным цветом! Красный к лицу говнюкам, ха!

Малолетки со рвением бросились выполнять распоряжение лидера, собирая разбросанные на площади камни. Скалозуб лихорадочно соображал, ища выход из ситуации, но сила речи вряд ли могла помочь переубедить туповатых подростков, которые видели в происходящем лишь забавное игрище.

– Ребята, раскрасить дядю красным плохая идея! Очень плохая! «Красный дядя» будет снова вонять и пугать других тёток и дядек! Но чистый дяденька, может рассказать вам много интересных исто…

– Заткнись урод! – мимо лица Скалозуба просвистел первый брошенный камень. Григги, юноша, вступивший в пору полового созревания, жаждал крови и чихать хотел на истории и прочую болтовню. – Хватить копаться, кидайте уже! Получай отродье! На!

Уклониться от летящих со всех сторон камешков не было ни единой возможности. Скалозуб мог лишь прижать подбородок к колодкам, пряча лицо. Об голову больно ударилось несколько достигших цели камней. Он зажмурился, стиснув зубы и тихо рыча.

Не все камни были большими, да и сила броска малолеток не шла ни в какое сравнение с силой взрослого мужика. Шевелюра Скалозуба также немного амортизировала удары. Однако вскоре голова превратилась в один сплошной очаг боли и страшно саднила. Волосы пропитывались густой красной жидкостью.

«Вот тебе и измени отношение к ситуации, вот тебе и используй свои преимущества…» – с горечью промелькнула мысль между ударами.

– ПРОЧЬ ДРАНЫЕ ОТРОДЬЯ! УБЬЮ ОРОЧЬИ ТВАРИ!

«Хиггинс!» – с облегчением подумал сперва Скалозуб, но нет, голос был знакомым, но не его.

С трудом заставив себя перестать жмуриться и открыть глаза, Скалозуб увидел Фомлина, гнавшего прочь детвору. Тот бросал им вслед камни, видимо, малолетки их выронили, испугавшись разъярённого гнома.

– Убирайтесь отсюда, ублюдки! ГРИГГИ, ТЫ У МЕНЯ ЕЩЁ ОТХВАТИШЬ, ВЫРОДОК! МАЛО НЕ ПОКАЖЕТСЯ!

Фомлин с досадой плюнул в направлении улепётывающих со всех ног мальчуганов.

– Паршивое семя! И вот эта вот мразь наше будущее?! Да драть их надо с утра до ночи всех!

Несмотря на туго соображавшую распухшую голову, Скалозуб удивился столь бурной реакции гнома на «игру» несмышлёных детей.

Скептически глянув на пострадавшего, Фомлин решительно и бесцеремонно начал ощупывать его голову. От неожиданности и боли из глаз ручьём потекли слёзы.

– Шшшшш… Хватит! Ц-с-с-с…

Также внезапно как начал, Фомлин прекратил мучительное истязание окровавленной головы.

– Хвала Праотцу, серьёзных увечий не наблюдается. Эй! Да, ты! – он подозвал проходившую мимо гномиху. – Принеси воды и промой безбородому раны. Ау! Твою за ногу, я кому говорю?! Давай, давай, закрой рот и вперёд!

Невзирая на крайнее замешательство, гномиха действительно почти сразу куда-то помчалась. Фомлин явно пользовался авторитетом у черни, хотя Скалозуб пока так и не понял, какой ранг тот имел. Если в Квартале вообще было хоть что-то отдалённо напоминающее систему рангов законнорожденных.

– Так не пойдёт… – гном угрюмо покачал головой. – Тебя либо изуродует Дорки, либо закидают камнями безмозглые малолетки. А то и просто забьёт насмерть случайная пьянь.

Фомлин стоял, сосредоточенно думая, пока не вернулась гномиха с тазом воды и достаточно чистыми, по меркам трущоб, тряпками.

Скалозуб решил, что то ли он, то ли все окружающие посходили с ума, а может, детки повредили ему всё-таки голову, и он бредит. Иных объяснений, с чего бы гному, приговорившему его к долгой мучительной смерти, столь яро беспокоится о его здравии, он не находил.

Женщина грубо, но уверенно промывала свежие раны, не обращая внимания на шипение и кряхтение Скалозуба. Намотав ему на голову тряпки и выразительно посмотрев на Фомлина, гномиха, так и не проронив ни единого слова, удалилась. Тот, казалось, не заметил ни её суеты, ни ухода.

С глубокомысленным видом гном прохаживался по площади, покуда не вернулся Хиггинс. Отведя старика в сторону, Фомлин принялся оживлённо тому что-то втолковывать. Хиггинс только кивал головой и поддакивал. Удовлетворившись, по всей видимости, разговором, Фомлин наконец-то ушёл. Бывший наставник и его ученик снова остались одни.

Хиггинс выглядел крайне встревоженным, но внимательно осмотрев обмотанные вокруг головы Скалозуба повязки немного подуспокоился.

– Я… вновь не справился. Я ничего не смог сделать… – Скалозуб разразился рыданиями. – Сила убеждения?! Предвидение и планирование?! Я… я не могу управиться даже с драными малолетками!

Прости меня, Хиггинс, прости… Я просто ничтожество! Просто… просто не заслуживаю жить на этом свете! Не трать на меня понапрасну время, мой добрый друг! Я… я…

Между ними вновь повисло молчание. Печальные, уставшие глаза Хиггинса, казалось, смотрели в самую душу. Он всё знал, всё прекрасно понимал, но не говорил лишних слов.

«Только я сам могу превратить себя из ничтожества в мужчину, в воина! – понял в который уже раз Скалозуб. – Пусть даже это всё равно ничего не изменит. Пусть я так и умру, закованный в эти проклятые колодки. Но я могу умереть как никчёмное животное, а могу умереть гордым, несломленным и довольным собой».

Скалозуб сделал глубокий вдох.

«Насрать на результат. Будь что будет. Я сделаю всё, что смогу, и сдохну, зная, я выполнил всё возможное! Всё, что было в моих силах. Да будет так, Праотец».

– Спасибо тебе, мой самый лучший учитель. Спасибо, – наконец вымолвил он.

Глава 5. Философия

Чтение великих авторов, усилия мысли, изучение трудов гениальных учёных не обязательно делают человека умным. Но риск чрезвычайно велик.

Мартен Паж

И вновь время текло своим чередом, а жизнь проходила всё мимо. Хиггинс не рассказывал об их договорённости с Фомлином, но теперь, когда старик уходил с площади, ему на смену приходил один из двух юных гномов.

Поначалу те избегали перекинуться со Скалозубом даже словцом, но молодость редко соседствует с терпеливостью. В отличие от Хиггинса, который запросто мог часами сидеть на лавочке, наблюдая за редкими прохожими сквозь полуприкрытые веки, энергичные гномы быстро начинали изнывать от тоски. Один во время своего дежурства монотонно ходил кругами по площади, другой постоянно жонглировал мелкими камешками или швырял их на меткость в самые разные цели. Хорошо хоть, не в начавшую заживать голову узника…

Скалозуб же, если чему и научился за время долгого и безнадёжного заключения, так это бесконечному терпению. Юношам было явно не по душе караулить и оберегать приговорённого на смерть, бессмысленность занятия угнетала. Пока их взгляды были наполнены ненавистью и осуждением к объекту, ставшему для них досадной обузой, он даже не пытался завести разговор.

Молодость сдалась первой.

– Никак не могу взять в толк, какого тролля мы должны сторожить тебя тут как величайшую драгоценность?! – гном, до того обошедший площадь не одну сотню раз, стоял, уперев руки в бока. – Всё равно же ты раньше или позже издохнешь! Что могло понадобиться от тебя Фомлину?

Скалозуб хорошо усвоил манеру Хиггинса подолгу молчать перед тем, как ответить. Это придавало словам особый вес и значение. Вот и теперь он не спешил говорить, тщательно взвешивая в уме каждое слово:

– Как вы думаете, молодой гном, почему именно к Фомлину прислушивается подавляющее большинство жителей Квартала? А не, скажем, к мнению Дорки? Ведь тот моложе, сильней, агрессивнее.

У юноши от неожиданности отвисла челюсть. Похоже, он, как и злобные ребятишки, сомневался в умении осуждённого разговаривать, тем более лаконично. А над заданным Скалозубом вопросом в жизни никогда не задумывался.

Уловив замешательство собеседника, Скалозуб как мог поднял закованную кисть и указательный палец вверх, подчёркивая свои слова:

– Фомлин не может соревноваться с Дорки в краткосрочной перспективе, так сказать, в лобовом столкновении. Дорки со своими головорезами просто разорвут его на куски! Но Фомлин способен на длительное планирование, он смотрит вдаль и заранее готовится к грядущим событиям. Думаю, мы все станем свидетелями его мудрости. Это лишь вопрос времени.

Скалозуб понятия не имел, насколько сказанное им соответствует истине, всё, что он знал – Фомлин является кем-то вроде неформального лидера, старосты черни. Каковы же его способности и настоящие планы, можно было только гадать.

Тем не менее ему совершенно точно удалось убедить юного гнома в важности поставленной перед оным задачи. Хотел бы Скалозуб и сам хоть немного верить, что эта суета не бессмысленна…

После первого контакта взаимодействие между гномами сдвинулось с мёртвой точки. Бойл, так звали наяривавшего по площади круги юношу, слово за слово, всё чаще стал разговаривать со Скалозубом.

Молодому гному, выросшему в трущобах, всего пару раз в жизни удалось побывать в Пещере ремёсел, да и то лишь в качестве разнорабочего. Живущие в Квартале обнищавшие законнорожденные о своём прошлом предпочитали не разговаривать даже с близкими, так что жизнь знатного сословия представлялась простому парню загадкой. Скалозуб же, которому всё равно делать было решительно нечего, с удовольствием рассказывал Бойлу про быт законнорожденных, взаимоотношения членов Домов, систему рангов, гласные и негласные договорённости, традиции и всё, что тот хотел знать.

Больше всего необразованного юношу поразила такая вроде бы понятная и логичная для мало-мальски грамотных гномов вещь, как хозяйственный учёт имущества в каждом Доме. Все эти описи, ведомости, бухгалтерские книги, договора казались тому чистой магией, колдовством. Бумажки с цифрами и буквами обладали самой настоящей властью над жизнью обитателей Пещеры ремёсел! Грубая сила, а часто даже власть или взаимоотношения оказывались поверженными в пух и прах благодаря составленному грамотно документу! Бойл широко разводил руками и качал головой, смотря на Скалозуба как на безумца. Все эти формальности, правила, бумажки и тому подобные вещи были совершенно неведомы беднякам.

Скалозуб не только говорил, но и слушал. Причём впитывал всё, сказанное Бойлом, как губка. От его прежнего презрительного отношения к черни теперь не осталось и следа. Пришло запоздалое понимание – несчастные оборванцы такие, каковы они есть зачастую не по своей вине. У нищих гномов не было ни образования, ни возможностей. Они были полностью зависимы от воли случая, подачек законнорожденных и Короля.

Для большинства местных гномов пределом мечтаний было стать слугой в каком-нибудь Доме. Такая работа отнимала всё свободное время, но давала возможность быть относительно сытым и передавать мизерные, по меркам законнорожденных, гроши своим семьям.

Наибольшим счастливчикам доставалась роль стражей. И хотя, принося присягу, страж полностью отрекался от прошлого и родных, теперь он становился гномом совсем другого сорта. Это Скалозуб знал и сам – права стражей на деле были выше, чем у самых богатых законнорожденных.

Бойл поведал и о двояком отношении черни к воинственным выходцам из трущоб. С одной стороны, их презирали и ненавидели как предателей. Стражи, в свою очередь, дабы оправдать отречение от семьи, считали себя высшей кастой и вели себя по отношению к «недостойным беднякам» особенно жёстко. С другой стороны, любой из подростков Квартала без раздумий согласился бы на роль профессионального воина Короля.

С большим удивлением Скалозуб узнал, что Фомлин – бывший законнорожденный из разорившегося несколько лет назад Дома. Какого именно, Бойл, само собою, не знал. Ему что Дом Среброделов, что «Говноделов» был на одно, как говорится, лицо.

Скрывавшийся, вероятно, из-за долгов, от всех власть имущих Фомлин, естественно, своё происхождение тоже не афишировал. По придуманной им же легенде он был приблудным сыном стража и проститутки. Всю жизнь работал в Пещере ремёсел слугой, потом глава Дома помер, не оставив наследника, добрые родственнички растащили всё добро до последнего гвоздика, а верную, но ненужную более прислугу сослали обратно в Квартал. Не сказать, что такая уж редкая история в наши дни.

Лишь несколько гномов знали подлинную историю Фомлина, но все они были преданы тому и молчали. Бойл и сам жалел, что сболтнул лишнего и взял со Скалозуба клятву, что тот унесёт сию тайну в могилу. В отсутствии подробностей скрывать было особенно нечего, желающих беседовать с ним также не наблюдалось, так что стоявший одной ногой в той самой могиле приговорённый, не колеблясь, заверил юношу, что будет держать рот на замке до последнего.

Благодаря своей дальновидности, умению договариваться и находить компромиссные решения, Фомлин быстро снискал себе уважение. И хотя в Квартале не было общепризнанного и уж тем паче официального управляющего, а глобальные решения принимались на весьма редких собраниях, фактически он стал руководить жизнью трущоб. Ныне именно опальный законнорожденный созывал и вёл все собрания, именно его речи, как правило, склоняли толпу в ту, либо иную сторону.

Конечно, не всем пришлись по нраву его управление и влияние. Агрессивно настроенные гномы объединились вокруг Дорки, не признавая никаких авторитетов кроме грубой силы. Страх перед стражами, ненависть и желание противопоставить себя окружающим сделали их настоящим бедствием для жителей Квартала. Паразиты, глаголющие о своей исключительности и правах, помалкивали перед стражами и не высовывались из трущоб, играя при этом роль якобы защитников бедняков и требуя с них плату «за безопасность». Все прекрасно понимали, «безопасность» заключалась лишь в том, что эти же самые защитнички не перережут тебе глотку в глухом переулке.

Фомлин как мог с бандой боролся, но у него не хватало физической поддержки, чтобы головорезов хотя бы относительно бескровно унять. Устраивать же внутри Квартала междоусобную резню, означало ещё больше ослабить и без того выживающих из последних сил голодранцев.

Пожалуй, большим авторитетом, нежели Фомлин, у черни пользовался только некий Пастырь или, как его называли гномы помоложе, Дедушка. Скалозуб уже неоднократно слышал это прозвище, но не до конца понимал, кто этот гном, и какую роль играет в обществе бедняков.

– Дедушка вещает нам о Праотце и о праведности, – как само собой разумеющееся пояснил Бойл, пожимая плечами.

Насколько Скалозуб мог судить из скудных исторических хроник, до трагических событий, именуемых Бегством, когда в страшной спешке гномы отступили в Оплот, религия играла в общественной жизни весьма слабую роль. Гномы прежней эпохи предпочитали слепой вере непредвзятые факты, сухие цифры, объективные науку и логику. В качестве средства воспитания морали и нравственности лучшие умы расы разработали сложное и чрезвычайно глубокое учение, названное впоследствии Философией.

То было время славы и величия гномов! Хитрые люди, невероятные существа, приспосабливающиеся всегда к любым внешним условиям, отправляли юных принцев и наследников влиятельных семейств на обучение именно к гномам, а вовсе не к надменным эльфам с их магическими искусствами. Что, правда, совсем не мешало людишкам обучать менее значимых отпрысков у остроухих… но факт остаётся фактом, научный подход гномов доминирующая в то время раса людей ставила выше диковинных мистических практик и это давало плоды. Великие империи были плодом разума, тщательно продуманной системы и правил, а эльфы… те до самого Рокового дня так и скакали как ненормальные по лесам.

Нет, мистериями гномы тоже не брезговали. Всё вертелось вокруг рунической магии, каковую активно использовали для тех невероятных воздействий на окружающую действительность, что не укладывались в рамки научной модели мира. Но при всём своём могуществе, руны сильно уступали столь же необъяснимой с точки зрения логики и здравого смысла магии эльфов, а потому рядовые гномы не сильно любили рассуждать на тему разного колдовства. К тому же неизвестность, как это часто бывает, пугала и настораживала. Немногие решались отдать детишек на обучение жутким, хотя и уважаемым, рунописцам. Другое дело пристроить ребёнка в одну из многочисленных школ, где тот постигал точную науку без риска разорвать себя некорректными рунами на куски.

При всём этом существовали гипотезы, пытавшиеся объять необъятное и объяснить даже магию с научной точки зрения. Среди них были очень серьёзные труды известных мужей. Рунописцы и сами всячески стремились понять и по полочкам разложить искусство плетения рун, тем паче, что оные были невозможны без изучения геометрии. Умирать из-за «несоответствующего расположения духа» и прочих абстракций при работе с рунами, как это неудивительно, никто не хотел. Наука и гномская магия переплетались, взаимно обогащая друг друга, иррациональную же веру не приветствовали ни учёные, ни колдуны.

Всё изменилось, когда Врата Оплота были наглухо запечатаны несколько поколений назад. Огромное количество веками накопленных знаний было потеряно навсегда. Лучшие умы расы погибли. Спаслись те, кого заботило сиюминутное выживание любой ценой. Гномы, думающие о завтрашнем дне, пытавшиеся спасти книги и другие бесценные плоды интеллектуальной деятельности, не успели добраться до города.

Первому поколению спасшихся после Бегства предателей опять-таки было не до Философии и заумных наук. Авторитетом пользовались строители, ремесленники, фермеры – рукастые представители практических сфер. Именно от них зависело выживание остальных, и именно они со временем обрели власть и влияние, основали Дома, стали нарекать себя законнорожденными и изолироваться от тех, кому должны были бы помогать. Гномов, которые помнили Философию, к тому времени уже практически не осталось.

Первыми осознали потерю морали и нравственности в обществе именно новоиспечённые представители знати, которых не слишком беспокоили эти вопросы в период становления иерархии, но которым очень не хотелось терять приобретённое положение. Как могли гномы пытались восстановить знания для воспитания будущих поколений. Частично им это удалось, но сложить обрывки в целостную систему они так и не смогли. Появилось несколько направлений философской мысли с различными приоритетами ценностей, распространяемых самыми влиятельными Домами и выгодными именно им. Отсутствие единства порождало противоречия, а противоречия ослабляли авторитет философии как науки.