скачать книгу бесплатно
– Слышь! Snow White (Белоснежка)! Давай угоним гондолу и поплывем в Новый Орлеан!
Сказал мне негр, спрыгивая со стола, на котором он только что танцевал рок-н-ролл. Остальные готовы были присоединиться. Наверное, в них заговорила кровь предков, прибывших в Венецию в качестве гребцов на галерах, и руки потянулись к веслу. Я представил себе картинку: длинная гондола, по бокам сидят мои негры, а я прохаживаюсь с плеточкой, с помощью которой периодически объясняю им неоспоримые преимущества демократических институтов.
Негры не унимались. Передо мной встала угроза лишения шенгенской визы. Моих черных братьев в полиции пожурят, слегка оштрафуют и отпустят, а для меня въезд в Венецию может закрыться на годы. Нужен был жесткий отвлекающий фактор. Я посмотрел на часы и понял, что до наступления моего дня рождения осталось две минуты.
– Мои черные братья! Через две минуты у меня день рождения…
Остальное они не дослушали. Крики, свист и топот были, наверное, слышны даже в Милане. Только один подозрительно светлый негр, похожий на сотрудника местного КГБ, на всякий случай попросил предъявить паспорт. После чего меня схватили бледные ладони черных рук, похожие на экзотических змей, и отнесли к фортепиано, к моему счастью забыв о гондолах и Новом Орлеане.
Вошедшая парочка американских туристов, приехавшая в Венецию отдохнуть от толерантности и политкорректности, была сметена мощью негритянского хора:
Happy birthday to you,
Happy birthday to you,
Happy birthday fucking snowman (не самый лучший Снеговик),
Happy birthday to you.
Ленивец
Румба
Meditabondo
– А сейчас самый ответственный момент! Малютка Хорхе должен первый раз в жизни покакать! – ее изумрудные глаза сияли волшебным и диковатым огнем. До этого момента мне приходилось видеть подобный огонь исключительно в разгар плотских утех, сильно напоминавших капуэйра.
– Что мне надо делать?– произнес я и осознал, что ревную.
– Когда он сползет по твоей руке на землю, нежно-нежно массируй ему животик.
Мне предстояло научить свежерожденного ленивца по имени Хорхе самому главному делу в его жизни. И это не самое оригинальное, на что я был готов ради Хуаниты – страстной и нежной латиноамериканской богини. Для нее я был готов на все: прыгать с парашютом, целовать анаконду, танцевать голым на многолюдной площади, погружаться с аквалангом на неимоверную глубину. И это лишь краткое описание культурной программы последних двух недель. Ей даже не приходилось брать меня «на слабо». Я был настолько влюблен, что потерял чувство опасности, а заодно и болевой порог. Предложение провести мастер класс по «ленивой дефекации (процессу отправления естественных надобностей)» я воспринял, как еще одну фигуру «Румбы», которой учила меня Хуанита.
– Может ему слабительного? – предложил я.
– Ты что! Это же первый раз!
Я уверен, что к потере собственной девственности Хуанита не отнеслась с таким же трепетом.
За два месяца до первой торжественной дефекации крошечного ленивца Хорхе, в России началась президентская предвыборная кампания. Поскольку ее результат был более предсказуем, чем финал естественного процесса работы пищеварительного тракта новорожденного экзотического зверька, я, как журналист, воспитанный в смутное время, предпочел самоустраниться. Было оскорбительно, что теперь мои слова не щедро оплачиваются и только после этого нежно нашептываются, а грубо и бесплатно выкрикиваются сверху. Моя журналистская честь, заметно подорожавшая благодаря путчам и беспределу, стала похожа на акцию обанкротившейся компании. Поскольку практически все коллеги уже высунули языки для вылизывания отдельных органов власти, наивно думая, что им воздастся, я мог выбирать место добровольной ссылки. Мне предложили Китай, Северную Африку и Бразилию. Слово Бразилия, как поклонник латиноамериканской музыки, я договорил раньше редактора, предлагавшего мне это счастье.
– Что же ты делаешь! Массируют по солнышку! – в глазах Хуаниты вспыхнула паника.
– Это как?
– По часовой стрелке! Смотри!
Как поэтично. «По солнышку». Сволочь Хорхе был моим соперником уже неделю. В Бразилии в то время не было ни выборов, ни переворотов, до карнавала – море времени, так что я в свое удовольствие снимал сюжеты о зоопарках, концертах и выставках. С Хаунитой – «главной по ленивцам» всея Бразилии – я познакомился в специальном питомнике по реабилитации и «социальной» адаптации этих милых существ. И пропал. Уже две недели я существовал в танце. Это не была любовь, не была страсть, это был именно танец. Румба! Хуанита все делала, танцуя: ходила, ела, даже спала. Не могу представить, что ей снилось, но сон ее тоже был танцем. Если бы не сумасшедший ритм, который задавала эта удивительная девушка, я, может быть, и смог бы разобраться в наших отношениях. Но все было настолько интенсивно.
– Хорхе, дорогой, папа тебе поможет, у тебя все получится! – Милый,– это уже мне,– теперь чуть-чуть сильнее надавливай.
Удивительные существа – ленивцы. Всю жизнь висят на дереве. Лопают листья, слизывают с собственной шерсти росу, чтобы не умереть от жажды. А на землю спускаются примерно раз в неделю, чтобы погадить. Это единственное, что побеждает их страх перед хищниками. За свалившимися младенцами мамы не спускаются, потому как страшно. Не возьмусь обсуждать их нравственные ценности и моральные устои, это их ценности и устои. Внешне же они очаровательны. Умные широко посаженные глазки, ловкие ручки с длиннющими когтями. Они напоминают небольших бурых медвежат, по которым проехался асфальтовый каток. При этом бездна обаяния и какая-то «фига в кармане», хотя сложно представить фигу, сложенную из протянутых в вечность когтей ленивца. Путешествия по разным странам и континентам позволяют мне судить о том, что в отдельных государствах подобных существ вполне можно признавать гражданами и выдавать паспорт.
Бедолага Хорхе свалился неделю назад, мы с Хуанитой стали его родителями. Процесс, которым мы в тот момент занимались, по важности не имеет аналогов в человеческом обществе. Это больше, чем читать, писать, ходить, говорить, тем более – голосовать. Для ленивцев это выше религии и всех инстинктов.
Сначала я поставил на землю руку, имитируя дерево, посадил Хорхе себе на плечо и медленно-медленно стал подталкивать его в сторону земли. Потом, помогая природе в целом и пищеварительному тракту ленивца в частности, я средним пальцем правой руки начал массировать ему животик.
– Он начал тужиться! – за две недели мне ни разу не удалось подобного блеска в ее глазах. Ни сексом, ни комплиментами, ни подарками, ничем.
– Сейчас нагадит.
– Давай-давай, мой хороший, давай-давай, мой любимый!
Я уже не ревновал, я завидовал. И зависть моя стремительно чернела. Ко мне и моему журналистскому творчеству никто никогда не относился с таким вниманием, как Хуанита к маленькому ленивцу и его «творчеству». Может быть потому, что я со всеми своими потугами и понтами не так уж и важен? Да и творчество ли то, чем я занимаюсь? Интересно, кто важнее, с точки зрения мировой гармонии, журналист или маленький какающий ленивец? В современном мире журналист – часть шоу-бизнеса. Он сам являет собой новость. И важность любой новости зависит от персоны журналиста, выдающего спущенную сверху или оплаченную интерпретацию действительности. Журналист – небожитель. Он сидит высоко-высоко и спускается на грешную землю только, чтобы…
– Получилось! – Хуанита держала в ладони крошечный зеленовато-коричневый комочек. На безымянном пальце ее ручки поблескивал небольшой бриллиантик, который я ей подарил. В ее глазах, рядом с комочком, бриллиантик выглядел тусклой стекляшкой. – Хорхе, какой ты умница!
Хуанита от счастья перешла с понятного нам обоим английского на понятный только ей португальский. Перевод читался в ее глазах, так что я все понял.
Для завершения ритуала Хорхе должен был по руке заползти мне на плечо, служившее ему деревом. Я аккуратно подтолкнул его. Он вцепился в кожу коготками – иголками и медленно пополз. В его глазках – бусинках светилось полное удовлетворение.
Звездочёт
Рапсодия
Adagio
– Я на эту тварь натыкаюсь по сто раз на дню! – перегнувшись через перила балкона, Руслана смачно плюнула на макушку статуи. Пять лет назад изваяние из золота 750-й пробы было точной копией Русланы в полный рост. Несмотря на мягкость благородного металла, статуя сохранилась значительно лучше оригинала.
– Потрясающая меткость! Тренируешься?– я обрадовался, что заунывные трехчасовые жалобы на горькую женскую долю наконец-то переросли хотя бы в агрессию.
– Как увижу, так плюю,– она еще раз плюнула – и снова попала.
– Не заржавеет?– мой вопрос был частью отходного маневра – начинался унылый осенний дождик, и я собирался избежать дальнейших душеизлияний под предлогом спасения садового инвентаря.
– Скорее, я заржавею… или сдохну,– в последнее время Руслана источала влагу либо слезными железами, либо слюнными. Теперь она снова заплакала.
– Мне инструменты убрать надо, дождь пошел, а то заржавеют. И дом закрывать на зиму. Приходи вечером на картошку,– я от всей души надеялся, что она откажется от ежегодного ритуала – прощальных посиделок у костра с печёной картошкой.
– Не приду. У нас новая фенечка,– злобно всхлипнув, Руслана сдвинула рукав свитера и показала мне браслет, мигающий зелеными огоньками.
В этом браслете было что-то инопланетное и жуткое. Казалось, что из него сейчас выползут щупальца мерзкого липкого инопланетянина, поработившего Руслану, и утащат меня в мрачный скользкий каземат на вечные муки.
– Что это?– я удивился, до сих пор мне приходилось видеть на ней исключительно ювелирный эксклюзив.
– Ошейник. Строгий. С этой побрякушкой я могу дойти только до забора. Дальше меня током… вырубает. Так что пригласи лучше эту золотую дуру. У нее больше шансов. Тьфу!
Мы прощались, как обычно, до начала мая. Моя ветхая деревенская избушка, в отличие от загородной резиденции Русланы, возвышавшейся по соседству, не спасала от морозов. За это лето Руслана совсем постарела, глаза безвозвратно потухли, руки переставали дрожать только после серьезной дозы алкоголя. Ее общение окончательно замкнулось между телевизором и статуей. Загрузившись новостями и кальвадосом, Руслана пересказывала своей золотой интерпретации байки из телевизора, спорила с ней, ругалась, плевалась. Я не мог предположить, что та наша встреча окажется последней.
ххх
В нашей деревне, притаившейся в музее-заповеднике, дачные участки не предполагались изначально. Хранители музея отстаивали каждый квадратный сантиметр земли, словно щитом, прикрываясь то именем великого предка-художника, то «крышей» в Кремле. Руслана и ее высокопоставленный отец появились у нас в самом начале девяностых. Сначала в деревню приехало несколько машин с мигалками, потом вереница грузовиков с солдатами, и, наконец, колонна строительной техники. Шум стройки, не утихающий даже по ночам, мешал наслаждаться соловьиными трелями, а спустя полгода дворец, построенный во всех стилях одновременно, загородил половине деревни вид на излучину реки. Жителями нашей слободы были в основном художники, скупившие деревенские дома еще во времена хрущевской оттепели. Всю жизнь за приличные деньги они писали портреты идолов компартии, но иметь членов политбюро в качестве соседей категорически не желали.
– Хорошо, что мавзолей не построили,– комментировал архитектуру соседского дворца художник Мылов – придворный членинописец (как называл его мой отец) развалившейся державы.
– Дорвались, кухаркины дети, – поддакивал ранее ненавидевший Мылова монументалист Слизунов.
– Пропала деревня,– театрально резюмировала пейзажистка и мизантропка Гринпиевич, опрокидывая рюмку водки, не чокаясь.
Мои родители, наконец выбравшиеся из-под цензурного пресса, были увлечены первой совместной выставкой и не обращали внимания на новых высокопоставленных соседей.
– Хороший мой, зачем тебе вообще это замечать? Тем более презирать. Презрение – это эмоция, а они не стоят наших эмоций. Раз ничего всё равно не изменится, ну их. Ты ёжиков накормил?– моя мама всегда умела найти нужные слова.
Фейерверк по случаю сдачи соседского дворца не имел ничего общего с убогими московскими салютами в красные дни календаря. Я даже не мог представить, насколько разнообразными и фантастическими могут быть пиротехнические снаряды. Разноцветные огни извивались и летели во всех направлениях одновременно, создавая движущиеся таинственные тени, будто в лесу начался карнавал местной нечисти. Ни один из залпов не повторялся. Не опуская головы, я добрел до узенького горбатого мостика через овраг, споткнулся о корень столетнего дуба, поднялся… Следующее пиротехническое чудо взорвалось внутри меня. Каждый новый удар сердца стал разбрасывать по телу миллионы разноцветных огней. Быстрее – быстрее – быстрее. Я испугался, почувствовав, что задыхаюсь. И этот страх вернул меня к реальности. Я понял, что случилось. На узеньком горбатом мостике, выхваченном из мрака снопом переливающихся брызг фейерверка, стояла русалка. Русалочка. Мне приходилось видеть похожих на нее волшебных созданий на маминых иллюстрациях к сказкам, но я не думал, что они могут быть настолько красивы. В раннем детстве меня пугали русалками, которые заманивают беспечных юношей в лес, откуда юноши никогда не возвращаются. Конечно, не возвращаются. Она прекрасна. Нет, она совершенна! За этой русалкой я готов и в лес, и в реку, и на край света.
Фейерверк перестал пугать лес взрывами и сполохами. Она стояла на мостике, запрокинув голову к небу, и что-то шептала. В лунном свете русалочка будто парила среди ракитовых кустов, разговаривала с лесом, нашептывала приказы местным эльфам. Обычный мостик, по которому я каждый день ходил к колодцу за водой, вдруг стал сказочным. За ним больше не существовало обычной деревни, в колодце плескался волшебный звездный напиток, а вдоль тропинки выросли фантастические цветы, дурманящие меня своими экзотическими ароматами. Я готов был исполнить любое желание русалочки, а заговорить боялся. Задыхался от нахлынувших чувств и не находил слов. Странно было бы начать разговор с «привет, ты кто?». Я ждал, пока придут волшебные слова, но они все не приходили, и тогда я произнес те, которые пришли в голову первыми:
– Если ты ждешь падающую звезду, смотри правее. Обычно они над этими лиственницами,– соврал я, чтобы как-то начать разговор.
Русалочка вздрогнула, резко повернулась на голос. Внимательно разглядела меня, наверное, определяя, опасен ли я.
– Откуда ты знаешь, что я ждала звезду?
– Горбатый мостик – местная достопримечательность. Все туристы в августе приходят сюда смотреть на звёзды и загадывать желания,– мне важно было заявить, что я местный, чтобы потом предложить услуги экскурсовода.
– Я не туристка. Я теперь здесь живу. Вон в том доме,– русалочка изящным жестом указала на дворец.
– Значит, мы соседи, мой дом рядом,– мой срывающийся от волнения голос пустил несуразного скрипучего петуха.
– Тебе сколько лет?– ее взгляд вдруг стал строгим.
– Двенадцать…– пролепетал я, холодея от ужаса – вдруг ей чуть-чуть больше, и она не станет со мной дальше разговаривать.
– Мне тоже двенадцать. Ай! Я из-за тебя звезду пропустила,– русалочка топнула ножкой.
– Их сейчас много, звездопад только начался,– я пожалел, что не могу управлять вселенной.
– А вдруг это была та самая, которая бы исполнила мое желание?– в ее голосе появились капризные нотки.
Показалось, что ради нее мне хоть ненадолго позволят управлять звездопадом.
– Смотри, сейчас звезда будет здесь,– я показал рукой на небо над лиственницами, и действительно в ковш Большой медведицы упала маленькая звездочка,– Теперь здесь,– я показал в противоположную часть неба, и хвостик другой звезды исчез за ракитовым кустом,– Теперь здесь,– и звезда пролетела мимо пояса Ориона.
– Вот это да…– русалочка замерла от удивления.
Моему удивлению тоже не было предела. Наверное, вселенная благоволит влюбленным? Больше всего я боялся, что она попросит меня повторить трюк, а звезды престанут меня слушаться. Постарался поскорее сменить тему разговора.
– А почему ты здесь одна?
– Отец хвастается новым домом, все пьют водку, им не до меня.
– Руслана-а-а-а-а-а,– раздалось нестройное многоголосие из-за железного забора, отделяющего дворец от внешнего мира.
– Про меня вспомнили, я лучше пойду, а то они всю деревню на ноги поднимут,– русалочка оперлась на мою руку, спустилась с мостика.
– Можно я буду звать тебя русалочкой?– я специально не сошел с тропинки, чтобы задержать ее еще на мгновение.
– А мне как тебя называть… Звездочет?– сказочная девочка улыбнулась своей идее. Нет, она мне улыбнулась.
– Звездочет!– я чуть не задохнулся от восторга, она сделала меня частью сказки.
Мы сговорились встретиться в полдень на этом же мостике. Всю ночь я слагал стихи о русалочках и звездочетах, о нашем волшебном королевстве и его жителях. С рассветом перебрался в гамак, мне показалось, что влюбленному поэту больше подобает воспевать даму сердца, раскачиваясь в гамаке. Я закрывал глаза, вызывал в памяти образ белокурой русалочки, представлял наши романтические прогулки, робкие поцелуи… проснулся без минуты двенадцать.
Ровно в полдень я добежал до мостика. Русалочки еще не было. Я перебирал в памяти сочиненные ночью стихи, мучительно решал, с какого начать. На ходу переписывал неудачные строчки. Специально выбрал пушистый ракитовый куст, на фоне которого прочту первое стихотворение, чтобы природа, которая упоминается в нескольких строчках, тоже участвовала в представлении. Через час я подумал, что она проспала, через два – что по какой-то причине задерживается. Ближе к вечеру я понял, что моя Русалочка не придет, потому что я ей неинтересен. Я добрёл до реки, сделал из листков со стихами кораблики и один за другим отправил их в плавание. Заметив местных мальчишек, быстро разделся и бросился в воду. Не хотел, чтобы кто-нибудь видел мои слёзы. Хотелось плыть, пока силы не оставят меня, а потом… мне было всё равно.
Сознание вернулось ко мне в лодке соседей – скульпторов. Они материли моих родителей, не усмотревших за ребенком, и сокрушались по поводу сорванной рыбалки.
– Слышал, нашего-то фейерверкера главным по нефти и газу назначили,– прокашлял художник с бородой Льва Толстого и усиками Сальвадора Дали.
– То-то он, сволочь, с утра подорвался и умотал со всей своей челядью. Будем надеяться, что не вернется,– пророкотал шаляпинским басом второй сосед, выплюнул за борт папиросу и сменил коллегу на веслах.
Значит, она уехала. Значит, я напрасно страдаю. Какое счастье!
ххх
Заканчивался август, над горбатым мостиком по ночам падали звезды, в саду падали яблоки, сердце Звездочета терзалось грустными рифмами. Очень скоро родители перевезли меня в Москву. Любовь любовью, но школу никто не отменял. Я страдал до середины сентября, пока не влюбился в огненно рыжие кудри отличницы Светочки.
Вспоминать о Руслане я начал в конце весны. Увижу ли я ее летом на даче?
Не увидел.
В телевизоре периодически мелькал ее отец. Его простое русское лицо несло на себе печать незаменимости и алкоголизма. Он отчитывался об успехах и предлагал потуже затянуть пояса. Руслана рядом с ним ни разу не появилась. Прошло восемь лет. Я приезжал на дачу только на дни рождения мамы. Молодому человеку убивать лето вдали от бурлящей жизнью Москвы было бы странно, особенно, когда родители живут на даче.
Руслана появилась так же неожиданно, как когда-то исчезла.
Я приехал, как всегда, в середине июня поздравить маму. Собрал букет её любимых ромашек, нанизал свой фирменный шашлык и отправился за водой. Возвращаясь от колодца с двумя неподъемными ведрами воды, я внимательно смотрел под ноги, чтобы не споткнуться.
– Здравствуй, Звездочет…
Когда на землю падает ведро с водой, выскользнувшее из руки, сначала раздается глухой удар, затем вода, движимая силой инерции, собирается в волну и бьет в край ведра. Ударившись о край, волна наклоняет ведро и превращается в водоворот, шатающий ведро в разные стороны. Набрав силу, водоворот в конце концов переворачивает ведро. Вода с брызгами разливается, в брызгах переливается радуга. Пустые ведра, позвякивая ручками, катились по земле. Я радуга или ведро?
– Здравствуй, русалочка…– я поднял глаза и увидел на горбатом мостике эффектную блондинку с порочным ртом. Хорошо, что она назвала меня звездочётом, мог бы и не узнать.
– Узнал?– она прочитала ответ в моих глазах, а спросила, чтобы избежать неловкой паузы.
– Я думал, что мы уже никогда не увидимся…
– А я уже обрадовалась, что встретила мужика с полными ведрами,– съязвила Руслана.
