скачать книгу бесплатно
Я бы сказал, что «Орел» вырос, он взлетел и летит мощно. В прошлом году «Золотого Орла» получил Милош Форман, в этом – Фрэнсис Коппола и Эннио Морриконе. Это ли не повод говорить о значимости премии.
На этот раз в главной номинации на премию «За лучший фильм года» конкурировали четыре картины – «72 метра», «Водитель для Веры», «Мой сводный брат Франкенштейн» и «Свои», сделанные практически на мировом уровне.
Это ли не интрига?
А пятая – «Папа» – сделана, по-вашему, не на мировом уровне?
Да, пять, конечно, пять. Простите…
Почему Вы решили в этом году вручить «Орла» «За вклад в мировое искусство» именно Фрэнсису Форду Копполе?
А у Вас есть другие кандидаты? Еще значительнее и выше?
Ну почему бы, скажем, не Мартину Скорсезе?
Хорошо. Значит, в следующий раз будет Скорсезе.
А каковы ваши прогнозы относительно премии на будущий год? Чем еще собираетесь удивлять?
Посмотрим, какие фильмы выйдут в этом году. Насколько я знаю, будет минимум шесть серьезных картин, в том числе лента Алексея Балабанова «Жмурки», которая в будущем году сможет претендовать не только на «Орла», но и на другие солидные премии и фестивальные призы. Но «Орел», как вы знаете, собирает все лучшее, что выходит за год.
Скажите, а могут попасть в список номинантов на премию фильмы, которые Вам лично не нравятся?
Конечно, могут.
Список номинантов создается из предложений всех членов Союза кинематографистов, потом из него выявляют «шорт-лист». В этом году было около четырех тысяч голосовавших. Я никогда не влияю на решение академиков. Считаю это порочной практикой, которая может привести бог знает к чему.
Другое дело, что, естественно, в список Академии могут попасть мои друзья и знакомые. Но я работаю в кино тридцать восемь лет, и практически каждый второй кинематографист в нашей стране так или иначе работал со мной когда-нибудь. Я ведь не вчера в кино пришел. Полжизни я работал на имя, а теперь оно работает на меня.
Смешная ситуация, на мой взгляд, даже абсурдная произошла, когда в список претендентов на «Золотого Орла» попал фильм моего брата Андрона «Дом дураков». Меня тогда обвинили в том, что я, дескать, устроил из национальной премии какой-то междусобойчик. А куда мне девать брата, который был лауреатом Каннского и Венецианского кинофестивалей? Что же теперь, если он мой брат, он должен пойти на рынок торговать бананами, что ли?
Вообще вся эта шумиха вокруг моего имени и премии «Золотой Орел» меня просто поражает. Согласитесь, три года назад было решение съезда Союза кинематографистов создать Академию кинематографических искусств и наук. Руководство Союза ее создало. Затем было решение учредить премию «Золотой Орел». Ее учредили. Теперь есть президент Академии, есть Совет Академии. А я даже не член президиума Академии. Да эта премия такая же моя, как любого члена Союза кинематографистов.
То есть Вы не считаете, что у «Золотого Орла» ваше лицо?
Нет, я так сказать не могу.
С другой стороны, наверное, на этом этапе просто нет человека, кроме меня, который мог бы взять на себя это тяжелое бремя. Моя главная задача – создать механизм, который будет работать вне зависимости от того, кто им руководит. Это неблагодарный труд. Ничего за это время, пока я «управляю» механизмом «Орла», кроме зависти, злости и откровенной лжи, не было. Но я думаю так: чем больше тебя задевают, тем больше в тебе должно быть уверенности, что ты идешь правильной дорогой.
Так что все нормально! (I, 113)
(2006)
Интервьюер:Вы получили «Золотого Орла» за лучшую мужскую роль в фильме «Статский советник». Как Вы оцениваете эту награду?
Среди номинантов была серьезная конкуренция, и я хочу верить, что решение было принято не за заслуги вообще, а за эту конкретную роль.
Мне эта роль очень дорога – это профессиональная победа, а не просто награда за долгую жизнь в кинематографе. Я испытываю огромную признательность к своим партнерам. Они продемонстрировали терпение, сострадание, работоспособность, а Борис Акунин обладает и терпением и толерантностью…
В числе номинантов и победителей много молодежи – означает ли это, что налицо преемственность поколений в нашем кинематографе?
Это самый важный момент. В самый трудный момент мы продолжали дело, и нам стали доверять…
Как Вы оцениваете сами IV церемонию вручения премии «Золотой Орел»?
За четыре года, что существует «Золотой Орел», мы сумели доказать, что нас интересуют не амбиции, не желание высказать, кто из нас лучше, а желание поднимать кинематограф и его престиж. (I, 122)
(2009)
Вопрос:Не кажется ли Вам, что противостояние «Золотого Орла» и «Ники» принижает ценность и той и другой кинонаграды? Похоже, что обе академии превратились в некий междусобойчик, который интересен лишь его участникам, но не зрителям.
Нет, не кажется.
«Ника» – академия частная, ее организовали физические лица. А «Золотой Орел» – награда Национальной киноакадемии, ее учредители Министерство культуры РФ, Академия наук РФ, «Первый» канал и канал «Россия», а также Союз кинематографистов России и «Российская газета».
Вот и решайте, что междусобойчик, а что – нет. (XV, 41)
ЗРИТЕЛЬ
(1983)
Мы обязаны хотя бы попытаться помочь зрителю приостановиться, прислушаться, оглянуться на собственную жизнь. А без серьезного разговора мы этого зрителя попросту не удержим. Более того, потеряем его уважение, а самое главное – его доверие к нам.
Кстати, зритель нередко совсем не узнает себя на экране, ведь не случайно про что-то сверхъестественное, неправдоподобное люди говорят: «Ну, это как в кино!..»
Мы зачастую увлекаемся погоней за зрителем. И идем по самому легкому пути, лихо скорректировав теорию: кассовый фильм кто-то назвал зрительским, затем массовым, затем демократичным. И осудить его становится как-то неуютно, не по себе, что ли… (I, 15)
(1983)
Я думаю, что для тех, кто занимается творчеством, занимается им увлеченно, честно, для кого искусство есть плод духовных поисков, путь постижения истины, выражения сокровенных мыслей, требующих своего выхода, не может стоять вопрос о работе в расчете на чей-то вкус – безразлично «низкий» или «высокий».
Если фильм делается искренне, он не может не найти отклика у какой-то части зрителей.
Этот отклик может быть позитивным или негативным, фильм может нравиться, не нравиться и даже резко не нравиться, но это будет реакция живая, активная…
Мне думается, что у наших картин есть свой зритель. Приятно, когда его круг растет, будет огорчительно, если он сузится, но так или иначе главное для нас – не абстрактное число проданных билетов, а серьезность отношения аудитории к тому, что мы делаем.
Подтверждение этой серьезности я нахожу в спорах вокруг наших картин и в нареканиях, нам адресованных. Любое мнение, даже с авторской точки зрения несправедливое, заслуживает уважения, если оно высказано искренне…
Такая реакция для меня предпочтительнее, чем равнодушная вежливая улыбка человека, который старается побыстрее уйти в сторону, чтобы, не дай бог, не сказать что-нибудь конкретное, в особенности если картина ему не нравится… (I, 17)
(2011)
Сегодня, я думаю, одна из самых больших проблем – это попытка пробиться к зрителю. Уровень интереса зрителя к кинематографу очень сильно изменился, он упростился, опримитивился. И думаю, что это проблема не только наша, а мирового кинематографа в целом…
Но все же я хочу сказать, что есть у нас и думающий зритель, который стремится понять, который «работает» в зрительном зале. Я смог в этом убедиться, прочитав более трехсот рецензий, полученных от обычных зрителей со всей России и СНГ, которые приняли участие в объявленном нами (Студией «ТРИТЭ») конкурсе зрительских рецензий на трилогию «Утомленные солнцем».
Я откровенно потрясен глубиной зрительской мысли. По сравнению с этим отечественная кинокритика – ничто. А ведь эти рецензии писали простые зрители! И это настолько глубоко, и настолько интересно! И неважно, ругают они тебя или хвалят, важно, что они глубинно хотят разобраться в том, что тебя волнует и о чем ты хочешь с ними говорить, а не самоутвердиться за твой счет, пытаясь тебя унизить, и не отплясывая на твоей спине чечетку, чем часто занимаются отечественные критики.
И я убежден, что благодаря именно таким зрителям у российского кинематографа есть будущее. (VII, 5)
ЗЮГАНОВ
(1996)
Зюганов лично – интеллигентный человек, доктор философских наук.
Впервые со времен Владимира Ильича Ленина во главе коммунистов личность, которая имеет действительно хорошее образование, а не просто окончившая ВПШ… И когда Зюганов говорит серьезно, с точки зрения здравого смысла, он не похож на большевика, он, скорее всего, социал-демократ… (I, 66)
И
«И ВСЕ-ТАКИ Я ВЕРЮ…»
(1990)
Сейчас целые поколения людей, изуродованных советской идеологией, вообще не понимают, что происходит. И кроме ненависти к тому, что происходит, у них нет ничего.
И их винить нельзя в этом. Люди всю жизнь привыкли верить в то, что этот строй незыблем.
Я глубоко убежден, что имперское самосознание рушится. Унижение в своем самосознании народа достигло критической точки: уважения к себе нет никакого. И этим народом очень просто управлять. Можно завтра направить совершенно в противоположную сторону. И народ с наслаждением вырвет колья и пойдет крушить.
И все-таки я верю в возрождение. Даже простая логика подсказывает – не может разрушение продолжаться бесконечно. (I, 32)
ИДЕОЛОГИЯ
Идеология и искусство
(1998)
Интервьюер:Ваш фильм «Сибирский цирюльник» основан на патриотической, державной и православной идеях. Не опасна ли столь тесная связь искусства с идеологией?
В таком случае Пушкин, Достоевский, Толстой, Чехов, Бунин – идеологические писатели. Они были людьми державными и православными. К этому нужно относиться как к данности. Люди рождались, воспитывались и жили в этих условиях. В результате написали «Войну и мир», «Евгения Онегина», «Идиота».
Не надо этого пугаться.
Страшно, когда происходит что-то насильственное. Если бы я снимал картину, в основе которой лежала бы идеология секты «Белое братство», тогда был бы повод для сомнений.
А тут в чем странность?
Я – русский человек, воспитанный на русской культуре, но это не мешает мне плакать, слушая азербайджанские песни или стихи казахских поэтов. То, что я делаю, основывается на тех культурных корнях, которые меня взрастили. И только поэтому то, что я создаю, может быть интересно кому-нибудь еще… (I, 74)
ИДЕЯ
Либеральная идея (2010)
Либеральная идея для России на сегодняшний день – гибель.
Вот этот немножко поправил, теперь пусть другой немножко поруководит – эти штуки проходят в маленьких странах. Они не могут существовать в стране таких масштабов. Или каждый регион будет в результате делиться, как в прежние времена, на отдельные княжества, которые будут существовать своей жизнью, не любить иногородцев или соседей, приехавших из другого княжества.
Это развал страны, развал России, гибель мира. (II, 64)
Русская национальная объединяющая идея
(1991)
После официального низвержения коммунистической идеи, которая плохо ли, хорошо ли, но объединяла страну семьдесят лет, так же как до революции империю объединял престол, не осталось идеи, вокруг которой можно организовать структуры, требующие народного единства.
Вокруг свободы или идеи свободы нельзя объединиться, тем более что в России свобода понимается как вседозволенность.
Я считаю, что надо вернуться к давней идее континентального евразийского осознания России. Это основа, вокруг которой можно организовать народы, республики. Понять это принципиально важно, потому что в этом случае возможно возрождение государственно мыслящих людей, живущих в едином государстве, а не на раздробленных территориях. Нужно все структуры стягивать к этому, понимая, что главное – единство государства.
Я не вижу у политиков позитивного желания добиться этого и не разделяю эйфории, сопровождающей происходящие сейчас политические процессы. В результате возникнет та самая раздробленность, которая приведет к катастрофическому раздиранию тела державы. Считаю, что подобное «пространство без державы» обречено на гибель и чудовищное местечковое самоуправство.
Это можно (и необходимо) понять и почувствовать. Если бы это понимали политики, главы государств, они нашли бы способ внедрить это понимание и в сознание своего народа.
Я считаю, что объединение только под знаком экономики невозможно. Нашей стране нужна идея, это одно из немногих пространств, которое не потеряло желания объединения вокруг духовной идеи в отличие от других государств, для которых лишь экономика является движущей силой. (I, 40)
(1991)
В России без идеи жить невозможно. Я не имею в виду идеологию, скажем, большевистскую. Мы уже это проходили. Но без идеи, без какого-то духовного единства в России нельзя. Действительно, «не хлебом единым жив человек»…
Вы посмотрите, какое сопротивление оказывается приватизации, рынку! Это не шпионы действуют – это внутреннее сопротивление. А сопротивление новому связано с тем, что нет общей идеи…
Россия объединялась до 1917 года вокруг престола, империи, православия, народности; после революции – вокруг идеи социализма. Монархию заменил сталинизм, сталинщина. Товарищ Сталин обращался к людям сначала – «товарищи», а когда грянула война – «братья и сестры». «Товарищи» – понятие выдуманное, «братья и сестры» – глубинное. Религию заменил социализм. Ни в одной стране мира не было государственного строя, который воспринимался как религия, на уровне эмоциональном!
Была эта идея у России. Теперь эта идея разрушена… (I, 41)
(1992)
Отмирание большевизма – хотя и чрезвычайно сомнительно, что он наконец отпустил страну, – это еще не решение проблемы.
Потому что отмирание какой-то ткани еще не значит заживления раны и наращивания нового материала. Должна возникнуть новая общенациональная идея (не путать с националистическим или узкорусским).
Когда мы говорим о национальной идее в США, у нас не возникает вопроса, кого она объединяет – негров, белых, ирландцев или мексиканцев. Национальная идея в США – это общегосударственная идея, она объединяет американцев.
Так и у нас.
Пока не будет новой государственной идеи, вокруг которой должны сплотиться народы исторической России (все то, что осталось от Советского Союза), все усилия, которые предпринимались в прошлом году и предпринимаются сейчас, будут бесплодны. (II, 25)
(1994)
Дело в том, что на сегодняшний день русская национальная идея не сформулирована.
Она имеет разные крайности, она мечется из одной стороны в другую и не ощущает под собой того живого оздоровительного, позитивного стержня, который должен стать ее основой.
Когда во Франции, Германии и где бы то ни было мне говорят о русском национализме, я очень удивляюсь этому и пытаюсь объяснить: дурной национализм – когда ты любишь себя и свой народ за счет других народов. А когда я просто люблю мою страну, и мою историю, и мою культуру – это самый здравый патриотизм, который, кстати говоря, во Франции очень и очень распространен. На их домах написано на мемориальных досках, что, мол, здесь жил такой-то герой, который отдал жизнь за Францию.
Это почему-то считается во Франции нормальным… (I, 64)
