Бальзам из сожалений

Пирог показался Алене вершиной гастрономического совершенства. Наливки были очень вкусными, как, впрочем, все у Галины. И наступил момент… Никогда, ни на одну минуту, ни наяву, ни во сне Алена не забудет тот миг, когда Галя заговорила. Своим прекрасным голосом, спокойно, выразительно, без надрыва, придыханий и слез она сделала признание, которое перевернуло жизнь Алены, как и все ее представления о нежности, любви и жестоких преступлениях. Галя стремилась спасти каждую травинку, не просто вырастить цветок, а отдать ему частичку сердца. Галя собственную жизнь преподнесла сыну и внучке на блюде: берите, дети, рвите ее на части, прикладывайте к больным местам, топчите ее, как теплые коврики, – только сами живите лучше, богаче и счастливее, чем я… Эта Галя почти буднично сделала страшное признание. И, наверное, это эгоизм, но все, о чем могла думать Алена тогда: «И как мне с этим знанием жить…»

Галя держала в руке стакан с бордовой наливкой, любовалась ее цветом под лучами разных стеклышек лампы и на протяжении всего ужина говорила только свой единственный тост – в память о муже. Она вспоминала его красоту и молодую силу. Как ему хватило часа, чтобы смертельно в нее влюбиться, попросить стать его женой, схватить и потащить в Москву. И он на самом деле за всю свою жизнь ни разу не взглянул на другую женщину. У него было все, чего он хотел. Как Федя обращался с тем, что хотел и имел, – дело другое. «Выше головы никто не прыгнет», – сказала Галя и так же спокойно говорила о скандалах и побоях мужа. «Наверное, за любовь мужчины как-то расплачиваются все женщины, – произнесла она. – Ты тоже, думаю, это знаешь по себе».

– Я не любила Федю, но жалела за его непутевую жизнь и была сильно благодарна, – продолжила Галя. – За то, что спас, вывез из нашей глухомани. За сына-красавца. И больше всего за внучку Машеньку. Знаю, что она любит меня больше, чем мать и отца. Мы с ней похожи. Обе понимаем любовь ко всему живому. А то, что я хочу тебе сказать, – больше никому доверить невозможно. К попам на исповеди я не хожу, родню беспокоить, отравлять им сознание не имею права. Вообще ни к кому нет такого доверия, как к тебе. Ты уж меня прости за такую наглость. Я очень сожалею, что могу сейчас сделать тебе больно. Но иначе жить больше не получается с тем, что приходится таскать в себе, и никуда от этого не денешься.

– Господи, Галя, говори же скорее, я уже помираю от страха. А окажется, наверное, что ты соседке не вернула вовремя пятьдесят рублей. Какие у тебя еще могут быть грехи и тайны.

– Да, деточка, жизнь моя простая, рабочая, копошусь, как пчела…Только мед у меня не получается, – улыбнулась Галя. – Ты, наверное, помнишь, какой я подвиг недавно довела до результата. Крысы у нас в подвале завелись. Никому было ни до чего. Я этих работников, которые обрабатывают от них, за свой счет приглашала. Крысы на день попрячутся, а потом опять лезут. Какие-то особые попались. Один сосед сказал: мутанты, наверное.

– Галечка, нельзя ли об этом короче, – взмолилась Алена. – У нас такой стол, пирог не доеден, а меня уже мутит от одного слова «крысы».

– Конечно, дочка. Там все решилось. Мне одну женщину посоветовали, у нее свои рецепты. В общем, померли все гады. Теперь в подвале чисто, я там даже горшки с цветами поставила… Алена, ты помнишь тот день, когда Федя набросился на Машеньку, а я его по голове ударила?

– Что за вопрос. Я об этом и не забывала. Такой шок пережили все. Я думаю, это логично: поминая Федора, вспомнить об этом его диком поступке. Мы же с тобой сидим не для того, чтобы рисовать сладкие картинки и покрывать их лаком. Мы себе и друг другу должны говорить правду. Только такой разговор и облегчает тяжесть души.

– Как правильно и красиво ты сказала. Как быстро, смело и чисто вы с Вовой тогда нас всех спасли. Включая Федора. После того страшного дня я перестала спать. Федор еще больше пил, с Машенькой почти не общался. Мы с ним тоже совсем не говорили. Так, думала, мы и дотерпим свой брак. Семья, что тут поделаешь. Но кое-что еще случилось. Нет, не так дико и ужасно, как тогда. Просто Федя вдруг рявкнул на Машу, велел зачем-то подойти к нему, но взглянул на меня и сдержался, а кулаки сжал. Маша вздрогнула, испуганно посмотрела на него и выбежала. Она тоже ничего не забыла. А у меня эти кулаки просто стояли в глазах – на что ни посмотрю, только их и вижу. А дело не только в них было. И не только в той сцене. Взгляд у Феди стал такой плохой, когда он смотрел на Машу, что у меня ноги подкашивались от ужаса. И личико, ручки-ножки Машеньки рядом с ним видела. Она становится такой хорошенькой, что одну на улицу страшно выпускать: больно много злыдней там всяких. Даже Егор заметил, понял и записал ее на занятия по самообороне в спортшколе. А тут дома такая опасность… Федя же себе совсем не хозяин был: мозг полностью проспиртован, в любой момент вспыхнет.

– Боже, Галя… К чему ты все это…

– Да ты уже поняла, наверное. У тебя же сердечко мудрое. Да, Алена. Федор не сам умер. Помогла я ему. Принесла очередную бутылку водки и долила туда то, что крысы оставили моему мужу в наследство. Целый пузырь остался неиспользованный. Он не сильно и не долго мучился, никто разбираться не стал… И знаешь, я ищу в себе сожаления, но не могу их найти. Вот такая я злодейка, жестокая убийца. А думаю только о том, что Маша может дома чувствовать себя при полной защите и в покое… Что хочешь с этим делай, Алена. Можешь прямо сейчас на меня заявить. Я во всем признаюсь и все приму. Даже доказательство в подвале осталось на дне бутылки. Егор меня не просто простит. Если бы он узнал про тот день, когда дед истязал Машу, он бы сам его убил. Его бы надолго заперли. А я как будто нужное дело сделала. Кому-то небеса велят – подвиг совершить, кого-то посылают на преступление. У кого-то такая тяжкая жизнь, что и преступление может стать подвигом. Я тебе противна?

– Да нет, – проговорила Алена. – Мне просто стало страшно, холодно и темно. Трудно такое принять, но я поняла безысходность твоей любви. К ребенку, к жизни, которая должна была быть мирной и красивой, но не стала. Галя, я пойду к себе. Мне нужно это пережить. Может, даже побыть тобой, пройти сквозь этот адский мрак… И, наверное, пожалеть тебя… Я не отказываюсь от нашей дружбы. Извини, боюсь заплакать. А посидели хорошо. Помянули так, как никому не снилось.

В ту странную ночь Алена, конечно, существовала вне времени и пространства. Она была в розе ветров. В центре зарождения ураганов и столкновений смерчей. Она была сухим лепестком, который не знает, куда его несут могучие и темные силы. Где в этом векторе ветер любви, где – ненависти и возмездия. К кому летит, гонимый порывом, пыльный клубок смертного приговора.

Возможно, так поступают многие женщины. Алена примеряла на себя рубище суровой судьбы Галины, страх, унижение и опасности для Маши… И даже ярость Егора, если бы мать решилась ему рассказать о том чудовищном происшествии. Она никого не обвинила, не оправдала. Алену захватил в плен и закрутил вихрь собственной судьбы. Та непонятая, не до конца принятая суть их с Володей постоянного, драматичного и не законченного диалога. В нем было столько панической любви и отчаянных попыток пробиться сквозь преграды того, что иногда казалось неумолимой жестокостью. Как, у кого узнать – мучила ли и Володю, как Алену, та стена неоткровенности между ними… Алена так ничего и не сумела понять. Владимир так страстно хотел, чтобы они не расставались, так искал ее каждую минуту до того, как они поженились. А тут, в их общем доме, вдруг возникла и крепла отчужденность, в глазах отражалась скрытность, а слова перестали подчиняться чувству. Было что-то очень серьезное и важное за пределами слияния сердец.

Алена могла объяснить это только тоской Владимира по дочери. Его сожалением из-за того, что они больше не вместе постоянно. При его жизни Алене казалось, что она поняла и приняла его позицию. Но спутницами ее разочарования стали обида и даже раздражение. И, наверное, эти ее реакции могли стать отравленным оружием, которое убивало ее мужа. Алена четко обозначила для себя то, что чувствует на самом деле в эти годы после его смерти. Это гораздо больнее и резче, чем сожаление. Вот, прямо сейчас, воспаленный мозг Алены предъявил ей обвинение. Она виновата в смерти мужа. Она не смогла утолить, смягчить его печали, залечить его горечь. Она смогла только все усугубить, довести до крайности. До жестокости. А у него не получилось без такой помощи больше жить. Так кого ей сейчас обвинять или оправдывать в трагедии Гали…

На рассвете она больше не могла оставаться в своей квартире. И куда ей еще идти… Алена спустилась на первый этаж, звонить в дверь не стала, а просто прислонилась к стене. Может, постоит тут и уйдет домой. А Галя почти сразу открыла дверь. Привела в кухню, налила стакан наливки и спокойно, участливо, как всегда, выслушала историю того, как Алена обвинила себя в смерти мужа.

А дальше было вообще что-то невероятное. То был рассвет окончательного и неумолимого торжества правды над тайнами.

– Володя очень сильно любил тебя, Алена, – сказала Галя. – Он, конечно, и дочку любил, но без придуманных тобой страданий. Любил, как многие разведенные отцы, заботился в меру. Даже мой Егор так любит Машу, и никто от этого не страдает. У Володи было и другое горе, о котором он узнал уже после того, как начал строить с тобой вашу счастливую жизнь и любовь. По-другому он себе не представлял вашу семейную жизнь… Как-то, когда ты поехала к родителям в Калининград, он позвонил мне, попросил прийти. Выглядел ужасно: его скрутила сильная боль. Он не мог добраться до своего тайника в квартире, где прятал лекарства. Короче, дочка, дела были такие. После того как вы поженились, обзавелись общим домом, Володя узнал, что у него неизлечимая форма рака желудка. Вот что он от тебя скрывал, от чего мучился – не только и не столько от боли, а от того, что так подвел, обманул тебя, получается. Создать семью предложил тебе здоровый, сильный и влюбленный мужчина, а в общий дом вошел калека, обреченный мучительно умирать. Ты не поверишь, но Володя считал это своим позором, предательством по отношению к тебе. Он хотел видеть тебя только возлюбленной, а не нянькой-сиделкой.

– Я не могу поверить… То есть Владимир умер на последней стадии рака не потому, что болезнь какое-то время проходила бессимптомно, как мне сказали врачи… Он долго страдал, терпел, работал, притворялся здоровым, чтобы не разочаровать меня?!!! Это же невероятно, бесчеловечно со всех сторон. И ты, Галя… Какая же ты подруга, если вместе с ним скрывала это от меня.

– Наверное, плохая подруга, – ответила Галя. – Но тут уж пришлось выбирать – предать тебя или его. Я выбрала Володю. Я хотела помочь ему продлить то, что было ему так важно. Он хотел, чтобы ты в нем видела полноценного мужчину и человека. Он воспринимал болезнь как постыдную слабость. Он считал, что теряет не жизнь, а возможность любить тебя. То есть вместо счастья подарил тебе горе. И не представлял, как долго такие муки могли продлиться. Если бы ты узнала, они бы стали не только его, но и твоими. Я приняла его правду, очень ее поняла. Вот почему Володя так был привязан к Леве, так старался того опекать, так жалел. Он считал, что только они вдвоем по-настоящему чувствуют страдания друг друга. Я старалась, как могла. Привела его к Софье Борисовне из соседнего дома, она очень хороший онколог. Она осматривала, проверяла в своей клинике, выписывала хорошие лекарства. Операция была невозможна. А лекарства на самом деле хорошие, Софья их где-то для него доставала: он мог какое-то время чувствовать себя нормально.

– Господи, – простонала Алена, поднялась из-за стола и добрела до дивана. Упала, скрутилась там в клубок, хотела что-то сказать, но была не в состоянии прервать свой стон.

Галя села рядом, смочила ее губы, лоб холодной водой, положила мокрый компресс на сердце.

– Давай я тебе заварю ромашку, и ты попробуешь уснуть, – просила она.

– Да нет же, – выговорила Алена. – Ты не понимаешь. Дело не в том, чтобы выжить, вынести эту дикую боль. Дело в том, насколько с ней бессмысленно, невозможно жить. Несчастье не в том, что была такая болезнь, что его больше нет, а в том, что имелось столько времени, когда я могла его любить, жалеть, ласкать, как единственного ребенка, и успокаивать тем, что моя любовь пойдет с ним. А я боролась с какими-то невидимыми препятствиями, я думала только о своей обиде, даже заброшенности и забывала внимательно посмотреть на него. Как я могла все пропустить… Как ты могла оставить меня в таком преступном неведении…

– Подожди, детка, – произнесла Галя. – Не кричи, не обвиняй нас обеих, просто послушай. Володя был счастливым с тобой, он верил в твою любовь и боролся сам со своей черной тучей. Ради тебя. Не мог он это делить с тобой. И у него же получалось. Ну, ругались вы немного, но любой скажет, что вы были самой прекрасной и неразлучной парой. Тяжело иногда договаривались, а у кого такое получается легко, даже без такой трагедии. Ты была с ним, когда он уходил?

– Да. Врач мне сказал, что все, но он еще жив, только уже не может говорить. Но ему сделали уколы, поставили капельницы, и ему не больно. Разрешил лечь с ним на кровать, только велел не плакать. Сказал, что он все чувствует. И я не плакала, я обняла его и шептала, как мне жаль, что мы не можем уйти вместе, что я могу жить только для того, чтобы продолжать любить его. Я знаю, что он слышал это.

– Видишь, как хорошо вы простились, девочка. Я много раз порывалась тебе все рассказать, но всякий раз вспоминала, как он меня умолял этого не делать. Он плакал, когда просил. Я не могла его подвести. И остались мы с тобою – две вдовы. Одна со своей любовью, другая – со своими преступлениями. И против Федора, и против тебя. Но я тоже полюбила Володю, как сына, и мне казалось, что он доверил мне охранять вашу любовь. Я так надеялась, что у нас с ним что-то получится… Лекарства были такие хорошие. Но не с нашим счастьем. Не прошу у тебя прощения, хотя сердце рвется.

– О каком прощении речь, Галя, – произнесла Алена. – Я столько узнала за эту ночь. О безумно самоотверженной любви. О жестоких, смертельных ошибках. О страшных приобретениях и кровопролитных победах. О вине без конца и края в бесконечном тумане из слез и сожалений.

…Алена попросила у режиссера Кати Слуцкой неделю отпуска за свой счет, объяснила депрессией. Та сначала отнеслась не слишком серьезно. Процитировала очередной мем интернета: «Алкоголь для слабаков. Сильные наслаждаются депрессией». Потом стала допрашивать с профессиональным интересом охотника за информацией. И Алена рассказала все, подчинившись доминанте большого таланта, который находится в постоянном поиске уникальных людей, событий и чувств. Катя слушала, как богиня. И сказала:

– Невероятно. Обычные люди, в одном месте… Мы могли бы снять шедевр по мотивам этой истории с реальными людьми в главных ролях. С художественными игровыми фрагментами реконструкции подлинных событий. Мы загнали бы все мировые сериалы под плинтус. Подумай об этом.

– Подумала, – мгновенно ответила Алена. – Нет.

Прошло какое-то время, Алена не считала дни. И вдруг среди ночи ей позвонила Галя. Попросила вызвать «Скорую» и позвонить Егору.

– Сердце сильно прихватило, а телефон Егора занят. Сама врачам звонить боюсь. Ты лучше расскажешь и, может, зайдешь, чтобы до их приезда помочь мне привести себя в порядок. Вдруг это в последний раз. Не хочу, чтобы нашли… неживой.

Алена позвонила в «Скорую», нашла Егора, бросилась вниз, дверь оказалась открытой: Галя всегда предвидела все. Примчался Егор, потом «Скорая»… Алена вышла во двор, чтобы не мешать. И слышала, как над домами до облаков раздаются крики, призывы и мольбы красивого мужского баритона… Никто не мог ни оттащить Егора от матери, ни заставить его замолчать.

– Мама! Мама! Ты что делаешь??? Не вздумай, мама!!! Вернись сейчас же! Ты не смеешь меня так бросить. Мама, мама, люблю… Моя мама…

«Скорая» уехала без Гали. А потом не вышел, а выпал из подъезда Егор.

– Откачали, – произнес он сорванным голосом. – Она отказалась ехать в больницу. Ты иди, Алена, спать, я тут останусь, сколько надо.

– Значит, откричал ты маму, – произнесла Алена. – Я так верила в это. Спасибо тебе. Я тут, рядом, если что.

Ничего не осталось

Ирина лежала на кухонном диване и с интересом наблюдала за неизменным ритуалом матери, которая примерно раз в две недели проводила ревизию холодильника, всех кухонных шкафчиков и драматично констатировала:

– У нас ничего не осталось! Господи боже мой, опять ничего нет. И деньги у нас кончаются, я уже не знаю, как их растягивать.

Большие серые, широко расставленные глаза Ирины смотрели на мать иронично и в то же время ласково. Крупный красивый рот прятал улыбку. Ира любила этот искренний драматизм и способность Тамары так вдохновенно впадать в панику по поводу любой ерунды. Ну, закончился в кастрюле ее борщ, сваренный на несколько дней, в большом котелке для жаркого остались два маленьких кусочка, в ящике для фруктов скучает единственное яблоко… А мамино милое, нежное лицо выражает почти горе.

Дальше действие начнет развиваться по линии позитива. Мама обнаружит, что в банке для муки есть содержимое, найдутся в холодильнике спрятавшийся кусок сливочного масла и пара яиц, и что-то еще в шкафчике, о чем она забыла, а это очень важно и полезно для здоровья. К примеру, пакетик с рыжей и непонятного вкуса куркумой, на которую буквально молится интернет, как на панацею от всех болезней и средство для радости. После чего Тамара просмотрит в своих документах в ноутбуке старательно собираемые уникальные рецепты… И начнется следующий акт не такой уж драмы. Мама приступит к созданию шедевра. Это могут быть тоненькие дырчатые блины, в которые завернут найденный кусок подсыхающего сыра, чья судьба – быть выброшенным. Но теперь он протерт, перемешан со сливочным маслом и посыпан вкусной приправой, что превращает блюдо в объедение. А яблоко, запеченное в духовке, оказывается наполненным вкуснейшим джемом. Он тоже случайно оказался не совсем доеденным.

И Тамара смотрит, как Ира уплетает столь нестандартный обед, слушает, как она восхищается и неизменно произносит свою обязательную реплику в мамином шоу:

– А ты говорила, что ничего не осталось. А оно у тебя всегда такое вкусное, это «ничегонеосталось»…

Тамара прерывисто вздыхает. Этот ее страх перед нищетой и голодом – что-то генетическое, видимо. Они с дочкой не голодают и не ходят в обносках. Слава богу, обе умеют выглядеть, как картинки, в самых дешевых тряпках с интернет-торгушек.

– Да и зарплату на днях обещали, – улыбается она Ире. – И могут премию дать к Новому году.

Возможно, Тамара так пытается обмануть судьбу, не признаваясь в том даже себе. Ее панический страх перед угрожающей нуждой, ее жалобный вопль, обращенный к высшим силам: «У нас ничего не осталось», – на самом деле изобретательное, хотя и мучительное прикрытие того факта, что однажды, в час страшного крушения всего, у нее осталось главное и самое дорогое. Об этом даже не стоит вспоминать не только вслух, но даже в мыслях. Позавидовать способны даже небеса.

Пятнадцать лет назад погиб при исполнении ее муж Валерий, летчик гражданской авиации. Ире не было пяти лет. Девочка с нетерпением ждала папиных не слишком частых возвращений домой. И не из-за подарков, экзотических фруктов и сладостей, которые он привозил в большом количестве. Она даже в младенчестве не была меркантильной и всеядной. Она просто очень любила папу с его миролюбивым, спокойным характером, ласковым пониманием самых сложных и недоступных большинству взрослых детских потребностей и проблем. Они и внешне были очень похожи – большие серые, широко расставленные глаза, крупный красивый рот.

Тогда, в дни горя, Тамара надеялась лишь на одно: Иру должна спасти от слишком сильной боли детская безмятежность, неспособность понять безнадежную суть необратимых потерь. Но не зря говорят, что широко расставленные глаза – признак развитого ума. Этот детский ум оказался, к несчастью, настолько развитым, что принял случившееся именно как катастрофу, без всяких наивных иллюзий. Утешить Иру было невозможно. Ее нежный организм оказался настолько твердым и стойким в своем горе, что девочка перестала говорить. На преодоление ужасной проблемы ушли два года и все семейные сбережения, оставшиеся после гибели Валерия. А Тамара тогда только нашла себе работу. У нее было высшее техническое образование, но они с Валерием решили, что для них троих самым комфортным и разумным вариантом станет ее ответственная и такая приятная работа матери и жены. Ни в коем случае не домохозяйка, а «доктор мамкиных наук», как шутливо говорил Валерий.

Тогда Тамара устроилась в одну небольшую и небогатую фирму бухгалтером. Сначала планировала как-то выкарабкаться из-под вороха обрушившихся проблем и найти дело по специальности. А потом появилось столько причин ничего не менять: ее фирма близко к дому, обязанности простые, зарплату какую-никакую платят регулярно. И голова не занята таким муторным вопросом, как карьерный рост. Да бог бы с ней, с этой карьерой. Тамаре бы только больше времени быть с дочкой, делать все, чтобы той было уютно на этом свете, чтобы не мучила тоска воспоминаний. И чтобы росла, не зная новых горестей, потрясений, обид и унижений.

– А для всего этого, – говорила она подрастающей Ире, – нужно быть здоровой и красивой. Второе у тебя есть от папы и природы, первое – наша с тобой задача.

И если смотреть на их жизнь объективно, то все у них получалось. Конечно, в пределах возможного, с учетом специфики общества. Но ведь главное для ощущения собственной полноценности это не столько вписаться в общество, сколько умело и тонко изолироваться от него. Ирина сейчас учится на первом курсе юридического факультета университета. Поступила легко: как она сама считала, потому что любит детективы. А Тамара не хотела лишь одного: чтобы дочка тоже стала бухгалтером. И обе знали, что Ира может быть кем захочет: ученым, актрисой, писательницей. Но она решила стать воительницей на страже закона. Того закона, который на стороне всех людей. А хороший адвокат – это и ученый, и актер, и повествователь бесчисленных историй.

Воскресное утро, которое прошло под знаком тревоги «у нас ничего не осталось», завершилось мирными и теплыми посиделками и просмотром очередной серии совместно выбранного сериала. Тут Ире и позвонила Даша, подруга и бывшая одноклассница. Предложила пойти с ней на модный показ с распродажей дизайнерских вещей.

– Да у нас как раз ничего не осталось, – рассмеялась Ира. – В смысле денег, но посмотреть можно, конечно.

– У меня есть деньги, – заверила Даша. – Если что-то тебе понравится, купим. Так я заеду за тобой к шести часам. Не ешь дома, сходим в кафе рядом, там много наших будет.

Даша – хорошая, добрая, воспитанная и скромная девушка. Трудно даже предположить, что она дочь одного из самых богатых предпринимателей. И она, кажется, очень привязана к Ирине. Может, потому, что Даша – единственный ребенок в семье. Как и Ира, которую, впрочем, такой статус не только не напрягает, а даже радует. А Даша иногда кажется одинокой. Но, возможно, дело в другом: Ира – красивая, притягивает мальчиков. А Даша тоскует не по гипотетической сестре, а именно по вниманию парней, которое рядом с Ирой перепадает и ей. Впрочем, Тамара всегда готова признаться самой себе в том, что она пристрастна, когда речь идет о дочери, и во всем видит особые причины интереса к Ире. А дети дружат просто потому, что дружат. И все хорошие дети к двадцати годам остаются для мам детьми. А дальше посмотрим. С этим все ясно и просто у Тамары. Ее девочка выглядит, как взрослая, для всех, может даже показаться уверенной и самостоятельной. А когда Тамара заходит перед сном в ее комнату, чтобы поцеловать на ночь, на нее смотрят те же серые глубокие озера из-под той же густой русой челки, что и пятнадцать лет назад. Они по-прежнему ищут в ней главную опору и защиту. Они стремятся видеть только безграничное и теплое море любви «доктора мамкиных наук» и хотят передать в ласковые руки свою беспокойную просьбу-мольбу «только не уходи, будь всегда со мной». Вот это и есть главное для Тамары, то, что она прячет даже от небес и ради чего готова постоянно сражаться с коварными происками обстоятельств под названием «У нас ничего не осталось».

А так все путем. Девочки уехали развлекаться, и надо чем-то плотным забить голову, чтобы время прошло быстрее, и не начинать сходить с ума, если Ира не приедет ровно в одиннадцать часов вечера, как обещала. Да еще не предупредит по телефону, что задержится. Тамара сама старается не звонить слишком рано и часто, как она всегда обещает. И она нашла для себя самый нашумевший триллер…

В кульминационном моменте фильма безумных ужасов герои метались по старинному особняку, спасаясь от огня, обломков потолков, лестниц и стен. И это все повторялось так много раз по однообразному кругу, что временами утомляло самих создателей. И тогда несчастные герои были вынуждены натыкаться на доведенные до абсурда спецэффекты, которые должны были прямолинейно намекать на явление призраков. Тамара взяла пульт и все это выключила. Сколько еще лет и веков можно спекулировать на давно засушенных темах, создавать «ужасы», от которых только тянет в сон, погрузиться в который не дает желание позвонить дочери, думала она. И кому это нравится, кого пугает? А ведь пугает наверняка, раз с такой настойчивостью продолжают лепить эти фильмы. И смотрит это далеко не ясельная группа, которой сказали: «Дети, сейчас будем дружно бояться».