скачать книгу бесплатно
– …ставкой в которой является человеческая жизнь, – возразил я. – Нет, Григорий Адамович, это не игра, а серьёзная, кропотливая работа, порой неблагодарная, и если вы действительно согласны окунуться в неё с головой, то я всецело с вами.
– Вы правы, дорогой друг, – кивнул Мячиков, посерьёзнев, – смерть человека – это далеко не игра. Я согласен с вами. Вот вам моя рука.
Мы скрепили наш договор крепким рукопожатием. В конце концов, Мячиков был единственным человеком во всём доме отдыха, за которого я мог поручиться, что он не убивал того несчастного: у него было стопроцентное алиби. А вот Хомяков вызывал у меня весьма противоречивые чувства, и здесь я был совершенно согласен со своим компаньоном: Хомякова надо брать в оборот.
Но прежде чем отправиться на поиски загадочного свидетеля моего ночного похода, Мячиков, который не переставал меня удивлять, преподнёс мне такой сюрприз, что я даже растерялся. Лукаво подмигнув мне, он тихо подкрался к входной двери, осторожно запер её на ключ, приложил палец к пухлым губам, на цыпочках подошёл к своему чемодану, открыл его, сунул руку аж по самый локоть куда-то вглубь его и вдруг вынул новенький… пистолет! Я отпрянул к стене, не веря своим глазам. Мячиков – и пистолет! Абсурд какой-то…
– Тсс! – прошипел он, испуганно косясь на дверь. – Я вам сейчас всё объясню, дорогой Максим Леонидович. Дело в том, – продолжая шипеть, он сунул пистолет в боковой карман пиджака, – что эту штуковину я совершенно случайно приобрёл на Рижском рынке у какого-то забулдыги. Бедняга весь трясся, ища у окружающих сочувствия и тыча пистолетом в животы, но все от него только шарахались. А я вот не растерялся – и купил! Ага, предвижу вполне законный вопрос: зачем? Да не затем, конечно, чтобы в людей стрелять, а так, для собственного успокоения, для пущей уверенности, для самоутверждения, что ли… Я ведь стрелять не умею и никогда подобных игрушек в руках не держал, более того, я его даже боюсь. Но главное не в этом – главное в цене, которую он с меня запросил и которая в конце концов решила мои сомнения в пользу покупки. Как вы думаете, Максим Леонидович, сколько я за него отдал? – Он хитро прищурился.
Я пожал плечами.
– Понятия не имею, почём нынче пистолеты на Рижском рынке.
– Вот и я не имел, – продолжал Мячиков, – пока не наткнулся на этого бедолагу. А взял он с меня – ну, не догадались? – червонец! Представляете? Всего десять рублей! А у меня как раз лишний червонец завалялся – ну, я и купил. Только вы никому, ладно?
Я не разделял восторга Мячикова по поводу приобретения этой, как он выразился, штуковины. Незаконное владение огнестрельным оружием каралось законом, и довольно-таки строго, а я привык всегда и во всём придерживаться золотого правила всё того же незабвенного Остапа-Сулеймана, гласящего: кодекс нужно чтить. Да, ничего противозаконного в наших действиях быть не должно, тем более сейчас, в такой ситуации, когда на нас всех смотрят как на потенциальных преступников. Не дай Бог милиция пронюхает о пистолете – что тогда? Тогда не только Мячикова – и меня притянут к ответу – как сообщника или как кого-нибудь ещё, но достанется нам, безусловно, по всей строгости закона. Я выразил Мячикову свои сомнения по поводу его приобретения, но он заверил меня, что всё будет о’кей и паниковать раньше времени не стоит. И всё же пистолет он, скрепя сердце, сунул обратно в чемодан.
К Хомякову мы отправились тотчас же, благо его номер находился через один от нашего, но он не впустил нас и даже не соизволил показаться, ответив сквозь дверь, что никого не желает видеть и что пусть все катятся к чертям собачьим – причём, выговаривая это, он еле ворочал языком. Мы с Мячиковым понимающе переглянулись.
– Не исключено, что и ночью он был подшафе, – подытожил мой сообщник, на что я согласно кивнул.
На обед отправились единицы. Большинство отдыхающих (хорош отдых!) заперлись и открывали только сотрудникам милиции, а те, кто отваживался покинуть свои кельи, угрюмо проходили по коридору, настороженно и исподтишка косясь друг на друга и прижимаясь к стене при приближении кого-либо; пройтись по середине коридора не хватало духу даже у самых смелых. Тот факт, что дом отдыха находился у чёрта на рогах, в глуши, в стороне от дорог и населённых пунктов, приводил нас к следующему умозаключению: убийца где-то здесь, среди нас. Конечно, у него была возможность улизнуть, но Мячикову краем уха удалось услышать, что согласно проведённой сотрудниками милиции проверке все отдыхающие, прибывшие вчера, а также весь обслуживающий персонал, включая и работников общепита, были налицо, каковой факт бросал тень подозрения на всех нас поровну и в то же время ни на кого конкретно. Вот почему люди смотрели друг на друга так, словно ожидая удара ножом в спину, вот почему в воздухе витало напряжение, смешанное с изрядной долей чисто животного ужаса.
Прибывшие вместе с сотрудниками милиции медицинские работники позаботились о теле, и вскоре на лестничной площадке, ставшей местом трагедии, не осталось и следа от убийства. К каким выводам пришла следственная группа и что дал предварительный осмотр тела экспертом-медиком, нам с Мячиковым оставалось только гадать. В довершение ко всему директор дома отдыха обратился к нам с настоятельной просьбой не покидать здания вплоть до особого распоряжения руководителя следственной группы. Подозреваю, что все входы и выходы были блокированы сотрудниками милиции.
5.
Так прошёл день – в кропотливой работе одних и бездействии других. В семь часов вечера, когда наступило время ужина, большинство отдыхающих спустилось на первый этаж, в столовую, и отдалось вечерней трапезе. Видно, голод взял своё – смерть одного совсем не означала прекращение жизни для всех остальных. Мячиков идти в столовую наотрез отказался, а я решил всё-таки сходить, чтобы осмотреться, потереться среди публики, проникнуться общим настроением, а заодно и покушать. Столовая отличалась такой же мрачностью и сыростью, как и всё здание в целом. Столики были маленькими, круглыми, неудобными, рассчитанными, по-моему, максимум на две персоны; стулья были под стать столам и вызывали вполне обоснованную тревогу ввиду их явной неустойчивости. Но все эти неудобства с лихвой окупалось открывающейся перспективой: я мог спокойно лицезреть почти весь контингент отдыхающих дома отдыха «Лесной», а при работе, в которую мы с Мячиковым впряглись, это было просто необходимо. Напротив меня, за одним со мной столиком, сидел лохматый, длинноволосый тип с пушистыми усами, боярской бородой и смиренным взглядом голубых, почти бесцветных глаз на благообразном лице. Он не ел – он трапезничал, соблюдая некий ритуал. Наверное, священнослужитель, резюмировал про себя я. Он молча поглощал жидкое голубое пюре и прокисшую, лишённую мяса котлету, не желая нарушать своего уединения, – молчал и я. К великой своей радости, за соседним столиком я обнаружил моих знакомых молодожёнов – Сергея и Лиду. Сергей вяло ковырял вилкой в тарелке, капризно кривил губы и недовольно брюзжал, а Лида, так и не притронувшаяся к своей порции, бледная, осунувшаяся, но с неизменным огоньком в глазах, что-то без умолку говорила ему, но что именно, я не расслышал. Я невесело кивнул им, и они ответили мне тем же.
В дальнем углу я заметил четырёх угрюмых мужчин – мускулистых, поджарых, смуглолицых. Они сидели за двумя сдвинутыми вместе столиками и, не обращая ни на кого внимания, молча уничтожали бутылку водки, причём никакой закуски, даже куска хлеба, у них на столах не было. Передовики с Алтая, догадался я, поминают своего погибшего товарища. Что ж, дело святое…
Чуть поодаль от них громко ссорилась пожилая чета. Полная безликая женщина отчитывала своего супруга за то, что он привёз её сюда, в это страшное место, в этот бандитский притон, где убивают людей чуть ли не на каждом шагу – и упрёкам тем не было конца, а мужчина виновато, будто он специально подстроил это убийство – лишь бы позлить супругу, – пялил глаза на свою дражайшую половину и вяло оправдывался.
Интересно, а Хомяков тоже здесь? Я ведь так и не знаю, как он выглядит.
Что же касается остальных присутствующих в этом зале, то ничего примечательного они из себя не представляли: обычные люди, подавленные происшедшей трагедией, молчаливые, настороженные, порой кидающие быстрые косые взгляды на того или иного сотрапезника.
Вернувшись в номер, я застал Мячикова за чтением книги.
– Что читаем? – поинтересовался я.
Он повернул книгу так, чтобы я смог рассмотреть обложку с названием. Агата Кристи, «Убийство на поле для гольфа». Вот оно что! Мячиков лукаво улыбнулся..
– Читали? – спросил он. Я кивнул. – Я тоже, сейчас вот перечитываю. Помогает думать. Вам не кажется, дорогой друг, что есть что-то общее в этих двух ситуациях – в книжной и в реальной?
Я пожал плечами и ответил, что похожего пока что мало.
– Ну, не скажите, Максим Леонидович, – возразил Мячиков, всё так же улыбаясь. – Обратите внимание: и там, и тут узкий круг людей, и убийца – в этом кругу. Это ли не общая особенность обоих преступлений?
– Это лишь внешнее сходство, – в свою очередь возразил я, – об истинном же сходстве можно будет говорить, лишь распознав и сравнив мотивы обоих преступлений. А мы пока что в этом направлении не продвинулись ни на йоту… Кстати, видел этих передовиков с Алтая, друзей убитого.
– Ну и как? – встрепенулся Мячиков. – Как они?
– Да никак. Сидят, пьют водку.
– Вот как! – Глаза его заблестели. – Водка – это дело хорошее. Нехай пьют…
В десять я лёг спать. Мячиков ещё немного почитал и тоже отправился на боковую – я видел, как он погасил свет. И снова, как и в прошлую ночь, я был разбужен богатырским храпом, похожим на рёв Ниагарского водопада, снова я встал и, зевая, отправился в туалет, снова на кафельному полу обнаружил пустую ампулу со странным названием «омнопон». На этот раз я не выбросил её, а сунул в карман, смутно подозревая, что появление этой, теперь уже второй, ампулы здесь не случайно. И снова, вернувшись в номер, при свете уличного фонаря я увидел безмятежное, счастливое лицо спящего Мячикова – вот только храпа теперь не было слышно. А утром, наперекор моему дурному предчувствию, я с облегчением узнал, что ночь прошла спокойно и никто больше не убит.
День третий
1.
Проснулся я поздно. Голова трещала так, что, казалось, вот-вот лопнет. В номер как раз входил Мячиков – быстрый, уверенный в себе и, если бы не вчерашнее убийство, я бы сказал – счастливый.
– Вы ещё спите? – с ласковой укоризной произнёс он. – Эх вы, соня! А я вот, не в пример вам, времени даром не терял.
– Доброе утро, Григорий Адамович. Неужто убийцу нашли?
– Как знать, как знать, – загадочно улыбнулся Мячиков. – По крайней мере, некоторую полезную информацию мне раздобыть удалось. И раз уж мы с вами взялись за это тёмное дело, то вам наверняка небезынтересно будет узнать то, что уже известно мне. Во-первых, пока вы спали, я успел обойти весь дом отдыха и теперь имею некоторое представление о его архитектурных особенностях, а также расположении ряда служб, включая кабинет директора, медпункт, кухню и так далее. На первом этаже, помимо столовой, мне удалось обнаружить небольшой спортивный зал с теннисными столами, биллиардную, видеосалон – правда, не функционирующий ввиду отсутствия необходимой аппаратуры, а также зал игровых автоматов, в котором аппаратура хотя и присутствует, но неисправна. Возле столовой расположен склад спортинвентаря, где, кстати, можно взять напрокат лыжи. Второй этаж отведён под жилые помещения обслуживающего персонала и сотрудников дома отдыха; здесь же размещены все административные службы, включая кабинет врача. Третий этаж целиком и полностью отдан нам, отдыхающим. Кстати, раз уж я коснулся жилой части здания, то хочу сообщить вам, любезный Максим Леонидович, прелюбопытную деталь: соседний с нами номер, тот, что разделяет наш и хомяковский, пустует.
– Вот как? – заинтересовался я.
– Именно так. Теперь, во-вторых…
– Позвольте, Григорий Адамович, – перебил я его, – есть ещё четвёртый этаж.
– Четвёртый? – быстро спросил он, в упор глядя на меня. – А что – четвёртый? Этаж как этаж. Дело в том, что я там не был – не успел. Так, понаслышке, выяснил, что в основном он занят под складские помещения, где месяцами пылится постельное белье, как чистое, так и грязное, ждущее отправки в прачечную, тут же свалена нераспакованная мебель, моющие средства и так далее. Словом, нормальному человеку там делать нечего. Теперь, во-вторых: я виделся с Хомяковым. Да-да, виделся, и даже переговорил с ним. И надо вам сказать, Максим Леонидович, личное знакомство ещё больше усугубило моё отрицательное мнение о нём. Грубый, неотёсанный тип, краснорожий верзила, похожий на объевшегося борова. Но, как ни странно, на вопросы мои ответил. И знаете, что он мне сказал? В ту ночь, когда он видел вас, он был трезв как стёклышко.
– И тем не менее он продолжает утверждать, что видел, как я шёл по коридору со стороны холла? – спросил я.
– Да, – ответил Мячиков, медленно прохаживаясь по номеру. – Продолжает утверждать. Это-то и странно. Знаете, что я подумал? – Он остановился и резко повернулся ко мне. – Если он был трезв, то ошибиться не мог – это факт. Согласны? – Я кивнул. – А раз он продолжает стоять на своём, значит его заявление – заведомая ложь, а отсюда следует, что, клевеща на вас, он преследует вполне определённую цель.
– Какую же?
– Вы не догадываетесь? По-моему, это ясно: он пытается свалить вину на вас.
– Так вы думаете, что это именно он убил алтайца?
– Кстати, фамилия алтайца – Мартынов, это я тоже выяснил между делом… По поводу же того, кто убийца, я пока судить не берусь, но тот факт, что Хомяков каким-то образом причастен к этому делу, по-моему, не оставляет сомнений.
– Он мог солгать, когда говорил, что был трезв в ту ночь, – предположил я.
– Зачем? – быстро спросил Мячиков. – Зачем ему лгать? Не кажется ли вам, Максим Леонидович, что он специально стоит на своём, чтобы ему поверили – трезвому веры больше. И следователь, кажется, клюнул на эту приманку. А был он пьян или трезв, это значения не имеет, важно то, что он сказал на допросе. На допросе же он самым наглым образом поставил под удар вас, любезный Максим Леонидович. И самое неприятное для вас то, что вы действительно были в коридоре.
– Он в номере живёт один?
– Нет, – повернулся ко мне Мячиков и устремил на меня любопытный взгляд, – не один. Вопрос правомерен. Браво, мой друг! Когда я заходил к Хомякову, в его номере была женщина.
– Женщина? Жена, наверное?
– Исключено, – замотал головой Мячиков. – По двум-трём оброненным ими словам я понял, что, хотя они и прибыли сюда вместе, в супружестве не состоят.
– Ясно, – кивнул я, – решили приятно провести время вдали от любопытных глаз знакомых и, возможно, своих законных супругов.
– Вот-вот, – согласился он, – так я и подумал. Кстати, именно наличие женщины и подтверждает слова Хомякова о том, что он был трезв или, по крайней мере, только слегка выпивши. Но только слегка. Посудите сами, Максим Леонидович, какая женщина позволит своему любовнику напиться в первую же выпавшую на их долю ночь, свободную от посторонних, как вы верно заметили, глаз? Да никакая, если, конечно, не предположить, что единственной целью их уединения явилась обоюдная патологическая страсть к спиртному. Но в это верится с трудом. Вы согласны со мной, дорогой друг?
– Абсолютно, – ответил я.
– Итак, – продолжал Мячиков, – Хомяков был трезв или только слегка пьян – и в том и в другом случае он не мог видеть вас идущим по коридору со стороны холла. Отсюда вывод: его показания заведомо лживы. А ложь всегда наводит на некоторые размышления. По крайней мере, Хомякова ни в коем случае нельзя упускать из виду.
Я задумался.
– Что ж, – сказал я наконец, – за рабочую гипотезу Хомякова принять можно, хотя на данном этапе ничего конкретного я бы утверждать не взялся. Кстати, Григорий Адамович, что вы можете сказать об этих так называемых алтайских передовиках? Вот у кого наверняка могли быть мотивы к убийству.
– Да, с этими отчаянными парнями шутки плохи. Возможно, в чём-то они не поладили, повздорили – и одним стало меньше. Алтай – совершенно дикая страна, и живут там одни дикари, для которых жизнь человека не дороже бутылки водки или, скажем, ставки в преферанс. И всё же я более склонен поверить в версию с Хомяковым.
– Любая версия должна опираться на факты, – возразил я.
– Согласен, – кивнул Мячиков, – именно факты и привели меня к этой версии. Хомяков повинен в одном величайшем грехе – во лжи. Это факт? Факт, по крайней мере, мы с вами только что выяснили его. А ложь, по моему разумению, всегда страшней любого деяния честного человека, как бы неприглядно это деяние ни выглядело на первый взгляд. Вы согласны? – Я, подумав, кивнул. – Итак, Хомяков – кандидат номер один. Если допустить, что наши логические построения верны, то события прошлой ночи можно представить следующим образом. Около трёх часов Хомяков встретился в холле, вернее, на лестничной площадке, с тем несчастным, которого то ли в результате внезапно вспыхнувшей ссоры, то ли по заранее обдуманному плану – истинных причин убийства мы, к сожалению, пока не знаем – вышеупомянутый Хомяков ударил ножом и смертельно ранил. Потом он вернулся в номер, оставив умирающего на месте преступления, но, прежде чем закрыть за собой дверь, увидел вас: вы крадучись шли по коридору, озираясь по сторонам и прислушиваясь. Первым его чувством был испуг, но потом отчаянная мысль пришла ему в голову: он решил всё содеянное им свалить на вас. Именно так он и поступил, когда подошла его очередь отвечать на вопросы следователя, но сделал это умно и тонко: говоря о вас, дорогой друг, он ни на йоту не отступил от истины, изменив лишь направление вашего движения по коридору. Так что к разговору с вами следователь был уже основательно подготовлен. Можно предположить, что вашему рассказу он не поверил…
– Так оно и было, – вставил я.
Он кивнул:
– Тем самым следователь включил вас в список подозреваемых, и теперь вы, дорогой Максим Леонидович, у него, как говорится, «под колпаком». Но я уверен, справедливость восторжествует, и всё тайное в конце концов станет явным. По крайней мере, мы должны приложить к этому максимум усилий.
Версия Мячикова показалась мне убедительной. Пожалуй, из числа всех кандидатов в преступники Хомяков был наиболее яркой фигурой. Мячиков прав: даже самая маленькая ложь чёрным, несмываемым пятном ложится на любого, пусть кристально чистого человека. Но одна мысль всё же не давала мне покоя: ложь Хомякова, с другой стороны, вовсе не означала, что он причастен к убийству, могли ведь быть у него и иные причины лгать. И тем не менее я был доволен ходом нашего расследования – хотя моё участие в нём было пока что чисто символическим – и искренне восхищён кипучей деятельностью, которую развил неунывающий Мячиков с самого раннего утра.
– А вы действительно не теряли времени даром, Григорий Адамович, – улыбнулся я ему, одеваясь и приводя себя в порядок. В голове стучало и ухало с такой силой, что я невольно поморщился, когда резко поднялся с кровати.
– Что с вами? – участливо спросил Мячиков, заметив моё состояние.
– Пустяки, – махнул я рукой. – Голова разболелась. Пройдёт.
– Конечно, пройдёт, – подхватил Мячиков, сокрушённо хмуря брови, – но всё-таки какая неприятность…
– Не берите в голову, пустяки.
– Хороши пустяки! – Он вдруг хлопнул себя ладонью по круглому выпуклому лбу, озарённый внезапной мыслью. – Бог ты мой! Какой же я осёл! А вы молчите, Максим Леонидович, ни слова мне не говорите. Я ведь не предупредил вас, что по ночам храплю, и, говорят, сильно. Сам-то я этого не замечаю, а вас наверняка донимаю вот уже вторую ночь. Вот незадача-то! Вы бы сразу сказали, дорогой мой. Оттого и голова болит, что я вам спать не даю. Очень, очень сожалею об этом и искренне раскаиваюсь в содеянном.
Бесспорно, он был прав. Мой организм выразил своеобразный протест против его чудовищного храпа – в виде бессонницы и вызванной ею головной боли. Мозг Мячикова был поистине кладезем всевозможных мыслей, среди которых немало было и мудрых. Вот и сейчас одна такая мысль, видимо, выплыла на поверхность его сознания и разгладила морщины на лбу.
– Я знаю, что делать! – радостно потирая руки, возвестил он. – Только прошу вас, Максим Леонидович, дорогой, не усмотрите в моих словах что-нибудь обидное – моими помыслами движет исключительно расположение к вам, участие и желание помочь. Верьте мне. Кроме того, это может послужить интересам нашего общего дела. – Он сделал небольшую паузу. – Не перебраться ли вам, дорогой друг, в соседний номер – ведь он пустует?
Идея показалась мне неожиданной и действительно представляющей интерес. Я был далёк от мысли подозревать этого добряка в желании избавиться от меня и попытке завладеть номером в единоличное пользование.
– Представляете, какое преимущество мы получим, если вы переселитесь туда! – продолжал он, воодушевляясь. – Ведь через стену – а стены здесь, заметьте, очень тонкие – будет находиться комната Хомякова, за которым мы сможем установить наблюдение гораздо более тщательное, чем сейчас. Этим переездом мы убьём, так сказать, сразу двух зайцев: избавим вас от неприятного соседа-храпуна и вплотную приблизимся – по крайней мере, территориально – к предполагаемому убийце. Ну, соглашайтесь! А нет – так я сам перееду, чтобы не затруднять вас лишними хлопотами. А, Максим Леонидович?
Я поймал себя на мысли, что всё, что бы ни делал или ни говорил Мячиков, всегда отвечало моим собственным намерениям, – словом, между нами наметилась полная гармония. Общаться с ним было легко и приятно. Вот и сейчас, высказывая своё предложение, он словно бы читал мои мысли, вернее, предсказывал: не предложи он мне этого сейчас, я бы сам наверняка додумался до того же часом позже – настолько предложение Мячикова соответствовало моим желаниям.
– Вы как всегда правы, Григорий Адамович, – сказал я. – Я сегодня же переговорю с директором.
– Вот и отлично. Только не откладывайте на потом, поговорите тотчас же – а то, не дай Бог, номер займёт кто-нибудь другой.
Я вновь был вынужден согласиться с ним.
2.
Кабинет директора оказался запертым, но я решил не уходить и во что бы то ни стало дождаться его, дабы не возвращаться к вопросу о переезде вторично. От нечего делать я начал бродить по пустынному коридору второго этажа, пока моё внимание не привлёк хриплый, натуженный голос Вилли Токарева из-за приоткрытой двери, на которой красовалась табличка с аккуратной надписью «Медпункт». Я вспомнил о своей головной боли и решительно толкнул дверь. В нос мне ударил запах спирта и табачного перегара. В кабинете царили беспорядок и хаос, за столом, заваленном всевозможным хламом, какими-то бумагами и пустыми коробками из-под лекарств, сидел молодой блондин в грязном, некогда белом халате и печальными глазами изучал меня.
– А, пациент, – сказал он, слегка приглушив магнитофон и выпуская к потолку сизую струю дыма. – Заходите, пациент. На что жалуетесь? На местную кухню, полагаю?
Я сказал, что нет, на кухню я давно уже не жалуюсь, бесполезно, а вот головная боль, действительно, с самого утра беспокоит; в заключение я попросил чего-нибудь от головы.
Пока я говорил, он печально кивал, уперев неподвижный взгляд в переполненную пепельницу. Среди вороха бумаг красовались совершенно неуместные на этом столе надкушенный солёный огурец, горбушка чёрного хлеба и наполовину опорожнённый стакан с какой-то бесцветной жидкостью. «Спирт!» – мелькнуло у меня в голове, и тут только я заметил, что врач – а молодой человек, несомненно, был врачом – изрядно пьян. Он развёл руками и с трудом сфокусировался на моей персоне.
– Увы! В эту дыру лекарства перестали поступать ещё полгода назад. Вы небось анальгин желаете? – Я кивнул. – Во-во, анальгин нынче все хотят. Как-то сразу у всех головы, зубы и животы разболелись – у всей нашей страны необъятной, от края и до края, – а анальгина-то нетути, нема, амба, исчез с концами, и до конца века не ожидается. Впрочем, у спекулянтов за восемь рэ пачка вы его ещё сможете достать, но торопитесь, скоро и у них не будет.
Я выразил слабую надежду, что у него, возможно, найдётся какое-нибудь другое болеутоляющее средство, не столь дорогостоящее и менее дефицитное, но он решительно покачал головой и участливо заглянул мне в глаза.
– Сильно болит, да? Я вас понимаю, ох как понимаю! Может, давление? – Я пожал плечами. – Давайте померяем. – Давление оказалось в норме. – А знаете, я могу предложить вам одно великолепное средство, только вы никому, хорошо? – Я сказал, что готов хоть на трепанацию черепа, лишь бы унять эту проклятую боль. – Учтите, средство народное, и пользоваться им нужно осторожно. – Он. хихикнул, подмигнул и достал из-под стола четырёхгранную зелёную бутыль, в которой плескалось ещё изрядное количество жидкости.
– Цэ два аш пять о аш, – прочитал он надпись на этикетке, – это по научному. А по-нашему, по-простому, это звучит куда приятней: спирт этиловый медицинский. Обратите внимание, пациент, – как слеза. Средство верное, проверенное, панацея от всех зол, бед и болезней. Пить чистым, неразбавленным, в отношении закуски никаких противопоказаний нет. Больше ста грамм зараз пить не советую, ибо от большего вас развезёт. Ну как, устроит вас подобное средство? Я вам рекомендую его как врач.
Я махнул рукой и согласился. А что мне ещё оставалось делать, если с минуты на минуту голова моя готова была взорваться, словно паровой котёл? Он, похоже, остался доволен. Умелой рукой плеснув в чистый стакан обещанное количество лекарства, он не забыл налить и себе.
– За ваше здоровье, – провозгласил он, и это пожелание прозвучало сейчас как нельзя более кстати, особенно в устах врача. Мы выпили одновременно, и одновременно же схватились за огурец, но он, как гостеприимный хозяин и человек тактичный, первый убрал руку, и я сунул в рот непочатый ещё тупорылый конец огурца, пытаясь сдержать слёзы и не задохнуться. Придя в себя, я заметил на себе его снисходительный взгляд.
– Удачно? – спросил он.
– Вполне, – прохрипел я и подумал, что, наверное, окончательно сошёл с ума, если пью спирт с незнакомым мне человеком, да ещё в его кабинете и при исполнении им своих служебных обязанностей. Внезапно на ум пришла интересная мысль. Я вынул из кармана найденную накануне ампулу и положил её на стол.
– Скажите, доктор, вот такое лекарство случайно не от головной боли?
Он бросил быстрый взгляд на ампулу и на какое-то короткое мгновение изменился в лице.
– Откуда она у вас? – спросил он безразличным тоном, исподлобья наблюдая за мной.
Я готов был побиться об заклад, что моя находка произвела на него сильное впечатление.
– Скажем, я её нашёл, – ответил я, давая ему понять, что не намерен открывать перед ним все свои карты. – Итак?
Он пожал плечами.
– Если хотите, можете считать это средством от головной боли. Но вам бы я его не порекомендовал: слишком уж много у него побочных эффектов… Да выбросьте вы её, что вы на неё уставились! – Он вдруг схватил ампулу и запустил её в дальний угол кабинета, метко попав в стоявшую там урну.
От его участия не осталось и следа, теперь он смотрел на меня подозрительно и настороженно. Моё присутствие явно тяготило его, я же не торопился уходить, так как надеялся что-нибудь у него выпытать.
