скачать книгу бесплатно
– Там один – это мы с ним вдвоём того нашли – говорил: я, мол, знаю, почему он того, сам говорил – Аркадий приходил. Ну, и зачем тогда в обработку?
– Мы не слышим, что нам сказано.
– Его зовут Юрий Леонидович. Он говорил – если мама будет сердиться, покажи это.
Выхватила зывник – и маме на обозрение.
«Это Юрий Леонидович. Как дела? Если дома сердятся, покажи это».
– Рано ещё тебе знакомиться с мужчинами на улице.
Так вот что маму смущает. Лариса чуть не прыснула крошками универпая.
– Ну мам! Аркадий – это же не отрава и не микроб там какой? – настырничала Лариса, точно бес её толкал. – Мам! Ну я же у тебя спросила! А не у репрухи!
Репрухой в школе называли регистраторшу происшествий. Все знали, что она обязана сообщать обо всех нарушениях правил не только директору, но и охране.
– А никто ведь не знает, приходил кто-то к тем, кто… выключился внезапно, или нет. Они-то уже не расскажут, – вздохнула мама, словно на что-то решившись.
– А что – были случаи, когда находили микробы там, вирусы? Вообще, когда потом вызывают родных и выдают им свидетельство, там ведь написано – от чего?
– А зачем узнавать… Кому хотелось узнать, да не замоглось, те Аркадия и выдумали.
Лариса поперхнулась даже. Выдумали! За свои пятнадцать лет она видела несчётное множество таких случаев. Был человек – и не стало. Не проснулся. Не пришёл с работы. Ещё бывало, как будто знал заранее – что-то над ним нависло. Вот только – что? Некоторые рассказывали. Через третьи руки долетало и до Ларисы.
Долетало подчас настолько дикое, что при слове «Аркадий» делалось банально холодно. Загривок дыбом. Представлялись длинные ледяные пальцы. Лезут под одеяло. Или под одежду. Вцепляются, как проволока из сиденья выскочила, или арматурина из стены, – больно царапая. Больно и холодно, как руки в ледяную воду. Иногда непрошеным возникало в воображении – индевелые, с потёками глиняно-оранжевого, пальцы с полметра, ржавые суставы, проросшие кристаллами. Серо-буро-лиловый, нелюдской цвет кожи. Худоба – сквозь руку почти видно, что внутри. Ногти. Длины соответственной. Загнутые. Тоже ржавчина. Которую не отличить от… Дальше продолжать не моглось. Нужное слово знала прекрасно, его не запикивали. Но в таком контексте оно накрепко связано было с другими, означавшими совсем уж не подлежащее упоминанию. С десятками синонимов-эвфемизмов. Окружающие виртуозно ими владели, и она научилась – «того», «упал», «увезли в мешке», «был и не стало», «выключился». Именно для того, чтобы это случалось реже, – и было, как говорили в школе и по телеку, правительство чрезвычайного положения. Со всеми этими правилами. Со школьной репрухой, с санобработкой, с выдачей универпая.
И сейчас это висело перед ней, и откуда-то доносился даже скрип, несказуемо мерзкий, нечеловеческий. Скрип его суставов. Аркадия. Костей. Которые не были ничем покрыты и были даже не из костяного вещества, а из ржавого железа, и не подразумевали тела из мякоти. Только твёрдое, способное раздавить. Или проткнуть, как ножницы – бумагу. В любом случае помочь не успеют. Не добежать, потому что там, откуда скрипит, не по чем бежать. Там никого и ничего. Даже не такая пустота, как рассказывают в школе про космос. В космосе есть звёзды, есть их свет, есть планеты, даже целая Земля. А где так скрипит – там пусто совсем. Даже лететь не получится…
Попыталась сглотнуть и не смогла. Почувствовала, что спина согнулась и не может разогнуться, а рёбра – вздохнуть. Будто всё тело стало жёстким, как мёрзлый универпай. Глянула на маму. Мама же не может испугаться? Чего она может… Неужели того же, чего все?
– Наслушалась, – сказала мама.
Другим голосом. Тёплым, как пирог, который пекла, когда давали кое-что сверх универпая. Притянула Ларису к груди, и Лариса перевела дух.
Уроки не шли. Бессмысленно смотрела в стену вместо читала или новой тетрадки. Вставала, мялась на ногах, всем мешала – так уж устроены жилые отсеки. Чтоб если кто упал, сразу увидели. А вот неудобно. Наконец мама сказала:
– Завтра тоже в школу.
И совсем ласково, когда подселенцы – тётка Неонила и её мелкая Маринка – отошли от стола:
– Спи, мы же вместе, – и поцеловала.
Теперь распрямились и спина, и рёбра, и ступни. Но точно ныло внутри на одной почти неслышной ноте. Свет погас, как перестали мельтешить по отсеку. И началась тишина.
Только сейчас она была совсем не тихая. Пум, пум, пум – ломилось в уши. Ш, ш, ш – шло следом. Лариса знала: это стучит сердце. И шелестит по подушке жилка на виске. Но кто-то ещё был снаружи, в коридоре. Неслышно шарил по воздуху ладонями, искал вход в отсек. Зывника у него не было. Мог войти без него. Пум, пум, пум становилось всё быстрей, лихорадочней. Ладони приближались. Стена не защищала. Ладони росли в размерах, делались серебристыми, удлинялись пальцы. Вот стена треснула, посыпались крошки штукатурки. Одна ладонь показалась из трещины. Видно, что она исцарапана и испачкана чем-то…
Лариса вскрикнула и хлестнула по этой ладони одеялом. Уф! В груди частило, как мотор уборщика. Ладони не было, а стена была цела. Приснится же. Никого не было.
Было. Был.
Прямо перед кроватью стоял мужчина. Вполоборота, сутулясь. Похоже, что в нагрудном кармане что-то мерцает, зывник не погасил, наверно. Всклокоченные волосы. Широкие плечи. И самый ужас – длинные руки. Сейчас они… ААААА!
Но крика не раздалось.
– Все пугаются… – сказал мужчина и вздохнул.
– П-привет.
– Привет, – отозвался он слегка растерянным шёпотом.
– Т-ты к-к-то? – всё ещё спотыкаясь на словах, продолжала она.
– Не знаю, – и опять вздохнул. – Дома звали Арик…
– Тебе… кого? И… ты как вошёл?
– Я везде вхожу. А кого… Понимаешь… Это…
– Понимаю. Отвернись или выйди, я оденусь.
Он… нет, это была не улыбка, просто шевельнул уголком рта. Моргнул, кивнул и отвернулся. Она села на постели и проворно влезла в брюки. Потом в свитер.
– А полностью тебя как? С госпаролем?
– Все вы про какой-то пароль. Когда я жил, не было такого.
Чужой мужчина без госпароля – или не хочет его говорить. Схватилась за зывник. «Э»! Человек без госпароля. Адрес. Он смотрел с интересом.
– А дай позырить…
– Он же стандартный. Ща приедут и найдут кого тебе надо… И неча везде входить.
– Лариса, ты? С кем это? – послышался мамин голос.
И включился фонарик. Луч обежал отсек. Пусто. В дверь затарабанили.
– Вызывали? Где посторонний?
– А… э… ушёл уже…
– Ничего не пропало? Даём свет…
Покопались у себя в пульте, шарахнул свет. Тут и Маринка проснулась и захныкала.
– Кто с посторонним разговаривал? Она? А-а, ну конечно, не назвал госпароля. Этакой козявке. Сбой. Ну? Других жалоб нет? Стыдно, население! А то можем вызвать медиков, у них не забалуешь. Вот там попрыгаете… Досыпайте, свет гасим – раз, два, три!
Тьма упала на глаза. И сразу следом хлопок двери.
– Приснилось? – мамин голос из темноты. – Поговорили про страхи всякие. Паникёрша, в постель с санитарной скоростью! Из-за тебя завтра люди опоздают!
Сна не было ни в одном глазу. Когда из-за сдвижной перегородки донёсся десятый примерно всхрап Неонилы, перед Ларисиными глазами знакомо замерцало. Сутулый, взъерошенный, длинные руки. Страшно не было – было страшно любопытно. Как он ухитрился пропасть – здесь же некуда!
– Вы… Ты где был? Только шёпотом! А то…
– А меня только ты видишь.
– Ещё пуще. Не флуди. Где был?
– Не ори. А то хуже будет.
– А я вцеплюсь, и… – с этими словами Лариса кинулась ящерицей, хвать за коленку… Мимо.
Теперь руками она упиралась в пол, а ноги висели на постели едва на полстопы.
– Упражнение «крокодил», – ехидно прошипел Арик. – Не трогай меня. Я серьёзно. Как у вас говорят – в мешке увезут.
– Ой, ой, ой. Первоклашкам трепись. Ща скажешь, что сквозь дверь прошёл.
– Не-е. Я там, где кабели… я всегда там вхожу.
Мерцание поплыло к розетке, повибрировало возле неё ореолом и исчезло.
Утром был тихий, шипящий скандал. Просыпаться надо прежде чем. Может, другой раз запаникуешь, что Турция напала. Неизбежное «ладно-учла-извини» Лариса докрикивала уже из коридора.
Не опоздать удалось, но учёба не шла. Всё стояла перед глазами розетка и синеватый ореол вокруг. Даже рискнула спросить – будем ли мы проходить розетки. Поморщившись, училка домохозяйства выдала:
– Мы не проходим, а изучаем. А тебя всё мимо проходит. Ручку в руки и записывать, а то к умотам сплавят!
Ну ясно. Глупо такое спрашивать. И правда, по умственно-отсталому. Еле досидела до конца уроков. Домой. Почти бежала между блоков. Мама говорила – между домов. Но по её выходило, что дома были другие. Там были «квартиры», где жили по одной семье. И коридор внутри квартиры. А не вдоль отсеков. В подъезд, в отсек, заглотить универпай, раскрыть тетрадку – и можно думать.
А интересно, он придёт снова?
О, придумала. Зывник… «Э». Нет тока в розетке. Минут через десять – стук в дверь.
– Ну, показывай свою розетку… – и разматываются из сумки провода.
– Да ну, ерунда, всё тут есть! А-а, корона? Искрит ночью?
Как у фокусников в сете-шоу, вылетают щипцы, отвёртки, рулончик вроде пластыря – множество интересных вещей. Винтик. Потроха розетки. Железки и провода, заурядь.
– А туда может кто-нибудь уйти?
Хохот.
– А Аркадий? – выпаливает она вдруг.
– Нн-у, т-ты… – собеседник осекается. Смотрит пристально. – Эт-т-то ты вызов сд-делала, чтоб… Явился? Ну, меня здесь не было! П-подыхать – без меня! – и хлопок двери.
Арик – это Аркадий. Она видела Аркадия. Говорила с ним.
Но она же ещё жива. Вот что! Голубнуть Юрию Леонидычу! Набрала: «Здрст ск. время прошло от разг. с тем челом про Аркадия до нашей встречи извин. за бесп». Голубь полетел. Темнело. Мама, Неонила и Маринка ввалились разом. Маринка не стояла на ногах, хныкала.
– Ффу! Кто с детьми, вон чо давали! По три на ребёнка. Так что одна ваша, – и показала банку с концентрированным молоком. – А ишшо вот! – и Неонила ткнула коленкой в толстый мешок. У мамы был такой же.
– Овсянка, – подхватила мама. – Давай помогай!
И опять ночь, и опять за стеной, в коридоре, шарят ладони. Изо всех сил старалась не засыпать, смотреть в одну точку – в розетку. Но перед глазами мельтешили точки и чёрточки. Перешли в синеватое сияние. А сияние сгустилось в фигуру вчерашнего гостя.
– Привет, Арик, – поздоровалась она первой.
– Привет, – отозвался он.
Лариса могла бы поклясться, что – удивлённо.
– Ты в розетку вошёл? А днём где прячешься?
– Я не прячусь. Я иду туда… ну, в общем, там живёт кошка.
Кошка. Во дела. Мама вспоминала, что раньше в квартирах кого только не водилось. Кошки, собаки, птицы, даже тропические. Рыб держали в огромных банках с водой и травой! Называлось – «аквариум». Как раз из-за всей этой неконтролируемой живности, из-за грязи, из-за мусора и пришлось бросить те дома и перейти в блоки. Чтоб не вышло эпидемии.
– У нас в городке есть кошка? – спросила Лариса чуть не в полный голос.
– Нет, это не у… нас… вас. Это… там. Слушай, а я сегодня первый раз за… столько… вспомнил, что она кошка… Мало слов помню. Я приходил, и кто-то падал… Без слов.
– Арик! – вскрикнула шёпотом. – Арик, а тебя полностью как?
– Аркадий… Ильич.
Словно кто схватил её за волосы, за все сразу – так резко они встали дыбом. Аркадий. Аркадий! АРКАДИЙ!!! Это он. Разве этим шутят. Не смешно! Это она сказала вслух.
Завозилась мама.
– Катись! – почти одними губами шепнула Лариса. – В другой раз договорим, только без плоских шуточек! До свидания!
Это он совсем не боится Аркадия, если так паясничает – представляется Аркадием…
Дилинь-дилинь-дилинь! Будильник в зывнике. Пора в школу.
Ох, да! Сегодня же обезрыб. Так говорили в шутку, потом прижилось как вполне официальное слово. Обязательные работы. Значит, надо не форму, а что-то таковское. Мамино словечко. В смысле похуже. Выбирать особо не из чего, ни у кого много вещей не живёт, в отсеке комоды-гардеробы пихать некуда. Ну, вот эту водолазку и штаны, чиненые-перечиненые после санобработок. Ранец не надо – это классно.
Оказалось, пошлют на станцию утилизации. Самый гадский обезрыб. Вонь, мерзость, и потом санобработка. Всучили крюк – отбирать в мусоре все пластмассовые предметы, похожие на технику или её обломки. Конца транспортёра видно не было. Конец уходил в жирно коптящую печь сжигания органики. Там властвовали медики. У них была своя тема утилизации. Мешки на молниях. И поэтому обезьяны – так называли работников обезрыба – печи никогда и не видали. Да и не особо грызло раньше – что там. А вот сегодня… Поговорить бы с медиком – сколько времени проходит от увидел Аркадия до свезли в мешке. И прямо в бесстыжие глаза тому типу брякнуть: врёшь ты всё, могу доказать железно.
А какие у него глаза? Зелёные, как давай? Нет, это у Юрия Леонидовича.
Вон медик идёт! Белый халат. Ура! Нажала красную кнопу. Стоп! Транспортёр остановился. По правилам, кто заметил что подозрительное, обязан – на то он и обезьян.
– Пусть медик посмотрит. Вон на ту гниль.
