Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой

При Гувере ARA соблюдала шаткое равновесие: с одной стороны, использовала голод в России как инструмент торговли на переговорах для продвижения американских интересов, а с другой – старалась вести себя так, чтобы в истинно человеколюбивой подоплеке ее действий трудно было усомниться. Такое несоответствие между ее целями вызывало определенные трения между ARA и квакерами. В январе 1921 года Гувер предложил передать АКДСО продовольствия на сумму 100 тысяч долларов – но при условии, что будут выпущены американские граждане, удерживаемые советским правительством. На это предложение Хейнс и Уоттс ответили: «Мы не считаем, что организация, помогающая детям, имеет полномочия требовать освобождения политических узников или вести об этом переговоры». Гувер несколько успокоился после того, как его заверили, что с узниками, по крайней мере, будут обращаться очень заботливо. Позже Хейнс жаловалась, что один заключенный сотрудник Красного Креста получает больше продуктов, чем выдается Уоттсу или ей: «Конечно, здесь никто по-настоящему не роскошествует, но живет он куда сытнее, чем все, кого я знаю», – замечала она. «ARA не любят, несмотря на все ее добрые дела», – писала отцу Анна Луиза Стронг в декабре 1921 года, замечая, что сотрудники ARA получают слишком высокие оклады, сорят деньгами – на фоне ужасающей нищеты – и не уважают ни русский народ, ни советское правительство[198].

Со своей стороны, ARA подозревала АКДСО в укрывательстве радикалов. Гувер жаловался: «Агрессивные симпатизанты красных пакостят Американской администрации помощи через Комитет Друзей»[199]. И здесь Гувер был не так уж неправ, в чем можно убедиться на примере Анны Луизы Стронг.

«Я расскажу об этом иначе»: пропагандистский трюк Анны Луизы Стронг

Анна Луиза Стронг проработала в АКДСО не очень долго, но ее пребывание там примечательно тем, что она попала в зону, охваченную голодом, в числе первых[200]. Кроме того, ее работа в комитете, а затем и деятельность уже в качестве «шефа» колонии имени Джона Рида – попытка при помощи американских долларов и американской методики превратить голодных сирот-беспризорников в трудолюбивых советских граждан – послужила трамплином для ее дальнейшей многолетней работы в России.

Стронг родилась во Френде (штат Небраска) в семье потомков первых поселенцев американских колоний Британии. Ее отец был пастором и реформатором, а мать принадлежала к первому поколению женщин, получивших образование в колледже. Читать и писать Анна научилась к четырем годам, а в шесть уже сочиняла стихи. Она и в дальнейшем добилась успехов: в двадцать три года стала самой юной студенткой, защитившей диссертацию в Чикагском университете. И в детстве, и в юности Стронг отличалась глубокой религиозностью: в Боге она искала начало, которое направляло бы ее на правильный жизненный путь. Ей необходимо было кому-то поклоняться, повиноваться, кем-то восхищаться. Она мечтала о замужестве, чтобы выплеснуть всю эту энергию в одно русло: «По-настоящему мне нужен был муж – бог, начальник, наставник, родитель, при котором я снова жила бы как в детстве»[201]. Но задолго до того, как Стронг обрела мужа, она обрела социализм, который скоро и стал для нее новой религией.

В 1911 году, когда она руководила благотворительной программой помощи детям в Канзасе, из-за сокращения финансирования ей пришлось уволить подчиненного. При этом Стронг испытала сильное замешательство и осознала, что капитализм создает такие условия, в которых человек может в одночасье лишиться средств к жизни из-за капризов рынка. Так она решила отдать все свои силы социализму – учению, отринувшему Бога для того, чтобы сотворить «сверхсознание» здесь, на земле. Хотя переход от веры в Бога к вере в социализм дался Стронг довольно легко, с идеей классовой борьбы ей никак не удавалось примириться. Поэтому ее попытка вступить в социалистическую партию в 1911 году наткнулась на отказ; позднее столь же скептически отнеслись к ее кандидатуре и коммунисты[202].

Защитив диссертацию (и разорвав помолвку с Роджером Болдуином, борцом за гражданские права), Стронг устроилась в редакцию Seattle Daily Call – газеты рабочего движения, которая поддерживала большевиков в первые годы после Октябрьской революции. Слухи об этой революции поистине завораживали: «Мы слышали о женской свободе, о равенстве для отсталых народов, о том, что когда запасов на всех не хватает, дети получают продовольствие в первую очередь; все это укрепляло в нас энтузиазм». Стронг выискивала известия о революции где только могла. Позже она вспоминала, как

Луиза Брайант вернулась из революционной России, и в прокуренном, битком набитом помещении в порту сверкали ее роскошные янтарные бусы и сиял свет запретной границы. После митинга она сказала мне: «Не стоит считать их пацифистами из-за того, что они вышли из войны. Они – сторонники вооруженного восстания».

Стронг «внутренне поежилась», но поспешила ответить: «Конечно»[203].

Стронг организовала для Брайант имевшее феноменальный успех пропагандистское турне, в ходе которого она рассказывала «правду о России» («на одной встрече удалось переубедить больше тысячи человек», докладывала Брайант). Однако Стронг не задумывалась о том, чтобы самой поехать в Россию, пока эту мысль не внушил ей прославленный смутьян Линкольн Стеффенс – больше всего известный, наверное, своим высказыванием о революционной России: «Я видел будущее, и оно работает!». Однажды, сидя вместе со Стронг в «тускло освещенной кабине в кафе Бланка», Стеффенс предложил ей устроиться к квакерам: «Это же единственные гражданские, которым капиталистические правительства дают законное разрешение въезжать в Россию, и единственные „буржуи“, которых впускают большевики», – сказал он ей. Вскоре Стронг отправила в филадельфийское отделение АКДСО письмо, в котором сообщала, что организации мог бы очень пригодиться ее писательский талант.

Пропаганда, основанная на статистике бесконечного ужаса – на рассказах о миллионах умирающих от голода людей, – уже привела к тому, что сознание читателей парализовано. Все эти факты просто перестали восприниматься или же вызывают ощущение безнадежности.

Стронг выступила с предложением: она понаблюдает за работой Друзей в России и напишет серию «коротких, эмоционально окрашенных, захватывающих очерков, от которых газеты просто не смогут отказаться»[204].

Вместо того чтобы разрешить Стронг поездку в Россию на три месяца, Уилбур Томас, исполнительный секретарь АКДСО, предложил ей провести девять месяцев в Польше. Стронг чуть не отказалась, но потом поинтересовалась, не предоставят ли ей возможность заниматься агитационной работой в России, если советское правительство вдруг даст на это разрешение. Томас ответил, что она может отправиться в Германию или Австрию – быть может, на три месяца, но что, скорее всего, ей не удастся посетить Россию. Стронг дала формальное согласие на предложение Томаса, но добавила:

Если советское правительство со временем решит ослабить свои запреты и у меня появится возможность побывать и в России, то, полагаю, в эту страну я могу отправиться на тех же основаниях, что и в Германию или Австрию, или, быть может, даже на более долгий срок, поскольку жизнь там еще никем не освещается.

Стронг отправила письмо, когда Томас, как ей стало известно, находился за границей и не мог ей ответить до ее отъезда. Вернувшись, он обнаружил не только ее письмо, но и письмо от одного «обеспокоенного Друга», который предупреждал его о том, что Стронг – «одна из отъявленнейших красных на Северо-Западе», и спрашивал, не «обманулись» ли в филадельфийском отделении «относительно ее истинного характера»[205].

В 1921 году Стронг приехала в Польшу, твердо намереваясь сделать ее перевалочным пунктом на пути в Россию. И в этом она была не одинока. Как утверждала позднее Стронг,

большинство представителей их [квакеров] миссии в Варшаве изначально просили отправить их в Россию, – ведь именно она была страной, о которой мечтали мы все, молодые левые идеалисты.

Она подружилась с советским послом в Варшаве, но когда он предложил ей визу в Россию, она ответила, что не может просто так «бросить квакеров»[206].

Когда в Польшу проникли известия о голоде в России, Стронг поняла: пора действовать. Она обратилась к главе квакерской миссии в Варшаве Флоренс Бэрроу – «кроткой англичанке», не считавшей «большевиков… ни разрушителями мира, ни его спасителями», – и спросила, нельзя ли ей взять вынужденный отпуск, чтобы поехать в пострадавшую от голода зону. Стронг, упомянув о том, что у нее есть возможность получить визу, предложила установить контакты с агентством печати, чтобы «присылать правдивые новости о голоде в России прямо с мест событий» и по мере сил оказывать помощь голодающим. Польшу в то время как раз наводняли беженцы из пострадавших от голода областей, и Бэрроу разрешила Стронг поехать в Россию – с условием, что в Филадельфии не будут возражать. Тогда Стронг напомнила Бэрроу, что поезд в Москву – а он ходил раз в неделю – отправится уже завтра, а значит, времени на получение «добра» от Филадельфии нет. Нельзя же терять целую неделю![207]

Тем временем ARA и представители большевистского правительства договорились с Гувером об условиях отправки миссии. Хотя в соглашении не упоминалось об АКДСО, Гувер ясно дал понять, что «АКДСО должен продолжать свою деятельность в России только под эгидой и при соблюдении ограничительных мер ARA». Представители комитета и в Филадельфии, и в Лондоне выразили обеспокоенность в связи с перспективой взаимодействия с ARA. Как это скажется на самостоятельности квакеров? И на отношениях между квакерами и радикальными и либеральными группами, которые их так щедро поддерживают? Хелен Тодд, представлявшая теперь Всеамериканскую комиссию по оказанию помощи голодающим в России – коалицию рабочих организаций, – призвала АКДСО не сотрудничать с ARA, отметив, что многие люди сознательно стараются не поддерживать ее из-за антибольшевистских взглядов Гувера[208].

Как оказалось, это соглашение почти никак не сказалось на деятельности квакерской миссии (разве что предоставило ей больший доступ к средствам жертвователей и в значительной степени способствовало разъединению британских и американских сотрудников) или даже на ее самостоятельности. ARA отвела Друзьям Бузулукский район, а сама почти не вмешивалась в их работу, и АКДСО продолжал привлекать волонтеров, чья помощь России не ограничивалась только гуманитарными задачами[209]. И все-таки приток новых волонтеров в Россию задержался на несколько месяцев из-за продолжавшихся переговоров между ARA и правительством большевиков.

Хотя Стронг и пообещала не заниматься «никакой подпольщиной», пока она будет работать под эгидой квакеров, прибыв в Москву в конце августа 1921 года, она посетила отдел печати советского народного комиссариата иностранных дел и призналась, что очень «желала бы задержаться в России бессрочно». А еще она встретилась с Дж. Карром (Л. Э. Каттерфилдом), который представлял коммунистическую партию США в Москве, и попросила его помочь ей вернуться в Москву корреспондентом различных рабочих газет, когда сроки ее сотрудничества с квакерской организацией подойдут к концу[210].

Артур Уоттс, хотя и не ждал Стронг, обрадовался ее помощи и предложил ей сопровождать несколько вагонов с продовольствием и другими необходимыми грузами в Поволжье. Продовольствие не собирались везти очень далеко, но Уоттс полагал, что будет «психологически верным доставить его в Самару: так люди поймут, что иностранная помощь уже близко»[211].

Стронг уехала в Самару еще до того, как Уоттс получил телеграмму, сообщавшую о том, что ее вообще никто не отпускал в Россию. Стронг ночевала «в вагоне с продовольствием на самарском вокзале, и каждое утро [ее] будил гвалт пяти тысяч детей». Каждый день она обходила санитарные и воспитательные учреждения, детские дома и больницы, организуя доставку и распределение квакерской помощи, в том числе мыла, в котором здесь нуждались почти так же отчаянно, как в продуктах и лекарствах. Мыло чаще всего отвозили в «приемные пункты». Это сухое обозначение не передает всего ужаса, творившегося в различных запущенных постройках, где

принимали, оставляли на карантин и обеспечивали едой около сотни детей, которых ежедневно подбирали на улицах Самары. Туда их приносили из дальних деревень и бросали родители, неспособные прокормить их… Туда тысячами попадали истощенные дети, больные холерой, тифом, дизентерией; у них не было ни мыла, ни смены белья или одежды; они копошились на полу в собственных нечистотах[212].

Однако больше всего Стронг поразила не разруха – и даже не желание людей выжить во что бы то ни стало. Еще больше ее поразили их попытки помогать другим – особенно забота о детях. Каким-то чудом обустраивались детские дома и школы – «без матрасов, простыней, книг или одежды», – и учителя уже проводили уроки. А еще, к удивлению Стронг, почти все целеустремленные, самоотверженные люди, благодаря которым все это происходило, – «созидатели посреди хаоса» – оказывались членами коммунистической партии. Они и сделались для нее примерами для подражания, жизненным идеалом[213].

Вечерами, в свободное от основных занятий время, Стронг писала газетные очерки, показывавшие ту сторону голода, о которой, на ее взгляд, до сих пор умалчивали репортеры.

Мой рассказ будет шире: я расскажу о… дисциплинированном сознании, заставляющем людей сеять те семена, урожай от которых им точно не доведется собирать. Я должна рассказать о жизни, которая продолжалась, хотя погибли миллионы: о босоногом парнишке в Минске, собиравшем милостыню не для себя, а для других; о вагоне с продовольствием, где артельные без ботинок и тулупов трудились в зимнюю вьюгу, чтобы накормить пять тысяч детей[214].

Хотя Стронг отсылала свои очерки по телеграфу прямо в новостное бюро Херста, она отправляла их и в филадельфийскую и лондонскую конторы Друзей. Лишь после того, как несколько очерков Стронг вышли в американских газетах, Уоттс получил от Уилбура Томаса сообщение о том, что все агитационные материалы Стронг должны проходить через филадельфийскую контору[215].

Под давлением со стороны Филадельфии Уоттс велел Стронг возвращаться в Москву. Однако Стронг поехала в Бузулук вместе с несколькими другими сотрудниками гуманитарных организаций, пообещав задержаться там совсем ненадолго. Несмотря на это неподчинение Стронг, Уоттс отослал несколько ее новых очерков в Лондон, сопроводив их объяснением, что она «отменила свое соглашение с агентством печати Херста» и «намеревается в скором времени поехать в Лондон, чтобы выступить там от имени квакеров». В Лондоне эти планы сочли весьма желательными, так как они старались донести до всех неравнодушных мысль о срочной необходимости в помощи голодающим[216].

Стронг настроила против себя и квакерское руководство, и правительство США, потому что в своих ежедневных телеграммах в агентство Херста она

ясно давала понять, что Друзья оказывали помощь в Москве задолго до Гувера и что продовольствие, которое [она] лично доставила в Поволжье, прибыло в Самару за две недели до прибытия грузов от Гувера. [Она] столь же ясно дала понять, что сами советские люди, проявляя героическое самопожертвование, оказывают голодающим гораздо больший объем помощи, чем получают из-за границы. [Она] показывала не анархию, где наводили порядок американцы, а упорядоченный мир, где имелись управления здравоохранения, учебные заведения, где местные органы власти боролись со стихийным бедствием.

Позднее Стронг без утайки рассказывала и о том, что «использовала организацию Друзей для достижения цели, по сути, чуждой их намерениям». Спустя некоторое время Уоттс признавал, что Стронг отлично справилась с распределением продовольственной помощи в Самаре, успешно выполнив операцию, «позволившую немедленно накормить тысячи детей, многие из которых наверняка умерли бы с голоду в ожидании поездов с помощью от Гувера»[217].

Однако нежелание Стронг подчиняться указаниям начальства вызывало недовольство даже самых стойких ее сторонников и имело прискорбные последствия не только для ее собственного здоровья, но и для здоровья другого волонтера. Прежде чем вернуться в Москву, Стронг снова заехала в Самару и вызвалась раздавать помощь от ARA. Позднее она вспоминала, как однажды организовала встречу между голодающим представителем сельского совета и представителем ARA. Встреча состоялась в богато обставленном гостиничном номере «аровца». Стронг договаривалась о распределении продовольствия, которого хватило бы, чтобы накормить лишь часть деревенской общины, а между тем «аровец» обедал за троих, а вокруг стояли корзины с импортными продуктами и даже бутылки с вином. Вскоре после той встречи Стронг слегла с жестоким тифом, а выхаживавшая ее сестра милосердия, тоже из числа волонтеров, работавших на квакеров, заразилась от Стронг и скончалась[218]

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Bennett M. American Girls in Red Russia // Every Week. 1932. May 28–29. P. 4.

2

Выражение «красный Иерусалим» взято из статьи Рут Кеннелл и Милли Беннет «Все они едут в Москву»: They All Come to Moscow // American Mercury. 1931. Dec. P. 394.

3

Примерно то же самое наблюдалось и в Британии, особенно если говорить о популярности России среди феминисток; главной фигурой здесь являлась Сильвия Панкхерст. См. например, Connelly K. Sylvia Pankhurst: Suffragette, Socialist and Scourge of Empire. London, 2013. См. также Fauré C. The Utopia of the New Woman in the Work of Alexandra Kollontai and Its Impact on the French Feminist and Communist Press // Women in Culture and Politics: A Century of Change / Ed. J. Friedlander, B. W. Cook, A. Kessler-Harris, and C. Smith-Rosenberg. Bloomington, 2006. P. 376–389.

4

Bourke-White M. Eyes on Russia. New York, 1931. P. 23; Дневник Полин Конер, 1–31 мая 1935 года, коробка 1, папка 14, архив Полин Конер, Нью-йоркская публичная библиотека (NYPL), отдел зрелищных искусств.

5

См. Feuer L. S. American Travelers to the Soviet Union, 1917–32: The Formation of a Component of New Deal Ideology // American Quarterly. 1962. 24. P. 119–149.

6

Lyons E. Assignment in Utopia. New York, 1937. P. 329–330.

7

Так за «либеральным нарративом» (по выражению Томаса Шауба) юношеского идеализма в межвоенные годы последовал «реализм» послевоенной поры. Schaub T. H. American Fiction in the Cold War. Madison, 1991. О нескольких известных примерах см. Bentley E. Out of Bondage: The Story of Elizabeth Bentley. New York, 1951; Chambers W. Witness. New York, 1952; Massing H. This Deception. New York, 1951; Counts G. S., Lodge N. P. The Country of the Blind: The Soviet System of Mind Control. Boston, 1949. «Империей зла» называл СССР Рональд Рейган в 1980-е годы, но сам этот взгляд появился раньше. См. также Gornick V. The Romance of American Communism. New York, 1977.

8

Понятие «темнейшая Россия», возможно, пошло от пьесы с таким названием, опубликованной в 1890 году и изобличавшей травлю евреев в России; само выражение так и осталось в речевом обиходе. См. Donnelly H. G. Darkest Russia (A Play in 4 Acts). New York, 1891.

9

Уиннифред Харпер Кули и Керри Чапмен Кэтт цитируются в: Cott N. The Grounding of Modern Feminism. New Haven, 1987. P. 15, 14.

10

Stansell Ch. American Moderns: Bohemian New York and the Creation of a New Century. New York, 2000. P. 43, 227, 321. О пришлом характере социализма см. Michels T. A Fire in Their Hearts: Yiddish Socialists in New York. Cambridge, 2005.

11

Engel B. A. Women in Russia, 1700–2000. New York, 2004. P. 142. Слова Ленина взяты из беседы 1920 года с Кларой Цеткин; см.: sfr-21.org/zetkin.html (дата обращения: 06.04.2011). Goldman W. Z. Women, the State, and Revolution: Soviet Family Policy & Social Life, 1917–1936. Cambridge, 1995. P. 51. О Декрете ВЦИК о заработной плате рабочих и служащих см.: Wood E. A. The Baba and the Comrade: Gender and Politics in Revolutionary Russia. Bloomington, 1997. P. 50. Декрет был издан, возможно, уже в начале декабря 1917-го, а в 1920 году он точно действовал (Френкель Е. П. Половые преступления. Одесса, 1927. C. 12).

12

Ленин В. И. Речь на IV Московской общегородской беспартийной конференции // Полное собрание сочинений. М., 1974. Т. 39. С. 198.

13

Engel B. A. Women in Russia. Р. 142–147; Wood E. A. The Baba and the Comrade. Р. 30–36, 51; Николай Ленин, речь на IV Московской общегородской беспартийной конференции работниц (сентябрь 1919 года). Среди феминистских журналов, освещавших события в Советской России: Hayes E. Woman, Bolshevism, and Home // Woman Citizen. 1919. № 47. Р. 1002; Rockman J. The Alleged «Nationalization» of Women // International Woman Suffrage News. 1919. № 8. Р. 110–111; As We Unfortunately Get No Direct News from the Women of Russia // International Woman Suffrage News. 1924. № 2. Р. 19; Black R. A. Women in Russia // Equal Rights. 1925. № 50. Р. 395; Russia Becoming Feminist // Equal Rights. 1925. № 50. Р. 394; An Enviable Record // Equal Rights. 1925. May 2. Р. 92; Murray E. R. Women under the Soviet // Weekly News. New York League of Women Voters. 1928. № 2. Р. 1; Enter the Woman Warrior // Modern Review. 1921. № 5. Р. 549.

14

Doty M. Z. Behind the Battle Line, around the World in 1918. New York, 1918. P. 34, 36, 40–41.

15

Гарлемский ренессанс (англ. Harlem Renaissance), или Новое негритянское движение (англ. New Negro Movement), – культурное движение, возглавляемое ведущими афроамериканскими писателями и художниками, яркий период в истории афроамериканской культуры в 1920–1930-е годы. Развитие Гарлемского ренессанса привело к признанию большого влияния афроамериканской культуры на культуру США. Америка впервые попыталась избавиться от стереотипных представлений о чернокожих. Возник новый образ афроамериканца: образованного, высококультурного и равноправного члена общества. Это культурное движение избрало своим центром нью-йоркский район Гарлем. – Примеч. ред.

16

Томпсон – матери, 4 июля 1932 года, коробка 1, папка 1, архив Луизы Томпсон-Паттерсон, Университет Эмори.

17

Luscomb F. Russia diary. Р. 61–62, коробка 12, папка 291, архив Флоренс Ласкомб, MC 394, Библиотека Шлезингера, Гарвардский университет.

18

Benjamin S. Shedding the White and Blue: American Migration and Soviet Dreams in the Era of the New Economic Policy // Ab Imperio. 2013. № 1. Esp. 70–71. См. также Bernstein S., Cherny R. Searching for the Soviet Dream: Prosperity and Disillusionment on the Soviet Seattle Agricultural Commune, 1922–1927 // Agricultural History. 2014. Vol. 88. № 1. Р. 22–44.

19

О нэпе см.: Stites R. Revolutionary Dreams: Utopian Vision and Experimental Life in the Russian Revolution. New York, 1989; Fitzpatrick S. Rabinowitch A., Stites R. Russia in the Era of NEP: Explorations in Soviet Society and Culture. Bloomington, 1991. Отзывы путешественников см.: Strong A. L. The First Time in History: Two Years of Russia’s New Life (August, 1921 to December, 1923). New York, 1924. Р. 210; Fischer M. My Lives in Russia. New York, 1944. Р. 12, 13, 15; Mally L. Culture of the Future: The Proletkult Movement in Revolutionary Russia. Berkeley, 1990; Marx M. The New Russian Women // Nation. 1923. № 117. Р. 508–510. Цитаты – из Фишера и Маркса.

20

Например, Роберту Робинсону, который на заводе Форда в Детройте зарабатывал 140 долларов в месяц, предложили зарплату на уровне 250 долларов в месяц, оплату проезда до России, тридцать дней оплачиваемого отпуска, горничную и бесплатное жилье в Советском Союзе (Tzouliadis T. The Forsaken: An American Tragedy in Stalin’s Russia. New York, 2008. P. 39).

21

Корниенко Н. Л. Развитие интернациональных связей советского рабочего класса в годы первой пятилетки // История СССР. 1979. № 6. С. 170; Tzouliadis T. The Forsaken: An American Tragedy in Stalin’s Russia. New York, 2008. P. 35–37; Roman M. L. Racism in a ‘Raceless’ Society: The Soviet Press and Representations of American Racial Violence at Stalingrad in 1930 // International Labor and Working-Class History. 2007. № 71. Р. 1993; Журавлев С. «Маленькие люди» и «большая история»: Иностранцы московского электрозавода в советском обществе 1920-х – 1930-х гг. М., 2000. C. 29–31.