Бог, которого люблю

Он был евреем и старше меня на шесть лет. Совсем недавно окончил институт, работал рядовым инженером в каком-то НИИ. Мы жили в шести-семи кварталах друг от друга и часто по вечерам часами ходили от моего дома к его дому, и расставались лишь за полночь.

Он вспоминал всякие смешные истории – как устраивал приезжих с Кавказа в институт, а порой сам сдавал за них экзамены и брал за это деньги. Рассказывал про свои картежные похождения, показывал, как передергивать карты.

Наверно оттого, что с детства занимался музыкой, мои пальцы оказались чрезвычайно приспособленными для карт, и уже через час-два, все, что он показывал, я мог делать почти так же хорошо. Мы оказались в разных «весовых категориях». Он прекрасно играл во все игры, просчитывал карты, я же умел лишь ловко сдавать, и про многие игры понятия не имел.

Сдружились мы очень быстро. Недели через две-три после нашего знакомства он сказал, что давно ищет настоящего друга. Именно об этом и я мечтал с детства.

– Знаешь, – запомнились мне его слова, – хочу быть сильным, и сильным мира сего.

Эти слова упали на благодатную почву. Ну а то, что сила не в мускулах, и обсуждать не приходилось. В отличие от ребят из нашей компании, для него деньги были не только средством загулять. В их накоплении, чтобы затем пустить в оборот, видел он смысл своей жизни.

«Мне, конечно, по пути с этим человеком, – думал я тогда. – Ведь он обязательно станет богатым».

Как уже говорил, мы были соседями. Жил он в таком же маленьком доме, как и я, только без участка. Несколько раз приглашал к себе домой, как правило, по утрам, когда родители работали. И вот однажды довелось познакомиться с его матерью.

Когда она зашла, я сразу же почувствовал себя неловко: во-первых, на столе стояла бутылка водки, а во-вторых, Володя достал из холодильника всякие еврейские закуски.

Володина мать не говорила на понятном мне языке, типа: «Уходите отсюда сейчас же, что вы здесь устроили?»

Она медленно ходила вокруг стола и, обращаясь ко мне, довольно спокойным голосом повторяла:

– Гой, что ты ешь мою селедку? Хороба тебе в бок.

– Не обращай на нее внимания, – наливая водку, прокомментировал Володя. – У нее просто зубы болят.

Когда она вышла в другую комнату, он, понизив голос, объяснил:

– Иногда она приходит домой, когда никого нет. Ищет, куда я спрятал деньги. А часть денег в крупных купюрах я прячу под стелькой в ее тапочках.

Через несколько месяцев мне пришло на ум спросить Володю: что же такое «гой» и «хороба».

– Гой, это значит не еврей, – растолковал он, – а хороба, это ты не расслышал: она говорила «хвороба», чтобы ты заболел, значит.

В это же время в нашей семье случилось несчастье: после инсульта парализовало отца. Ему было 58 лет. Моя мама работала шофером на машине «скорой помощи», и как раз заехала домой пообедать, когда с отцом случился удар. Поликлиника находилась рядом с домом, и уже через пять минут врачи приводили отца в чувство.

В день, когда с ним случился удар, я пришел домой очень поздно и совершенно пьяный. Мать с сестрой разбудили меня рано утром и сразу же сказали, что папа в безнадежном состоянии, и если я хочу его застать живым, должен немедленно идти в больницу.

Полтора месяца отец пролежал в больнице, и мать с сестрой не отходили от него. Я же за все это время навестил отца лишь один раз.

То лето оказалось самым пьяным в моей жизни. Колесо, в котором я стремительно вращался, после встречи с Володей, закрутилось еще быстрей. Каждый раз, когда мы встречались, происходил один и тот же диалог.

– Старик, – говорил я, – давай поедем куда-нибудь, найдем девочек.

– Обязательно, – отвечал он, – только сначала давай пива выпьем.

Мы всегда так и делали. А потом уже было не до девочек. Объяснялось все просто. Один из приятелей Володи заболел венерической болезнью, и мой друг панически боялся, что с ним может произойти то же самое. О своем приятеле Володя упомянул лишь вскользь, и пока я разобрался, что к чему, успел пройти ускоренный курс по употреблению пива с водкой.

В те полтора месяца, когда отец лежал в больнице, я ни разу не задумался, что он ждет меня, и как невыразимо больно было для него, оказавшись на грани жизни и смерти сознавать, что сын просто забыл его, предал.

У него оказалась огромная воля к жизни. Едва встав на ноги, по нескольку раз в день он спускался с пятого этажа, где находилась палата, на первый и поднимался обратно. Он победил смерть.

Бремя забот, связанных с содержанием семьи, дома, полностью легли на маму. Ночами она работала на машине «скорой помощи», а днем возилась в огороде, ухаживала за отцом, занималась домашним хозяйством. Мы продолжали жить в том же домике. О таких говорили, что все удобства там на улице. За водой ходили к водопроводной колонке и таскали тяжелые ведра. Туалет – во дворе. Не было и центрального отопления, зимой ежедневно топили печку дровами.

Когда-то один из одноклассников, придя ко мне, с удивлением заметил:

– А я и не знал, что ты в сарае живешь.

Вот тогда мне и показалось, что все мои неудачи, особенно с девчонками, связаны с домом, с нашей бедностью. И я стал стыдиться родительского дома.

Вскоре и я попал в ту же больницу, где недавно лежал отец. Меня послали на обследование от военкомата. Через неделю, врачебная комиссия признала меня к службе в армии негодным.

Вначале осени Володя познакомил меня с друзьями – Маркушкой и Пиней (так он ласково называл Марика и Петю). Оба были старше меня почти на десять лет.

Однажды при мне они заговорили о Боге, очень серьёзно и увлечённо. С интересом слушал их, у меня не возникало никаких сомнений, что они верят в Его существование. Затем речь зашла о каком-то Моисее, о том, как он сорок лет вел евреев по пустыне. Они даже заспорили о точности изложения этого в Торе.

О Торе никогда до этого не слышал, но понял, что речь идёт о какой-то еврейской книге, где и описаны все события, о которых они спорили.

Первый раз в жизни я слышал, как кто-то серьёзно говорит о Боге. Это была также и первая для меня информация о Библии.

До этого не однажды задумывался, есть ли Бог или нет. Если Он существует, думал я, то должен был как-то раскрыть Себя людям, вступить с ними в контакт. Если за столько лет существования человечества Он этого не сделал, значит, Его нет.

На следующий день спросил Володю:

– Если Бог есть, кто-то же должен был Его видеть?

– Бога не видел никто, – ответил он мне. – Кто Его увидит, тот умрет. Так написано в Торе.

Я не спросил его, что это за книга такая Тора, что в ней ещё написано, где её можно достать и почитать. Подумал, что это какой-то сборник древних еврейских мифов, подобный древнегреческим, которые мы проходили в школе на уроках истории.

Позднее, той же осенью мне случилось проходить мимо большой православной церкви. Неожиданно, может даже под влиянием недавнего разговора с Володей о Боге, внутренний голос побудил меня: «Зайди в церковь. А что если там мир, которого ты не знаешь».

Двери церкви были открыты. Я переступил порог, сделал несколько шагов внутрь, увидел окружившие меня образа. Вдруг несколько старушек – все они были сгорбленными, низкорослыми, какими-то ущербными – злобно зашикали на меня.

На мгновение смутился, кольнуло чувство непонятной вины. Может быть, входя в церковь, следовало поклониться образам, или даже стать на колени, перекреститься.

Старушки, обступив меня, продолжали что-то выговаривать. Странно, не запомнил ни одного их слова. В памяти осталась только злоба.

«Нет, здесь нет того мира, который ищу», – мгновенно решил я, и тут же отскочив от них, как от чего-то грязного, выбежал вон.

Вопреки уверению Валентина, что, мол, те, у кого мы отбираем деньги, шум поднимать не будут, нашелся один, который все же шум поднял.

На меня, завели уголовное дело, но тут же (через три дня) закрыли, поскольку речь шла о мелком вымогательстве.

Мы с Володей основательно отметили это событие. И уже когда вышли из электрички в Лосинке, он вдруг прямо на платформе затеял драку с парнем в очках, который нес скрипку.

– Что ты делаешь? Бежим скорее отсюда! – закричал я, схватив Володьку за руку.

Но поскольку выпили мы много, бежать, как следует, не могли. Нас тут же поймали и дали по десять суток, да еще остригли наголо.

Когда позже поинтересовался:

– За что же ты ударил скрипача?

– Он не уступил места старушке в поезде, – ответил Володя.

К выпускным экзаменам в училище волосы у меня ещё не отросли. Много раз потом снилось, будто меня выгнали с последнего курса, так и не дав диплома.

Но экзамены я все же сдал. Может быть, помог баян, который родители купили мне после окончания второго курса. Ни у кого в группе не было такого баяна (да и стоил он недешево – ровно столько стоила машина «Победа»). В нем имелось четырнадцать регистров и что самое главное – регистр в басах, переключив который, можно было играть мелодию левой рукой.

При распределении на работу мне предложили три места в различных областях страны. К тому времени появилось ощущение, что я в тупике. Милиция уже знала обо мне. Все разговоры с Володей о будущем оставались лишь разговорами. Надеялся, если уеду как можно дальше, моя жизнь изменится… Я выбрал Север.

С середины августа 1966 года уже числился педагогом культпросветучилища в далеком северном городке. До ближайшей железнодорожной станции – около двадцати километров.

…Ее звали Света. Она была студенткой последнего курса. Почему-то опоздала к началу занятий. Наши глаза встретились, и с того момента она поселилась в моей душе, в сердце, и мысли о ней не покидали меня.

Ей было восемнадцать, мне – девятнадцать лет. При встречах со мной она мило кокетничала, а я пребывал в состоянии эйфории, растерянности и абсолютно не понимал, что со мной происходит. Никогда прежде ничего подобного не испытывал.

Мы жили в одном общежитии. Если не было занятий, я целыми днями старался не выходить из комнаты, чтобы как-то приглушить поглотившее меня наваждение. Но долго не выдерживал, выходил хоть на минуту, и обязательно встречал ее. Потом и она признавалась, что тоже старалась не выходить из комнаты, а когда выглядывала, непременно встречала меня.

Случилось то, чего боялся. Я влюбился. Когда не было соседа по комнате, (он тоже работал преподавателем), она заходила ко мне, и мы только целовались. Я ни разу не признался ей в любви, как и ни разу не попытался овладеть ею, будто кому-то поклялся ни при каких обстоятельствах не делать этого.

В том городке был малюсенький кинотеатр. Однажды во время сеанса кто-то прокричал мою фамилию и попросил выйти из зала. Парень выше меня ростом, по моим понятиям просто красивый, представился её другом.

Он принес с собой водку, и прямо в буфете предложил выпить. Завязался разговор. Оказывается, Света была его девчонкой, но теперь как бы разлюбила его, и причиной тому я. Но он не хотел мешать, а вызвал меня просто познакомиться и поговорить.

Через неделю-две она стала избегать встреч. Мною сразу же овладела ревность, чувство, так хорошо знакомое с подростковых лет.

Я решил, она ко мне охладела, и надо во что бы то ни стало выйти из этого мучительного состояния неразделенной любви. Подумав, пришел к выводу: «У меня только два выхода: все бросить и уехать или предложить замужество». Но сделать волевой шаг и жениться я так и не решился. Слишком много доводов было против: я молод, что скажут друзья, надо резко переломить свою жизнь.

Проработав всего пять месяцев, уволился и уехал из того северного городка. Тогда это казалось мне единственным способом освободить свою душу из плена.

Подтолкнуло уехать как можно скорее ещё и то, что обыграл в карты одного из педагогов училища. В канун Нового года несколько преподавателей, с которыми был особенно близок, зашли ко мне в комнату. Мы выпили немного, кто-то достал карты, и завязалась игра в подкидного. Здесь-то я им и показал самую модную в то время азартную игру.

Некоторое время играл честно. Затем, совершенно не задумываясь о последствиях, решил обыграть их. Улучив момент, вывел в коридор Николая (мы дружили, он тоже работал по распределению и тоже был москвичом) и сразу изложил свой план, которым пользовался не однажды. Чтобы отвести от себя подозрение я сдаю ему хорошие карты, и он играет на все деньги, что у нас есть. Выигрыш пополам. Николай согласился.

Так получилось, что проиграл нам Павел, самый уважаемый из преподавателей. На следующий день его друг пришёл ко мне и попросил вернуть деньги.

– Пойми, – запомнил я его слова, – мы все уважаем Павла, он у нас как справедливый судья. Теперь же он попал в неловкое положение и зарплату в семью не принёс. Николай отдал деньги, верни и ты.

Он не сказал впрямую, но я сразу понял, что они всё узнали о моём плане.

Много раз прощал карточные долги, но тогда подумал: «Всё равно собираюсь уезжать, и потом, кто мне хоть раз в жизни простил долг».

Все они были старше меня, и уже подолгу жили в том городке. Используя свои связи, могли просто заставить вернуть деньги, но они не стали этого делать. Встречаясь со мной, вели себя так, будто ничего не произошло. Вскоре почувствовал себя чужим среди них, не таким как они. Ни говорить, ни улыбаться им, ни смотреть им в глаза, как прежде, уже не мог.

Состояние влюбленности, полная перемена окружения и полугодовой, почти трезвый образ жизни, подействовали неожиданным образом. Еще по дороге домой, в поезде, стало зреть решение, сделать какой-то поворот в жизни. «Не мое совсем это дело – музыка, – думал я. – Для студентов культпросветучилища, может быть, кажется почти фокусом, что кто-то берет ноты и играет с листа то, что они играют на выпускных экзаменах, проучившись по пять-шесть лет. Но ведь этому всему грош цена, если не можешь просто на слух подыграть элементарные мелодии. И как неприятно каждый раз придумывать отговорки, когда тебя об этом просят».

При въезде в Москву, увидев родные пятиэтажки, решил: здесь мое место, в этом городе, я должен все начать заново.

После долгих раздумий я решил, что хорошо бы стать знаменитым футболистом: «Еще не поздно, мне только двадцать и если как следует потренироваться два-три года, то почему бы нет?»

Мечты мечтами, а по советским законам, чтобы не зачислили в «тунеядцы», надо было срочно трудоустраиваться. В музыкальной школе, где когда-то учился, мне предложили неполную ставку – всего сорок рублей в месяц. Стало ясно: моя профессия меня не прокормит. Невольно, в который уже раз, пришла мысль, что одиннадцать лет занятия музыкой – ошибка.

К этому времени все мои друзья как-то определились в жизни. Рязанчик, после окончания десятого класса, поступил в Институт связи, очень рано женился, сразу же стал отцом. Он переехал жить в другой район, и мы лишь изредка перезванивались.

Валентин тоже женился. Прекратил пить, устроился на работу, у него родилась дочка. На свадьбу меня не пригласил, и мы не виделись почти полтора года. Все новости о нём узнавал от Андрея

Сам же Андрей, прослужив год в армии, сумел комиссоваться по болезни, вернулся в Москву, устроился лаборантом в педагогическом институте, считал, что нашёл работу по душе. В одну из его обязанностей входило мытьё мензурок и пробирок. Для этого ему ежедневно выдавали спирт. Ну а пробирки он мыл водой. К тому же он знал многих преподавателей, и во время сессий и вступительных экзаменов использовал свои связи, помогая сдавать экзамены и зачёты тем, кто просил его об этом. Конечно, не безвозмездно.

За те полгода, которые не был в Москве, Женька-художник заметно изменился. Он прекрасно одевался, ездил на такси и часто ходил обедать в рестораны. Когда увиделись первый раз, после моего приезда, он критически осмотрел меня с ног до головы, как осматривают приехавшего из глухой провинции. Предложил пообедать в дорогом ресторане.

Наверно, у него, действительно, был талант. Он рассказал, что работает в различных издательствах, оформляет книги. За каждую обложку получает в среднем по 60–70 рублей.

– Ну и сколько же тебе надо времени, чтобы сделать одну обложку? – поинтересовался я.

– Если в ударе, то день. Но пока найдешь работу, пока утвердят эскиз, проходит почти неделя. В среднем делаю 4–5 обложек в месяц, – ответил он.

Некоторое превосходство, которое, как мне показалось, было у него при первой встрече, быстро улетучилось. Наша дружба была проверена годами: по первому звонку мы могли отложить все свои дела и прогулять деньги, которые у нас имелись.

У Володи за время моего отсутствия никаких серьезных изменений в жизни не произошло. В отличие от нас с Женькой, для него казалось немыслимым потратить последние деньги. «Деньги должны рождать деньги», – учил он меня, как бы заранее зная, что грядет век спекуляции, и накопления понадобятся для оборота.

Поскольку я знал, что он любит поговорить о будущем, то и выложил начистоту мысли попробовать себя в футболе. «Футбол – это хорошо, – мгновенно отреагировал Володя, – Стрельцовым будешь. Вот давай сейчас и рванем в Сокольники, там и обсудим, когда ты к тренировкам приступишь».

Все наши разговоры и прожекты неожиданно привели к тому, что в начале лета он устроился сам и меня устроил… на работу. Мы стали агентами по доставке на дом железнодорожных билетов. Работа была сезонной, только на летнее время, с зарплатой 60 рублей в месяц. Но основной заработок состоял из чаевых. Чтобы иметь больше чаевых, приходилось их выпрашивать, как-то намекать, чтобы тебя отблагодарили. Володьку это не смущало, мой же язык решительно не поворачивался для этого. И под вечер, когда мы выясняли, кто сколько насобирал чаевых, у него всегда выходило в два раза больше.

Работа оказалась нелегкой. Мы начинали в семь утра, и домой приходил иногда лишь в 11 или 12 ночи. Надо было разнести билеты по 50–60 адресам, затем пересчитать деньги и сдать в кассу. Особенно тяжело приходилось в начале. Через день бригадир посылал в новые районы, и много времени уходило на поиски незнакомых улиц и переулков.

После того, как проработал немногим более месяца, отложил около тысячи рублей. И тут меня охватил азарт накопительства, о котором ранее и понятия не имел. Несложные расчеты показывали, что за сезон можно заработать на кооперативную квартиру или машину.

Энтузиазм был настолько велик, что даже возникла мысль: «Предложи кто-то сейчас миллион, не возьму, я сам его заработаю».

К концу второго месяца за мной закрепили постоянный район, и работать стало значительно легче. С утра можно было чуть-чуть расслабиться и не сразу бежать на линию.

Марк и Петя, Володины друзья, к тому времени тоже работали «в доставке», как все называли эту работу, и почти каждое утро мы шли вместе в гостиницу «Ленинградская» позавтракать и поболтать.

Однажды, когда официант принес счет, все как по команде дружно сказали «я заплачу». «О, ребята, да вы как грузины», – удивился официант. «Не-а, мы евреи», – мгновенно, как будто бы заранее приготовив ответ, сказал Марик. И все засмеялись.

Итоги работы за лето были впечатляющими. Марик вскоре купил кооперативную квартиру, Петя – подержанную машину, Володя ничего не купил, но в глазах всех стал самым богатым. Я же остался при той тысяче, которую собрал после первого месяца работы. И этому было объяснение. Двести рублей отдал Володе, чтобы он передал начальству за устройство на работу (как и договорились). Триста рублей заплатил сестре. Она купила двухкомнатную кооперативную квартиру, хотела сдать ее кому-нибудь, и я снял эту квартиру и заплатил деньги за год вперед. Еще триста рублей куда-то потерялись, когда Володя, Женька и я играли в карты у меня дома.

Случилось это так. По каким-то ей одной известным причинам Володина мать нагрянула ко мне домой. Ни до того, ни после, никогда не заходила к нам. Она застала нас играющими в карты в моей комнате. Произошел грандиозный скандал. Она обвинила мою мать, что та устроила картежный притон. Помню, все забегали, закричали. Кончилось тем, что мы схватили свои деньги, сложенные кучками на столе, выбежали из дома, сели в такси. Когда потом посчитал деньги, не хватало трехсот рублей.

И последнее приключение произошло с моим отцом. Однажды попросил его разнести за меня билетики. С работой он справился, но в конце дня, видимо устав, потерял портмоне, в котором было семьсот рублей и на триста рублей непроданных билетов. Не знаю, сколько отец с матерью скопили к тому времени за всю жизнь, но потеря тысячи рублей была для них большим ударом.

Не помню, кому пришла в голову мысль – Володе или мне: просто отдать отцу триста рублей и сказать, что деньги, конечно, потеряны, но билеты кто-то вернул, и мы их сдали в кассу и получили обратно деньги.

– Знаешь, что, – предложил еще Володя, – давай возьмем ведомость и поедем по всем адресам, может найдем портмоне, может он оставил его в какой-то квартире.

Мы проехали по всем адресам, но ничего не нашли.

Тогда у него возник другой план.

– Отдохни дней десять, – посоветовал он. – Пусть отец за тебя потрудится, что-то заработает. Ему будет легче.

Так мы и сделали.

Кончилось лето, а с ним и сезон доставки билетов. Фактически, это была моя первая в жизни настоящая работа. Я уже привык вставать рано утром, куда-то бежать, что-то делать Набранная инерция должна была иметь продолжение. Преподавание же в музыкальной школе, куда предстояло идти работать с первого сентября, таким продолжением в мое сознание никак не вписывалось.

Случайно, именно в это время, родители прочли в газете, что проводится набор на так называемый рабфак (рабочий факультет) в Институт имени Мориса Тореза. Это были годичные курсы по подготовке в институт иностранных языков. Все, что требовалось для поступления, – заявление и справка с места работы.

В школе я учил немецкий, и дома осталось несколько учебников. Ради любопытства я тут же взял один из них, дал сестре, попросил устроить мне маленький экзамен, чтобы выяснить, сколько же слов осталось у меня в памяти. Когда посчитали, и оказалось, что помню всего тридцать слов, сестра сказала:

– Ну, это почти ничего, за год ты не подготовишься.

Какой-то необыкновенный азарт вселился в меня: «Интересно, сколько же этих слов можно восстановить в течение дня?»

Несколько часов ходил со словарем и зубрил слова. Когда вечером мать с сестрой снова проверили меня, помнил уже около тысячи слов. В этот момент нашел как бы точку опоры.

«Конечно, – подумал я, – сегодня нужнее английский. Что ж, как только поступлю в институт, сразу же и займусь им».

Может быть, бабушка в детстве разговаривала со мной по-немецки, и немецкая речь осталась в подсознании, может от того, что, едва научившись читать, я часами перелистывал энциклопедию, выискивая всякие иностранные словечки. Не знаю почему, но неожиданно понял: мне не надо ничего зубрить, все запоминается само собой, с первого раза, в процессе изучения грамматики.

Однажды, после нескольких месяцев занятий, решив проверить, какая же у меня память, я прочитал страницу немецкого текста, затем отложил учебник и записал на листе бумаги все что запомнил. Разница составила всего несколько слов.

Чувство, что все по плечу, моментально овладело мною. В следующее мгновение уже видел себя главой государства или, на худой конец, крупным чиновником министерства внутренних дел, который расследует свои же преступления.

В жизни каждого человека бывают дни, забыть которые невозможно, помнишь, что чувствовал, с кем и о чем говорил. Наверно, такие дни и определяют дальнейший путь человека, и мысли, появляющиеся в эти мгновения, иногда, вопреки всякой логике, превращаются в обещания самому себе, в руководство к действию.

В тот день, когда мне исполнился двадцать один год, я чувствовал себя так, как будто после долгого и опасного подъема оказался на вершине горы, и с высоты неожиданно открылась захватывающая перспектива.

Перспектива, действительно, обнадеживала. Вдруг открылись способности, о которых я и не подозревал, и стало ясно, за что себя ценить. Поступление в институт оказалось реальностью; приближался очередной сезон доставки билетов, появились новые друзья.

Мой день рождения отмечали вчетвером: Володя позвал своих друзей Марика и Петю. Если бы до встречи с Володей меня спросили, что я думаю о евреях, не задумываясь, ответил бы: «Стараются избегать драк. Спортом, кроме шахмат, не увлекаются. Учатся хорошо, многие идут в музыканты, и почти все стремятся получить высшее образование». Такая характеристика, пожалуй, была бы объективна для евреев-сверстников, окружавших меня.

Володиным друзьям было за тридцать, и это льстило мне. К тому же, дружба с ними идеально вписывалась в «поворот», которого я так желал. Если в моем сознании и была посеяна мечта об Америке, то все, о чем они говорили, падало на благодатную почву, чтобы семена взошли как можно быстрее.

Еще ни от кого в своей жизни не слышал реальной информации о Соединенных Штатах. Рассказывая друг другу о том, что знали из писем от родственников, живущих в Израиле и Америке, они все время сравнивали советскую действительность с западной. Из разговора я понял, если они получат разрешение на выезд, не задумываясь, всё оставят и уедут.