banner banner banner
Мазиловские были
Мазиловские были
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Мазиловские были

скачать книгу бесплатно

Библейские сюжеты настолько увлекли меня, что я решил освоить язык оригинала, то бишь иврит, который после разрыва дипотношений с Израилем в 1967 году фактически попал под запрет. В годы развитого социализма его можно было изучать разве что в подпольном ульпане, куда я и «проник», используя свои еврейские знакомства. Так что с квадратным письмом мне довелось подружиться даже раньше арабской вязи – моей детской мечты…

И надо же – ведь всё успевал! Совсем как герой фильма «Афоня» – «и в фонтаны нырять, и на танцах драться». Эх, молодость, молодость! Когда ты юн, полон сил, когда ты легок на подъем, когда с жадностью готов впитывать всё новое, оно тебе легко и дается. И открывается, и само в руки плывет…

Что же касается гулянок, блюстителям морали и нравственности скажу так: а кто в юные годы не гулял, пытаясь почувствовать себя наконец-то взрослым? Только лишь недужные или немногочисленные праведники. Хотя соглашусь, конечно, со старшими и констатирую в назидание нынешней молодежи: в общем и целом, в разгульном образе жизни, толка особого нет, разве что в плане накопления опыта.

Но, как известно, всё в мире относительно, и даже в пьянке иногда тоже бывает польза. Как, к примеру, в случае, произошедшим со мной. Именно потребление горячительных напитков помогло однажды избежать беды: назюзюкавшись, я не пошел на футбол, где в тот день в Лужниках в давке погибло много народа… Воистину неисповедимы пути Господни! Но вернемся к повествованию…

6

…Светка, действительно, поступила на следующий год на педфак. Но, как это ни странно, нас это не сблизило. Во-первых, переводческий и педагогический факультеты учились в разные смены, чередуя «утро» и «день», а во-вторых, слишком разные у нас были компании. К тому же, так уж исторически сложилось, что парни-переводяги больше общались с вечерницами, нежели с педагогинями. Лишь раз как-то, внимая настойчивым просьбам хмельного однокурсника Сашки Тумаркина, «выписать каких-нибудь новых, приличных мамок», пригласил я «на мазу» Свету «с подругой», о чем пожалел…

Дело в том, что моя землячка с одногруппницей в придачу хотя и приехали сразу и без разговоров по указанному адресу, но также быстро, сославшись на какие-то дела, и ретировались. Разгадка, как я позднее сообразил, была простой: вновь прибывшие-то были трезвыми, как стеклышки, а наша компашка – уже изрядно поддатой. И девчатам смотреть на пьяных переводяг никакого плезира не было. Нельзя сказать, что они были некомпанейскими. Нет, конечно. Вот, кабы вместе начинали, другое дело, а догоняться для «приличных мамок» в наше время было не комильфо…

Никаких претензий по поводу неудавшегося «сейшена» Светка мне не высказала, и мы продолжали оставаться в совершенно дружеских отношениях. Перезванивались, делились институтскими новостями, обсуждали новые фильмы, прочитанное…

Я всё, помню, нахваливал Стивена Кинга. И за интересный язык, и за неординарные сюжеты – тогда он еще не скатился к примитивным страшилкам на потребу массовому читателю, а писал вполне художественные романы с элементами мистики типа «Мертвой зоны» или «Сияния» (ах, какой чудный оскароносный фильм снял по нему Кубрик с Джеком Николсоном в главной роли!). Светка же предсказуемо была без ума от «Унесенных ветром» и главной героини романа Скарлетт О’Хары. (Видимо, вольно или невольно она впоследствии и копировала ее стиль поведения. Но тогда, естественно, это мне и в голову не могло прийти). Впрочем, литературный консенсус у нас был безоговорочно достигнут на ирвиншоуском «Богаче и бедняке» и чейзовском «Мираже»…

Время от времени хаживали мы и на какие-то, как бы сейчас сказали, «значимые» мероприятия. Помню, приглашал Светку на Приз «Известий» – на наших с чехами. Это считалось очень круто, и на такой хоккей ходили все возрасты и полы. Потом батя доставал нам билеты на «престижный» концерт в Кремлевский Дворец съездов. Не помню, то ли на День милиции, то ли на День космонавтики…

Светка тоже не оставалась в долгу, оказывая мне знаки внимания в виде приглашения на «закрытые» кинопросмотры на «Мосфильм» то «про каратэ», то «про любовь», на спектакли в «Театр на Таганке», жаль, уже без Высоцкого…

А еще пару раз подруга детства, видимо, по просьбам моей матушки, не одобрявшей сыновьи загулы, вытаскивала меня из «корпуса «Г» и насильно везла «под конвоем» домой. В этом же пивном заведении она меня нашла и спустя два года, и увела в расположенное неподалеку кафе «Ярославна» «для серьезного разговора»…

Она была уже на третьем курсе, а я, соответственно, на четвертом. В отличие от первого курса, когда за отличную успеваемость во втором полугодии я получил аж повышенную стипендию в пятьдесят целковых (весьма приличная по тем годам сумма!), второй курс я закончил еле-еле, без всякой стипендии, зато с летними пересдачами.

Поэтому на третьем курсе после традиционного для тогдашних ин’язовцев празднования «медиума» – гулянки по поводу прохождения половины срока институтского обучения, то бишь двух с половиной лет – я не то, чтобы взялся за ум, нет, но весьма кардинально пересмотрел тактику поведения и обучения. Решил, как призывает восточная философия, которой я тогда здорово увлекся, идти «серединным путем».

Во-первых, чтобы банально не поперли из колледжа, с серьезными загулами, к радости родителей, резко охланил. (Разве что пивком мог изредка размяться, но исключительно для поддержания формы). Да и скучновато стало общаться в чисто питейных компашках после прочтения Библии и Алмазной сутры. Ведь, если ты не законченный дебил, то, прочитав их, уже просто не сможешь жить ради получения удовольствий, поглощения еды и питья да реализации инстинкта размножения. А обязательно будешь задаваться вопросами о добре и зле, о любви и ненависти, о свободе и счастье, о жизни и смерти… Впрочем, дебилы Танах и Ваджраччхедику праджняпарамиту не читают.

Во-вторых, прислушавшись к советам старших товарищей, и по собственному разумению, я пришел к выводу, что нельзя объять необъятное: отличником быть всё равно не получится, да и кому он нужен, красный диплом-то? Как говорится в старой студенческой присказке: лучше иметь синий диплом и красную (то бишь румяную) физиономию, чем красный диплом и синюю физиономию. Поэтому на все предметы налегать не стал, а принялся учить только те, которые, как думалось, могли пригодиться для дальнейшей карьеры. (Распределяться я твердо решил «по войне», то бишь по военной кафедре). На остальное же откровенно забил. То есть вникал лишь для вытягивания зачета или экзамена на «троечку».

Так что всякие практики, лексикологии, сопоставительные грамматики с морфологиями и синтаксисом и прочее «языковое дерьмо» первого и второго языков «пошли лесом», равно как всякие истматы, диаматы, «научные» атеизмы и другие отвлеченные и далекие от жизни предметы…

Зато по тактике, военному переводу, истории войн, уставам армий потенциального противника, газетной и политической лексике, страноведению, истории, литературе и географии, экономике и культуре стран изучаемого языка, их госполитстрою и избирательной системе, а также по другим дисциплинам, скрывавшихся под будоражащим воображение названием – «спецпредметы», оценки у меня были только отличные. (Любопытно, что в дипломном вкладыше у меня потом и оказались или «пятерки», или с трудом натянутые «трешки». «Четверок», кроме физкультуры, вроде, и не было).

Мн-да… Что и говорить, умели тогда готовить спецов, умели. Много еще чего интересного и потенциально полезного для будущих военных переводчиков, переводчиков-референтов, сотрудников различных госструктур, связанных с «международкой», да журналистов-международников мы изучали. За годы обучения и т. н. «языковых стажировок» (за редким исключением, правда, не в Америках и Европах, а в войсках – в Африках да Азиях), всё это, конечно, не могло не осесть в мозгах, как их ни запудривали вдобавок к перечисленному научным коммунизмом, историей КПСС да марксистско-ленинской философией…

Разбуди меня ночью и через десяток лет после окончания института, я бы без труда изобразил акцент восточного побережья, доложил о действиях роты Армии США в наступлении и обороне и даже объяснил бы особенности процедуры вынесения импичмента американскому президенту. Причем, заметьте, никаким американистом я не стал, более того – ни дня не работал на данном направлении, так что сии приобретенные знания и навыки мне, увы, не пригодились. Но вернемся к хронологии и повествованию…

…После летней практики в «Интуристе», которую мы проходили по окончании третьего курса, у меня появилось новое увлечение. Дело в том, что совершенно случайно, из-за отсутствия мест в англоязычных отделах, я попал в «Восток-2» – отдел, который ведал приемом туристов из стран Восточного Средиземноморья, в основном, арабов. Посему, вольно или невольно, пришлось резко въезжать в арабский язык. Мне это было легче, чем другим коллегам с первым английским, поскольку я уже имел весьма неплохое представление об иврите – двоюродном брате арабского, о чем, по понятным причинам, разумеется, умалчивал.

Ловя от нового языка полный кайф и памятуя о детской мечте – разгадать узоры арабской вязи, я, применил всё свое обаяние и договорился о прохождении ускоренного обучения на годовых интуристовских курсах. Таким образом, к штудированию Библии, вед, Дхамапады и буддийских сутр добавились Коран, хадисы, записи учения суффиев. В-общем, увлек меня тогда Восток, увлек. И, надо сказать, долго не отпускал…

Мою успеваемость и усердие на означенном «треке», видимо, заметили и оценили по своим видам. В один прекрасный день меня вдруг вызвали в институтский партком «для беседы». Там улыбающийся парторг как-то очень долго жал мою руку, заглядывал в глаза (злые языки утверждали, что он был тайным гомосеком), причмокивая языком, а затем «передал» двум вежливым товарищам в строгих серых тройках и вышел из кабинета.

Вежливые товарищи в тройках, прежде чем начать разговор, взяли с меня подписку о неразглашении. Оказалось, они прекрасно знакомы с моей небольшой тогда еще биографией, хорошо осведомлены о нюансах студенческой жизни и учебы, в курсе подробностей практики в «Интуристе», знают о моих увлечениях, а самое любопытное – о моем начальном владении ивритом, что я, повторю, абсолютно не афишировал. Читая на моем лице смущение и некоторый страх, к моему удивлению, ни в какую кутузку меня за изучение «сионистского языка» не поволокли, а наоборот, называя по имени и отчеству, похвалили:

– Очень хорошо, что у вас, Михаил Георгиевич, есть стремление и способности к языкам.

После чего сделали предложение в духе Дона Корлеоне. В смысле, от которого нельзя отказаться. Нет, не стучать на сокурсников, чего-чего, а стукачей, стучавших по разным линиям разным «кураторам», в колледже хватало. Предложение, «с учетом знания тамошних языков» касалось стажировки на Ближнем Востоке, а также вопроса о возможном «целевом распределении» по окончании вуза, «если сложатся обстоятельства».

…Что касается Светки, то она на какое-то время как-то выпала из моего поля зрения. Нет, мы, конечно, иной раз созванивались с ней по поводу каких-то текущих институтских моментов, а порой и виделись, когда в обед две смены – «переводчиков» и «педагогов» пересекались у киоска возле входа в старое здание института. И, также, как и в школьные годы, перебрасывались несколькими словами, заканчивающимися традиционными обещаниями «быть на созвоне».

И вот, в тот день подруга детства отыскала меня в «корпусе «Г» и увела в кафе для «разговора»…

7

В «Ярославне», заказав для разговора пол-литровый графин коньяку «под лимончик», Светка погнала с места и в карьер:

– Майкл, я выхожу замуж.

– ???

– Выхожу за Бориса, моего однокурсника, ты его не знаешь, honey[1 - англ. – Мед, медок, сладкий, дорогой], он ведь в «Г» не ходит, – усмехнулась девушка. – Хотя, может, и видел в библиотеке у Вальки своей рыжей, или в столовой. Он такой, э-э-э, немного ботанического вида в очках, как у Джона Леннона…

– Опаньки! – выпитый коньячный «полтинник» враз согнал с меня предыдущий пивной хмель. – Да, вроде, представляю его. А «ботаник» твой, извини, не иудейских ли кровей часом? Во всяком случае, внешность у него довольно характерная…

– Да, – Светка подтвердила мою догадку. – Он наполовину еврей, по маме. А фамилия у него – вполне русская, на «-ов», по папе. Поэтому в институт без проблем приняли. К тому же, на всякий случай, он не рискнул поступать на переводческий, а сразу пошел на педфак. Очень умный и перспективный.

Я усмехнулся:

– Кто бы сомневался! Ну теперь я за тебя спокоен. Будешь за ним, как за каменной стеной. Что ж, как говорится, совет вам да любовь…

– Не то, – мотнув головой, Светка тоже заглотнула темно-коричневую жидкость и закусила лимоном, – honey, ты говоришь не то.

– А что ты хочешь, чтобы я сказал? – удивился я. – Или тебе надо мое благословение? Так я не поп и не раввин…

Меня почему-то начала охватывать злость. Нет, я не ревновал Светку. Никаких чувств к ней, как к женщине я никогда не испытывал. Ведь наши отношения всегда были чисто дружескими. Тем более, что в коллеже, помимо быстротечных случайных романов на первом курсе, у меня уже были и «постоянные любови» – сначала Валька, библиотекарша, учившаяся на вечернем, а потом Ира – секретарша с военной кафедры. (Я даже делился со Светкой рассказами о них). А в те дни наметилась симпатия и с преподавательницей по синхронному переводу…

Светка между тем взяла меня за руку и продолжила:

– Майкл, я всё решила, всё взвесила. Я знаю, ты меня не любишь. Глупо было бы ожидать от тебя подобного, если ты никогда не проявлял ко мне внимания и интереса в этом плане. Но я хочу, чтобы первым мужчиной у меня был ты…

Во дела! Признаться, не ожидал такого разворота! Я налил еще коньяку и, не дожидаясь подругу, выпил.

– Видишь ли, Света, – начал я «проповедь», – у меня никогда не было, и, наверное, не будет девушки. Ну, в смысле именно девочки. Это моя принципиальная позиция… Ведь, как честный и порядочный человек, коим себя считаю, я бы должен был тогда на ней жениться. Но жениться в силу целого ряда факторов, тем более теперь, когда есть некие обстоятельства, которые от меня не зависят, я никак не могу…

– У тебя какие-то обязательства перед какой-то женщиной?

Похоже, Светка всё «поняла» с женской точки зрения.

– Да, нет, – поморщился я, – женщины тут вообще не при чем. Дело в том, что нам всем, ну, или многим ребятам с переводческого, по окончании курса предстоят стажировки в веселых странах. А то, что они будут проходить именно там, а не в Англиях и Штатах, у меня нет никакого сомнения. Я ведь, как и большинство моих приятелей, не отличник и не блатной. Поэтому никаких серьезных отношений, в плане с женитьбой, я сейчас начинать не хочу. Всякое ведь может случиться.

– Что ты имеешь в виду, honey?

– Что-что? Да ухандокать могут запросто в Чернопопии, Афгане или в какой-нибудь Арабии! – усмехнулся я. – Чего тут непонятного? А хуже того – покалечить. Разве было бы честно взваливать на молодую жену заботу о калеке?

– Ха-а, – задумалась Светка. – Ну, во-первых, от стажировки можно отмазаться, скажем, по болезни. Или перевестись к нам на педфак, «педиков» ведь на стажировки не посылают. Во-вторых, я же тебе сказала, что мне от тебя женитьбы не нужно. Я и так выхожу замуж. Просто я хочу, honey, чтобы первым, понимаешь, ПЕРВЫМ, у меня был именно ты! В причины я вдаваться не буду. Считай, что это моя блажь. Боже мой, до чего ж ты непонятливый!

И вот тут я, помню, озлился уже натурально:

– О как! Ну, во-первых, отмазываться, а тем более переводиться на «пед», я не собираюсь. Какой я после этого был бы мужик? Во-вторых, это означало бы поставить крест на всей дальнейшей карьере. Мне ведь, кроме как под погон, после вуза, извини, податься некуда. Родители, как ты знаешь, у меня по медицине. Родня тоже никакого отношения к сферам, где применяется язык, не имеет. Устраивать меня некому – ни дедушки в ЦК, ни папы во «Внешторге», ни дяди в МИДе, ни тети в Совмине у меня нет. Не в «Интурист» же, блин, идти в халдеи или на какую-нибудь таможню – “Sir, open Your case, please![2 - англ. – Господин, откройте ваш чемодан, пожалуйста!]”

– Не заводись, Майкл!

Куда там! Меня уже несло вовсю, и я продолжил «гонку»:

– А в-третьих, и в самых главных, я так понимаю – в качестве мужа, значит, я не интересен. Тебе, вишь, перспективного «ботаника» подавай. А я только как «бычок-первопроходец» нужен что ли?

– Нет, не то, не то ты говоришь, honey, – попыталась сгладить Светка, – ты не так всё понял.

– Да как раз всё, что надо, понял! И очень хорошо! – меня уже было не остановить. – Мне такие расклады не в кайф! Ясно!?

Светка заморгала глазами. Она явно рассчитывала на что-то другое…

– Тебе неинтересно мое предложение? – она была готова натурально расплакаться.

– Хм, – усмехнулся я, – что-то много стало в последнее время всякого рода «предложений». Мне тут намедни уже сделали одно…

– Что ты имеешь в виду?

– Не важно! – махнул я рукой. – Это я так, к слову. Свет, вот скажи, а что ты себе думала, говоря мне всё это?

– А разве ты этого не хочешь, Майкл? – Светка опять часто заморгала, не замечая, что я снова «завелся» на ее слова.

– Вот, блин, она думала, что меня прям осчастливит пересыпом! Тоже мне – «приз»! Знаешь, что, honey, – передразнил я подругу, – иди-ка ты в тохет вместе со своим «предложением» и со своим умным женихом! Счастья вам! Мазл тов!

– Что-что, куда? – переспросила моргающая Светка.

– У женишка спроси! – огрызнулся я. – Он тебе переведет!

Я долил весь остававшийся коньяк себе и залпом выпил. Затем, кинув в рот лимонный ломтик, встал из-за столика и поспешил к выходу.

В дверях всё же оглянулся. За столиком, уткнувшись себе в локоть, содрогалась в рыданиях Светка… У меня защемило в груди – невообразимая жалость к ней охватила меня в тот момент. Но я решительно открыл дверь на улицу…

…Вечером Светка мне позвонила. (Видимо, уже отошла от эмоций).

– Майкл, извини меня, пожалуйста, за сегодняшнее, – начала она, – и забудь наш разговор. Его не было. Хорошо?

Я тоже ни одной голосовой ноткой не выдал оставшегося неприятного осадка.

– Хорошо, Свет. И ты меня извини, если наговорил чего лишнего и обидного в сердцах.

– У нас роспись через три недели, пятнадцатого, в «Грибоедовском» в два часа. Потом традиционный объезд города на машине, Борис «Чайки» заказал, потом в пять вечера банкет.

– Где отмечать-то будете?

– В «Украине». Там у отца метрдотель знакомый. Хотели в «Филях», но там бармен – дядя Марат, помнишь его, конечно, в отпуске, или еще где…

– Хорошо, что не у нас в «Филях», а то бы все стекла у Марата побил, – пошутил я.

– Да ладно, – усмехнулась Света. – Тебе приглашение присылать или так придешь, honey? Ты же, как никак, друг детства…

– Нет, извини Свет, не приду. Во-первых, пятнадцатого я занят – у меня тренировка. А во-вторых… Ну не важно, что во-вторых…

– Ясно, – отозвалась она, и помедлив, вдруг спросила, – хочешь, я всё отменю?

– Да нет, Свет, чего уж тут отменять, раз ты всё обдумала и решила. Еще раз – совет вам да любовь. Правда, рад за тебя, и совершенно искренне поздравляю. Чего мне твою жизнь и судьбу ломать, если я в себе не уверен? Всё равно быть тебе женихом, во всяком случаем, в обозримом будущем не смог бы… К тому же, еще раз извини и не обижайся, пожалуйста, я к тебе очень хорошо и с нежностью отношусь, но чисто по-дружески, понимаешь…

– Понимаю, – ответила Света, – не продолжай. А что у тебя, кстати, с Еленой Юрьевной – синхронисткой, любовь-морковь или так, несерьезно?

– Вот, блин, ничего не скрыть в альма-матер, прямо как у бабушки в деревне! Все, ядрена шишка, всё знают! Я вот, только не знаю…

– Да ладно, не заводись опять. Это я ведь так, к слову, – вздохнула Светка и вдруг прибавила. – Я теперь знаю, какое будет у меня платье на бракосочетании… Ладно, пока… И тебе счастливо, honey!

И она положила трубку, показав, что разговор, а, может быть, и нечто большее, закончен.

…Все три недели перед Светкиной росписью чтобы я ни делал, постоянно мыслями сбивался о Светке, чего прежде со мной никогда не случалось. Но ни я, ни она больше друг другу не позвонили. Пятнадцатого, в субботу, я был, конечно, не занят, и в указанное ей время подъехал к «Грибоедовскому» загсу. Надев неприметный прикид, и надвинув на глаза отцовскую кепку-«яшинку», я «по-шпионски» растворился в толпе гостей многочисленных брачующихся.

В два с чем-то, на ступенях показалась «моя» пара. Светкин жених мне не понравился. Было в нем что-то чужеродное, «инопланетное» и отталкивающее, как в юных спецшкольниках. Он несколько комично смотрелся в явно не по плечу широкополом костюме. («Еще бы лапсердак со штраймлом напялил, шлимазл!» – ревниво подумал я тогда). Был он ниже Светки на пол головы. И так высокая Светка зачем-то надела еще и каблуки! (Нарочно?). Платье ее было черным с искрящимися блестками, совсем как у Джулии Лэмберт…

8

…Прошло несколько лет. В один теплый осенний вечер я засиделся у себя в редакционном кабинете в здании, за архитектурные формы прозванного в народе «телевизором». Оно, как и многое в Москве, появилось к Олимпиаде-80 на углу Герцена (тогда еще не переименованной обратно в Большую Никитскую) и Тверского бульвара. Как и все дежурные по отделам, считывал речь Горбачева, присланную из ЦК…

Уже несколько месяцев я работал в ТАССе, весьма престижной по советским временам конторе. В стране вовсю бушевала перестройка, которая, правда, еще не вступила в свою завершающую стадию, поэтому об «общечеловеческих ценностях» и «суверенитете республик» пока не говорили. В ходу были другие фразы: вслед за «перестройкой, ускорением и гласностью» заблажили о «демократизации партийной жизни» и «возвращении к ленинизму». «Больше социализма, товарищи!» – вещал с трибуны плешивый меченный генсек, духовный отец распада, будущий «главный немец» и обер-предатель…

Видимо, для того, чтобы этого самого «горбачевского социализма» стало совсем много, всё более маразматические формы приобретала ширившаяся антиалкогольная кампания. Массово вырубали виноградники, уничтожали ликеро-водочные заводы, закрывали питейный заведения. С утра в винные лавки выстраивались огромные очереди…

Как следствие (ведь на «алкогольных деньгах» держался большой сегмент экономики) – прилавки постепенно пустели, возникал тотальный дефицит. Из продажи стали исчезать то одни, то другие виды промтоваров, табак, еда… Из-за дефицита рвались устойчивые хозяйственные цепочки, предприятия начинали простаивать, пошли первые увольнения «лишних» людей… Спустя сорок лет после войны возвращались к карточной системе. Для благозвучия, впрочем, карточки обозвали «талонами».

О близких кардинальных переменах в жизни общества свидетельствовали разворачивающиеся дискуссии об истории, экономике, культуре, послабление цензуры, появление фактически оппозиционных власти (хотя ею же и учрежденных!) либеральных изданий типа «Огонька», «Московских новостей», начавших лихо очернять всё, что было дорого нескольким поколениям советских людей, разрешение алии – еврейской эмиграции, дозволение новых форм хозяйствования в виде кооперативов, хозрасчета и подряда. Пошли разговоры о выборах на альтернативной основе, начались брожение и разброд на окраинах, которые были готовы полыхнуть огнем…

Я уже давно закончил институт. После выпуска, ввиду «не-сложившихся обстоятельств» с «целевкой», выбил свободное распределение, и через несколько месяцев проверок, оказался в одной из войсковых частей. Там, «отточив перо» в отраслевой армейской газете и печатном органе МВО «Красный воин», двинул дальше по «писательской» линии.

Следующим этапом стал ТАСС, еще тот, кондовый, советский. По протекции друзей меня приняли в Главную редакцию союзной информации, и я пока не понял, нравится мне там или нет. Неспешно вникал в суть редакционного процесса, пытался постичь хитросплетения тамошней творческо-производственной жизни, старался разобраться в характерах коллег и рабочих нюансах. Кто с кем водит дружбу, кто под кем ходит, кто кого куда или кому толкает, и прочую белиберду и бессмыслицу…

А заодно прикидывал шансы на какую-нибудь перспективную командировку, постепенно приходя к выводу, что «приличных» стран и городов в обозримом будущем не светит. Во-первых, для этого надо было бы перевестись в профильную Главную редакцию иностранной информации, во-вторых – срочно жениться или вступить в продолжавшую, несмотря не перемены, рулить партию.

Однако знакомые «гриишники» просветили, что и от их редакции для неблатных и не большезвездных «подкрышников» маячили разве что Ближний или Средний Восток, или Черная Африка. Та-ак, блата нет, больших звезд тоже. Значит, как минимум, надо стать партийным или женатым?

Записываться в коммунисты по идеологическим соображениям не хотелось. Ну вот никак не мог я принять душой, какую политику партия на протяжении большей своей истории вела по отношению к вере и верующим! А нацменьшинства? Разве может быть целый народ «контрреволюционным» или «вражеским»?! Правильно ли, что за предательство или малодушие немногих коллективная ответственность ложится на всех? И всех – женщин, детишек, стариков – выгоняют из домов, сажают в теплушки и везут в голые степи или в тайгу? А разве допустимо для «лишения противника тыла» во время партизанских рейдов сжигать целые деревни, как, скажем, в Карелии, обрекая их жителей на верную гибель в зимнюю стужу?

Жениться в принципе было бы можно, но, как на грех, никакой подходящей кандидатуры на тот момент на горизонте не наблюдалось. С моей же тогдашней пассией – упомянутой выше Еленой Юрьевной, преподавательницей из колледжа (она была постарше меня на несколько лет), отношения в силу самых разных причин постепенно заходили в тупик. Да и не поехала бы никогда, проработав много лет в Нью-Йорке, эта красивая, умная, ухоженная и утонченная женщина из дипломатической семьи, к тому же с малолетней дочерью от первого брака, туда, где война и кровь, грязь и антисанитария, тяготы и лишения, а подчас и реально дырявая крыша над головой…

Впрочем, и у меня ехать в условные Аден, Адис-Абебу или даже в какую-нибудь Уагадугу, особого желания не возникало. Ведь мои прогнозы относительно языковых стажировок в «веселых странах» полностью сбылись: больше десятка однокурсников не вернулись оттуда, или вернулись, так скажем, с большими потерями. Кто-то подорвался на мине, кого-то подстрелил снайпер, кого-то убили на боевых, кто-то сорвался в пропасть на горном «серпантине», кто-то утонул в океане, кто-то сгорел от тропических лихорадок, кому-то для спасения от потрав оттяпали пол желудка, кому-то ампутировали конечности. Самые трагикомичные случаи произошли в Мозамбике. Там одного бедолагу, боявшегося океанских акул, а посему залезшего купаться в реку, крокодил едва не утащил на дно. Другому повезло меньше – бегемот откусил ему ногу…

Да что там! Я и сам два с лишним месяца после возвращения в Москву провалялся в бреду и собственном дерьме, отхаркивая кровью неизвестную южную заразу. Выжил – чудом! (Спасла мама, доставшая нужные заграничные лекарства и упросившая врачей позволить ей быть рядом). Валялся в больничке, а не в госпитале, потому как по всем бумагам, естественно, числился гражданским, и меня по-быстрому и по-тихому отправили на родину. В самом деле, ну а чего портить статистику по боевым и санитарным потерям? А в Союзе-то, мало ли кто чем болеет? С тамошнего гражданского начальства и спрос…