Тревоги и надежды старшего лейтенанта Берзалова

– Я выдержу… я выносливый… – Щёки у Бура обиженно дрожали, как студень. – А то меня… меня…

– Что тебя?! – уточнял Берзалов, у которого уже слюни текли на наваристый борщ, на две котлеты с гречневой кашей и на распластанный огурец, посыпанный крупной солью, как любил Берзалов.

Как в это время года Бур вымолил у повара огурец, так и осталось военной тайной. Единственная тепличка в бригаде снабжала овощами только штабных офицеров, а там и связь, и охрана, и бог весть ещё какие приживалки, питающиеся за счёт щедрот начальства. Так что Бур, считай, совершил подвиг, думал Берзалов, с удовольствием уплетая борщ. Даже чёрный хлеб был особый, рассыпчатый, пахучий, а не как обычно, пластилиновый, для рядового состава.

– Мне уже и так в роте прохода не дают. Говорят, что без вас спишут меня в хозвзвод за свиньями глядеть. Ага.

– Вот это самое твоё место, – не удержался от комментария Берзалов, облизывая ложку. Он уже забыл, каково быть подчиненным.

Борщ был хорош, даже с каплей сметаны. Мясо в меру жёсткое, с вкраплениями жира – большущий дефицит по нынешний временам.

– Я не хочу в хозвзвод, я хочу воевать, – ныл над душой Бур.

– Уйди!

– Товарищ старший лейтенант…

– Уйди… Христом Богом…

Но через минуту всё началось сызнова.

– Товарищ старший лейтенант…

– Что, стыдно стало? – полюбопытствовал Берзалов и впервые с интересом взглянул на Бура.

У того на кончике носа из-за усердия застыла капля пота. И вообще, он был мокрым, как мышь, несмотря на майскую прохладу.

– Так точно, – резво вытянулся Бур, впрочем, в следующее мгновение колени его подогнулись, и он снова завёл старую пластинку: – Товарищ старший лейтенант… товарищ старший лейтенант…

– Ладно… Чёрт с тобой! Но ведь подохнешь там. По-дох-не-шь… Понимаешь?!

– Понимаю, – жалобно шмыгал Бур носом.

– А здесь спокойно, тихо. Переживешь лихое время. А? – искушал его Берзалов.

– Не переживу, я хочу с вами. Ага?

– Ну смотри, сам напросился, – неожиданно для самого себя, зловеще произнёс Берзалов. – Нянчиться с тобой никто не будет.

– Есть напросился! – обрадовался Бур и выпрямил ноги. – Да я, товарищ лейтенант… Да я… за вас… ага…

– Беги к старшему прапорщику Гаврилову, скажешь, что я приказал тебя взять, пусть он на тебя харчи выпишет, патроны, гранаты и огнемёт. Будешь у нас вторым огнемётчиком.

Может, и к лучшему, усилит группу, а Кумарин, у которого Берзалов всё время сдерживал порывы души, пойдёт в разведку. Насчёт старшего прапорщика Берзалов всё ещё сомневался: брать в глубокую разведку или не брать, всё-таки старый, изношенный, надорвётся ещё, возись потом. Возьму молодого, шустрого Кокурина, который, может, и не так опытен и спокоен, но зато молод и силён, и бойцы его уважают. А? Берзалов отвлёкся.

Кокурин был его любимчиком, первым в боксе и первым в разведке. Ходил за командиром и глядел на него влюбленными глазами. Даже подражал Берзалову и покрикивал на салабонов[4]: «Вашу-у-у Машу-у-у!», но, естественно, в тот момент, когда рядом не было Берзалова.

– Есть, огнемётчиком! – подскочил Бур, не отрывая от лица Берзалова сияющего взгляда.

Ей богу, как в детском саде, подумал Берзалов и тут же раскаялся в своём решении, подумав, что на войне жалость плохой советчик, но отступать было поздно – давши словно крепись, а не давши держись. Ну да ладно, посмотрим, подумал он.

– Беги! – сказал со значением Берзалов. – Беги, пока я не передумал!

– Есть! – и Бур исчез, так быстро, что после него в воздухе осталась смесь запахов испуга и радости. Радости было больше.

Берзалов только закончил обедать и похрустывал огурцом, когда явился старший прапорщик Гаврилов:

– Товарищ старший лейтенант! Роман Георгиевич!..

Берзалов в это момент был занят тем, что зашивал на маскхалате дырку, которую надо было зашить ещё неделю назад, да всё руки не доходили.

– Я вас слушаю, Федор Дмитриевич, – Берзалов отложил работу в сторону и дожевал огурец.

– Бойцы не хотят идти в таком составе. Дурилка я картонная! – покаялся Гаврилов.

– Что значит не хотят?! – безмерно удивился Берзалов и начал заводиться: – Вашу-у-у Машу-у-у! Новые проблемы?!

– Вместе с Буром – тринадцать человек… – кротко объяснил Гаврилов, – да и…

– Что, «да и»?! – Берзалов почувствовал, что начал заводиться ещё быстрее. Не успели выйти, а уже разногласия. – Бур такой же боец, как и все. Найдите ещё добровольца!

Гаврилов вздохнул так, словно решал непосильную задачу:

– Старший сержант Гуча… – произнёс он менее решительно.

– Чего-о-о?.. – удивился Берзалов, поводя головой, как бык.

– Это который Болгарин, – на всякий случай уточнил прапорщик, хотя Берзалов и так знал, кто такой Болгарин.

– Я знаю, кто такой Болгарин, – язвительно напомнил Берзалов.

– Так точно, Болгарин, – терпеливо согласился Гаврилов и снова покаялся. – Дурилка я картонная!

Выдержка у него была отменная. Её бы хватило на всю роту, и еще осталось для бригады. Не то чтобы прапорщик благоволил Болгарину, но чаще других брал с собой в вылазки. Болгарин один стоил пятерых, не только потому что был здоров и силен, но и потому что умел слушать опытных людей и схватывал всё на лету. А в разведке это качество было незаменимым. Однако нрав у него был бешеный, а в пьяном виде он был неуправляемым, как бычок-перволеток.

– Ладно, бери Гучу… – разрешил Берзалов, глядя куда-то вбок, словно не имея к этому делу никакого отношения.

– Так он же сидит…

– Ах, да… – звонко шлёпнул себя по лбу Берзалов. – Вашу-у-у Машу-у-у!.. А сколько ему ещё?

– Сутки… Дурилка я картонная!

Гуча прославился тем, что был страшно невезучим и всегда попадал в неприятности. Последний раз он сходил в самоволку и вернулся, естественно, пьяным вдрабадан. Но это ещё полбеды. Он умудрился напороться на командира батальона и командира роты, которые с лёгкой душой и на законных основаниях отправили его трезветь на гауптвахту. Хорошо, лычки не сняли. Теперь предстояло вытащить его оттуда без шума и пыли. Пришлось звонить Ашкинази вроде бы как уточнить насчет замены позиций на время отсутствия группы. И хотя уже было оговорено, что Славка Куоркис временно замещает Берзалова, что примет командование взводом, Берзалов сделал вид, что ему кое-какие вопросы не ясны. В конце он со страдальческими нотками в голосе испросил разрешения взять с собой Гучу.

Командир роты после секундной паузы спросил:

– Ты-ы-ы… за него отвечаешь?..

– Отвечаю.

– Точно? Не подведёт?

– Как за самого себя.

Разумеется, он ни на кого не мог положиться, как на самого себя, но в армии так принято – перекладывать ответственность на другую голову, а потом, если что, эту самую голову с удовольствием отворачивать.

– Тогда забирай, – разрешил Ашкинази.

– Спасибо, Виктор Захарович, – поблагодарил Берзалов и, не успев бросить трубку на рычаг, крикнул: – Эй, есть кто там?

– Есть! – в дверном проёме, как привидение, возник жуликоватый Иван Зуев по кличке Форец, с цыганской внешностью, разухабистый, ловкий, разве что без серьги в ухе.

Это боец был известен тем, что часов за пять до начала войны во время дежурства на пункте связи поднял тревогу, что абсолютно случайно спасло бригаду. То ли ему приснилось, то ли померещилось, однако он, не предупредив дежурного офицера, врубил сигнал «ядерная атака». За такие совпадения во время войны давали героя России, а на этот раз обошлись гауптвахтой. Пока проверяли, пока делали запросы по постам наблюдения, пока звонили в вышестоящие инстанции, бригада стояла до начала реальной войны по готовности номер один, то есть по местам, в АЗК[5], в напряжении, да ещё и в укрытиях. Можно представить, какие проклятия сыпались на голову рядового Зуева. «Да ты, Зуев форец![6] – воскликнул генерал-лейтенант Турбаевский, когда к нему доставили нарушителя спокойствия. – Посидишь десять суток!» Так кличка Форец и приклеилась к Зуеву.

– Дуй к Гаврилову, пусть забирает своего архаровца Гучу, комроты разрешил.

– Есть! – обрадовался Зуев по кличке Форец и убежал быстрее ветра.

Только Берзалов перевел дыхание, только наложил последний стежок и полюбовался на плоды своей работы, как в землянку влетел сержант Померанцев – высокий, худой, рыжий, с тощей шеей, как у облезлого кота. Порой Берзалов ловил его на том, что он ходит с недельной щетиной, которая росла у него исключительно на этой самой тощей шее, ну и наказывал, естественно, но строго в рамках устава. За что на Берзалова даже не обижались.

– Товарищ старший лейтенант, товарищ старший лейтенант, там наших бьют!

– Как!!! – подскочил Берзалов и прибежал как раз вовремя.

Прапорщик Мартынов лежал на земле под священными стенами храма и подвергался побоям со стороны страшно небритого старшего сержанта Гучи. Вокруг образовалось кольцо из бойцов, которые, к счастью, в драку не лезли, а всего лишь самозабвенно орали:

– Врежь ему!!! Врежь ему!!!

Естественно, врезать надо было прапорщику, которого Гуча усердно кормил пылью.

– Вашу-у-у Машу-у-у!.. Отставить! Гуча, в чем дело?! – крикнул Берзалов таким громовым голосом, что борющиеся в пыли разом расцепились.

– Так он знаете, что сказал?! – вскочил с Мартынова здоровяк Гуча, придерживая его, однако, могучим коленом. – Знаете?!!

– Докладывай! – велел Берзалов, заранее делая прапорщика Мартынова обвиняемой стороной.

– Он!!! – Гуча показал грязным пальцем на Мартынова, как на врага народа. – Сказал, что мы всё равно смертники и что огнемёты «шмель-м» нам без надобности, мол, мы обойдёмся обычными РПГ-7[7]. Мамой клянусь!

Лицо у Гучи было вечно несерьезным, словно он, общаясь с собеседником, одним ухом слушал ещё кого-то. Вот и сейчас он вроде бы, говорил с Берзаловым, но подразумевал словно бы ещё кого-то третьего. Странная у него мимика, подумал Берзалов, не поймёшь, когда он весел, а когда угрюм.

– У-у-у… гад!!! – загудели все, готовые растерзать прижимистого Мартынова даже не на мелкие кусочки, а на атомы.

– Тихо! Вашу-у-у Машу-у-у!.. – рассвирепел Берзалов. – Ты что, прапорщик, белены объелся?!

– Никак нет, – заныл Мартынов, размазывая по лицу кровавые сопли. – Они меня неправильно поняли. «Шмель-м» страшный дефицит. Я им говорю, принесите мне подтверждение от командира роты, я выдам…

Берзалов сразу всё понял: прапорщик Мартынов, как всегда, качал права. Нравилось ему быть барином: хочу дам, хочу не дам, а прикрывался Ашкинази, потому что Ашкинази коллекционировал оружие, а Мартынов имел возможность доставать ему самое экзотическое и редкое. Хочешь американскую штурмовую винтовку SCAR, семь шестьдесят два, на тридцать девять, или даже с усиленным патроном на пятьдесят один миллиметр – пожалуйста; хочешь, опять же американский дробовик ММ-12 с барабанным коробкой на двадцать патронов – пожалуйста; а хочешь многоствольный пулемет «миниган» – вообще без проблем, только закрывай глаза на шалости прапорщика Мартынова. А с командиров отделений, не говоря уже о рядовых, три шкуры спускал за несданное или попорченное в бою оружие, сам же, похоже, приторговывал амуницией и ещё кое-чем, в частности, взрывчаткой, которой глушили рыбу. Только за руку его никто поймать не мог. Поэтому, как говорится, у бойцов и накипело.

– У тебя список есть?! – Берзалов невольно сделал по направлению прапорщика приставной шаг, которым обычно двигаются в боксе, приноравливаясь к противнику.

Прапорщик Мартынов был здоровее даже старшего сержанта Гучи, и поджарый Берзалов со своим вторым средним весом в обычной жизни против такого здоровяка не выстоял бы и минуты, но за плечами у Берзалова было девятнадцать боёв международного уровня и ни одного поражения, а хук правой в челюсть или в висок оказывался роковым для большинства противников, даже такой комплекции, как Мартынов, поэтому прапорщик Гнездилов покорно ответил, шмыгая разбитым носом:

– Есть…

– Выдавай согласно списку, который согласован с командиром роты. Ясно?!

– Так-х-хх… – начал было спорить Мартынов, но здоровяк Гуча так дёрнул его за рукав гимнастерки, что едва не оторвал его, затрещали нитки, и на землю полетели пуговицы.

– Ты что-то хотел возразить?.. – проникновенно спросил Берзалов, как забияка, отстраняя в сторону старшего сержанта Гучу.

На этот раз прапорщик Мартынов сообразил, что теперь быть ему битым многократным чемпионом мира, вовремя заметил, что правая рука Берзалова готова достичь его челюсти по самой короткой траектории, и сдался без боя:

– Всё выдам… – мотнул он головой.

– Ну моли бога, чтобы мы не вернулись, – медленно, как в плохом кино, произнёс Берзалов, чувствуя, что адреналин в его крови зашкаливает все нормы, – потому что я до тебя доберусь в первую очередь.

– А я что?.. – испуганно стал оправдываться Мартынов, – я ничего… я как начальство велит… вы же меня знаете?..

– Я твоё начальство! – процедил сквозь зубы Берзалов. – Будешь у меня сортиры драить! Вашу-у-у Машу-у-у!..

– Пусть драит, сволочь!!! – заорали все разом. – Гад!!! Поганка чёрная!!! Вошь тыловая!!! Упырь-рь-рь!!!

А Гуча, который уже был в курсе последних сплетен, прошептал прапорщику Мартынову на ухо:

– После задания Берзалов получит капитана и станет комроты, а тебе, козлу, каюк, сошлют тебя в ликвидаторы. Мамой клянусь!

Ликвидаторами называли тех, кого приговаривали на работы в зараженной местности, без средств защиты и с превышением норм облучения. В эту категорию попадали самые безнадежные залётчики, никто из них не проживал больше двух месяцев.

В этот момент прибежал запыхавшийся Гаврилов и разрядил обстановку:

– Роман Георгиевич, вертолёты ждут! Начальство торопит!

– Грузите в машину, – скомандовал Берзалов, – и дуйте к вертолётам.

– Есть дуть к вертолётам, – спокойно и с достоинством козырнул прапорщик, не подозревая, что судьба его висит на волоске: – А ну, ребята, дурилки картонные, взяли… дружнее… дружнее…

И вдруг Берзалов спонтанно решил: всё, беру Гаврилова, и больше на эту тему не рассуждаем! А Кокурина – в следующий раз, пусть отдохнёт и… и… ума-разума наберётся, молод ещё.

– Старший сержант Гуча! – позвал Берзалов.

– Я! – От Гучи ничем особенным не пахло, кроме застарелого пота и прогорклой селёдки, а ещё у него, кроме клички Болгарин, была странная кличка Щелкопёр, из-за пристрастия к армейским газетам. Но, естественно, так его называли только за глаза, помятуя о его пудовых кулаках и свирепом характере.

– Пять минуть, чтобы побриться и привести себя в порядок.

– Есть привести себя в порядок! – радостно крикнул Гуча.

– Да… – сказал его в спину Берзалов, – и подушись одеколоном, воняет, как от козла.

– Есть подушиться! – радостно прокричал Гуча.

***

Через полчаса они уже были в воздухе. Трясло так, словно они катились с каменистой горки в корыте. Таинственные воздушные потоки бросали вертолёт, как игрушку. Спас вдруг подал голос: «Будь начеку…», и всё, и замолк, как воды в рот набрал. Что бы это значило? Спас редко давал советы, но уж если давал, то пренебрегать ими не стоило. Только толку от них, как от козла молока. Ну упадём, обречённо думал Берзалов, ну и хрен с ним! Рано или поздно все падают. Он даже закрыл глаза в пренебрежении к происходящему. Дело было в том, что предостережению Спаса никогда нельзя было внять, то есть Берзалов знал, что что-то должно было случиться, но что конкретно, гадать было бесполезно. Поэтому и на этот раз он не стал особенно забивать себе голову всякими вредными мыслями, тем более, что в душе у него почему-то, как и утром, поселился безотчётный страх, с которым он никак не мог справиться. Он его уже и уговаривал, и пытался от него отделаться, когда допрашивал пленных, и отвлечься, когда пришёл Славка Куоркис с пивом, – ничего не получалось. На некоторое время он сосредоточился на сборах, но стоило было перестать действовать и начать думать, как страх, словно скользкая змея, прокрадывался в душу и сворачивался там кольцом. Причину этого страха Берзалов понять не мог. Никогда ничего не боялся: ни противника на ринге, ни врагов на поле боя, а здесь сдал. И это было плохо. Нет ничего хуже неуверенности перед важным делом. А может, оно и к лучшему, думал он, осторожней буду, а то за последние месяцы я обленился, перестал бояться, а это верный признак того, что скоро погибнешь. Нет, надо бояться, но так, чтобы страх не парализовал волю.

– Товарищ старший лейтенант!.. Товарищ старший лейтенант!.. – Ефрем Бур орал прямо в ухо, как оглашенный.

– Чего тебе? – Берзалов наклонился, чтобы лучше слышать.

Бур, который нежно, как на девушке, висел на своём огнемёте, выглядел несчастным.

– А долго лететь?..

– Час.

Ефрем Бур со страдальческим видом сообщил:

– Кажется… кажется меня, укачивает… ой! – он схватился за горло, словно пытался задушить сам себя, и закатил глаза.

– Ты что, пообедал?..

– Ага… – кивнул Бур, зеленея на глазах, как арбуз, и дыша так, словно для него кончался воздух.

Берзалов сделал движение, чтобы избежать близкого соседства, но бежать в тесной кабине, заваленной оружием и амуницией, в которой, кроме его и Ефрема Бура, сидели ещё пять человек, было элементарно некуда.

– Кто?! Кто разрешил кормить новичка?!

Ефрем Бур сообразил, что опростоволосился, что над ним зло пошутили, придумали тихую, но верную каверзу.

– Архипов! – крикнул Берзалов так, что на мгновение вой двигателей стал тише.

Высокий, жилистый сержант с большим лицом, сидящий третьим в противоположном ряду, живо открыл глаза. Должно быть, он по привычке спал. Ан, нет, оказалось, слушает музыку.

– Я не сплю, товарищ старший лейтенант, я всё вижу. – Иван Архипов, вытащил из уха наушник и приподнялся, волком глянув на Бура.

– Разберись, и чтобы впредь этого не наблюдалось!

– Есть разобраться!

Иван Архипов был чуть моложе Берзалова, и его очень уважали. Вместо того чтобы коршуном налететь на несчастного Бура и помочь ему, он локтём ударил сидевшего рядом Илью Кумарина:

– Ты попался, боец!

– А что я?! Я его не трогал! – Кумарин, у которого лицо и так было не шибко интеллигентным, притворился полным идиотом: раздул ноздри и возмущенно открыл было рот, блеснув железной фиксой. Даже сержантский чуб, который он носил не по званию, и тот выражал абсолютный нигилизм.

– Врёшь, сука, – Архипов посмотрел, как удав на кролика, – я думаю, куда вы пропали? А вы нарядились на кухню! Сам, поди, не ел?!

– Что я, дурак, что ли? – самодовольно ухмыльнулся Кумарин, – перед операцией-то. Ха! Я учёный. Меня однажды точно так же наказали, так я…

Должно быть, он решил, что шутка достойна тайного одобрения со стороны товарищей и что если бы не товарищ старший лейтенант, то всё обошлось бы радостным зубоскальством и подзатыльниками для Бура, которому до настоящего десантника ещё расти и расти.

– Будешь у меня станок от АГС[8]таскать! – не дослушал его разглагольствования Архипов. – Сержант Чванов!

– Я! – отозвался боец, который сидел вместе с Сундуковым ближе всех к кабине пилотов, и шлем у него была величиной с казан, потому что сам Чванов был здоровым, как медведь, и даже такой же косолапый.

– Кумарин будет у тебя вторым номером. Отдашь ему свою цацку! – приказал Архипов.

– Есть отдать! – добродушно отозвался Чванов. – На это мы всегда готовы. – Его глубокосидящие глазки засияли радостью.

– Что, обломилась спинушка? – ехидно спросил сержант Рябцев, которого все называли Колюшкой за способность дружить со всеми и одновременно исполнять роль бескомпромиссного спорщика. Спорить он начинал с заявления «Не верю!» Спорил буквально по любому поводу и на всё, что возможно – даже на священные обед или ужин, и как ни странно, выигрывал чаще, чем проигрывал, поэтому на него поглядывали с удивлением и дико уважали за ухарство, полагая, что он не боится никого – даже старшего лейтенанта Берзалова, который при случае мог здорово навалять.

– Товарищ старший сержант, кто ж знал, что он такой жадный, – окая по-волжски, запротестовал Кумарин, – я ему говорю: «Хочешь пожрать перед смертью?» Кумарин на всякий случай простодушно улыбнулся, чтобы его тут же на месте простили и не делали вторым номером у сержанта Чванова: «Ну не дурак ли?», но было поздно – отныне Игорь Сундуков занял его место разведчика. Хорошо хоть, Кумарин не заржал с горя, потому что подобной шутки со старшим сержантом Архиповым никто себе не позволял, иначе можно было нарваться на крупные неприятности. В этом плане Берзалов был спокоен за отделение.

– Дурак ты, Илья! – заключил Архипов. – Он сейчас всё здесь облюёт, и ты же сам будешь свой рюкзак от блевотины отмывать.

Кумарин сделал вид, что об этом не подумал. Кто ж думает о подобных мелочах? Главное, весело провести время, чтобы потом было что вспоминать. Да и зло посмеяться над недотёпой – это святое дело, на этом держится вся армия.

– Не наблюёт! – заверил он Архипова и, совершенно не стесняясь Берзалова, показал Буру кулак.

При слове блевотина Ефрем Бур зажал себе рот обеими руками. Лицо у него сделалось страшно изумлённым. Глаза полезли из орбит, а сквозь пальцы брызнула эта самая блевотина. Берзалов невольно дёрнулся, но всего лишь успел отвоевать пять сантиметров пространства, уперевшись левым бедром в ящики с патронами и консервами.

Архипов возмущенно заорал:

– Скотина, урод!!!

Ефрем Бур сделал единственное, что было в его силах – он принялся заглатывать то, что с такой охотой исторгнул из желудка.

Архипов сунул ему пакет:

– На!!! – и бросил взгляд на Берзалова, проверяя его реакцию.

Берзалову было всё равно, как он управится с ситуацией, лишь бы в следующий раз не повторилось.

Ефрем Бур ткнулся физиономию в пакет и долго мучился над ним, благо, что за шумом и тряской слышно не было ничего. Потом поднял лицо. Изо рта у него текло, в глазах застыло страдание, однако цвет его лица из зелёного стал розовым, глаза, правда, налились кровью, ну и пахло, конечно, соответствующе – кислятиной. А я тебя предупреждал, хотел сказать Берзалов, что здесь не детский сад, но промолчал. Впрочем, если Спас намекал на Ефрема Бура, то он не впечатлил Берзалова. Нет, думал он с тягостным предчувствием, это не повод. Что-то ещё должно произойти. А что, бог его знает.

***

В Ефремове их уже ждали. На краю летного поля, под деревьями темнели два бронетранспортёра БТР-90. Командование расщедрилось. Майор Дружинин из связи был старшим. Он вышел из бронемашины «волк», в котором сидел, самодовольный, как повар в столовке, и поздоровался.

– Чего на ночь-то глядя?.. – кивнул на хмурое небо.

Берзалов неопределенно пожал плечами, выражая тем самым мысль, что, будь его воля, он бы двинулся в путь, как положено, на рассвете, с первыми лучами солнца, а лучше – в сумерках, и не пёрся бы, бестолково выпучив глаза в темноту, но начальство перестраховалось, ничего не попишешь, ему виднее, на то оно и начальство, хотя в глубине души был согласен: береженого бог бережёт, обжёгшись на молоке, дуешь на воду.

– Авось проскочим… – сдержано ответил он, хотя понимал, что майор прав: если там, за невидимой границей, их ждёт кто-то серьёзный, то он ждёт и ночью, и днём, и в полдень, и на рассвете, и в сумерках, и в дождь, и в снег, в общем, в любую погоду и в любое время суток. Так что шансов – кот наплакал, только русский авось, на который надеяться нет смысла.

Майор Дружинин как-то печально посмотрел на него, на его подтянутую фигуру, на лицо, кожа на котором была словно отбита скалкой, и, ничего не добавив, махнул рукой – то ли выражая безысходность ситуации, то ли давая команду водителям. Бронетранспортёры действительно утробно заурчали, выплюнули по облаку чёрного дыма и лихо подкатили к вертолётам, и бойцы стали перегружать в них амуницию и оружие. Управлялись даже ещё быстрее, чем грузились в вертолёты.

Темнело. От этого сосны казались выше и монолитнее. Над далёким лесом взошла луна. Воздух посвежел и приятно бодрил. Спас не подавал никаких знаков. Может, всё обошлось? – с надеждой думал Берзалов и не верил даже сам себе. Неспокойно у него было на душе, что-то должно было случиться.

– Товарищ майор, – позвал водитель, – связь!

Дружинин взял шлемофон и приложил наушник к уху:

– Тебя, – и протянул шлемофон Берзалову.

– Роман Георгиевич, – узнал он голос подполковника Степанова. – Погоди минуточку, сейчас Семён Аркадиевич лично хочет тебя проводить в путь-дорожку.

– Есть погодить, – ответил Берзалов и невольно оглянулся – так и есть, что-то случилось: нехорошее, тёмное, мрачное, что не должно было случиться ни при каких обстоятельствах. Бойцы, которые если не весело, то по крайней мере, непринужденно болтали, вдруг настороженно примолкли.

К Берзалову уже бежал прапорщик Гаврилов. Пару раз он едва не упал на ухабистой дороге.

– Товарищ старший лейтенант! Товарищ… Дурилка я картонная!