Река на север

– Ну ладно, – вздохнула она и, отворачиваясь, встала. – Вымою посуду…

– Я не буду, все… – дурашливо пообещал Губарь и поднял перед собой ладони, – честное слово…

Когда-то по обеим сторонам его старенькой «Волги» красовались два изречения: «Одинокий странник» и «Не рвите мне сердце!» Впрочем, после женитьбы на Королеве его сентиментальность приобрела иную окраску, и если бы и теперь он был склонен к излияниям души, с бортов его машины кричали бы следующие изречения: «Ах, оставьте меня в покое!» или «Не говорите ни о чем…» Многозначительность стала его томлением. Возможно, он даже страдал от этого, но не хотел никому признаваться, даже себе.

– Учти, завтра в шесть у тебя съемки, – жестко уточнила она.

– Разрешения все равно еще нет, – сказал он и засмеялся так, что зубы у него сверкнули фарфором.

– Вот я и говорю, – уронила она, – вечное балдушество… Но снимать надо!

– Я непременно привезу тебе цветы.

– Лучше сам приезжай…

Теперь она уставала от разговоров гораздо быстрее, и Иванов пожалел, что пришел.

– Она не умеет притворяться, – сказал Губарь, когда Королева ушла и затворила дверь на веранду. – Но ты знаешь ее. Как она не может без подковырок, так я не могу без студии, но театр… театр это театр.

Иванов вспомнил: «игра под ручку». Губарь был поклонником школы Станиславского, но последнее время развлекался тем, что спасал своих разведенных подружек от бывших мужей. Возможно, для этого он и нужен был им.

Губарь выцедил стакан вина, и ему сразу же полегчало. Об Иванове он забыл на секунду. Потом угнездился в кресле поудобнее, чтобы оседлать своего любимого конька:

– Тебе никто никогда не объяснял, что ты круглый ноль?

Обычно он пьянел от двух рюмок водки из-за перенесенной в юности желтухи.

– Я только что получил это удовольствие, – сказал Иванов.

– Так вот… – и он молча потыкал пальцем в прикрытую дверь, – ничего не могу доказать… всю жизнь бьюсь…

– Все ты можешь, – возразил Иванов, – только не хочешь.

– Кризис, – тут же согласился Губарь, опорожняя следующий стакан и упиваясь своим горем, – в семье и на работе…

Он умел это делать: красиво и театрально – страдать так, что окружающие невольно становились его собутыльниками, но женщины поддавались чаще, чем он успевал понять их намерения. Пару раз Иванов оказывался свидетелем скандалов – громких – на телевидении или тихих – в семье, и у него пропадала всякая охота расширять круг знакомств из окружения Губаря.

– Давай выпьем, чтобы больше ничего не было, – сказал Губарь. – Она ведь презирает. Думаешь, для чего? Чтобы лучше работал? Нет! Чтобы я ходил по струнке. На самом деле я раб, ученый кот. Умные мысли приходят исключительно в туалете, да и то по ночам, когда она спит. Так и сдохнешь ненароком полным дураком.

Он всегда жалел только себя, но был щедр с друзьями и собутыльниками.

– Считается, что когда женщина выкладывается, то попросить ее о чем-либо по-латыни невозможно?

– Перестань, – сказал Иванов.

Сашка умел говорить парадоксами, но через тридцать лет ты воспринимаешь это как кривлянье, ибо ты хорошо знаешь своего друга.

– Я тебе противен? – спросил Губарь и достал из кармана платок, выпачканный губной помадой. – Самому себе тоже…

– Утром не встанешь, – сказал Иванов.

– Оставь, – сказал Губарь. – Она еще может танцевать. Ее еще можно уговорить. А я могу иметь собственный театр.

– Я тебе завтра в постель принесу пива, – сказал Иванов, – и ты очнешься. Театр в нашей провинции подождет…

Губарь вскочил и забегал – от перил к перилам, бормоча: «Откуда ты знаешь?! Откуда ты знаешь…» Под крышей ворковали голуби. Вдруг он остановился:

– Она стала доверенным лицом Первого национального банка клерикан и даже получает там деньги на предвыборную агитацию.

– Зачем это? – спросил Иванов.

– Она сильно изменилась за последнее время, – сказал Губарь, – очень сильно… Стала безжалостной… Но она знает… – сказал он задумчиво, – знает, чего хочет, а я не знаю… – Он посмотрел на Иванова, словно ища совета.

– Ты мне не нравишься, – признался Иванов.

– Вот то-то и оно… – согласился Губарь. – Если увидел позу голодной собаки – беги… – он уставился вниз.

– Осторожней… – предупредил Иванов. – У вас слишком скользкая плитка на полу…

– Я выдохся! Все! Никаких идей! Одни воспоминания!

– Тебе надо проспаться, – сказал Иванов.

– Иногда висельнику не помогает даже веревка! – воскликнул Губарь в отчаянии.

– Но, но, но… – сказал Иванов – без патетики…

– Не рассуждай так, словно ты один знаешь, что делать! – Он отрешенно взглянул на него, вдруг резко повернулся и скрылся в комнате.

Иванов подождал. Не зная почему, открыл блокнот, который Королева оставила на балконе, и прочитал сформулированное спокойно, как на исповеди: «Шесть главных ошибок в жизни: первая из них – замужество и несостоявшийся развод…» Поспешно закрыл блокнот, – словно подсмотрел чужую тайну, и оторопело уставился на дерево. Стая голубей слетела вниз, сделала круг над двором. Дрался один – рыжий, с култышкой вместо лапки.

Потом Иванов поднялся и вошел в коридор.

В зеркале наискосок увидел: Губарь, напоминая неуклюжего краба, карабкался на диван к коленям Королевы. Один раз потерял равновесие и ткнулся головой в пол. Бритый затылок походил на задник сапога, и Иванов подумал, что Королева и он давно несчастливы. Она спокойно и равнодушно подняла взгляд поверх этого затылка, поверх обстоятельств, поверх своей судьбы, покачала головой: «Уйди!», и он все понял, осторожно повернулся на цыпочках, вышел и тихонечко затворил за собой дверь квартиры. Три этажа вниз он сбежал через ступеньку и только за воротами дома свободно вздохнул: дом и двор вдруг стали для него чужими.

***

– Сашка, – спросил он, – пиво будешь?

Не поднимая головы и не отрываясь от подушки, со странным выражением на лице он протянул руку над взлохмаченной головой, и Иванов вложил в нее бокал.

– Бу-бу-бу… – пробурчал Губарь.

– Что ты сказал? – обернулся Иванов.

Ему пришлось подождать, пока в бокале не останется содержимого. Потом Сашка вместе с облегченным вздохом произнес:

– От гордости одни неприятности… Сегодня я Брюс Уиллис! Я восстанавливаю дух.

– Поздравляю, – насмешливо заметил Иванов.

– Ты находишь это глупым? – тут же спросил Губарь. Он уже влил в себя порцию и требовал следующую.

– Нет, отчего же… Меня самого ежедневно тычут мордой в грязь. Это называется воспитанием.

Он уже пережил тот период в жизни, когда по непонятной причине сменил почти всех своих друзей. Но Губарь остался, и это, пожалуй, было настоящим.

– Ты не можешь нас сравнивать. Это нечестно. – Он явно был настроен продолжать вчерашний разговор.

– Еще бы, – ответил Иванов, – кто тебе по утрам приносит пиво?..

– Бу-бу-бу… – произнес Губарь и допил вторую бутылку.

Это могло повторяться бесконечно долго – печень у него была еще вполне здоровая, а сердце – как у быка, но однажды это должно было прекратиться, ибо друзья детства рано или поздно должны забыться, перейти в разряд людей, на которых не стоит делать ставку или просто сосредоточивать внимание. Они, как бегуны на длинные дистанции, – рано или поздно выдыхаются. Единственно важно, чтобы ты сам не упал прежде времени.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.