Потомок Елизаветы I

На шестые сутки мы вышли к первому большому притоку справа и на берегу нашли следы естественных «человеческих» отправлений, свернувшего на него весной племени. Шли они после паводка, и я понял, что стояло племя здесь минимум сутки. Судя по оставленным «следам», племя по размеру было не меньше нашего.

В ходе обследования берега притока я обнаружил большой самородок золота, по форме похожий на рыбу. Примерно с три ногтя моего большого пальца в длину (около девяти сантиметров) и один в ширину.

Привязав «рыбу» тонким кожаным шнурком за «хвост» и повесив самородок на шею, я продолжил исследование чужой реки, но ничего интересного больше не нашёл.

На сливе двух рек стоял высокий утёс с узкой полоской песка. На ней мы и решили переночевать.

День перевалил полдень, но до заката ещё было далеко. Я разжёг огонь, и «детишки» стали готовить ужин: рыбу и ракушки, запечённые в костре, а я продолжил заниматься доделыванием своих первых медных орудий.

Если самородки отжечь в огне и полить водой, то медь становилась мягкой и самородки легко ковались «холодной ковкой». Таким образом, я сделал подобие шара с отверстием для рукояти. Попробовал сделать нож, но он мне не понравился, и я выковал наконечник для копья. Но, честно говоря, медь, по сравнению с кремнем по колюще-режущим показателям и рядом не стояла.

Но сегодня я делал рыболовные крючки. Раскатав между двух камней кусочек меди, и загнув её в виде крючка, я обстучал его, вытянув жало, надкусил зубильцем, сделав бородку, потом расплющил лапоток и полюбовался на изделие. Оценив его прочность, я удовлетворённо хмыкнул и приступил к плетению лесы.

На одной остановке я нашёл на берегу клочья шерсти и комки довольно длинного толстого волоса, похожего на конский, возможно – буйволовый.

Я зажал три волоса медной самокатанной проволокой и, ведя деревянным плоским бруском с наклеенной на него рыбьей кожей по такому же бруску, стал их скручивать. Три волоса свивались между собой в трёхжильную нить. Добавляя время от времени в нить волос, я сплёл из того, что у меня было четыре метра лески-плетёнки.

С чувством полного удовлетворения от результатов своего труда я поглощал ракушки рьяно и едва не поломал о жемчужину зуб. Я научил Игру добавлять в раковины жир, ещё имевшийся у нас в запасах, и моллюски получались – объеденье. К отсутствию соли я уже совершенно привык.

Мы не первый раз готовили речные мидии, и у нас скопилось достаточное количество жемчужин. В деревне весь жемчуг забирал вождь. Я удивлялся, зачем он ему, ведь украшения из жемчуга ни он, ни соплеменники, не носили. Отделившись от племени, мы стали собирать жемчуг, хотя я не знал, что с ним делать. Но раз собирал вождь, значит, эти драгоценности кому-то нужны. Жемчужных раковин в реке было много. Каждый пятый крупный моллюск хранил в себе перламутровый шарик. Не выбрасывать же его?

Сверлить его я пока не пробовал, хотя, в принципе, был на это способен. Но для чего?

Переночевали без происшествий. Так же без происшествий ещё через шесть дней добрались до дельты, и тут начались приключения. На развилке мы свернули в русло, закончившееся дровяным завалом.

Плоты были слишком тяжелы для переноски, и нам пришлось выводить их из тупикового рукава вручную. Благо, что течения практически не было. И так случалось восемь раз, пока мы не вышли к морю.

Вернее, мне показалось, что это море, но это оказалась большая-большая лагуна, отделявшая дельту от моря грядой островов.

Прежде чем выйти из реки, мы прижались к берегу и затаились. Берега тут были топкие, кишащие земноводными, змеями и крокодилами.

Опасаясь малярии, мы уже давно пьём только кипячёную воду, а опасаясь крокодилов, уже три дня не опускаем ноги в воду.

– «Вот почему здесь не остаются жить мои родичи», – подумал я. – «Зимой эта земноводная «дрянь» засыпает, а летом выше по реке значительно комфортнее и безопаснее».

Понаблюдав за лагуной часа два, мы стали искать место для ночлега. При наличии крокодилов и гигантских змей проблема ночлега стояла очень остро. Уже три ночи нам не удавалось спокойно поспать даже с большим костром на берегу. Зверьё огня почти не боялось и нам всю ночь приходилось от него «отмахиваться», а спать днём урывками и по очереди.

Мне казалось, что на каком-нибудь маленьком островке, отделяющем лагуну от моря, крокодилов должно быть поменьше.

Конца лагуны справа видно не было. Левый берег реки переходил в полуостров около километра длинной. Потом шёл пролив метров триста и маленький островок. На нём мы и высадились.

Оказалось, что я поторопился. За островом оказалось не море, а ещё одна лагуна, а за ней гряда островов. И остров отнюдь не был полностью безопасным. Крокодилы безмятежно грелись на солнышке, раскрыв зубастые пасти.

Мы не стали искушать судьбу и проплыв пролив, к вечеру достигли края земли. Здесь бушевал океан.

Как оказалось, племя Урфа никогда на берегу моря и не было, а обитало на берегах лагуны, собирая в илистом дне моллюсков и сладкие корни растения, похожего на рогоз. Ещё здесь обитала больше бегающая, чем летающая птица, размером с курицу. Вот на этом рационе племена и жили.

В общей сложности, как я прикинул, численность собиравшихся здесь аборигенов должна была составлять около пятисот человек. Это для «общежития» много.

Судя по моему племени, не имевшему нормального языка, они не могли друг с другом коммуницироваться, а посему, тут не должно быть слишком мирно.

Управление первого уровня, основанное на родственных связях, то есть на авторитете лидера, допускает коллектив до пятидесяти человек.

Свыше этой численности, необходимо обладать навыками первичной коммуникации: привлекать на свою сторону сторонников из крепких самцов и авторитетных самок. Что я и наблюдал в нашем племени.

Численность коллектива в пятьсот особей можно было удержать в каких-то рамках только с помощью какой-то идеи, или общего закона. Но, судя по моим соплеменникам, до понятия «закон» им было ещё очень далеко.

Я сидел на острове напротив бушующего океана и думал. Игра и Скор сидели рядом, глядя ошалелыми глазами на бьющиеся о круто уходящий в воду песок волны.

Я не мог понять, как коррелируются настоящее время с развитием моего племени. Отсутствие простейших каменных орудий предполагало время около миллиона лет до нашей эры. А звёзды «медведицы» показывали максимум – сто тысяч. И то… Я сильно сомневался и в этом.

Да, мои сородичи были неприхотливы и всеядны. Слегка выпирающий живот намекал на наличие у меня длинного кишечника, готового переваривать сырую пищу и растительную клетчатку. Я видел, как собирательницы выедали почти все цветы и многие, очень многие травы. Может быть поэтому?

Но тогда, если предположить, что я член ограниченного сообщества каким-то образом сохранившихся ископаемых человекообразных, можно предположить и наличие более продвинутых «хомо сапиенс».

В памяти Урфа мелькали отрывочные сюжеты об одетых людях с копьями, но отделить его сны от реальности я не мог. Он уже и сам ходил в одежде, мог и надумать. Хотя в его видениях люди были в тёплых одеждах с капюшонами и маленького роста. Гораздо меньше Урфа.

Налюбовавшись на разбушевавшуюся водную стихию, я поднялся и повёл свою ватагу по берегу.

– В шторм часто выбрасывает моллюски и рыбу на берег, – сказал я. – Ищите.

– Шторм! – Сказала Игра.

– Шторм! – Повторил Срок, перекатывая слово по языку и зубам.

Мы насобирали достаточное количество еды и хорошо перекусили. Сырая рыба утолила не только голод, но и жажду. Запасы воды у нас были в кожаных бурдюках, но мне, как и моим соратникам, хватало влаги, находящейся в мясе.

Пройдя по берегу острова километров пять, до его края мы не дошли. Морская береговая линия была почти прямой, а со стороны лагуны изобиловала бухточками и затонами.

Шириной этот «остров», в чём я уже начинал сомневаться, был около пятисот-шестисот метров, и лишь кое-где шире. Мы шли не по берегу, а по его средней верхней части, скорее всего, надутой ветром песчаной дюне, заросшей травой, и видели его обе стороны.

Со стороны лагуны имелись широколиственные деревья с некоторым количеством высоких пальм. Ничего интересного на нём мы не нашли. Песок, немного травы и небольшие рощицы.

В голове появилась мысль о том, что это может быть искусственное сооружение. Появилось слово «мол», а потом и «лонг бич».

Всё сходилось. Я видел на картах Северной Америки на восточном побережье такие длинные береговые образования, возникшие от столкновения Гольфстрима и течения рек. По-моему, я находился в Америке. С очень большой долей вероятности.

Переночевав под открытым небом на тёплом песочке, мы двинулись дальше вдоль «острова» в сторону юга и за этот день прошли ещё десять километров, но края не достигли.

«Остров» то расширялся до нескольких километров, то сужался до своих пятисот метров. Хоть дармовая еда от моря и закончилась вместе со штормом, но в лагуне еды было полно, особенно птицы и рыбы. Так мы шли по песчаным дюнам семь дней и наконец-то вышли к проливу, соединяющему лагуну с морем. А в проливе я увидел парусник.

Вернее, паруса эта груда дерева, скорее всего, когда-то имела, так как её высокие борта, торчавшие из песка, не предназначались для «вёсельной тяги».

Судно, сидевшее на песчаной отмели ближе к противоположному краю пролива, лежало на правом борту носом в направлении на выход из лагуны.

– Не справилось с отливом, – сказал я. – Или с приливом.

Судить о типе судна я не мог, потому что оно лежало ко мне килем, но это было и не важно. Главное – корабль имел не маленький размер. Мне очень захотелось попасть на него.

Пролив «на глаз» достигал метров четыреста, не больше, и я легко мог бы его переплыть, но мои «детёныши»? И вдруг акулы? Плоты остались далеко.

– Надо строить лодку, – сказал я сам себе, – а это долго. Так и мои сородичи на зимовку припрутся. Со всеми вытекающими…

Можно было бы соорудить плот, но вода в проливе постоянно текла, то в одну, то в другую сторону. Плохо управляемый плот могло вынести в открытое море: «и тогда нам «крындец», – подумал я.

Попытаться попасть между течениями? Проблематично. Заходить в пролив со стороны моря опасно, – сильная волна, может перевернуть.

А нужен ли мне этот корабль? Он наверняка пустой. Команда сняла с него всё ценное на берег. А если не на берег? Вдруг они пересели на другой корабль? Тогда они не могли, а наверняка оставили… Да много чего они тогда оставили, например: чугунный балласт, металлическую посуду, канаты, паруса, бочки с водой. Я вздохнул, поперхнулся набежавшей слюной и закашлялся.

Но.… Зачем мне это? Я и так неплохо приспособлен к жизни. И тут я понял, почему мои сородичи технологически не развиты. Зачем? Никто ни с кем не воюет. Более технологически продвинутые здешние народы, вроде индейцев, значительно слабее нас и на нашу реку не заходят. Европейцы, вероятно до нас ещё не добрались.

– «Вот кого надо опасаться!», – подумал я. – «Европейцев. Но как с ними бороться? Поднимать здешнюю технологию? Херня всё это! Выше головы не прыгнешь. Истребят нас пушками и вся недолга».

Глава 4.

Вернувшись к оставленным плотам бегом, мы глубоко прикопали нажитое на сплаве добро: шкуры, золотые самородки, медь, и двинулись в обратный путь посуху. Урф вспомнил, где находится выход тропы, по которой приходили сюда родичи, и мы затопали вдоль реки по зелёному многолесью.

Я понял, что для подвигов я не созрел. Бороться с, хоть и средневековой, но цивилизацией, я был не готов. Да и кто мог бы быть готов? Судя по тому, что дикий народ ещё был жив и спокойно перемещался по сложившимся веками маршрутам, цивилизаторы либо пока не имели интереса к этим территориям, либо существовали с дикарями в некотором симбиозе. Недаром вождь собирал жемчуг, ох недаром. То ли племена откупались, то ли торговали.

Главное, я понимал, что выйди я к «цивилизованным людям», максимум, что меня ожидало, – это клетка в зоопарке и возгласы: «О! Оно ещё и разговаривает!». Поэтому я решил держаться как можно дальше от берега моря.

Однако, возвращаться в племя, – однозначно вступать в конфликт с вождём и его свитой. С приближёнными к «телу» наверняка придётся драться. Это – сто процентов. Они и так постоянно задирали меня, а если вождь махнёт дубиной в мою сторону….. Полетят от меня клочки по закоулочкам.

Тропа шла по левому берегу реки, часто «срезая» многочисленные излучины. Я понимал, что, скорее всего, к зиме мы вряд ли успеем добраться до моей норы, со знакомыми мне местами охоты, и я слегка нервничал.

Нервничал я и от того, что мы стали предметом охоты, какого-то котообразного зверя. Он отличался от той чёрной кошки, которой мне посчастливилось убить в верховьях, и буро-красной раскраской и размерами.

Кот видом напоминал крупную росомаху или муравьеда и шёл за нами третьи сутки. Почему я подумал, что это кот? Да потому, что он шёл за нами, в основном, по деревьям.

Тут надо сказать, что деревья в этом мире были большие. Вероятно, здесь давно не случались пожары, хотя грозы с молниями здесь гремели. Может потому, что дикари обходились без огня?

А мои «детёныши» уже стали привыкать к приготовлению еды на огне. Особенно им нравился компот из фруктов и ягод. Да и травяной взвар тоже уходил на ура. Я не мог обходиться без чая. Мне с ним лучше думалось. Самое забавное, что и Урф нет-нет, да и тянулся к чайнику с заваркой, когда я погружался в раздумья, или сон.

Ночевать мы предпочитали на берегу реки и поэтому рассчитывали дневные переходы таким образом, чтобы не остаться ненароком в лесу. Мы с утра делали рывок, фактически пробегая большую часть пути, и ночевали у очередной излучины. Долина раскинулась широко, и река петляла изрядно.

Через некоторое время я понял, что за многие годы племя натоптало оптимальный суточные переходы, и мы перестали бегать. Спокойный шаг за сутки приводил нас к берегу реки, где мы находили, и укрытие, и пищу.

Кот меня сначала просто раздражал и когда я понял, что он не один, и их даже не два, мы решили начать на них охоту. То, что их несколько, мне сообщила Игра.

– Кот! – Как-то сказала она, и ткнула пальцами обеих рук в разные стороны. И я тоже увидел.

Как оказалось, мы видели самых маленьких, скорее всего детёнышей, а их мамашу я увидел чуть позже, когда стал внимательнее всматриваться в заросли леса.

Полностью я её так и не увидел, но судя по тем частям тела, что я смог разглядеть, зверушка была большой, чуть меньше убитого мной кота.

Несколько раз мы пытались напасть на неё с копьями, но она просто ускользала, сливаясь своим камуфляжем среди кустов и деревьев. Её «серо-буро-малиновое» полосатое тело легко растворялось в многоцветии леса.

Во время примерно пятой попытки, я обратил внимание, что кошка среагировала на наши рывки в её сторону не так быстро, но всё же в чаще исчезла.

Выйдя на берег, мы увидели почти посередине реки небольшой остров, на котором и переночевали, наловив рыбы и зажарив убитого по дороге кабанчика.

Когда на утро мы переправились обратно и двинулись дальше, я увидел, оглянувшись, что котята переплыли на остров, а кошка осталась лежать на берегу.

– Вперёд! – Скомандовал я Игре и Сроку и мы метнулись обратно, вскинув руки с копьями.

Естественно, я вырвался вперёд и уже был готов воткнуть копьё в тело кошки, как увидел её взгляд. Она смотрела на меня спокойно и обречённо. Уже почти опустившаяся в броске рука вдруг встала колом, когда я увидел на берегу кровавые пятна.

– Стоять! – Крикнул я, и сам остановился как вкопанный.

Детишки, прервав охотничий ор, ударились в мои расставленные руки, и затихли. Мы остановились перед кошкой в трёх-четырёх метрах. Она какое-то время посмотрела на нас и отвернулась в сторону острова, положив голову на передние лапы.

Я понял, что она кормила своих котят нашими объедками, поэтому и шла за нами. Мы были слишком расточительны в своих кулинарных изысках: рыба, мясо птица. Я тренировал детишек в стрельбе из арбалета, лука и пращи, и мы били всё, что нам попадалось. Некоторых птиц мы даже не подбирали, если они падали куда-нибудь в заросли.

А кошка и сама кормилась, так как охотиться не могла, и своих недорослей, уже отказавшихся от материнского молока, кормила.

Срок снова замахнулся копьём, но я рыкнул на него так, что даже кошка дрогнула. По её телу пробежала судорога, и она глубоко вздохнула и выдохнула.

Я быстро достал из мешка кожаные ремни, сделал из них двойные петли и раздал Игре и Сроку, каждому по ремню. Игре я показал на передние лапы кошки, Сроку – на задние.

– Вяжем! – Шепнул я, и кинулся к голове.

Морда у кошки была слегка вытянутая, как у пумы, и мне удалось легко накинуть петлю и стянул ею пасть. Лежавшее без сознания животное не сопротивлялось. Обвязав ремнём челюсти, я закрепил его концы на затылке, помог Игре, так как передние лапы были спрятаны под телом кошки.

Мы перевернули кошку на бок и быстро связали. И тут мы увидели, что грудь хищника была распорота.

Быстро поняв свою ошибку, я схватил зверя под плечо и потянул к деревьям. Игра и Срок подхватили её под другое плечо. Мы развязали передние лапы и растянули их между деревьев, задние прикрепили к третьему дереву, а голову к четвёртому.

Вытащив большую кривую иглу из кожаного мешочка с заправленной в неё волосяной нитью, я быстро зашил рану парусным швом, предварительно промыв её своей мочой. Игра и Срок удивлённо наблюдали за моими действиями и удовлетворённо зарычали, увидев, как я промываю рану.

Иглы из рыбьих рёбер получались великолепные. Разных размеров и толщины, они были прочны, почти как сталь. Иглы были мной заранее прокипены и хранились в чистой сумке, поэтому я надеялся на относительную стерильность операции.

Стянутая плотно, рана практически перестала кровоточить. Хотя, может быть, у зверушки кончилась кровь, подумал я. Промокнув шов сухим мхом, обильно свисающим с веток деревьев, я смазал его густым рыбьим клеем.

Мы развязали мамашу и перевернули её на бок. Котята уже перекусили чем «Бог послал» и крутились рядом, поскуливая и порыкивая.

Я понял, что торопиться нам не надо, и мы устроились неподалёку на днёвку: выкопали две ямки для костров с поддувом, установили на огонь котелки для чая и для варева. Игра и Срок ушли на рыбалку, я остался на берегу.

Кошка пришла в себя, когда я уже потерял надежду. Вернувшиеся с добычей мои детишки забавлялись в реке, а я хлебал травяной отвар, когда кошка сначала шевельнула хвостом, а потом попыталась приподнять голову.

Не справившись с усилиями, она обречённо положила голову на бок и закрыла глаза.

– Ты лежи, – сказал я, – отдыхай. Мы присмотрим за твоими ребятами.

Шипящие и звонкие звуки мне удавались с трудом, а вот рычащие и хрипящие из горла извлекались легко. Когда я произносил привычные для меня слова, они звучали чёрте как, но я старался. Я даже позволял себе петь что-нибудь протяжное, типа, «Ой мороз-мороз», или «Ой ты степь широкая».

Я зарычал «Мороз». На мой рык откликнулись детишки. Они уже знали эту песню. Потом стали подрыкивать котята. Вряд ли – подпевать. Скорее всего, они беспокоились за мамашу.

Мамаша тоже начала поскуливать. Она делала глубокий вдох, а потом долгий сиплый выдох.

Когда закончилась песня, я перешёл на воспроизведение протяжных звуков, подобных буддийским мантрам, встал и начал ходить, сначала вокруг костра, потом туда-сюда, вдоль берега, то приближаясь, то отдаляясь от кошки.

Она сначала делала попытки приподняться, когда я подходил ближе, но даже не смогла подтянуть под себя лапы и перевернуться на живот. После третьей попытки подняться, она снова потеряла сознание.

Я продолжал «камлание», помахивая горшком с углями, хранимыми нами «на всякий случай», как кадилом. Я положил в него сырую, приятно пахнущую траву, типа полыни, и зачем-то окуривал раненое животное.

Детишки перестали подпевать, это стало невозможным, так как мои гортанные звуки мало походили на песню, кончили резвиться и внимательно наблюдали за мной. Они и так слушались меня беспрекословно и повторяли за мной все мои движения, а тут….. Я зачем-то вместо того, чтобы убить, сшил раненое животное, а теперь окуривал его дымом, что-то мыча.

В племени шамана не было, и я не знал, были ли вообще в этом мире врачеватели. Полученные раны дикари ничем, кроме слюны, не обрабатывали. Они, или сами вылизывали себе рану, или это делал им младший по рангу собрат.

Мои аккуратные шрамы от когтей дикого кота вызвали в племени удивление. Они, зашитые тонкими полосками рыбьей кожи, там, где я смог дотянуться, и проклеенные поверх швов рыбьим клеем, были гладкими. Но предлагать вождю свои услуги врачевателя я не рискнул.

Сейчас я «потренировался на кошке», как советовал незабвенный телегерой из фильма «Операция «Ы»», и вроде бы получилось неплохо.

Закончив мною выдуманный «ритуал», я присел возле костра и мы с детишками перекусили. Печёной на глиняной решётке рыбой и корнеплодом, типа картофеля, но не картофелем.

Я, ещё будучи «отшельником», вылепил и обжёг почти метровую решётку, «армированную» тонкими и лёгкими косточками из крыльев птицы Рух. На ней было очень удобно печь мясо и овощи.

Выкопав небольшие ямки, я установил в них две большие глиняные миски возле морды кошки. Я сказал детишкам в одну из них налить воду, в другую, – положил очищенное от косточек и отваренное «рыбье мясо».

Мы расположились у костра метрах в десяти от кошки и вскоре к ней подползли и котята.

Меж тем смеркалось, а убежища у нас на этом берегу ещё не было. Но мне почему-то казалось, что пока кошка жива, с нами ничего не случится. Однако детишки мои начали паниковать, и их паника усиливалась тем сильнее, чем ниже опускалось солнце.

– Идите туда, – показал я на остров. – Я приду.

Игра и Срок шустро переправились на остров, а я остался с кошкой. Я обошёл её тело, подошёл к ней со стороны спины и присел рядом с ней на корточки, готовый моментально подпрыгнуть. А прыгал я высоко.

Котята тоже оббежали мать вокруг, и, тихо порыкивая, пристроились со стороны живота. Один из котят подошёл к мискам, обнюхал их, но отошёл и пристроился к собратьям.

Кошка была без сознания, и я стал поглаживать её по спине и почёсывать за правым ухом. Проведя ладонью по шее, я почувствовал, как слабо билась на шее, наполняемая кровью артерия.

Разделывая убитых животных, я обратил внимание, что они не отличаются от виденных мной раньше. Системы жизнеобеспечения у здешних организмов были идентичны мне известным, и опорно-двигательный аппарат, кстати, тоже.

От моего очередного прикосновения по телу кошки пробежала дрожь, и я понял, что она очнулась.

Теперь каждое моё прикосновение сопровождалось рефлекторным подёргиванием её мышц, но я, убедившись, что сил напасть на меня у кошки нет, осмелел, и усилил нажатие своей ладони. Я расчёсывал её спутавшуюся полную травяного мусора шерсть своими пальцами и мычал какие-то песни, пока не услышал её мерное дыхание. А вскоре уснул и сам, привалившись на её большое горячее тело.

Урф проснулся на мгновение раньше меня и отпрыгнул в сторону. Уже рассвело. Я увидел, что кошка с большим трудом перевернулась на живот, приподнялась на дрожащих лапах и пыталась дотянуться мордой до чашки с водой.

Чашка была почти пуста. Да и рыбы во второй чашке не осталось ни кусочка. Я обошёл четырёхметровую зверушку и сходил к реке с горшком для воды. Осторожно подойдя к поилке, я наполнил её, но кошка стояла, раскачиваясь, и не могла сделать нужный шаг. Тогда этот шаг сделал я.

Я почему-то был совершенно уверен, что зверь понимает, что я хочу сделать, и вытянула свою морду к моей ёмкости с водой.

Вода из горшка полилась на морду зверя, и кошка, загнув язык этаким литровым корытцем, стала забрасывать её в пасть.

Я много раз видел, как пьют кошки, эта пила не как кошка, а как собака. Кошки пьют, цепляя воду чешуйками на языке и поэтому изгибают язык к нижней челюсти. Собаки складывают язык «ложкой». Может быть, и это была не кошка, а большое подобие лисицы? От них и произошли некоторые виды собак.

Я пригляделся к зверю. Её морда, действительно, была узковата для кошачьей. Я на это обратил внимание еще, когда обвязывал её ремнём.

– Ах ты моя собачка, – проговорил я, когда она допила остаток воды, и пошёл пополнить кувшин.

Возвратившись, я захватил остаток свежей рыбы и бросил её к кошке, но она не обратила на еду внимание, потянувшись к воде.

Вылакав всю воду, практически не пролив ни капли, «кошка» снова завалилась на бок и потеряла сознание. Но я уже, почему-то, за неё был спокоен.

Вернувшись к кострищу, я увидел своих детишек, стоящих на берегу острова и рассматривающих картину «напоить зверя».

Срок первым перешёл протоку и подойдя стал тыкать меня кулаком в грудь, что означало в племени высшую степень одобрения. Я отмахнулся от него и, сунув ему копьё, развернул его к реке и легонько пнул его под зад коленом.