Князь Рязанский

– Не было такого у меня ранее. Сегодня первой привиделось. И ещё привиделась Москва с Кремлём красным кирпичным и храмы белокаменные с золотыми маковками. Лепо-о-о!

В другую дверь зашёл Великий Князь Василий. Его под руки вели двое постельничих. Следом за князем в палату внесли деревянное кресло с подушками, и он сел в него.

– Батюшка, слыш, что Михась Телятевский сказывает. Татары на нас через три лета нападут.

– Так они постоянно нападают, – усмехнулся Василий. – Пока не должны. Мы им еще залог, мной обещанный, не отдали.

– Так мож от этого и нападут? – Вставил я.

– Хе-хе, – захихикал Василий, – Ну, Михась… Ты где? Подходь ко мне.

– Тут я, – подойдя к нему и падая в ноги сказал я.

– Ты пошто, князю сказки сказываешь? Али умысел какой таишь?

– Сон рассказал, князь батюшка, что возьмёшь его в соправители, и дашь на княжение Переславль, что Залесский. Ещё кремль видел красным кирпичом выложенный с башнями высокими, и соборами белокаменными с золотыми куполами, – повторил я «сон».

– Ишь ты… мал вроде хитрости плести, и нет у тебя тут никого, кто бы надоумил, кроме воеводы, но и тот не знает, что указ я уже подписал о соуправлении. Писец? Так вроде он со мной всегда рядом…

Он нащупал одного из постельничих.

– Ты тут, Артишка?

– Тут я, батюшка.

– Вишь, што глаголит малец… Сколько жить буду не видел? – Обратился он ко мне.

– Видел, батюшка. Долго.

– Спасибо и на том. В провидцы тебя записать? При дворе моём?

– Упаси Бог, Великий Князь. Какой с меня провидец? Раз что-то мнилось, а будет ли далее? Если что привидится, я сыну вашему Князю Ивану Васильевичу скажу. Я хочу воем стать знатным и служить Руси нашей. Татарву и литвин с немцами побить всех.

– Поди сюда, воин, – он вытянул в мою сторону руки и, когда я встал, провёл ими по моей голове, лицу, плечам, рукам. – Ладный ты. Будет из тебя добрый воевода. Служи пока князю своему Тверскому Борису. Мы с ним вместе. Пока. А там видно будет.

– Батюшка, он завтра дружкой моим будет, ты помнишь? Ты обещал мне.

Василий поморщился.

– Так сватал Марию я тебе…

– Не гоже тебе дружкой быть

– Молод он. Да и обряда не знает, поди?

– Знаю, Царь батюшка, – вырвалось у меня.

– Как ты сказал? Царь? Кто сказал? Опять, скажешь, во сне видел.

– Так и есть… Вырвалось с языка. Не по моей воле, государ.

– Ты где это… слышал? Молод ещё. Наукам обучен? – Возбуждённо спрашивал Василий.

– Самую малость. Счету, да письму. Но читал много книг греческих. Там цезари, кесари упоминаются. Вот и вырвалось – цар.

– Ты, говори, но не заговаривайся, – грозно сказал Великий Князь, – Кесарю – кесарево, а князю… – Потом прервал себя и милостиво добавил, – Пусть будет дружкой, коль такой грамотный. Ванятка, поди ко мне.

Иван подошёл к Василию. Я отошёл в сторону.

– Взрослый ты становишься. Тяжёлая ноша на тебя ляжет. Тяжело земли собирать в единую силу. Много недовольных будет, жадных и завистливых. Мой век короток. Хоть и нагадал мне твой ведун, – он усмехнулся, – но… Пока вместе править будем. Помогу тебе. Учись воевать. Без войны нет мира. Тебе бы таких, как этот Михась с десяток, но… – опять замолчал он. Потом повернулся в сторону меня, сказал:

– Вот победишь хана Саид-Ахмада, – дам тебе московское боярство и вотчину хорошую. – Князь засмеялся, но вдруг, прервал смех и спросил:

– Через три года, говоришь? Сколько тебе лет будет?

– Осмнадцать.

– У-у-у… Самый сок. Я сказал, ты услышал. А пока рядом с Иваном будь. Я договорюсь с князем Борисом. Да, – вспомнил он, – говорят ты к Марии неровно дышишь? Так ли это?

Я вдруг вспыхнул так, что думал опалю его огнём. Мне то чего? С каких…?

– По детству было, Великий Князь. Сейчас другая по нраву, хочу сватов засылать. Но к Марии отношусь очень хорошо. Она славная была по малолетству. – Я улыбнулся.

– Это хорошо. Будешь их обоих охранять. Как, Ванятка, сгодится тебе такой дружка?

– Сгодиться, батюшка, – Иван запрыгал.

– Ну-ну, – сказал князь, будто всё видя, – не гоже тебе… козловать.

Иван оглянулся на меня, смутившись, но потом подмигнул и заговорщицки потёр ладони.

– Ты отдай его своим дядькам, пусть научат обряду венчания. В церкви, там попы сами разберутся, а наше народное, надо соблюсти по кону.

– Шас позову и пусть учат. Мне тоже интересно и знать надо. – И Иван умчался в дверь, ведущую в великокняжеские покои.

– Вот и ладно, – сказал Князь Василий. Потом, помолчав немного, добавил, – Ты, Михаил сын Фёдора унаследуешь маленький городок в Твери. Отец твой, слышал я, совсем плох. Сколько там дворов? Двадцать? И всё хозяйство. Держись Ивана. Помогай ему, и тебе прибудет. Про боярство московское – не шутил. Но прежде… – Он подозвал меня ближе и сделал движение слугам, чтобы отошли дальше, потом продолжил, – прежде доделать дело надо. Пока Шемяка жив, не будет покоя на Руси. И Новгород его считает Великим Князем Московским. Разве это дело?

Он опять положил свои ладони мне на плечи и, притянув к себе, зашептал в левое ухо:

– Извести его надо. Если сделаешь, получишь Рузу и Димитров.

– Сам думал, что дальше делать с Шемякой. Новгород брать пока не с руки…

– Пока? – Слегка отшатнулся Василий.

– Пока, – повторил с нажимом я, и продолжил, – посему, полагаю, это единственный ход, успокоить Русь. Только подобраться к нему… Есть мыслишка одна… Не знаю, одобришь ли?

– Скажи, услышу, – прошептал князь.

– Я поеду в Новгород, найду Шемяку и скажу, что ты просил его убить.

Василий отшатнулся, но я, взяв его кисть, и слегка сжав её, успокоил его.

– Скажу, что ты приказал его убить, – поправил себя я, – но я, влюблённый в Марию, готов убить и тебя, князь, и сына твоего князя Ивана, если Шемяка даст мне боярство и вотчины. Если я завтра проведу обряд венчания, они поймут, что я очень близок к вам, и могут поверить.

Переведя дух, я продолжил:

– Разговор с Шемякой будет очень близким, как с тобой сейчас, – сказал я, и притянул князя за локти чуть-чуть к себе. По его телу пробежала дрожь, он попытался вырваться, но я успокоил его.

– Я твой, Князь, от кончиков пальцев до кончиков волос. Верь мне.

– Я верю тебе. Продолжай.

– Во время разговора, я смогу убить его. Как? Это моё дело. Только ты, Великий Князь не верь никаким наветам про меня. Ты же понимаешь, я могу позволить себе всякие вольности в разговоре, по отношению и к тебе, и к твоей семье.

– Я понимаю, тебя. Жаль, что я не могу видеть тебя, Михаил. Ты сильно удивил меня. Давно меня так никто не удивлял…

В дверь вбежал Иван.

– Дядьки… Идут, – через паузу сказал он, увидев в нашем разговоре напряженность. – Что это вы… такие?

– Учу твоего дружку, как татар воевать.

– На нём лица нет, – сказал Иван.

* * *

Я был на ногах до вторых петухов. Мне отвели светёлку рядом с покоями Ивана и заутреннюю молитву мы провели вместе тут же в часовне. С нами молился Великий Князь и вся его дворня.

Обряд я провел без сучка и задоринки. Вскоре после заутрени, после умывания и одевания, с третьими петухами, я отправился пешком к хоромам княгини Марии. Там меня встретила её подружка и мы обменялись с ней дарами. Предупредив о скором приезде жениха, мы встали с ней на крыльцо, стали ждать.

Выше на крыльце стояла дворня княгини, мамки и няньки. Все они дружно голосили, про лебёдушку и ясна сокола на разные мотивы, но с одним смыслом. Девки подтрунивали надо мной и пытались вывести.

Когда из-за угла княжих хором вышел поезд жениха, тоже с песнями, украшенный лентами на длинных шестах и бросаемыми на жениха, периодически, цветами, мамки заголосили громче. Я был удивлён, но плакали они на полном серьёзе. Слёзы лились ручьями. Встретив жениха и приняв от него дары невесте, я с глубоким поклоном передал их, но так как дары умещались в двух сундуках, от мамок выскочили четыре дебелых тётки и, отобрав у молодцев сундуки, бодро затащили их в хоромы.

Дальше пошли торги с подружкой и с мамками за «честь девичью». Мы сначала предлагали один ларец, потом два, но бабы успокоились на пяти ларцах, куче платьев и лент. После этого жених был допущен в покои невесты.

Мария стояла укрытая белым парчовым покрывалом, и смотрела на нас через узкие вертикальные прорези для глаз. Вокруг неё ходил и пел девичий хоровод, в который постепенно входили «друзья» жениха. Это были боярские дети Московского и Тверского княжеств. Петька был тут же. Он ходил, важно вышагивая аистом, высоко поднимая колени, сильно выпятив грудь.

Потом в круг хоровода прошёл с венцом Иван. Мария поклонилась ему в пояс, и он надел венок Марии на голову. Иван поклонился, и Мария надела венок на голову Ивану. Мамки голосить перестали. Жених и невеста поклонились гостям и пригласили всех на пир. Все сразу и громко загомонили. Двери палаты распахнулись и все прошли за женихом и невестой в большой столовый зал.

Примерно через час пития и здравниц, я поднялся и пригласил всех пройти в храм для божественного венчания. Все присутствующие вышли вслед за женихом и невестой из хором княгини и пошли в собор Спаса на Бору, который стоял буквально напротив выхода из палат княгини метрах в стах.

После причащения и литургии, молодоженов обвенчали. Под звон колоколов мы вышли из собора и через людской коридор прошли в хоромы Князя Ивана, где начался настоящий пир. Мария сидела всё ещё укрытая покрывалом. И она, и он не прикасались к трапезе, а вокруг них глумились гости предлагая откушать или отпить.

Я незаметно пинал мужиков по ногам и щипал девок за разные места. Хотя, в таких, как у них нарядах… добраться до больного места было проблематично. Но я добирался. Меня обзывали охальником и весело смеялись. Некоторые подходили вторично, блестя на меня масличными глазами.

– Как бы не заставили жениться, – подумал я весело.

Под вечер молодых отвели в разные опочивальни. По малолетству. До пятнадцати лет совокупление запрещалось. Первым в опочивальни входил я, и несколько раз ударял по постели кнутом, отгоняя нечистую силу. Молодых оставили одних, а я за дверью остался охранять их покой. Вместе с няньками и дядьками. В этой комнате стоял стол, уставленный едой и квасом, хмельного нам не полагалось, и узкая скамья, чтобы мы не уснули.

Надо было дождаться третьих петухов

Глава 2.

Я ехал в Новгород по заданию Великого Князя. Но сначала мне надо было заехать в Тверь к отцу. По официальной версии Великий Князь отпустил меня проведать сильно хворавшего отца, который находился не в своих вотчинных землях, а в Твери. Ехал я верхом, со всей своей сотней.

Стояла середина лета. Дорога была прекрасная. Плотно утоптанная и укатанная высохшая глина была не хуже, а лучше наших асфальтов. Дорога из Москвы в Новгород через Тверь, сейчас была основным торговым путём Москвы. Если раньше весь товар: меха и сельскохозяйственные продукты шёл на Крымский полуостров в итальянские колонии, то сейчас, после захвата Тавриды и Константинополя турками, московские товары потекли только через Новгород. Поэтому дорога была оживлённой. И безопасной. Если с тобой сотня добрых молодцев.

Двести верст по такой дороге, да в две лошади – два дня пути. Правда пыль из-под копыт раздражала, но я приказал сотне растянуться, и мы не мешали друг-другу.

Ничего существенного в дороге не произошло.

Отец Михаила, а теперь и мой, проживал сейчас на подворье Тверского князя Бориса, который был сейчас в Москве. Туда я и направился, распустив свою сотню, которая с гиканьем и свистом, рассыпалась по городу, пообещав завтра на зорьке быть у Владимирских ворот.

* * *

– Здрав будь, батюшка, – тихо сказал я, зайдя в темную комнатку с единственным мутным небольшим оконцем. Глаза со свету ничего не видели.

– Ты ли это, Михасик?

– Я батюшка, – сказал я, и у меня потекли слёзы из глаз, – не вижу тебя.

Я распахнул дверь, и в конусе её света увидел лежанку, а на ней сухонького старика в холщёвой рубашке, смотрящего в мою сторону. Я быстро подошел к нему, и опустился на колени, склонив к нему голову. Отец положил мне на голову руку. Она была тяжёлая и холодная.

– Я вам снадобья принес, надо выпить, – сказал я, доставая из сумы флягу.

Положив флягу на пол, я помог князю сесть. Он был совсем лёгким.

– Подними меня, я встану. Хочу обнять тебя. Прижать к груди.

Я поднял его, поставив на ноги. Он, оставив у меня на шее свои руки, выпрямился.

– Какой ты… крепкий у меня уродился.

– Так и вы не маленький были, батюшка. Это сейчас… совсем… Садитесь выпейте отвар. Специально для вас лекарь готовил.

– Ох сколько я уже всего выпил…

Я дал ему флягу.

– Надо выпить всё.

Он выпил.

– Хороший вар. На зверобой похож.

– Я вам, батюшка, оставлю порошки. Они в этой сумке. Пейте по одному в день. Я дён через двадцать вернусь. А может ранее. И заберу с собой в Московию. Неча тут тебе… Одному. – И я опять заревел.

– Будя-будя, паря. Ты чо, как маленький? Чему быть… – он закашлялся нормальным туберкулёзным кашлем, который я видел только в фильмах про революционеров, болевших чахоткой.

– Ты дождись меня, – я не заметил, как перешёл на «ты».

– А ты бы рассказал… как воевал, Михась.

– Ты не видел войны, чоли? – Забубнил я.

Оставаться в заполненном палочкой Коха помещении мне не улыбалось, хоть я и был привит от туберкулёза, но физически ощущал, как эта палочка переполняет меня. А потом, я вдруг понял страшное. Это, я «тот» привит, а «этот я» не привит. Внутри похолодело.

– Всё, батяня, сотня ждёт. Приеду скоро. Прощевай, – сказал я, и пулей вылетел из комнаты, прикрыв дверь.

– Вот балбес. У меня же есть вакцина, а я, как последний… лох… Надо срочно…– бормотал я спускаясь по ступеням каменного дворца во двор.

Но моя вакцина была в Москве. Тут, только самое необходимое.

Найдя княжеского ключника, я передал ему грамотку, скреплённую печатью Князя Бориса, в которой черным по белому было сказано, что боярина Фёдора Телятевского переложить в самую светлую, и чистую комнату. Кормить, как князя Бориса, и давать снадобья, переданные ему сыном его Михаилом.

После свадьбы его дочери и Ивана Васильевича, оба Великих Князя мне благоволили.

Я думал переночевать здесь же, но сейчас это было невозможно, и я пошёл со двора, ведя своего коня под уздцы. Недалеко от княжьего двора была корчма с постоялым двором. Я это знал, потому, что пятеро бойцов из моей сотни, решили остановиться в нём. Стукнув в ворота, и войдя в них никого не встретив, я накинул на коновязь повод, и вошел в корчму.

Внутри было душно и пьяно. Своих я заметил сразу. Они сидели в левом дальнем углу, возле жаровни, в которой на вертеле жарилось сразу три поросёнка. Они меня сразу не заметили, а когда один из них пошел на выход по малой нужде, и увидел меня, я приложил палец к своим губам, и подмигнул ему. Он, пьяно ухмыльнулся и прошёл мимо.

Я сидел сразу у входа справа возле двери за одним столом с группой из трёх человек, уже достаточно нагрузившихся пивом и водкой. Зал кабака был почти заполнен. Прошло уже с полчаса, как вдруг за моей спиной раскрылась дверь. В кабак вошли, и остались стоять.

Моя спина зачесалась, и я оглянулся. В дверях стоял боярин лет сорока, богато одетый. Он увидел мой взгляд, и ухмыльнулся.

– А-а-а, вот ты где, щеня.

Я удивлённо поднял брови и вгляделся в него, пытаясь вспомнить описания Отшельника. На ум ничего не шло.

– Что, не помнишь меня? Да и где тебе меня помнить…

– Ты кто? – Спросил я.

– Я кто?! – Он громко и раскатисто заржал, – я князь Микулинский, слыхал?

– Слыхать – слыхал, но зачем плеваться то? – Сказал я, доставая платок и вызывающе медленно обтёр лицо.

Я вспомнил рассказ Деда, про их соседа, Бориса Александровича, и про его давний земельный спор с отцом Михаила.

– Да ты… – поперхнулся он слюной, – Сопля Фёдоровская.

Он потянул ко мне правую руку, но я, круговым движением, ткнул его внешним сгибом большого пальца левой руки по внешней стороне кисти, и он вскрикнул. Морщась от боли и потирая руку, он смотрел на меня.

– Вырос, значит, – ухмыльнулся он, – так может, на кулачки? – С надеждой в голосе спросил он, оглядывая зал. Питухи молча наблюдали за нами. В корчме стихло.

– А что, может и спор земельный, заодно, решим? – Спросил он, пренебрежительно осматривая меня сверху вниз. Он был выше меня на голову. – Или забздишь, сотник, херов.

Я услышал, как мои бойцы зашевелились в своём углу, и боясь, что они вспугнут добычу, сказал:

– В «поле»3? Свалка-цеплялка?

Князь радостно и облегчённо выдохнул, и сказал:

– Все слышали? Княжич вызвал меня в «поле» на свалку-цеплялку.

В кабаке загомонили.

– Так, какой уговор? – Спросил я.

– Какой спор, такой и уговор. Ваш удел против моего.

– Годиться. И твой двор в Твери, – уточнил я.

Он подумал.

– А ты что против него ставишь?

– Цену его.

Все в кабаке охнули.

– Согласен. Выходи, – сказал он.

– Только, если падёшь, съезжаешь со двора сегодня и оставляешь все припасы.

Он заржал, перекосил рот брезгливой гримасой.

– Не бывать этому. Я падал когда на кулачки? – Спросил он питухов.

– Нет! – Закричали все, кроме моих воев, и весело переговариваясь, пошли на выход.

Увидя моё замешательство, и боясь, что я выберу бесчестие, а не бой, князь сказал:

– Все слышьте. Если этот щенок побьёт меня, я сегодня же съеду со своего Тверского двора и оставлю ему все припасы.

– Пиши бумагу, – сказал я, – кто об этом узнает, когда ты сдохнешь.

– Тогда и ты пиши, – буркнул он.

* * *

Мы стояли друг против друга раздетые по пояс. Я свои кольца и перстни снял, а Борис, демонстративно подёргав впившиеся в сосиски пальцев украшения, развёл громадными руками.

– Можешь надеть свои, – сказал он пренебрежительно, потягиваясь и разминаясь.

Я тоже слегка размял шею, плечи и кисти рук.

– Без надобности, – сказал я. – С ногами?

– А то, как же, – осклабился князь. – Готов?

– Готов.

И мы пошли кругом, но он вдруг кинулся на меня, махнув правой рукой. Я поднырнул под руку, шагнул в лево и насадил его печень на моё правое колено, а потом, когда он нагнулся, очень быстро двинул основанием правой ладони по его носу, приподнимая голову и раскрывая его подбородок.

Продолжив движение левой рукой до его затылка, я, прихватил его, и, потянув на себя и вниз, одновременно правой ладонью резко двинув его челюсть вверх и вправо. Тело его обмякло и опустилось на землю.

Все выдохнули, и кто-то сказал:

– Убили…

– Бывает, – сказал я, обводя глазами толпу.

Боевые холопы князя кинулись ко мне, но споткнулись о подставленные моими бойцами ноги, и были ими запинаны.

– Как-то… страшно всё… – сказал кто-то.

– Всё по правилам, – загомонили другие.

– Собирайте сотню, – сказал я своим бойцам тихо. – Сегодня ночуем в моем новом дворе. А я пока доем поросёнка.

Бойцы, абсолютно трезвые, вскочив на лошадей, разъехались.

Как мне объяснили доброхоты, в тверской усадьбе князя Микулинского, жила только дворня, холопы и ключница, – баба, хоть и вредная, но складная и аккуратная. Вся семья князя, жила в усадьбе в Микулине.

Пока я доедал обед, в кабак натолклось столько народу, что мне пришлось всё бросить и выйти. Все гомонили, обсуждая и пересказывая пришлым увиденное.

– «Так и мне можно незаметно получить шило в бок, и никто не заметит», – подумал я, и вышел во двор.

Постепенно стали собираться мои вои. Они входили во двор, видели лежащее у ворот тело князя, потом меня, недоумённо подходили ко мне, и, похлопав по плечу, молчали.

Четверо боевых холопов князя пригнали телегу, и, погрузив тело, уехали.

Микулинское подворье сдалось без боя. Все холопы из неё выехали. Осталась только причитающая и хлюпающая носом ключница. Когда я подошел к ней, она заревела в голос.

– У меня работать останешься? – Спросил я без обиняков.

– Останусь! – Сразу перестав плакать сказала она.

– Как зовут то тебя?

– Фёкла.

– А меня – Михаил.

Мы закрыли ворота на дубовый засов, расставили часовых. Ещё было рано ложиться спать, и я осмотрел подворье. Ничего не обычного. Небольшая деревянная крепость. В центре – терем с высокой стрелецкой башней, к терему примыкают, связанные крытыми переходами хозяйственные постройки, в которых хрюкали, мычали и блеяли их обитатели.

Практически уничтожив запасы пива и мёда, сотня успокоилась к полуночи, и то, только тогда, когда я вышел на крыльцо и крикнул:

– Спать всем! Завтра в дорогу.

* * *

От Твери до Новгорода ехали значительно дольше. Не стали гнать лошадей. Два дня погуляли в Торжке, ещё два в Волочке, оставляя в корчмах наличные и слухи о богатом княжиче с лихой полусотней воев. Сорок человек мне пришлось оставить в Твери, охранять подворье. Погода стояла сухая. Привалили под открытым небом.

К Великом Новгороду мы прибыли на десятые сутки. Накануне, разбив лагерь у городских стен торговой стороны, я послал гонца к князю Шемяке, сообщить, что прибыл боярский сын Михаил Телятевский с грамотой от Великого Князя Московского Василия.

На следующее утро в наш лагерь прибыл гонец от князя Дмитрия и объявил:

– Просют пожаловать.

Взяв с собой для важности двоих стражей, я отправился вслед за гонцом в город. Ворота и торговый городок проехали спокойно. С взгорка открылся вид на мост через реку, крепостные стены кремля, а за ними – белокаменные стены новгородского Софийского собора.

Река Волхов была не более ста метров шириной. Этот берег был намного круче, чем противоположный, и к мосту спускалась довольно крутая дорога, проходившая через ещё одни крепостные ворота. Мост, деревянный, в две подводы шириной, дугой нависал над быстрым потоком реки. По реке шло активное движение плавсредств, подходивших и отходивших от крутого берега торговой стороны.

За воротами кремля нас остановил привратник. Гонец куда-то исчез, а нас провели в привратную комору.

– Сабельки, засапожники4, кистени, всё ложте сюды, – сказал главный вратарь, показывая на раскрытый сундук. Потом пошарил по нам руками, осмотрел грамоту и её футляр, понюхал.

– Степан, проводи, боярича, – сказал он, отдавая футляр с грамотой мне.

* * *

– Здрав будь, Великий Князь, – приветствовал я, Шемяку, войдя в княжьи палаты.

Князь сидел в деревянном невысоком кресле, укрытым бархатными покрывалами.

– И ты будь здрав, коль не шутишь. С чем пожаловал.

– Грамотку привёз от Князя Василия Васильевича, – ответил я, и передал одному из стоящих рядом со мной стражнику футляр с грамотой. Тот принял его не склонившись и передал князю.

Вскрыв печати и прочитав письмо, Шемяка хмуро посмотрел на меня.

– Знаешь, что писано?

– Откель? Мы – людишки простые. Что государи меж собой решают, то нам не ведомо.

– Да ладно, ты ведь к князю Ивану допущен, мог бы и знать.

– То – Иван, а то – Василий. Сказано – передать, я передал. Могу идти?

– Тут писано, ответ с тобой передать. Токма… Не знаю, как пишется слово ***. Через «у» или через «йу». Оно татарское, ты должен знать. Не подскажешь?

Я невольно улыбнулся хорошей шутке, но быстро согнал улыбку с лица.

– Татарским словам не обучен, княже.

Шемяка смотрел на меня прищурив левый глаз, и я чувствовал спинным мозгом, что он выбирает, сразу на кол меня посадить, или шкуру сперва содрать.

Я стоял ровно и спокойно, глядя ему в глаза. Его прищур почти полностью закрыл левый глаз, и мне ещё больше показалось, что он в меня целился своим правым, черным глазом.

– Наслышан я про тебя, боярыч. И под Кокшенгой проявил ты себя, и с Иваном сошёлся, и князя Микулина уложил, – с угрозой в голосе сказал он. – Не больно шустрый для лет своих? Скокмо тебе сейчас?

– Шоснацатый пошол, – «валяя ваньку» прошепелявил я.

Князь удивлённо вскинул брови, а потом рассмеялся.

– Шоснацатый…

Отсмеявшись, он сказал:

– Знаешь… что Василий, воровством у меня Москву забрал? Что татар привёл и должен сейчас им мзду великую?

– Слышал.

– Веришь?

– Мне всё одно. Я решил к литовцам податься. Сотня у меня справная, мошна полная. Тут срач чужой разгребать и голову сложить…? Увольте. Наш князь с московским поручкался, а не понимает, что, после тебя, следующим будет, – вдруг эмоционально бросил я. – А мне чо, разорваться? Отпусти меня, княже. Поеду я дале. Пока с орденом ливонским свары нет – проскочу. Учиться хочу.

Шемяка изумлённо смотрел на меня и слушал, раскрыв рот, потом резко его захлопнув, сказал:

– Ну, ты, паря, удивил. Всего ждал, но такого…

Он искоса смотрел на меня.

– Я поручение выполнил, – пояснил я. – Про то, что ответ доставить, уговора не было. Своим гонцом ответ шли, княже. Далее я свободен в своих помыслах. Обязанности служить у меня нет. Невесту отняли. Батька помирает. Чо мне тут делать? – Сказал я, и из глаза скатилась слеза, которую я склонив голову, попытался скрыть.