Проект «Калевала». Книга 2. Клад Степана Разина

Это случилось около пяти лет назад. Когда он пришёл в старое здание КГБ, ставшее, большей частью, хранилищем архивов. Лишь пятая доля сотрудников московского управления ФСБ работала в нём, остальные, как и Денис, несли службу в новом корпусе. В тот день Денису нужно было просто забрать из хранилища какую-то папку с документами. И он заблудился в огромном здании, где оказался только третий или четвёртый раз в жизни. Так же случайно, в поисках выхода, он попал на этаж, где проводился плановый ремонт. Старые страшные коридоры Лубянки, ставшие притчей во языцех, облагораживались под современность.

Денис до сих пор помнил каждую мельчайшую деталь того визита. Помнил, как шёл по коридору, где рабочие обдирали со стен краску и деревянные панели. Помнил, как искал выход, но не мог найти. Помнил, как вдруг увидел голый кирпичный блок, вдоль которого прошла довольно глубокая трещина. Помнил, как на секунду остановил взгляд на этой щели и разглядел, что внутри что-то есть. «Что там?» – задался он вопросом; оглянулся на рабочих – те были заняты своим делом… Он подошёл ближе, присмотрел к щели и чётко различил в ней старый, пожелтевший конверт… Каждое неуклюжее движение пальцев, когда он пытался достать этот конверт, также запомнилось ему. Пальцы его, довольно широкие, не могли пролезть внутрь. Но в какой-то момент поддеть конверт удалось. Денис сразу же спрятал его под полой пиджака, опять оглянулся на рабочих. Те, как ни в чём не бывало, продолжали скоблить стены… Денис спросил, как ему найти выход с этажа, и направился в ту сторону, куда ему указали.

Он вскрыл конверт и прочитал содержимое послания, хранившегося в нём, уже в своём кабинете. Прочитал и спрятал. А позже аккуратно переписал текст и сжёг оригинал. Записка была датирована тысяча девятьсот двадцать шестым годом, и, как предполагал Денис, автором её был сам Дзержинский. По крайней мере, в подписи стояли заглавные буквы Ф. Э. Д.

Послание копировало царский указ, в нём царь Алексей Михайлович писал донскому казачьему атаману о некоем кладе Степана Разина. С обратной стороны листа была приписка, вероятно, повествовавшая о событиях эпохи Дзержинского, но её смысла Денис так и не смог понять.

Сейчас, стоя на балконе, окутанный московскими сумерками и блеклым светом лампы, Денис вновь держал перед собой заветную копию… Он никогда с ней не расставался, всё время она была при нём, лежала в его портфеле. Он не рисковал оставлять её на работе в своём кабинете даже в сейфе… «А вдруг!.. Мало ли, что…»

Денис пробежался взглядом по первому тексту:

«От царя и великого князя Алексея Михайловича всея Руси в Черкасск атаману донскому нашему, Корниле Яковлевичу Яковлеву. Ведомо нам учинилось от Фролки Разина, что брат окаянного Стеньки Разина, что Стенька сокровища да добро награбленное схоронил в тайном месте своём, и что дойти туда ни пешему, ни конному не можно, но от станицы Букановской, что на реке Растеряевке, что от Хопра и гоже от Дона путь берёт, пройти две версты на лодках по воде надобно, а у Бесова Камня выйти, и по левому берегу Бесово Логово отыщется. На том добро Стеньки отыскать надобно и вернуть на московский двор. А коли ты по сему нашему указу делать не станешь, и тебе быть от нас в великой опале. Писан на Москве, лета семь тысяч сто восемьдесят пятого года января в тридцатый день».

А ниже второй текст:

«Они опять спрашивают про источник! Десять тысяч мало! И ещё этот шлем… Сталин или Троцкий? Не могу понять до сих пор. СКР-сорок пять-шестнадцать-семьдесят шесть отправлен на полигон Арктика-двадцать три и уничтожен! Ф.Э.Д.»

Если последний абзац был Денису не понятен, то первый он изучил подробно. Дата, стоявшая на царском указе, соответствовала дате смерти Алексея Михайловича по стандартному летоисчислению. Денис предположил, что это был последний указ царя, возможно не приведённый в исполнение. Связь с Дзержинским тоже можно было логически обосновать: часть царских архивов с документами вполне могла перейти к НКВД после революции. Но почему Дзержинский отдельно переписал этот текст и спрятал его в столь необычном месте, в проёме стены общественного коридора, Денису было непонятно.

Он ни с кем не поделился своей находкой, хотя должен был сразу же рапортовать об этом начальству. Денис не мог объяснить даже себе, почему поступил так, но что-то внутри останавливало, говорило, что лучше сохранить подобное послание в тайне, и никому о нём не рассказывать. Когда он же тесно сблизился с Климовым, человеком, которому он мог довериться, он постеснялся говорить о находке. Прошло уже много времени с момента её обнаружения. И тот факт, что Денис не рапортовал об этом событии, безусловно, очернил бы его репутацию офицера ФСБ.

Денис попытался найти ответы на загадки послания, однако вместо этого только больше запутался. Пользуясь картотекой ФСБ, он нашёл информацию о засекреченном военном полигоне «Арктика-двадцать три», более того выяснил, что летом двадцать шестого года, на него действительно был доставлен объект, СКР-сорок пять-шестнадцать-семьдесят шесть, уничтоженный при испытании бомбы. На этом найденная информация заканчивалась. Настораживала Дениса дата этого события, ведь Дзержинский умер тоже летом двадцать шестого года. «Неужели и тут: последнее распоряжение? Не слишком ли много совпадений?»

А ещё Денис отыскал информацию о Чёртовом Логове в Волгоградской области. Пусть не Бесово, а Чёртово, пусть находилось оно не на Хопре, а в пойме Медведицы, но вновь пугали совпадения, а больше них история этого места. По данным, которые Денис отыскал в интернете, Чёртово Логово, было аномальным местом, где были зафиксированы случаи самовозгорания людей и почвы… Денис обратился за официальной информацией в архивы ФСБ, но они оказались засекречены! Даже он, со своим званием майора, не имел к ним доступа… Масштаб тайны увеличивался…

Денис, конечно же, давно нашёл на карте и станицу Букановскую, и реку Растерявку, недалеко от того места, где Хопёр впадает в Дон. Много лет он мечтал сам посетить это место и, быть может, отыскать клад Разина, о котором писал царь, хотя сам не особо верил в то, что тайник действительно существует. «А если бы существовал, наверняка его уже давно нашли!»

Но Денису хотелось какого-то неординарного события в его размеренной и до ужаса правильной жизни. А посещение Бесова Логова, хотя бы просто посещение, не обязательно нахождение клада или ответов на загадки истории, могло бы как раз-таки стать таковым событием.

Денис до сих пор не знал, говорить ли об этом жене или нет. Пока не решался. Он не был до конца уверен, что она сохранит это в тайне, всё таки женщина…

При своём звании и своём положении он легко мог получить отдых в любом подведомственном курорте в России, в том числе на море. Но Денис, наконец-то, решил осуществить свою мечту, выбрав поездку на Дон. Как объяснить это супруге он не знал, потому и опасался состоявшегося разговора. Но в итоге этот разговор прошёл довольно гладко…

Денис вложил бумагу в папку, чтобы потом снова убрать в портфель. «Всё! Вот и исполнится моя заветная мечта! А после отпуска уже решу точно: уходить мне со службы или оставаться!»

Москву накрыла ночь. Наступило календарное лето. Тишина нарушилась усилившимися порывами ветра, которые нагнали густые тучи. Разразилась первая гроза!

2. Бесово Логово

Две большие плоскодонные лодки скользили по мутной воде реки Растеряевки. Удолье1 сплошь заросло тонкими деревьями, кустарником и осокой. Лодки то и дело застревали в камышах, приходилось отталкиваться длинными шестами. В этих зарослях они были нужнее вёсел.

– Ить ты! Неужто, берегом не пробратьси? – сквозь зубы процедил Фрол, цепляясь рукой за водный куст и отталкиваясь от него.

– Твердят жо тобе! Не можно берегом! Нема тамо ходу! – мрачно отозвался Ермил-кузнец.

– А тобе пощо ведомо? Сам гутарил, що не бывал тутова!

– Сяк батя мени баял, и дед баял.

– Брехня… Ход, он везде найдётси, – настаивал Фрол.

– Чем слабже воля, тем пуще доля! – усмехнулся с другой лодки дед Петро, – Не кручиньтесь казачки′! Бог не без милости, казак не без щастьи!

Филька, сидевший рядом с ним, почти никогда не молчал и распевал песни то громко и с задором, то себе поднос. Сейчас, под плеск талой воды, он затянул:

Ой ты, батюшка славный Тихий Дон,

Ты, кормилец наш, Дон Иванович!

– Гыть! Да, щоб тобе! – Фрол не унимался и был рассержен, – Токмо песен нам и не хватало!

Филька не обратил внимания и продолжал:

Про тобе лежит слава добрая,

Слава добрая, речь хорошая.

– Да, нехай поёт! – заступился Авдей Кривой, правивший рядом с певцом, – А то квак одних единых да гнуса и слухаем!

Ой, бывало, ты усё быстер бежишь,

Ты быстер бежишь, усё чистехонек;

– Ай, шта в курятне раскудахтались ей-богу… – проворчал Иван Молчун – это было первое, что он сказал за день, – Уж дюже правили бы…

– Во, Филька-то! Даж Ивана загутарить заставил! Певец! – засмеялся Авдей.

А теперь ты, кормилец, все мутен течешь

Помутился ты, Дон, сверху донизу!

– И сяк тошно, а тутова исчо ты воешь! – не унимался Фрол.

– Ай, ну вас! – махнул рукой Филька, – Я – рылешник, я без песен не можу!

Филька бежал на Дон с верхней Волги. Говорили, что был из раскольников. Очень ему нравились песни донских казаков. Филька слушал их как упоённый, а потом перепевал. Сначала неумело, а потом всё складней, мелодичней. Типичный русский говор Фильки очень быстро ушёл, и он стал не только петь, но и разговаривать, как донской казак, хоть и жил среди, голытьбы, где беглых с царской Руси было больше, чем донцов. Фильке уже минуло два десятка лет, а подбородок его всё оставался гол, даже усы не росли. А курчавая светло-русая голова и голубые глаза подчёркивали, что средь казаков Филька – пришлый.

– Рылешник? Рыло ты свинячье! – озлобленно кинул Фрол.

– Балалаечка без струн, балалаечник – дристун! – передразнил дед Петро. Как Филька не мог жить без песен, так и он не мог жить без поговорок. Вернее говорил только ими. Знакомые казаки его называли, Петро-Баюн, или просто дед Баюн. Всегда весёлый, дед улыбался ртом, наполовину лишённым зубов, а многочисленные морщины его в момент улыбки словно исчезали. Длинные седые волосы были свиты в пучок, а на макушке блестела лысина.

Степан Разин сидел в лодке со своим братом Фролом, кузнецом и Василием Усом.

– Вот те и спутнички поднабрались… – покачал он головой и взглянул на Василия.

– Сяк що ты хотел от голытьбы, Степан Тимофеич! – развёл руками Ус.

Голытьбой именовались голутвенные казаки, бедные и неимущие. Минуло десятки лет, но Русское царство всё ещё переживало последствия Смутного Времени, периода, когда государство осталось без единого правителя, а за трон боролись как родовитые дворяне, так и самозванцы. Страдал от этого, как всегда и бывало, только народ. Тысячи деревень остались разорёнными и лишёнными урожая, который доставался то русским боярам, то польским захватчикам. После восшествия на престол нового царя Михаила, положение крестьян не улучшилось. Напротив, с каждым годом они всё более походили на рабов своих помещиков. Они уже не могли поменять своего хозяина. Алексей Михайлович, наследник Михаила шесть лет назад ввёл окончательную кабалу, огласив Соборное уложение, что навсегда прикрепило подневольных людей к земле. Отныне каждый беглый крестьянин объявлялся в сыск на вечный срок.

Степан Тимофеевич Разин, потомственный донской казак, хорошо знал историю. Что-то слышал от отца, что-то от старшего брата, а потом сам много путешествовал по Руси. Ездил с казачьими станицами2 в Москву, в Воронеж, в Царицын, в Астрахань, даже провожал старцев на богомолье в Соловецкий монастырь. И насмотрелся Разин на мытарства простого народа порядком…

Донские казачьи земли, нетронутые внутренними войнами, переживали спокойствие и процветание. Казаки не были отдельным независимым народом, но и крепостное право на них не распространялось. Они выставляли боеспособные войска для охраны границ русских земель, за что получали из государственной казны золото и зерно. Казаки не платили оброка, и не заступали на службу к царю против своей воли. Традиционными врагами казаков, на которых и снаряжались походы, становились турки, крымчаки, ногаи и персы. В последнее время Москва всё чаще диктовала Дону на кого можно выступать в поход, а на кого нельзя, в зависимости от политической ситуации. С кем-то Русь находилась в состоянии войны, с кем-то в состоянии мира и торговых отношений. Казаки потихоньку начинали роптать, что Москва им навязывает свою волю…

Каждой станицей управлял казачий круг, состоявший из старейшин, который выбирал атамана на год. Атаман имел безграничную власть только при наступлении войны. Центр Донского казачества находился в городе Черкасске, где собирался большой Круг от атаманов всех станиц и старейшин, самых уважаемых казаков, выбиравший верховного атамана. Верховный Атаман уже обладал властью не только в военное, но и в мирное время. В том числе именно он вёл диалог с московским царём от лица всего донского казачества.

Пастбища и лошади любой станицы принадлежали всему обществу. Лишь некоторые, самые зажиточные казаки имели небольшие конюшни во дворах своих куреней. Земледелием казаки не любили заниматься, считая это уделом подневольных народов. Однако многие уже начинали засеивать свои поля.

С приходом Смуты, бесконечных войн, новых законов и притеснений множество крестьян пыталось бежать от своих угнетателей, чтобы укрыться в Донских землях. «С Дона – выдачи нет!» – гласило священное правило казаков. Царский указ не распространялся на их народ.

Только беглецы с северных и восточных земель добирались до казачьих поселений голодные и в оборванных лохмотьях, ничего при себе не имея. У них не было средств даже на то, чтобы отстроить себе дома. И им ничего не оставалось делать, как наниматься на работу к более зажиточным казакам, которые ещё больше могли обогатиться за их счёт. Таких казаков стали называть домовитыми, они имели богатые хутора, крепкое хозяйство, были хорошо обеспечены. Бедняки же именовались голутвенными, практически ничего не имели и едва сводили концы с концами. Иногда доходило до того, что голытьба собиралась в поход, а несколько домовитых казаков обеспечивали их оружием и припасами, вроде как этот поход оплачивали. Но вернувшиеся из похода голутвенные казаки должны были делиться с ними частью награбленного. Для домовитых такие предприятия были рискованными, ведь любой поход мог пройти неудачно. Однако и за свои жизни можно было не волноваться.

Разина подобный подход домовитых раздражал. «Що на скачках играетесь! Придёть конь первой аль не придёть, вот и будет вам достаток аль не будет!» – говорил он. Сам он войны любил. Не только сопровождал он станицы по Руси, но ещё и ходил в походы на калмыков, крымчаков и турок. Два последних раза в качестве атамана. Был физически крепок и рассудителен. С чёрными, как смоль, волосами, густыми сросшимися бровями и жёсткой бородой, он всегда смотрелся грозно и сурово. Хотя находил Разин время и покуролесить.

Голытьбу он жалел, сочувствовал ей, но знал о её трусости и ненадёжности. В них всё ещё текла кровь крепостных крестьян, не казаков!

– Що, нема веры в них? – поинтересовался шёпотом Василий.

– Откель же ей взяться-то? – Разин покосился на лодку с Филькой, Авдеем, Иваном и дедом Петро. Авдей, сейчас весь всклокоченный, изъеденный шрамами, – беглый разбойник. Он грабил со своей шайкой и бояр, и крестьян. Воевода Курский пресёк разбой, всех товарищей Авдея прилюдно казнили, однако он спасся. Иван – типичный мужик. Здоровый, в плечах точно былинный богатырь. Но простак, разумом – дуб дубом. Зато чистый сердцем, самоотверженный. Он до смерти забил оглоблей своего помещика после того, как тот силой взял его невесту. Филька воровал из барских погребов запасы, после чего его высекли чуть ли не до смерти. Едва оклемавшись, будущий певец тайно покинул боярский двор. Дед Петро вообще умудрился спалить пол деревни, неумело затопив баню. Так все четверо стали беглецами.

– Не боись, Степан Тимофеич, не боись! Ручаюсь за них!

– Ха! А кто жо мени за тобе поручитси?

Василия Уса на Дону ране никто не знал. О его роде тоже не слыхивали. Молва пошла о нём год назад, когда Ус с голытьбой около трёхсот человек отправился на Москву. «Да, на царску службу заступить хотели!» – уверял он после атаманов. Но к казацкой ораве стали примыкать беглые крестьяне. Под Воронежем в его отряде было уже больше восьмиста людей, под Тулой – до полутора тысяч.

Ус регулярно получал от гонцов из Москвы грамоты с требованием повернуть на Дон. Толпа из отребья всё множилась и теряла контроль. Царь и бояре явно волновались. У Тулы Василий со своими людьми был окружён царскими войсками, и голутвенная казачья армия была вынуждена разбежаться. Кто-то достиг вольных земель, кто-то был пойман и предан суду.

Сам Василий был схвачен в Черкасске, верховный атаман Корнила Яковлев уже получил грамоту от царя с приказом наказать Уса за неподчинение. Казачий Круг предал того показательной порке, но царским людям не сдал.

Мотивы и цели похода Василия Уса к Москве, остались неясными для донских казаков. Для Степана Разина в том числе.

– И мени, поди, нема веры! – лукаво спросил Ус.

– И тобе, – согласился Степан.

– С чаго ж тады повёл нас сюда?

– А Ермилу вот верю!

Пожилой, но статный Ермил, как заметил Разин, будто приободрился после этих слов. Расправил плечи, чуть улыбнулся. Ермил так и пылал здоровьем, силой. Даже под широкими рукавами рубахи угадывались жилистые мышцы. Длинная борода, уже украшенная сединой, была заплетена в несколько кос, что добавляло кузнецу степенности.

– Сяк кто жо тобе с Ермилом-то свёл?

– Да, дело он бает, Степан Тимофеич! – вмешался Ермил, – Я ему, поди, животом обязан!

– Гарно ужо! – махнул рукой Разин, – Ежели вышли, то не назад повертать!

– Брате, да акий тамо! – опять подал голос Фрол, – По урёме ентой век продиратьси будем! Щоб не вернутьси?

– А ты що заныл?! – злобно гаркнул Разин на младшего брата, – Куды вернёмси? Корнилку-крёстного в зад целовать? Не по нраву дорога, дык сидел бы в курене мамке титьку сосал! Али плевать хотел на Ивана?

Род Разиных был на хорошем счету. И отец, и дед Степана были зажиточными казаками и завсегдатаями походов, а сам он стал крестником атамана Яковлева. Из всех походов, в которых сам Разин принимал участие, он возвращался с богатой добычей, приумножая семейное состояние. Крепкому, сильному и рассудительному Степану прочили с годами стать Верховным атаманом. Мол, недаром же крестник Яковлева.

Всё изменилось несколько месяцев назад. Старший брат Разина Иван командовал казачьим отрядом, сражавшимся на западных границах Руси против поляков. После пяти лет службы, когда наступило временное перемирие, а люди ждали прихода зимы, он потребовал у своего командира князя Юрия Долгорукова возвращения домой для себя и своих людей. Казаки хотели вернуться к мирной жизни и начинали роптать на затянувшейся войне. Традиционно зимовали казаки дома. Долгоруков разрешения не дал, и тогда Иван, следуя донским законам, попытался увести своих людей самостоятельно. Князь же приказал схватить Разина-старшего как дезертира и казнил его.

Для всего семейства Разиных это стало явным оскорблением со стороны царских властей. Степан, его мать, брат Фрол и двое дядей искали правды у атамана Яковлева, но тот лишь разводил руками, не в силах что-либо предпринять. Степан же видел, что атаман который раз просто закрывает глаза на беззаконие, потому что состоит в тёплых отношениях с царским двором, получая оттуда богатые подачки. Однако большинство казачьих семей и в Черкасске, и за его пределами поддерживали Разиных, видя в поступке Долгорукова прямую угрозу их строю, укладам и традициям донского казачества.

Однако это были лишь слова, вздохи, пустые негодования. Оставлять насиженные места домовитые казаки не собирались, как и открыто выступать против царской власти. Зато на Дон после неудачного похода голытьбы прибыл Василий Ус, который предложил Разину дерзкий план.

– Во-во, – начал Василий, – Ты, Фрол, слухай, что брат бает! Я опосля корнилкиных розг неделю сидать не мог!

– Не окстили бы Корнилку, сел бы задом своим на кол в Москве, – усмехнулся Разин.

– А ведь енто ты, Степан Тимофеич, вступилси за мени, окаянного? – пытливо поинтересовался Ус.

– Не за тобе, но за усё казачество!

– Вот енто верно! – подхватил Ермил, – А то, поди, атаман наш выбранный ни коих законов не чтит!

У Ермила также были причины ненавидеть верховного атамана и старейшин вокруг него. Двух зрелых дочек Ермила украли братья из соседней станицы Демид и Павел и увезли в Москву, где встали на царскую службу. Ермил требовал атамана послать царю прошение на поиск беглецов, а тот не предпринял никаких мер. Многие же опять поговаривали, что если Яковлев отошлёт подобное послание, то царский двор ему напомнит обо всех беглых холопах, что укрылись в Донских землях. Но Ермил не был простым кузнецом. Хоть род его за века ничем особо не прославился и в походах участвовал мало, из поколения в поколение в роду передавался секрет о тайнике из далёких времён, где был спрятан великий дар от предков, живших на донских землях сотни лет назад. О том, что Ермил владеет этой тайной, как-то прознал Ус. Он-то и свёл Разина с Ермилом.

– Да, брешешь небось! – первый раз сказал Разин кузнецу.

– Вот те клятва моя, Степан Тимофеич! Всё аки мени батяня покойный баял!

– И що жо тамо схоронено?

– Шолом боевой, Сварога, отца небесного нашего!

– Старовер3, значить?

– Аки и предки усе мои!

– И що тот шолом даст мени?

– Мудрость обретёшь под стать отцу нашему, Сварогу!

– Дык, я и не дурень, поди!

– Не то, Степан Тимофеич!.. Ведать неведомое отсель станешь!

– Сяк… А сам тады чагой не в шоломе? Пощо сам ране тайник не выискивал? Пощо отцы и деды твои не выискивали?

– На то завет был дан нам! Що негоже роду нашему шоломом владеть! Но аки народится в землях наших вой, душой и телом крепок, да за правду стоящий во усём, вот ему и указать, где дар схоронен!

– Сяк енто я, посчитай, за правду?

– На то молва про тобе, Степан Тимофеич, ходить! Корнилу-злодея люд простой клянет, а за тобе встанет!

– Енто аки значить встанет?

А тут свой план изложил Ус, доселе участие в разговоре не принимавший:

– Ты послухай, що баять буду, Степан Тимофеич. Неправды много в городах и весях чинитси, вот голытьба и тикает на Дон. Царь-то, он долго терпеть не станет, и конец усей вольнице положит в коей-то раз.

– Не бывать тому, спокон веков Дон вольным был.

– Що ж тады атаман беззаконье творить начал? Все устои казачьи попирает!

– Неровен час, казаки его сбросють, да правого выберут.

– А выберут ли? Вон коей год за Корнилку горлят! И добре усем жить. Старшины, поди, що бояре стали, усе в сласти да почёте!

– И що жо ты таперича мени нашептать хошь? – насторожился Разин.

– Подними казачков голутвенных, погуляй за зипунами4! Токмо сам… Без корнилкиного спросу…

– Царь на турку и перса не велел ходить… – ответил Степан, но уже стал понимать, куда клонит Ус.

– Сяк он жо Корнилке не велел… А пощо тобе царь да Корнилка? Ты казак вольный! И сам погуляешь и голытьбу потешишь! А коль вернёсси с почётом да подарками, сяк и домовитые за тебя прогорлят, аки на добро глянут! Оно мож, царь тобе вором и объявит, коли мир порушишь… Да токмо чагой тобе трухать, покудова ты на Донской земле бушь? А Корнилка тобе тронуть не посмеет. С Дона – выдачи нема!

– Лукав ты, Василий! А що ж тобе с ентого будеть?

– А я, мож, тож погулять хочу!

– Ты погулять токмо хошь, а Ермил вот про отца небесного гутарит!

– Я за правду гутарю, Степан Тимофеич, – вмешался Ермил, – За зипунами сходишь, атаманом станешь, вот и беззаконью конец положишь!

После этих слов Разин задумался. Народ в его родной станице Зимовейской уже два раза кричал за него, выбирая атаманом при походах на Крымскую орду и турок. Да и молва о том, что его в Верховные атаманы прочат, тоже долетала до куреня Разиных. Но после смерти старшего брата он оказался в безвыходном положении. Если бы он не осудил Яковлева за его бездействие, то потерял бы свой авторитет в глазах народа. Толки бы о нём могли пойти совершенно иные, мол, Степан переступил через родную кровь. Да и сам Разин, хоть и мало знал брата ввиду постоянных войн и разлук, горел жаждой справедливости и отмщения. Но, публично обличив верховного атамана, он отдалил себя от круга старейшин и теперь стал в Черкасске нежеланным гостем.

Тогда он сам стал впервые задумываться о вольном походе за зипунами. Последнее время решения о походах принимал только верховный Круг вместе с Яковлевым. Русское царство вело войны с турками и татарами на протяжении многих веков. Но когда помимо этого громыхали войны на западе, царь ценил любое, пусть даже короткое перемирие с южными соседями. Случайный набег казаков с целью грабежа мог грозить всему царству новой войной. Алексей Михайлович старался всячески задобрить старейшин, чтобы они контролировали самовольные попытки казаков отправиться к южным соседям.