скачать книгу бесплатно
За очередным разъеданием картофеля он на вопрос, что случилось с его аппетитом, разразился откровенной, прочувствованной речью о восхитительной болгарке. Сережа и Миша так и застыли с горячими картофелинами во рту. Во-первых, они, сказать по правде, не считали, что их друг способен на такие сильные и тонкие чувства, а во-вторых… в общем, они попридержали свои затаенные мысли на этот счет. В ответ на отчаянный крик, что у него нет никаких шансов на этом любовном фронте, они не стали возражать слишком яростно. Скорее, мялись и выражали всяческие сомнения в успехе предстоящего предприятия. Да и предприятия, насколько можно было понять, непосредственно не планировалось. Леша просто не смел подойти к Алке.
– Что мне делать?
Друзья молчали.
– У нее есть кто-нибудь?
– Элька Буртасова (курсовая сплетница) говорила, что у нее кто-то остался в Болгарии, – сказал Вартанов. Но сведения непроверенные.
Легли спать, убежденные, что история эта, вернее всего, перерастет в длительное, мучительно-платоническое обожание. На самом деле, красавица и почти чудовище, какие тут могут быть варианты. Но ошиблись.
Уже на следующий день события стали развиваться стремительно. Дело в том, что у Лита была база отдыха в Подмосковье, по Савеловской дороге. Заведовал этим активом Владимир Кириллович, вечно ходивший по аудиториям с заунывными предложениями «пойти по грибы».
И как раз выпал невероятно красивый сентябрь. И Машкалова вместе с двумя своими товарками-болгарками решила вдруг проверить, что это такое – русская природа. Записалась у Владимира Кирилловича. Это как-то стало известно Леше Шардакову, и он ухватился за эту возможность.
Заполнил свой коричневый рюкзак портвейном и явился на станцию электрички.
Всего собралось человек пятнадцать, во главе с осанистым, очкастым, речистым руководителем, который намекал, что в далеком прошлом был спортсменом хоть куда. У него карман был набит талонами на питание, таким образом он держал все дело в своих руках.
Ехали, ржали, Шардаков очень хотел и боялся поймать взгляд Машкаловой, предпочитал быть настороже, выглядывать возможных соперников в толпе соучеников. Кажется, никто не претендовал на эту роль. Что было очень странно. Алка сама, конечно, тоже не глядела в сторону здорового, но, несмотря на бразильские джинсы и красно-белый роскошный шарф, затрапезного парня.
Приехали, расположились.
Пошли выбирать себе снаряжение, ведра, корзинки. В том смысле, что не сразу уселись пить винище.
Шардаков старался держаться поближе к Машкаловой, но не вплотную, чтобы она чего-нибудь не подумала, но при таком странноватом поведении у него все же возникла возможность для рыцарственного поступка. Малохоженная тропа вела себя порой непредсказуемо и на одном из поворотов-спусков вдруг рванула в сторону, отчего мелкой красотке Алке пришлось встать на четвереньки, разбросав кошелки в стороны. А он, Леша, тут как тут, подхватил под локоток, вернул в вертикальное положение, подобрал разбросанные корзинки и вручил предмету своего вожделения как букет цветов.
Был благодарный взгляд. Ничего больше. Команда кое-как двинулась дальше, но Шардаков шепнул себе тихо: «Лед тронулся!»
Вечером был съеден типичный советский ужин, не вызывающий никаких чувств, и толпа уселась в общей гостиной у грубого чугунного камина. Не запомнилось, кто именно, Шардаков еще не осмелел до такой степени, предложил «выпить винца», и предложение вызвало радостный ропот.
Сходил за одной из своих бутылок и Леша.
Сидел он в противоположном конце гостиной, а когда вернулся, вдруг заметил, что освободилось местечко чуть поближе к Алке. Он тут же его занял. Предусмотрительно захваченным штопором вскрыл болгарское вино «Варна» и пустил бутылку по кругу.
Машкалова решительно отказалась от одноплеменного вина и остановила свой выбор на «Вазисубани». Шардаков решил, что все пропало. Куда он сунулся со своим грубоватым выбором, еще бутылку водки предложил!
Деликатное грузинское вино – вот что было ее выбором. Хотя кислянина редкая.
Стаканов не хватало – глотали из горла.
Обсуждали преподов: «Ах, какой душка В. П. Смирнов» и «Какие дуболомы Пухов и Власенко…»
Шардакова подкупало, что ее взгляды совершенно совпадали с его взглядами. Тем более она была в том же семинаре по текущей литературе, что и он, у того самого Смирнова.
Запасы живительной влаги быстро истощились.
Нужно было идти за очередной бутылкой. Не хотелось терять относительно удобное место. Но что делать, и он отправился за сладковатой «Тамянкой».
И судьба сыграла на его стороне.
Вернувшись, он смог занять местечко всего через одного человека от нее, от Алки. К тому же на промежуточном стуле сидела Наташа Груева, тоже болгарская переводчица, приятно опьяневшая и, кажется, посматривавшая в его сторону благосклонно.
В этот раз Машкалова отнеслась к родному вину с интересом, и даже сказала что-то забавное про него, в том смысле, что у болгар есть сто песен про красное вино и всего одна про белое. И звучит она так: «Белое вино, ну почему ты не красное?» И выпила из горла. Он не оценил это как критику своего подношения.
Появился Владимир Кириллович и сказал, что студентам пора уже укладываться в койки, чем вызвал взрыв веселья у потухшего камина.
Еще трижды Шардаков ходил в свою комнату к рюкзаку, соседа уже нашел благополучно спящим.
У них с Наташей и Аллой составился маленький кружок, они о чем-то болтали, но уже не представлялось возможным понять и запомнить, о чем именно. Шардаков чувствовал, нужен еще какой-то толчок ситуации. У него была еще бутылка водки «Выборовой» в рюкзаке, но не предлагать же водку.
Как ни странно, предложила Алка, она предложила выпить чего-нибудь «радикального», чтобы можно было последовать совету Владимира Кирилловича.
Водку пили тоже из горла.
Первой отвалилась Груева. На достаточно еще твердых ногах, но уже покачиваясь, эта полненькая болгарская переводчица удалилась в сторону кровати. Она, как оказалась, и была соседкой Машкаловой. Хрупкая Алка сумела еще сделать несколько глотков, приводя Лешу в восторг и ужас своими способностями.
А потом она предложила ему себя проводить.
Они подошли к двери их комнаты, причем спортсменка поддерживала спортсмена.
– У меня нет кофе, но все же зайдем, – сказала она.
– Зайдем, – ответил Шардаков.
Ему несколько облегчало задачу то, что внутри была уже неплохо ему знакомая Наташа. Когда они вошли, Груева храпела как Чичиков, во всю носовую завертку.
Надо сказать, что совершить то, что совершилось потом, Шардакову было легче, ввиду присутствия Груевой; если бы вместо нее храпел кто-нибудь другой, он вряд ли бы решился перейти к обниманию и сжиманию в объятиях извивающейся Аллы. Она не упорствовала, а завлекала – просто с ума сойти.
После всего он, конечно же, вынужден был ретироваться в комнату к старосте курса Сереже Казначееву, хотя ему страшно хотелось проснуться вместе с возлюбленной. Он едва дотерпел до начала завтрака и помчался в столовую, было немыслимо не видеть ее уже несколько часов. Почему-то был уверен, что она его уже поджидает.
Не поджидала. Не пришла попозже. Вообще не явилась на завтрак. Пожаловала сонная, тяжеловесная Наташа, кивнула Шардакову, ничего не сказала и забрала с собой Алкин компот.
Ну, да, мы же вчера столько выпили. Но все равно было досадно. Нельзя было отрицать – роман начался.
Шарадков вел себя так, как подсказывало ему поцарапанное жизнью сердце. Все время был рядом и все время к услугам вашим. Торил тропу после утреннего дождя, бегал за водой в киоск, с вызовом отвечал на некоторые ухмыляющиеся взгляды. Все выходило и складывалось к лучшему, несмотря на первоначальные сомнения.
Конечно, решил жениться.
Ей пока не говорил. Все же иностранка, как там у них с этим, вообще разрешено ли. В общем, был переполнен радостными разнообразными хлопотливыми мыслями.
К вечеру вернулись с базы отдыха в общагу. Леша Шардаков в этот вечер изменил кастрюле с бульбой. В эту ночь Наташа Груева опять легла спать лицом к стене и даже не прислушивалась к шепоту, что доносился с соседней кровати.
Садофьев с Вартановым тоже поужинали без особого азарта, хотя должны были бы радоваться за своего друга, в жизни которого наступила такая грандиозная перемена.
Обычно на пути литературных героев судьба раскладывает различные препятствия, дабы испытать силу нахлынувшего чувства. Это называется в теории литературы перипетиями. В данном случае роль судьбы сыграна учебная часть. В понедельник было объявлено, что весь второй курс буквально с послезавтрашнего дня отправляется на картошку. Видите ли, работники сельхозотрасли Дмитровского района не справляются со своими обязанностями, и урожай рискует замерзнуть на полях.
До вечера того же дня Шардаков еще надеялся, что раз Дмитровский район находится в СССР, то и помогать работе его аграриев должны соотечественники, и иностранцы здесь ни при чем. Но выяснилось, что страны народной демократии примут участие в данном деле из солидарности.
Расстаться на месяц с возлюбленной в самый разгар романа – немыслимо.
Надо что-то делать!
К этому времени уже стало ясно, что учебная часть сквозь пальцы смотрит на посещаемость занятий, которые начинались только в 10 часов утра. А иной раз особые любители поспать являлись на занятия ко второй паре. Шардаков попросил Сережу Казначеева поддержать его со своей стороны, не отмечать все свои прогулы. Тот обещал.
Шардаков решил ехать вместе с Машкаловой.
Алка рассмеялась, была большой поклонницей всяких затей и приключений.
– А где ты будешь спать? – имелось в виду, что на картошке в одном помещении будет не одна только Груева в соседках.
– Придумаю что-нибудь, – Леша был готов горы свернуть, как водится.
Шардаков договорился со смотрящими, а тем – больше на одного работника, это не меньше. Да и как не поддержать парня в такой ситуации, это как-то не по-болгарски. Хотя, стоит напомнить, стояли густые советские времена, и комсомола никто в стране не отменял. Работал же Шардаков на совесть, перевыполнял чахлые литературные нормы сбора картошки, что никак не отражалось на его ночной активности. Возлюбленные устраивались в помещении старого пионерского лагеря, не очень удобно, но зато от души.
Но судьба-сюжетослагательница не унималась. Алке понадобилось зачем-то срочно съездить в общежитие, чуть ли не в посольство; ее вызывали по поводу, который не разглашался в письме.
Леше пришлось остаться.
Смотрящий, большой, усатый аспирант Влад, сказал ему, что не может потерять рабочую единицу. Придется Шардакову отдуваться за двоих.
– Да хоть за троих.
Работать не трудно, если есть куда принести добычу.
День-другой Леша выкладывался на полную, вызывая некоторое раздражение второкурсников, уже сумевших приучить начальство к небольшой норме своей выработки, и как тут быть, когда на фоне общей расслабленности маячит один истерический работник. Но и Шардакову без весточки от Алки было сложновато. Напоминаю, что мы описываем те времена, когда не было ничего похожего на мобильные телефоны.
И потом, что она там делает в Москве, вместо того чтобы рваться к любимому в Дмитров? Что там за козни в этом болгарском посольстве! Не отозвали ли ее на родину?
Может быть, проснулся ее прежний, о котором шла смутная речь еще до их знакомства с Шардаковым.
Леша разузнал, кто это. Георгий Миланов. Звучит угрожающе. А что, если этот шикарный болгарин сам явился в русскую столицу, прекращая размолвку с пассией.
Шардаков послал на фиг смотрящего, оседлал очередную гору картошки в кузове грузовика, рванул в Дмитров, а оттуда – в Москву. Примчался на третьем троллейбусе на улицу Руставели, взлетел на пятый этаж.
Вот ее дверь, заперта.
Ломанулся к себе в комнату. Там никого. Не стал переодеваться, было невыносимо, только умыл физиономию на кухне – и к Садофьеву.
Тот сообщил ему страшную новость. Глядя куда-то в угол, понимая, что разрубает сердце друга.
– Что? – для начала не поверил Леша.
Сергей пожал плечами.
– Да уж.
– Где она?
Садофьев опять пожал плечами.
– Наверное, в кино.
– В Орле?
Друг тихо кивнул.
Шардаков бросился вниз по улице, она с небольшим уклоном уходила к железке, к станции электрички. Не доходя до станции, углом выходил на улицу местный кинотеатр. Но в данный момент сеанса не было. Потолкавшись в фойе, Леша никого не обнаружил. И тут заметил, что Садофьев следует в полушаге за ним и все время хочет что-то сказать.
– Кафе-мороженое.
«Ах вот оно что!»
На первом этаже того же здания, где располагался кинотеатр, имелась затрапезная, но (выбирать не приходилось) кафешка. Именно туда влетел прямо как был, с картофельного поля, Леша Шардаков и увидел их. Алка давилась от хохота, а Миша Вартанов что-то рассказывал ей на ухо. Ситуация не вызывающая сомнений.
Они заметили Шардакова одновременно.
Алка осталась сидеть, делая вид, что ее чем-то страшно заинтересовало мороженое в вазочке.
Миша встал. Он чувствовал себя плохо, как и всякий гаденыш, схваченный на месте преступления.
Крушение дружбы тронуло Лешу не так сильно, как крушение любви. Он решительно приблизился, весь обветренный, «как скалы», и с размаху влупил Алке хлесткую пощечину. Мгновенно Вартанов овладел собою и полупустой бутылкой шампанского шарахнул Шардакова по голове.
Тот рухнул. По лицу поползла струйка крови.
Завизжала официантка. Все обернулись.
Подбежал Садофьев, подхватил Шардакова подмышки.
– Уходите! – резко крикнул он Алке и Вартанову. – Сейчас сюда ментовку вызовут.
Как потом рассказывали в широких институтских кругах, именно Сережа Садофьев спас положение своей собранностью и решительностью.
Наверное, ошибаюсь, но мне кажется, что именно в это время появилась серия анекдотов про чукчей, и среди них тот анекдот, где была фраза: «Чукча не читатель, чукча – писатель!» Так вот, студент литературного института был именно читателем в первую очередь. Писателем во вторую. Что там напишется, это мы еще посмотрим, а вот по части чтения студент Лита – впереди планеты всей. И особенно налегал он на литературу именно запрещенную. На общих собраниях студентов ректор Владимир Федорович Пименов тряс угрожающе пальцем, предупреждая нас от чтения Набокова, но даже он понимал, что слушатель его вуза не может ограничиться по этой части одним лишь Сартаковым, иначе из него получится в результате этого чтения всего лишь маленький Сартаков. А это никому не надо. Конечно, оставались еще Пушкин с Толстым не полностью прочитанные нашим студентом, но все же тяга мысленная за рубеж если и не поощрялась, то не каралась.
Общежитие Лита представляло собой что-то вроде книжной биржи, где постоянно шел обмен активами. Активы эти делились на несколько видов.
Во-первых, оригинальные тексты издательства имени Чехова и других. Они поступали на биржу из библиотек писательских дочек, в значительном количестве учившихся в институте. Что интересно, только дочек, сыновей тех же писателей в институте почти не было. Писатели разъезжали по заграницам и привозили многочисленную запрещенную литературу. В доме каждого уважающего себя сочинителя был шкаф с такой литературой. Дочери, как правило, не были жмотами, и делились продукцией с однокурсниками, с которыми дружили.
Во-вторых, ксероксы. В Москве была уже тогда распространена по всяким НИИ масса этих полезных приборов, сами студенты или их знакомые устраивались на работу, чаще ночную, в эти заведения, и там, аккуратно сбив счетчик, тиражировали запрещенку. Дальний потомок станка Гутенберга успешно боролся с ограничениями по части печатной продукции.
В-третьих, книжки, отснятые на фотопленку, кое-как проявленные и переплетенные, тоже находились в обороте.
И наконец, бледные машинописные копии, обычно третьи, четвертые, первые почему-то не попадались никогда.
Делились они еще и по степени ответственности, которую пришлось бы нести, если бы они попались на глаза представителям власти. Не знаю, правда или нет, но за том «Архипелага» Солженицына, «Большой террор» Конквеста неаккуратному пользователю могли грозить серьезные неприятности, вплоть до уголовной статьи.
Почему-то преследовалась «Лолита», а «Тропик Рака» нет.
