Сашка

66

Старухи говорили: это знак,Который много счастья обещает.И про меня сказали точно так,А правда ль это вышло? – небо знает!К тому же полуночный вой собакИ страшный шум на чердаке высоком —Приметы злые; но не быв пророком,Я только покачаю головой.Гамлет сказал: «Есть тайны под лунойИ для премудрых», – как же мне, поэту,Не верить можно тайнам и Гамлету?..

67

Младенец рос милее с каждым днем:Живые глазки, белые ручонкиИ русый волос, вьющийся кольцом —Пленяли всех знакомых; уж пеленкиРубашечкой сменилися на нем;И, первые проказы начиная,Уж он дразнил собак и попугая…Года неслись, а Саша рос, и в пятьДобро и зло он начал понимать;Но, верно, по врожденному влеченью,Имел большую склонность к разрушенью.

68

Он рос… Отец его бранил и сек —Затем, что сам был с детства часто сечен,А слава богу вышел человек:Не стыд семьи, ни туп, ни изувечен.Понятья были низки в старый век…Но Саша с гордой был рожден душоюИ желчного сложенья, – пред судьбою,Перед бичом язвительной молвыОн не склонял и после головы.Умел он помнить, кто его обидел,И потому отца возненавидел.

69

Великий грех!.. Но чем теплее кровь,Тем раньше зреют в сердце беспокойномВсе чувства – злоба, гордость и любовь,Как дерева под небом юга знойным.Шалун мой хмурил маленькую бровь,Встречаясь с нежным папенькой; от взглядаОн вздрагивал, как будто б капля ядаЛилась по жилам. Это, может быть,Смешно, – что ж делать! – он не мог любить,Как любят все гостиные собачкиЗа лакомства, побои и подачки.

70

Он был дитя, когда в тесовый гробЕго родную с пеньем уложили.Он помнил, что над нею черный попЧитал большую книгу, что кадили,И прочее… и что, закрыв весь лобБольшим платком, отец стоял в молчанье.И что когда последнее лобзаньеЕму велели матери отдать,То стал он громко плакать и кричать,И что отец, немного с ним поспоря,Велел его посечь… (конечно, с горя).

71

Он не имел ни брата, ни сестры,И тайных мук его никто не ведал.До времени отвыкнув от игры,Он жадному сомненью сердце предалИ, презрев детства милые дары,Он начал думать, строить мир воздушный,И в нем терялся мыслию послушной.Таков средь океана островок:Пусть хоть прекрасен, свеж, но одинок;Ладьи к нему с гостями не пристанут,Цветы на нем от зноя все увянут…

72

Он был рожден под гибельной звездой,С желаньями безбрежными, как вечность.Они так часто спорили с душойИ отравили лучших дней беспечность.Они летали над его главой,Как царская корона; но без властиВенец казался бременем, и страсти,Впервые пробудясь, живым огнемПрожгли алтарь свой, не найдя кругомДостойной жертвы, – и в пустыне светаНа дружний зов не встретил он ответа.

73

О, если б мог он, как бесплотный дух,В вечерний час сливаться с облаками,Склонять к волнам кипучим жадный слухИ долго упиваться их речами,И обнимать их перси, как супруг!В глуши степей дышать со всей природойОдним дыханьем, жить ее свободой!О, если б мог он, в молнию одет,Одним ударом весь разрушить свет!..(Но к счастию для вас, читатель милый,Он не был одарен подобной силой.)

74

Я не берусь вполне, как психолог,Характер Саши выставить наружуИ вскрыть его, как с труфлями пирог.Скорей судей молчаньем я принужуК решению… Пусть суд их будет строг!Пусть журналист всеведущий хлопочет,Зачем тот плачет, а другой хохочет!..Пусть скажет он, что бесом одержимБыл Саша, – я и тут согласен с ним,Хотя, божусь, приятель мой, повеса,Взбесил бы иногда любого беса.

75

Его учитель чистый был француз,Marquis de Tess.[2] Педант полузабавный,Имел он длинный нос и тонкий вкусИ потому брал деньги преисправно.Покорный раб губернских дам и муз,Он сочинял сонеты, хоть пороюПо часу бился с рифмою одною;Но каламбуров полный лексикон,Как талисман, носил в карманах он,И, быв уверен в дамской благодати,Не размышлял, чтó кстати, чтó не кстати.

76

Его отец богатый был маркиз,Но жертвой стал народного волненья:На фонаре однажды он повис,Как было в моде, вместо украшенья.Приятель наш, парижский Адонис,Оставив прах родителя судьбине,Не поклонился гордой гильотине:Он молча проклял вольность и народ,И натощак отправился в поход,И, наконец, едва живой от муки,Пришел в Россию поощрять науки.

77

И Саша мой любил его рассказПро сборища народные, про шумныйНапор страстей и про последний часВенчанного страдальца… Над безумнойПарижскою толпою много разНосилося его воображенье:Там слышал он святых голов паденье,Меж тем как нищих буйный миллионКричал, смеясь: «Да здравствует закон!»И в недостатке хлеба или злата,Просил одной лишь крови у Марата.

78

Там видел он высокий эшафот;Прелестная на звучные ступениВсходила женщина… Следы забот,Следы живых, но тайных угрызенийВиднелись на лице ее. НародРукоплескал… Вот кудри золотыеПосыпались на плечи молодые;Вот голова, носившая венец,Склонилася на плаху… О, творец!Одумайтесь! Еще момент, злодеи!..И голова оторвана от шеи…

79

И кровь с тех пор рекою потекла,И загремела жадная секира…И ты, поэт, высокого челаНе уберег! Твоя живая лираНапрасно по вселенной разнеслаВсё, всё, что ты считал своей душою —Слова, мечты с надеждой и тоскою…Напрасно!.. Ты прошел кровавый путь,Не отомстив, и творческую грудьНи стих язвительный, ни смех холодныйНе посетил – и ты погиб бесплодно…

80

И Франция упала за тобойК ногам убийц бездушных и ничтожных.Никто не смел возвысить голос свой;Из мрака мыслей гибельных и ложныхНикто не вышел с твердою душой, —Меж тем как втайне взор НаполеонаУж зрел ступени будущего трона…Я в этом тоне мог бы продолжать,Но истина – не в моде, а писатьО том, что было двести раз в газетах,Смешно, тем боле об таких предметах.

81

К тому же я совсем не моралист, —Ни блага в зле, ни зла в добре не вижу,Я палачу не дам похвальный лист,Но клеветой героя не унижу, —Ни плеск восторга, ни насмешки свистНе созданы для мертвых. Царь иль воин,Хоть он отличья иногда достоин,Но верно нам за тяжкий мавзолейНе благодарен в комнатке своей,И, длинным одам внемля поневоле,Зевая вспоминает о престоле.

82

Я прикажу, кончая дни мои,Отнесть свой труп в пустыню и высокийКурган над ним насыпать, и – любвиСимвол ненарушимый – одинокийПоставить крест: быть может издали,Когда туман протянется в долине,Иль свод небес взбунтуется, к вершинеГостеприимной нищий пешеход,Его заметив, медленно придет,И, отряхнувши посох, безнадежнейВздохнет о жизни будущей и прежней —

83

И проклянет, склонясь на крест святой,Людей и небо, время и природу, —И проклянет грозы бессильный войИ пылких мыслей тщетную свободу…Но нет, к чему мне слушать плач людской?На что мне черный крест, курган, гробница?Пусть отдадут меня стихиям! ПтицаИ зверь, огонь и ветер, и земляРазделят прах мой, и душа мояС душой вселенной, как эфир с эфиром,Сольется и развеется над миром!..

84

Пускай от сердца, полного тоскойИ желчью тайных тщетных сожалений,Подобно чаше, ядом налитой,Следов не остается… Без волненийЯ выпил яд по капле, ни однойНе уронил; но люди не видалиВ лице моем ни страха, ни печали,И говорили хладно: он привык.И с той поры я облил свой языкТем самым ядом, и по праву местиСтал унижать толпу под видом лести…

85

Но кончим этот скучный эпизодИ обратимся к нашему герою.До этих пор он не имел заботЖитейских и невинною душоюИскал страстей, как пищи. Длинный годПровел он средь тетрадей, книг, историй,Грамматик, географий и теорийВсех философий мира. Пять системИмел маркиз, а на вопрос: зачем?Он отвечал вам гордо и свободно:«Monsieur, c'est mon affaire»[3] – так мне угодно!

86

Но Саша не внимал его словам, —Рассеянно в тетради над строкамиЕго рука чертила здесь и тамКакой-то женский профиль, и очами,Горящими подобно двум звездам,Он долго на него взирал и нежноВздыхал и хоронил его прилежноМежду листов, как тайный милый клад,Залог надежд и будущих наград,Как прячут иногда сухую травку,Перо, записку, ленту иль булавку…

87

Но кто ж она? Что пользы ей вскружитьНеопытную голову, впервыеСердечный мир дыханьем возмутитьИ взволновать надежды огневые?К чему?.. Он слишком молод, чтоб любить,Со всем искусством древнего Фоблаза.Его любовь, как снег вершин Кавказа,Чиста, – тепла, как небо южных стран…Ему ль платить обманом за обман?..Но кто ж она? – Не модная вертушка,А просто дочь буфетчика, Маврушка…

88

И Саша был четырнадцати лет.Он привыкал (скажу вам под секретом,Хоть важности большой во всем том нет)Толкаться меж служанок. Часто летом,Когда луна бросала томный светНа тихий сад, на свод густых акаций,И с шопотом толпа домашних грацийВ аллее кралась, – легкою стопойОн догонял их; и, шутя, порой,Его невинность (вы поймете сами)Они дразнили дерзкими перстами.

89

Но между них он отличал одну:В ней было всё, что увлекает душу,Волнует мысли и мешает сну.Но я, друзья, покой ваш не нарушуИ на портрет накину пелену.Ее любил мой Саша той любовью,Которая по жилам с юной кровьюТечет огнем, клокочет и кипит.Боролись в нем желание и стыд;Он долго думал, как в любви открыться, —Но надобно ж на что-нибудь решиться.

90

И мудрено ль? Четырнадцати летЯ сам страдал от каждой женской рожиИ простодушно уверял весь свет,Что друг на дружку все они похожи.Волнующихся персей нежный цветИ алых уст горячее дыханьеВо мне рождали чудные желанья;Я трепетал, когда моя рукаАтласных плеч касалася слегка,Но лишь в мечтах я видел без покроваВсё, что для вас, конечно, уж не ново…

91

Он потерял и сон и аппетит,Молчал весь день и бредил в ночь, бывало,По коридору бродит и грустит,И ждет, чтоб платье мимо прожужжало,Чтоб ясный взор мелькнул… Суровый видПриняв, он иногда улыбкой хладнойОтветствовал на взор ее отрадный…Любовь же неизбежна, как судьба,А с сердцем страх невыгодна борьба!Итак, мой Саша кончил с ним возитьсяИ положил с Маврушей объясниться.

92

Случилось это летом, в знойный день.По мостовой широкими клубамиВилася пыль. От труб высоких теньЛожилася на крышах полосами,И пар с камней струился. Сон и леньВполне Симбирском овладели; дажеКатилась Волга медленней и глаже.В саду, в беседке темной и сырой,Лежал полураздетый наш геройИ размышлял о тайне съединеньяДвух душ, – предмет достойный размышленья.

93

Вдруг слышит он направо, за кустомСирени, шорох платья и дыханьеВолнующейся груди, и потомЧуть внятный звук, похожий на лобзанье.Как Саше быть? Забилось сердце в нем,Запрыгало… Без дальних опасенийОн сквозь кусты пустился легче тени.Трещат и гнутся ветви под рукой.И вдруг пред ним, с Маврушкой молодойОбнявшися в тени цветущей вишни,Иван Ильич… (Прости ему всевышний!)

94

Увы! покоясь на траве густой,Проказник старый обнимал бесстыдноУпругий стан под юбкою простойИ не жалел ни ножки миловидной,Ни круглых персей, дышащих весной!И долго, долго бился, но напрасно!Огня и сил лишен уж был несчастный.Он встал, вздохнул (нельзя же не вздохнуть),Поправил брюхо и пустился в путь,Оставив тут обманутую деву,Как Ариадну, преданную гневу.

95

И есть за что, не спорю… Между темЧто делал Саша? С неподвижным взглядом,Как белый мрамор холоден и нем,Как Аббадона грозный, новым адомИспуганный, но помнящий эдем,С поникшею стоял он головою,И на челе, наморщенном тоскою,Качались тени трепетных ветвей…Но вдруг удар проснувшихся страстейПеревернул неопытную душу,И он упал как с неба на Маврушу.

96

Упал! (прости невинность!). Как змея,Маврушу крепко обнял он руками,То холодея, то как жар горя,Неистово впился в нее устамиИ – обезумел… Небо и земляСлились в туман. Мавруша простоналаИ улыбнулась; как волна, вставалаИ упадала грудь, и томный взор,Как над рекой безлучный метеор,Блуждал вокруг без цели, без предмета,Боясь всего: людей, дерев и света…

97

Теперь, друзья, скажите напрямик,Кого винить? … По мне, всего прекраснейСложить весь грех на чорта, – он привыкК напраслине; к тому же безопаснейРога и когти, чем иной язык…Итак заметим мы, что дух незримый,Но гордый, мрачный, злой, неотразимыйНи ладаном, ни бранью, ни крестом,Играл судьбою Саши, как мячом,И, следуя пустейшему капризу,Кидал его то вкось, то вверх, то книзу.

98

Два месяца прошло. Во тьме ночной,На цыпочках по лестнице ступая,В чепце, платок накинув шерстяной,Являлась к Саше дева молодая;Задув лампаду, трепетной рукойДержась за спинку шаткую кровати,Она искала жарких там объятий.Потом, на мягкий пух привлечена,Под одеяло пряталась она;Тяжелый вздох из груди вырывался,И в жарких поцелуях он сливался.

99

Казалось, рок забыл о них. Но раз(Не помню я, в который день недели),—Уж пролетел давно свиданья час,А Саша всё один был на постели.Он сел к окну в раздумьи. Тихо гасНа бледном своде месяц серебристый,И неподвижно бахромой волнистойВокруг его висели облака.Дремало всё, лишь в окнах изредкаЯвлялась свечка, силуэт рубчатыйСтарухи, из картин Рембрандта взятый,

100

Мелькая, рисовался на стеклеИ исчезал. На площади пустынной,Как чудный путь к неведомой земле,Лежала тень от колокольни длинной,И даль сливалась в синеватой мгле.Задумчив Саша… Вдруг скрипнули двери,И вы б сказали – поступь райской периПослышалась. Невольно наш геройВздрогнул. Пред ним, озарена луной,Стояла дева, опустивши очи,Бледнее той луны – царицы ночи…

101

И он узнал Маврушу. Но – творец! —Как изменилось нежное созданье!Казалось, тело изваял резец,А бог вдохнул не душу, но страданье.Она стоит, вздыхает, наконецПодходит и холодными рукамиХватает руку Саши, и устамиПрижалась к ней, и слезы потеклиВсё больше, больше, и, казалось, жглиЕе лицо… Но кто не зрел картиныРаскаянья преступной Магдалины?

102

И кто бы смел изобразить в словах,Чтό дышит жизнью в красках Гвидо-Рени?Гляжу на дивный холст: душа в очах,И мысль одна в душе, – и на колениГотов упасть, и непонятный страх,Как струны лютни, потрясает жилы;И слышишь близость чудной тайной силы,Которой в мире верует лишь тот,Кто как в гробу в душе своей живет,Кто терпит все упреки, все печали,Чтоб гением глупцы его назвали.

103

И долго молча плакала она.Рассыпавшись на кругленькие плечи,Ее власы бежали, как волна.Лишь иногда отрывистые речи,Отзыв того, чем грудь была полна,Блуждали на губах ее; но звукиЯснее были слов… И голос мукиМой Саша понял, как язык родной;К себе на грудь привлек ее рукойИ не щадил ни нежностей, ни ласки,Чтоб поскорей добраться до развязки.

104

Он говорил: «К чему печаль твоя?Ты молода, любима, – где ж страданье?В твоих глазах – мой мир, вся жизнь моя,И рай земной в одном твоем лобзанье…Быть может, злобу хитрую тая,Какой-нибудь… Но нет! И кто же смеетТебя обидеть? Мой отец дряхлеет,Француз давно не годен никуда…Ну, полно! слезы прочь, и ляг сюда!»Мавруша, крепко Сашу обнимая,Так отвечала, медленно вздыхая:

105

«Послушайте, я здесь в последний раз.Пренебрегла опасность, наказанье,Стыд, совесть – всё, чтоб только видеть вас,Поцеловать вам руки на прощаньеИ выманить слезу из ваших глаз.Не отвергайте бедную, – довольноУж я терплю, – но что же?.. Сердце вольно…Иван Ильич проведал от людейЗавистливых… Всё Ванька ваш, злодей, —Через него я гибну… Всё готово!Молю!.. о, киньте мне хоть взгляд, хоть слово!

106

«Для вашего отца впервые яЗабыла стыд, – где у рабы защита?Грозил он ссылкой, бог ему судья!Прошла неделя, – бедная забыта…А всё любить другого ей нельзя.Вчера меня обидными словамиОн разбранил… Но что же перед вами?Раба? игрушка!.. Точно: день, два, триМила, а там? – пожалуй, хоть умри!..»Тут началися слезы, восклицанья,Но Саша их оставил без вниманья.

107

«Ах, барин, барин! Вижу я, понятьНе хочешь ты тоски моей сердечной!..Прощай, – тебя мне больше не видать,Зато уж помнить буду вечно, вечно…Виновны оба, мне ж должно страдать.Но, так и быть, целуй меня в грудь, в очи, —Целуй, где хочешь, для последней ночи!..Чем свет меня в кибитке увезутНа дальний хутор, где Маврушу ждутСтраданья и мужик с косматой бородою…А ты? – вздохнешь и слюбишься с другою!»

108

Она заплакала. Так или нетИзгнанница младая говорила,Я утверждать не смею; двух, трех летДостаточна губительная сила,Чтобы святейших слов загладить след.А тот, кто рассказал мне повесть эту, —Его уж нет… Но что за нужда свету?Не веры я ищу, – я не пророк,Хоть и стремлюсь душою на Восток,Где свиньи и вино так ныне редки,И где, как пишут, жили наши предки!

109

Она замолкла, но не Саша: онКипел против отца негодованьем:«Злодей! тиран!» – и тысячу имен,Таких же милых, с истинным вниманьем,Он расточал ему. Но счастья сон,Как ни бранись, умчался невозвратно…Уже готов был юноша развратныйВ последний раз на ложе пуховомВкусить восторг, в забытии немомУж и она, пылая в расслабленьеРаскинулась, как вдруг – о, провиденье! —

110

Удар ногою с треском растворилСтеклянной двери обе половины,И ночника луч бледный озарилЖивой скелет вошедшего мужчины.Казалось, в страхе с ложа он вскочил, —Растрепан, босиком, в одной рубашке, —Вошел и строго обратился к Сашке:«Eh bien, monsieur, que vois-je?» – «Ah, c'est vous!»«Pourquoi ce bruit? Que faites-vous donc?» – «Je f<..>!»[4]И, молвив так (пускай простит мне муза),Одним тузом он выгнал вон француза.

111

И вслед за ним, как лань кавказских гор,Из комнаты пустилася бедняжка,Не распростясь, но кинув нежный взор,Закрыв лицо руками… Долго СашкаНе мог унять волненье сердца. «Вздор, —Шептал он, – вздор: любовь не жизнь!» Но утроПодернув тучки блеском перламутра,Уж начало заглядывать в окно,Как милый гость, ожиданный давно,А на дворе, унылый и докучный,Раздался колокольчик однозвучный.

112

К окну с волненьем Сашка подбежал:Разгонных тройка у крыльца большого.Вот сел ямщик и вожжи подобрал;Вот чей-то голос: «Что же, всё готово?»– «Готово». – Вот садится… Он узнал:Она!.. В чепце, платком окутав шею,С обычною улыбкою своею,Ему кивнула тихо головойИ спряталась в кибитку. Бич лихойВзвился. «Пошел!»… Колесы застучали…И в миг… Но что нам до чужой печали?

113

Давно ль?.. Но детство Саши протекло.Я рассказал, что знать вам было нужно…Он стал с отцом браниться: не моглоИ быть иначе, – нежностью наружнойОбманывать он почитал за зло,За низость, – но правдивой мести знакиОн не щадил (хотя б дошло до драки).И потому родитель, рассчитав,Что укрощать не стоит этот нрав,Сынка, рыдая, как мы все умеем,Послал в Москву с французом и лакеем.

114

И там проказник был препорученСтарухе-тетке самых строгих правил.Свет утверждал, что резвый КупидонЕе краснеть ни разу не заставил.Она была одна из тех княжен,Которые, страшась святого брака,Не смеют дать решительного знакаИ потому в сомненьи ждут да ждут,Покуда их на вист не позовут,Потом остаток жизни, как умеют, —За картами клевещут и желтеют.

115

Но иногда какой-нибудь лакей,Усердный, честный, верный, осторожный,Имея вход к владычице своейВо всякий час, с покорностью возможной,В уютной спальне заменяет ейСлужанку, то есть греет одеяло,Подушки, ноги, руки… Разве малоПод мраком ночи делается дел,Которых знать и чорт бы не хотел,И если бы хоть раз он был свидетель,Как сладко спит седая добродетель.

116

Шалун был отдан в модный пансион,Где много приобрел прекрасных правил.Сначала пристрастился к книгам он,Но скоро их с презрением оставил.Он увидал, что дружба, как поклон —Двусмысленная вещь; что добрый малыйТоварищ скучный, тягостный и вялый;Чуть умный – и забавен и сносней,Чем тысяча услужливых друзей.И потому (считая только явных)Он нажил в месяц сто врагов забавных.

117

И снимок их, как памятник святой,На двух листах, раскрашенный отлично,Носил всегда он в книжке записной,Обернутой атласом, как прилично,С стальным замком и розовой каймой.Любил он заговоры злобы тайнойРасстроить словом, будто бы случайно;Любил врагов внезапно удивлять,На крик и брань – насмешкой отвечать,Иль, притворясь рассеянным невеждой,Ласкать их долго тщетною надеждой.

118

Из пансиона скоро вышел он,Наскуча всё твердить азы да буки,И, наконец, в студенты посвящен,Вступил надменно в светлый храм науки.Святое место! помню я, как сон,Твои кафедры, залы, коридоры,Твоих сынов заносчивые споры:О боге, о вселенной и о том,Как пить: ром с чаем или голый ром;Их гордый вид пред гордыми властями,Их сюртуки, висящие клочками.

119

Бывало, только восемь бьет часов,По мостовой валит народ ученый.Кто ночь провел с лампадой средь трудов,Кто в грязной луже, Вакхом упоенный;Но все равно задумчивы, без словТекут… Пришли, шумят… Профессор длинныйНапрасно входит, кланяется чинно, —Он книгу взял, раскрыл, прочел… шумят;Уходит, – втрое хуже. Сущий ад!..По сердцу Сашке жизнь была такая,И этот ад считал он лучше рая.

120

Пропустим года два… Я не хочуВ один прием свою закончить повесть.Читатель знает, что я с ним шучу,И потому моя спокойна совесть,Хоть, признаюся, много пропущуСобытий важных, новых и чудесных.Но час придет, когда, в пределах тесныхНе заключен и не спеша вперед,Чтоб сократить унылый эпизод,Я снова обращу вниманье вашеНа те года, потраченные Сашей…

121

Теперь героев разбудить пора,Пора привесть в порядок их одежды.Вы вспомните, как сладостно вчераВ объятьях неги и живой надеждыУснула Тирза? Резвый бег пераЯ не могу удерживать серьезно,И потому она проснулась поздно…Растрепанные волосы назадРукой откинув и на свой нарядВзглянув с улыбкой сонною, сначалаОна довольно долго позевала.

122

На ней измято было всё, и грудьХранила знаки пламенных лобзаний.Она спешит лицо водой сплеснутьИ кудри без особенных старанийНа голове гребенкою заткнуть;Потом сорочку скинула, небрежноВодою обмывает стан свой нежный…Опять свежа, как персик молодой.И на плеча капот накинув свой,Пленительна бесстыдной наготою,Она подходит к нашему герою,

123

Садится в изголовьи и потомНа сонного студеной влагой плещет.Он поднялся, кидает взор кругомИ видит, что пора: светелка блещет,Озарена роскошным зимним днем;Замерзших окон стекла серебрятся;В лучах пылинки светлые вертятся;Упругий снег на улице хрустит,Под тяжестью полозьев и копыт,И в городе (что мне всегда досадно),Колокола трезвонят беспощадно…

124

Прелестный день! Как пышен божий свет!Как небеса лазурны!.. ТоропливоВскочил мой Саша. Вот уж он одет,Атласный галстук повязал лениво,С кудрей ночных восторгов сгладил след;Лишь синеватый венчик под глазамиИзобличал его… Но (между нами,Сказать тихонько) это не порок.У наших дам найти я то же б мог,Хоть между тем ручаюсь головою,Что их невинней нету под луною.

125

Из комнаты выходит наш герой,И, пробираясь длинным коридором,Он видит Катерину пред собой,Приветствует ее холодным взором,И мимо. Вот он в комнате другой:Вот стул с дрожащей ножкою и рядомКровать; на ней, закрыта, кверху задомХрапит Параша, отвернув лицо.Он плащ надел и вышел на крыльцо,И вслед за ним несутся восклицанья,Чтобы не смел забыть он обещанья:

126

Чтоб приготовил модный он нарядДля бедной, милой Тирзы, и так дале.Сказать ли, этой выдумке был радПроказник мой: в театре, в пестрой залеЗаметят ли невинный маскарад?Зачем еврейку не утешить тайно,Зачем толпу не наказать случайноПрезреньем гордым всех ее причуд?И что молва? – Глупцов крикливый суд,Коварный шопот злой старухи, илиДва-три намека в польском иль в кадрили!

127

Уж Саша дома. К тетке входит он,Небрежно у нее целует руку.«Чем кончился вчерашний ваш бостон?Я б не решился на такую скуку,Хотя бы мне давали миллион.Как ваши зубы?.. А Фиделька где же?Она являться стала что-то реже.Ей надоел наш модный круг, – увы,Какая жалость!.. Знаете ли вы,На этих днях мы ждем к себе комету,Которая несет погибель свету?..

128

«И поделом, ведь новый магазинОткрылся на Кузнецком, – не угодно льВам посмотреть?.. Там есть мамзель Aline,Monsieur Dupré, Durand, француз природный,Теперь купец, а бывший дворянин;Там есть мадам Armand; там есть субреткаFanchaux – плутовка, смуглая кокетка!Вся молодежь вокруг ее вертится.Мне ж всё равно, ей-богу, что случится!И по одной значительной причинеЯ только зритель в этом магазине.

129

«Причина эта вот – мой кошелек:Он пуст, как голова француза, – малостьИстратил я; но это мне урок —Ценить дешевле ветреную шалость!»И, притворясь печальным сколько мог,Шалун склонился к тетке, два-три разаВздохнул, чтоб удалась его проказа.Тихонько ларчик отперев, онаЗаботливо дорылася до днаИ вынула три беленьких бумажки.И… вы легко поймете радость Сашки.

130

Когда же он пришел в свой кабинет,То у дверей с недвижностью примерной,В чалме пунцовой, щегольски одет,Стоял арап, его служитель верный.Покрыт, как лаком, был чугунный цветЕго лица, и ряд зубов перловых,И блеск очей открытых, но суровых,Когда смеялся он иль говорил,Невольный страх на душу наводил;И в голосе его, иным казалось,Надменностью безумной отзывалось.