Полная версия:
Они тоже воевали… Солдаты СВО и герои нашего времени
Я слушал, не представляя, чтобы делал сам, увидев перед собой огненный шар.
–Таких моментов много было…– продолжал Александр Иванович.– Вот со штурманом на Су-24 в Джиде в Забайкалье. Тоже был такой момент, где мы должны были прыгнуть. Я произвел посадку, парашют не вышел. Тормозная система не работала. Мы приземлились на скорости 330 (километров в час.– Прим. авт.), а на грунт сошли на скорости 220 (километров в час.– Прим. авт.). Ну, на меня штурман смотрит: «Что делать?» А самолет высокий. Я говорю: «Пока подождем. Сейчас отломает шасси, и прыгаем». Ждал момента, когда самолет начнет переворачиваться. Или с полосы стремиться. Или шасси начинает отваливаться. Там впереди после полосы, там же аэродром огорожен. Там окопы должны быть. Препятствия. А самолет позволяет, чтобы на земле на скорости больше 75 (километров в час.– Прим. авт.) можно спокойно катапультироваться. И без проблем… Но он остановился. Потом мы посмотрели, какой это путь был после схода с полосы. 600 метров мы пробежали по грунту. От тряски вывалился тормозной парашют и, соответственно, сработали колеса. И остановились перед обычным карьером, там окопы. Не задел ничего и ничего не сломал. Это было зимой, в декабре месяце.
Майор Аржаных-старший в полете на высоте 5000 метров
– Острые ситуации…
– Острые ситуации различные. Самое интересное в полетах штурмовой бомбардировочной авиации – это полеты на предельно малых высотах прямо около земли, атака наземных целей, уничтожение противника и заправка в воздухе днем и ночью. Днем своеобразно, а ночью вообще какое-то фантастическое действо.
– Помню, писал про генерала Боташева, который заставлял экипажи в экстремальных ситуациях работать… Такая птаха (самолет), столько тонн и несется с сумасшедшей скоростью, а что в воздухе вытворяет. Видел, как это все вытворял генерал Харчевский…
Александр Аржаных-старший:
– Да, наши летали в Америку на показы и там их немножко обманули. Они с восьми тысяч метров падали без двигателей, двигатели заглохли, топливо не то залили. И только на двух тысячах запустили. С этого момента мы за океан свои боевые самолеты ни на какие соревнования, ни на какие мероприятия не отправляли. Американцы, они такие подлые люди, такую подлянку устроили.
– Плохим топливом заправили?
– Топливо там своеобразное. Керосин обычный, но у них по-своему. У них и марки свои, и ГОСТы. И они добавляют там какую-то присадку, и, по сути, то топливо, которое заправили они, на большой высоте для наших двигателей оказалось неприемлемым. Оно загустело, там ведь до минус пятидесяти, а потом, пока они планировали до высоты двух тысяч метров, топливо разошлось, на меньших высотах потеплее стало, и оно пошло в двигатели, и они их запустили и удачно приземлились. Правда, приземлились на совсем другом аэродроме. Американцы его бросили. А наши нашли аэродром и сели.
Что чувствовали летчики в такие экстремальные минуты, представить было трудно.
4 Счастье. Неведомые силы. Летность– Вот вы парите… Это же проявление счастья…
– Это словами не передать, – продолжал отвечать Аржаных-старший. – А надо испытать. Некоторые летчики даже брали с собой в самолет и жен, и друзей, были моменты такие. Просто потом их наказывали, некоторых увольняли. Поэтому передать словами это невозможно. Это надо просто самому ощутить…
Аржаных-старший засмеялся.
Преподаватель Аржаных-старший в кабинете
– Летчику все время приходится что-то преодолевать… – я продолжал интересоваться.
– Здесь не последнюю роль играет судьба. Высшие силы и как ты до этого жил. Какие добрые дела делал… В экстремальных ситуациях секунды превращаются в минуты. И если ты четко знаешь свою работу, технику, знаешь особые случаи в полете. И тут по полочкам каждую вещь делаешь грамотно, и тогда у тебя все выходит, и ты в этих сложных ситуациях выходишь победителем и спасаешь технику, своего штурмана, ну и себя.
– Мне все летчики говорили, что доводишь свои действия до автоматизма…
– Да, просто автомат. Голова в плане эмоций не принимает никакого участия. Чисто на автомате.
– Это да, а если отказал двигатель, что хочешь, то и делай…
–Ну, видите, боевая авиация отличается от гражданской. Я и сейчас боюсь на гражданских самолетах летать. Закрыли двери, и ты в ловушке. А там все-таки кресло. Кресло хорошее. Оно катапультирует даже с земли. Поэтому таких случаев, чтобы современное кресло отказывало, не бывает. И летчики спасаются даже за несколько секунд до того, как самолет упадет. Они прыгают, и все четко срабатывает. Поэтому и выбрал авиацию непосредственно военную, где есть катапультное кресло. Шансов больше спастись, чем на том же транспортном самолете. Транспортный самолет, если вы видели сбитие в Белгородской области[11]…
– Когда он завалился, а ему в бок еще ракета…
– Там возможности даже с парашютом прыгнуть не было. К глубокому сожалению, в этом самолете погиб сын нашего коллеги преподавателя майора Блинова Романа. В прошлом году его сын у нас выпустился. И попал на этот борт Ил-76 правым летчиком. У нас трагедия. Моему сыну Героя присвоили, а там… Со слезами на глазах… Но это война, ничего не поделаешь.
– В этом Ил-76 понимаешь, что все. Но еще живой. Земля приближается…
Аржаных-старший:
– В это время невозможно уже ничего сделать. Остается только молиться и вспоминать родных и близких. И надеяться попасть в такую область в другом измерении, где будет хорошо по крайней мере душам.
– Вы точно заметили. Мне в декабре прошлого года стукнуло семьдесят лет, я чувствую, что все равно там наверху что-то есть…
– Конечно, когда был момент, что я должен был через десять секунд разбиться, кто-то извне мне подсказал, что делать. Подсказал, это была ночь, полет, и мне просто подсказал: а вот посмотри и сделай так! И я посмотрел и сделал, так и получилось, что живой…
– Вы в Афганистане были?
– Нет, не был. Непосредственно мы сидели в Джиде в готовности для того, чтобы полететь на самую южную точку нашей страны бывшего Советского Союза. Аэродром Кушка называется. Должны были туда перебазироваться и уже оттуда поддерживать вывод наших войск из Афганистана. А мои выпускники в Афганистане были.
– Джида где?
– Забайкальский военный округ. На юге Бурятии рядом с Монголией.
– Я вот где только не жил в Советском Союзе, по гарнизонам с отцом ездил. И я счастлив, что охватил все это. Вас же тоже помотало…
– Да, поменял много мест службы. Начинал с Польши, закончил в Сары-Шаган. И посмотрел мир, и сына приобщил. Ребенок гарнизона. Он кроме аэродрома, по сути дела, пока меня не уволили из Вооруженных сил, нигде и не был. Ну, когда Советский Союз разваливался, меня хотели оставить в Казахстане. Имеется в виду в казахской армии в Николаевке под Алма-Атой. Я отказался и ушел на пенсию в тридцать пять лет. С этого момента уже на пенсии.
–Мне жена Олега Пешкова (Герой России, погиб в Сирии.– Прим. авт.) Гелена рассказывала, как того тоже сватали в казахскую армию. Так тот поехал, а там мечеть и оттуда с утра до вечера: «Алла-ала… Алла-ала…» И он оттуда ходу…
Аржаных-старший:
– Там своеобразный народ, но в то время еще было нормально. А сейчас, говорят, там сильная русофобия и желательно оттуда. И туда не ездить…
– «Во всем виноваты русские», – с сарказмом я произнес избитую фразу.
– Да-да, «русские во всем…»
Мы смеялись от глупости заезженных слов.
– Вы преподавателем долгое время… Выпустили много…
– Я не столько выпустил, сколько давал им путевку по науке. Преподавал и навигацию, и тактику, и управление воздушным движением. Они получали теорию и автоматически потом уходили в полки. И в некоторых полках они встречали моего сына. Сын им давал путевку в небо на своих самолетах. На Су-25-х. Вот как бы преемственность.
– Выпускники связь с вами поддерживают?
– Конечно! Сейчас вот звонили мои прошлогодние выпускники. Они вернулись на Су-24. Они из Хурбы.
–Где старший лейтенант Фетисов[12] служил, – я напомнил про летчика, которому в Борисоглебске на территории училища установили памятный камень. – Как это здорово, посоветоваться…
– Они не то что посоветоваться. Они сейчас туда едут. Говорят, соскучились. Они приедут, пообщаемся. Один на Су-25, другой на Су-24 и третий на Су-25СМ.
–У вас есть понятие «летность»… Мне замкомандира летного полка Криштоп[13] рассказывал, как у него не шло и уже готовы были его списать, и вдруг раз, и пошло… Полетел уверенно, четко…
Аржаных-старший:
– Ну бывает такое, что некоторые ребята тяжело схватывают. Даже на таких малоскоростных самолетах типа Л-29, Л-39. Иногда даже с какими-то поломками. Происходят особые случаи. Потом что-то происходит, и даже на других, более скоростных самолетах они идут хорошо, и, соответственно, у них все получается. Но это летная судьба, которую даже не просчитаешь. Она по-разному складывается. Человеческий фактор очень важен.
– Извините за сравнение, поэт Пушкин: либо есть талант либо нет… А тут «летность»…
Аржаных:
– Ну да. В наше время, когда мы поступали, по сути дела, пацанами. И нам так интересно было, так хотелось побыстрее вылететь самостоятельно, чтобы инструктора не было. И начинали мы это все с 17 лет, грубо говоря. Мы не успевали «перегореть». Есть такое понятие «профессиональное выгорание». Мы зиму проучились, теорию получили и уже пошли по лагерям и начали летать. Это было просто захватывающе… Сейчас, конечно, по-другому. Взяли совсем иную систему обучения. Но в данном случае – новый начальник училища пришел генерал Юдин, он выпускник 1986 года и пересматривает практику в корне. Здесь современные пацаны выпуска 2001 года, они только с третьего курса, представляете, начинают летать. Они за эти два года, даже за три зимы, они «перегорают», они уже взрослеют, и им уже не очень хочется. Они к самостоятельным полетам приступают в 19, 20 лет, а мы в 16, 17. И они такие уже взрослые, а некоторым ребятам под 30 лет, ему: «Ты куда собрался? Я в 35 на пенсию, а ты еще не выпустился…»
Я понимал, с возрастом тяжелее нарабатывать навыки пилота.
Аржаных-старший:
– А сейчас закон поменяли. Раньше в 23 года можно было поступать, когда ты отслужил срочную, 21 максимум, когда ты нигде не служил. А сейчас до 28 лет. А летная работа она не долговечная. Поэтому сразу потом списывают и государство работает впустую. И училище впустую. Сейчас все это будут пересматривать в связи с этими событиями, с войной. И вернуться к советской школе обучения, не с 4-го курса, не с 5-го, а с 1-го курса надо летать…
– Когда я выступал в Борисоглебске перед вашими курсантами, мне так было интересно на них смотреть, все такие высокие, четкие, красавцы…
– Хотя в штурмовую, бомбардировочную авиацию рост ограничен до 1 метра 86 сантиметров. Как они там попадают под два метра, не понятно. Хотя мой сын тоже на 2 сантиметра выше, чем положено по медицинскому приказу. И мне пришлось с ним ехать в Москву в центральный госпиталь, договариваться с председателем комиссии. И они в виде исключения его с 2 сантиметрами выше пропустили, и он поступил.
5 Аржаных-младший– Ну а теперь, давайте к тому, у кого рост на 2 см оказался выше… Я бы назвал его Аржаных-младший.
Аржаных-старший засмеялся.
– Где он своим появлением порадовал родителей? – продолжил я вопрос.
–В Легнице в Польше. Родился в Польше в День независимости в Америке[14]. Я служил на аэродроме в 30–40 километрах от Легницы. Там гарнизон, мы летали на МиГ-27. И везде он с нами, куда бы мы ни выезжали. Никаких бабушек. С молоком матери впитал гарнизонную жизнь.
– А почему назвали Сашей?
– Мы договорились, если девочка, то Лена. У меня жена Лена. Если мальчик, то Саша…
– Интересная традиция…
– Не в честь бабушек, не в честь дедушек, а в честь самих себя.
– А в школу…
– В первый класс пошел в Джиде, а со 2-го класса он в 10-й школе в Борисоглебске. Потом после 9 класса вечернюю окончил. Потом поступил в Борисоглебске в техникум, я, кстати, в техникуме пятнадцать лет еще преподавал. Он при мне туда пришел. Я там преподавал основы безопасности жизнедеятельности и основы военной службы. И когда он окончил техникум по информатике, говорит: «Пап, ну куда дальше?» Я говорю: «У тебя есть диплом техника-программиста, иди по специальности». Он: «Я не хочу, хочу, как ты». Я: «Ну, давай, как могу, так помогу». И помог и по медицине…
– Созрел не как отец в 16 лет…
Аржаных-старший:
– А у них все по-другому… И вот три года, когда в Краснодаре теорию получал, многие ребята перегорали, уходили, а я его продержал, дотянул, чтобы он после трех лет пошел на летную практику и потом выпустился на Су-25-х. На них сейчас и летает.
– А где он впервые поднялся в небо?
– На Л-39-м в Кущевке. Это в Краснодарском крае. Помните историю, женщина руководила бандитами. Страшные 90-е… А потом сын сюда в Борисоглебск, и 4 и 5 курс он здесь летал. И здесь окончил. Но естественно, выпускался в Краснодаре. Я приезжал к нему на выпуск…
– С батей советовался? Ведь, небось, проблемы…
–Конечно! Я ему все передаю. Потом он сам меня уже учит. У него уже и сын подрастает, четырнадцать лет ему. Паспорт дали. «Дед, держись. Преподавателем…» Мол, я его еще учить буду. Я: «Леш, через четыре года мне семьдесят будет».– «Держись. Я учусь на отлично – чуть ли не на золотую медаль идет там в Канте (где служит сын Аржаных Александра Ивановича.– Прим. авт.). – Договор дороже денег». Я: «Хорошо, на сколько здоровья хватит…»
– На вашей страничке в «Одноклассниках» есть фото, вы держите ребенка…
Аржаных-старший с внуком
—Это в Буденновске. С внуком Лешей. Он, кстати, родился в Буденновске в том роддоме, который Басаев брал[15]. В этом же Буденновске родилась и моя внучка Настя…
– В этом роддоме следы, наверно, до сих пор…
– Да, и от пуль следы остались… Не убирают, как память тех трагических событий… А мои внуки сейчас подрастают…
Мы помолчали: события в Буденновске забыть нельзя.
Внук Леша и внучка Настя
6 В Буденновске. Подбит
Потом я:
– С летностью как у сына?
Аржаных-старший:
– Естественно, проблемы были. И что самое интересное, он повторял мою судьбу. В свое время я выкатывался со взлетной полосы на 600 метров, а он в Буденновске на 200 при таких же обстоятельствах спустя десятки лет. Правда, он днем, а я ночью. Тоже все обошлось, самолет не сломал. Тоже отказ техники, отказ тормозной системы. Все тоже повторилось. Но самое интересное, у меня друг есть, он в Липецком центре, мой выпускник. И соответственно, у него сын. Он тоже выпускался и попал к нему в Липецк и там сейчас служит. И у отца был случай, когда шасси не выпускалось, и он садился на брюхо. И у сына такая же ситуация. Правда, у отца днем, а у сына ночью. Тоже нормально все обошлось. Представляете, как все бывает…
– Череда испытаний.
– Мне подполковник Криштоп рассказывал, как выкатился… И тут как тут прокурор…
– Тут ситуация какая? Как выкатывается? По какой причине? Сам допустил или отказ техники. Кстати, первоначально командир полка: «Что ты неправильно действовал?» Когда самолеты отвезли на осмотр, то разобрались. Отказала антиюзовая автоматика, и самолет выкатился. Не работали тормоза. Это чисто механическая поломка была, и в принципе все обошлось.
– Сын в каком году выпускается?
– Саша выпустился в 2006 году по штурмовой бомбардировочной авиации, и куда судьба распределит…
– Вы влияли на распределение?
– Нет-нет, у нас не было таких знакомых, таких серьезных людей высокопоставленных… И он попал в Приморско-Ахтарск.
– Понравилось ему там, все же на Азовское море?..
– Да, но не выбирают место службы. Там полтора года пробыл. И его в 2008 году командировали в Буденновск, и он там пробыл почти десять лет. Потом получилось, что пришла разнарядка в Кант в Киргизии, он согласился и до сих пор там. А когда прибыл в Буденновск, как раз Грузия напала на Южную Осетию. И он чуть ли не принял участие в боевых действиях.
– Там еще сбили наши самолеты…
– Да-да… Они летали туда из Буденновска. Но они молодые, прямого участия не принимали. Их берегли. Сначала там старшие офицеры, у которых опыт был большой. И они там работали и погибали, а через пять дней война закончилась, и поучаствовать не успели. А так сидели в боевой готовности с автоматами, с разгрузками, все это было. Мы переживали эти пять дней, ну, а дальше по судьбе. Сирия два раза.
– Как там? Ведь говорят, и воды сначала не было, и обстрелы…
–Вы понимаете, пехоте там немножко похуже. А у летчиков лучше. У них блоки (жилые.– Прим. авт.), и вода, и снабжение. Летчиков и кормили хорошо. Поэтому в бытовом плане все было хорошо. Не жаловался. А вылетали на боевые задания, конечно, не такая нагрузка, не такая опасность была, как здесь (на Украине.– Прим. авт.). Определенное количество джихад-мобилей, джихад-организаций он уничтожил. Реально были такие моменты. Он говорит: «Попадаешь в этот джихад-мобиль с пикирования ракетами, а он взрывается, как 300 тонн тротила. Что там в нем есть, что перевозят, непонятно». Но в любом случае ПЗРК у них не было, зенитно-ракетных комплексов, стреляли только из стрелкового оружия, крупных пулеметов, но это не то, что сегодня…
– С Романом Филиповым там не пересекался?
– Нет, с ним не пересекался, но они вместе в училище были. Он его однокашник. Вместе в одной казарме. Вместе начинали…
– У сына ордена Мужества. За Сирию?
– Все три ордена Мужества и звание «Герой России» все за спецоперацию. Награжден четыре раза. У него более пятисот боевых вылетов.
– Пятьсот вылетов! Это же каждый вылет риск… «Вернешься не вернешься…»
– Переживания, которые были, не передать. Особенно для матери, для бабушек… Каждый день молитвы. Каждый день.
– На спецоперации с какого времени?
– В феврале началось, а в апреле начал туда летать, а в сентябре в его самолет прилетело.
– Под Балаклеей…
– Наши начали отступать по этим своеобразным договоренностям. И под Харьковом оставили все… И в этой ситуации действовали… Где контакт наших с противником знали и туда ребят посылали. Приходили боевые задачи, и уже противник у нас в тылу, и ребята работали практически на их территории.
– И он был сбит?
– Нет, я же говорю: сбивают это другое. А тут подбили. Потом шестьдесят километров пролетел, создал условия, чтобы прыгнуть. Прыгнул и попал на свежевспаханную пахоту. А дальше поисково-спасательная служба работает. Подлетели, забрали, в Курск привезли его. Мы с матерью туда съездили, поддержали его.
–Не в это ли время случилось с Каштановым и Коптиловым (летчик и штурман сбитого бомбардировщика.– Прим. авт.), они выходили…
– Примерно в это, только он на Су-25, а они на Су-34. Но у них шансов не было. Все-таки Су-25 бронированный и аналоговый, тяги управления таскаешь и отклоняются рулевые поверхности и стабилизатор. А Су-34 и другие все на цифре. Цифра, это когда ты как на компьютере кнопку нажал. А у Су-25 нет. У Каштанова, кстати, одна бомба не пошла. Они бросали бомбы. Одна не ушла. Может, благодаря этому создался такой момент, что они выпрыгнули после того, как крутанули бочку (кручение вокруг продольной оси) неуправляемую, и на выходе из бочки они прыгнули. Счет шел на доли секунды на предельно малой высоте…
– Они были на предельной. А при чем здесь бомба? – спросил я.
– Они были на предельной. Бомба не пошла. Центровка нарушена была. Непонятно, что бы произошло, если бы бомбы не было. Он бы намного быстрее вертелся…
– И они бы не успели прыгнуть, – дошло мне.
– Она сыграла свою роль, и эти доли секунды пошли на спасение экипажа. И то они переломались. И позвоночник, и руки.
Су-34
– Как я понял, сын задание получил, полетел, отбомбился, и тут его подбивают…
– Да. Он же не один шел, а вел группу. Он был ведущим. А за ним еще самолеты. Поэтому по нему, ведущему, отработали украинцы, и он получил удар. А вся группа его сопровождала до того момента, когда он прыгнул. А потом они прилетели на базу и через двадцать минут вертолет его забрал.
– Приземлился на нашей территории?
– Нет-нет, через два дня там уже украинские солдаты были. Ходят около обломков самолета. Он не взорвался, топлива уже не было, а упал и развалился. Там масло горит, гидросистема, а так большого взрыва не было. Он говорит: «На моих глазах. Я приземляюсь, а он ударяется как стеклянный, и разваливается».
– А он на парашюте…
–Да. Он говорит: «Я буквально через пять секунд уже был на земле. Я же с тридцати метров прыгнул. Не набирал высоту. И скорость 340 (километров в час.– Прим. авт.). И я на парашюте, и он передо мной разлетается, и я приземляюсь в пахоту». Это спасло его в том плане, что не жесткое было приземление, потому что он сам крупный – 90 килограмм. Разгрузка еще. Где-то получается под 120 (килограммов.– Прим. авт.). А парашют спасательный на много меньше, чем обычные десантные парашюты. И скорость приземления у него какая? Если на обычном парашюте скорость приземления пять метров в секунду, то на этом семь метров в секунду. Скоротечно все произошло, и он на пашню и приземлился. Небольшие повреждения были, от ЗШ-5, защитного шлема, потертости. Но больше ничего…
– Приземляется…
– И сразу наши стали собираться за ним…
– Конечно, когда наши самолеты работают, на аэродроме самолеты дежурят и вертолет Ми-8. Где-то что-то происходит, максимум тридцать минут и подлетают.
– Ему не пришлось идти, как Каштанову с Коптиловым, тридцать километров?
–Нет-нет. Он приземлился, парашют собрал. В лесополосу забежал. И приготовился к бою, конечно. Оружие, гранаты. А потом видит наш вертолет. Я спрашиваю: «А как ты определил, что наш, а не украинский?» Он: «Ми-8 наш современный, модернизированный. И у него не тупой нос, а немножко остренький. Я сразу определил. Вытащил ракетницу, отстрелялся. И они, соответственно, увидели, подобрали и увезли».
– Спасся… Налет у него большой…
– Где-то 500 вылетов и налет около 2000 часов. Каждый день по 2, по 3 боевых вылета. У него высокая эффективность вылетов. И в составе группы, и в одиночном… Все это очень напрягает, но они привыкли. Военные сильно, как гражданские, не переживают. Надо, и они пошли… Судьба такая…
Я не стал расспрашивать о конкретных схватках его сына с украинцами, понимая, что этому еще не пришло время, и оставляя это моим последователям, давая им возможность подробно описать боевой путь летчика Александра Александровича Аржаных…
7 Последователь ЧкаловаНайдя в интернете страничку Александра Аржаных-старшего, в ней обнаружил публикацию за 6 декабря 2023 года[16]:
«Встретился с лётчиком, Героем России: был подбит и с осколком под сердцем двое суток выбирался к своим. Тот день майор Иван Редкокашин[17] помнит буквально по минутам. С утра слетали на задачу, в обед поступает ещё одна. Иван должен был взлетать третьим, но на рулежке оказался четвёртым в группе. Метеоусловия поганые – снег…»
Давая интервью журналисту «Пятого канала», Редкокашин рассказывает[18]:
«В один день мне, скажем так, не повезло… Я понимал, что низкая облачность, холодно. Беспилотники, значит, не полетят. Ну и наши тоже не прилетят. Никто не прилетит – ни свои, ни чужие… Вылетает слева стекло. Летит на руки, летит в лицо, на колени. Все это по кабине тонким слоем распределяется. Прилетела ракета, видимо большая, потому что сразу отказ управления, пожар одного двигателя, сразу же второго. Катапультировался, приземлился в поле. Встал, обернулся, какие-то мужики бегут и палят. Хорошо далеко – метров 300–400. Схватил автомат и побежал в противоположную сторону. Добрался до лесопосадки, по пути снаряжение сбросил, остался с автоматом, разгрузка, пистолет, две гранаты. Пока бежал, магазин подсоединил. Гранату привел в действие. В лесопосадке, грубо говоря, помотался, оторвался. Лицо посекло осколками. И получается, под сердце мне прилетел осколок. По касательной вошел в грудь на глубину до семи сантиметров и там остался. Об этом позже скажут врачи… Наложил повязку, какую смог, на ощупь. Ну и стал дожидаться темноты хотя бы. К вечеру снег пошел. Достал компас, карту. К сожалению, у меня GPS-ка в кабине осталась. До границы точно было где-то 100 километров. Я один раз летал, мне повезло, в этот район. Там точно были наши. Просто на тот момент не было четкой границы, где свои, где чужие. В этом населенном пункте могли быть наши и могли не наши. Это можно было близко подойти, чтобы понять. Ходить по окраинам… Воду где-то нашел. Температура где-то около нуля, минус. По кустам попадал, не понравилось. Думаю: в целях экономии времени надо дорогу искать. Ну и для себя решил, что днем где-то по деревьям, по лесам, а ночью принял для себя решение, что пойду сквозь населенные пункты. Просто дорога, и я иду по центру. В любом случае если бы я где-то прятался, то свои бы поняли, что кто-то идет чужой. А чужие поняли бы, что тоже чужой. Для всех непонятный человек – это мишень. Было у меня три батончика. В итоге я на второй день съел с утра половинку, вечером половинку. В этот день что-то не до еды было особо. Вода – ну, фляжка была маленькая. Я ее берег. Снег есть. Есть сосульки всякие. Ну, вот так, собственно говоря, и шел. Идешь – тепло, а на ночь остановился – ноги мокрые. Лежишь – дрожишь, скажем, так. Ну, шапку из запасов достал. Шел в шапке. Все. А документы мы не брали в полет. Я иду и понимаю, что я без документов. Пароля я не знаю. Если на чужих напорюсь, у меня есть граната. Если это свои будут – ну, как-нибудь договоримся, опознаемся в любом случае. Потому что я чувствовал, что после первого дня, к концу второго силы уходят. Я не придавал значения ранению в грудь, думал, лицо мне посекло осколками – думал, ну, это тоже стекло прилетело. И поэтому – ну, потечет и перестанет, скажем так. К этому просто относился. Потому что голову не мог опустить и посмотреть. А смысла нет туда грязными руками лазить. Поэтому залепил лейкопластырем широким и все. И шел. На вторые сутки вышел на наш блокпост. После проверки вертолетом отправили в госпиталь».
