Достигая крещендо

«Спасибо, Господи, за этот спокойный полёт», – прошептал епископ на трапе.

***

По Минскому шоссе ехал кортеж Президента. От колёс отскакивали капли недавнего дождя, а в тонированных стёклах отражались бесконечные леса, вызывавшие в душе епископа Евгения, ехавшего в отдельном автомобиле, чувства приятной ностальгии. На переднем сидении автомобиля сидели две молчаливые женщины в военной форме из охраны Божесова. «Странная манера одевать своих телохранителей как военных» – подумал Евгений, хоть и осознавал эстетическую красоту этой формы.

– Можете радио включить, пожалуйста, – попросил Евгений несвойственно робко. Женщина–водитель, не отрывая взгляда, включила радио.

«… желают свободной счастливой жизни. Хотят быть окружёнными заботой и теплом, хотят иметь стабильный заработок и уверенность в завтрашнем дне, – звучало из колонок чтение текстов предвыборной агитации. – Уже через два года безработица будет сокращена в два раза, а уровень жизни повысится в четыре. Доступное жильё и здравоохранение – это реальность грядущих лет. Качественное и бесплатное образование всех уровней – реальность месяцев. Всесторонняя поддержка семьи и детей – необходимость завтрашнего дня… В это воскресенье выбирай благополучное будущее. Елизавета Орлова – Благосостояние, Образование, Семья».

На лицах женщин епископ увидел мягкую улыбку.

– Вы пойдёте голосовать? – решительно спросил он.

– Разумеется, – ответила неожиданно приятным голосом одна из них.

– Ваш выбор вполне очевиден, – попытался пошутить Евгений.

– А ваши аналитические способности поразительны, – продолжая смотреть прямо на дорогу, ответила женщина–водитель, тоже нежным голосом, в котором всё равно проскочил сарказм.

– Может быть, вы вообще не голосуете… – оправдался епископ.

– У нас никто не отбирает свободу, Ваше преосвященство. Мы хоть и подневольные в некотором смысле люди, но нас уважают гораздо больше, чем некоторых министров… А голосовать мы действительно будем за Елизавету Николаевну.

– Но ведь вы понимаете, что у неё не совсем яркие призывы? – спросил Евгений.

– Благосостояние, образование и семья – это единственное, чем позволит ей заниматься Божесов, – улыбнулся женщина–водитель, сделав резкое движение и повернув автомобиль на съезд с шоссе. Кортеж остановился у придорожной деревеньки, в большей степени выполняющей функцию мотеля дальнобойщиков.

– Надеюсь, вас не слишком отвлекали мои эскортницы? – поинтересовался у Евгения неожиданно появившийся у двери Божесов.

– Какие–то они слишком либеральные, – усмехнулся, выходя из автомобиля, епископ.

– У них в контракте прописано говорить всякую чепуху… Бывает, оставишь их с пылкими французскими дипломатами, разговоры затянутся, флирт начнётся, а мои девушки глазки построят, множество бесполезной в практическом смысле информации вывалят, но сами получат гораздо больше. Так что всё, что они вам сказали, мне известно, – Божесов дружелюбно посмотрел в глаза епископу. – Но про Орлову они врут. Она сможет делать всё, на что хватит полномочий…

– А вы?

– А у меня национальные идеи. «Справедливость, образованность, милосердие» – вот на чём можно строить Россию со справедливыми образованными и милосердными юнитами… то есть гражданами.

Под пасмурным, но уже полностью выплакавшимся небом, они прогулочным шагом двигались к двухэтажному жёлтому домику с тепло горящими окнами за решётчатым забором.

– Именно здесь ночевали дальнобойщики с тремя нашими фурами… – сказал Божесов заговорщически и, оставляя епископа, вошёл в дом, взмахнув своим длинным плащом.

Евгений был уверен в полной безопасности здания, а потому, решил обойти участок. Сзади дома была пожарная лестница на второй этаж, поддаваясь какой–то неожиданной ребяческой мысли, Евгений схватился за перекладины и, опробовав двумя подскоками на прочность лестницу, стал подниматься. На верхних ступеньках он повернул голову назад и увидел тянущееся сквозь тёмные леса шоссе с редкими точками машин. В воздухе начинало разноситься птичье насвистывание… В соседнем окне вспыхнул свет, и епископ поспешил влезть внутрь дома. Коридоры с рваным грязным линолеумом, маленькие испачканные окна, запах металлической воды, большие рои мух, из одной комнатушки доносился детский храп, сливающийся с завывающим звучанием басистого мужчины под двести кило. На лице Евгения проскользнула грустная улыбка… Он подошёл к лестнице, ведущей в кафешку первого этажа из неудобных и маленьких ступенек, на которые не влезала полностью нога епископа.

Внизу он увидел забавную картину – за потрёпанным жизнью столом, над крошками, наспех сброшенными на пол, сидел совершенно невозмутимо и по–простому Божесов в своём щегольском наряде и разговаривал с мужичком–хозяином с редкой засаленной бородкой. Подойдя ближе, епископ увидел, что перед Божесовым на тарелке лежит кусочек запечённой куриной грудки и горка жареных грибов с мелкими кусочками золотистого картофеля.

– То есть вообще ЧП ни на что не влияло? – переспросил у мужичка специально для Евгений Божесов, с аппетитом орудуя ножом и вилкой.

– Нет, – махнул рукой мужичок. – Место проходное. Фуры туда–сюда шныряют, а если и контролирует кто–нибудь из полиции, то за деньги глаза закроют… К концу капитан на новой машине приехал!

– Ат мерзавец! – осклабился Михаил Александрович. – В шоке, конечно, я от безответственности людской, Игнат… Ладно, что сейчас в крупных городах все спокойно сидят по домам, боясь высунуть ногу, чтобы не арестовали за нарушения, а в эпидемию как было?

– Да, страшное время… Я чуть не разорился, благо фуры продолжали ездить, – кивал Игнат.

– Ну да, – щёлкнул языком Божесов. – Здоровье было не на первом месте…

Евгений почувствовал в этом тоне Божесова обиду и на неразумное население, и на себя, не способного это население быстро научить.

– Как же так! – продолжал Михаил Александрович, откладывая приборы. – Многие безответственные и в некотором роде эгоистичные люди несмотря на все мои запреты выходили на улицы, ездили в переполненных электричках на дачи, ходили на пробежки и, пытаясь как–то отвлечь себя от одиночества на самоизоляции, обрекались этим только на её продолжение. Про службы на Рождество вообще молчу…

– Вы не совсем справедливы, – попытался шуткой разбавить образовавшееся напряжение Евгений.

– Я договорю. Пусть абстрактному дяди Антону прямо приспичило выйти из дому. Предположим, что у него живёт большой сенбернар, требующий подвижных игр на воздухе. И дядя Антон, положившись на русский «авось», ежедневно нарушает режим самоизоляции. Необходимость – скажите вы; преступление – скажу я…

По большому счёту, хрен с ним, с этим дядей Антоном. Пусть он будет соблюдать все меры – и социальную дистанцию и гулять будет в безлюдных местах, в которых заражение невозможно… Или же наоборот будет активно контактировать с другими друзьями–собачниками – не так важно. Пусть наш дядя Антон искупался на Крещение в проруби, и никакая зараза к нему не пристаёт.

– Ну, вы немного издеваетесь, Михаил Александрович, – не оставлял попыток разрядить обстановку епископ.

– Нисколько, слегка иронизирую… И всё хорошо. Дядя Антон продолжает гулять, ему пофиг на рекомендации властей, а встречающиеся полицейские патрули тоже, вместо выписывания штрафа по факту первого нарушения режима, отпускают его под честное слово, которое дядя Антон, будучи истинно русским человеком, считает необязательным соблюдать – «чё он, фраер, шоб перед мусорами раскланиваться?» И как бы жизнь дяди Антона идёт своим чередом – сенбернар счастлив, дядя Антон, этот кубический экстраверт, шляется по улицам, и зараза его не трогает.

– Тогда в чём проблема, Михаил Александрович? – улыбнулся Евгений.

– А для Антона проблемы нет. С точки зрения логики его действия вполне адекватны – гуляет, воздухом дышит вместо того, чтобы дома тухнуть, да и не болеет к тому же. «Придумана болезнь» – думает Антон и продолжает нарушать рекомендации властей.

– И?

– И дело в том, что на 7 этаже антонова дома, живёт баба Валя со своей болонкой. И видит баба Валя, что дядя Антон каждый день со своим сенбернаром выходит на улицу и ничего – здоров. И следует баба Валя примеру дяди Антона и тоже выходит на улицу, прикрываясь болонкой… И встречается с бабой Маней из соседнего двора, гуляющей с таксой. «Сколько лет, сколько зим, сколько не видались, а ужас–то какой творится вокруг, мама дорогая!!» И треплются они так каждый день, забывая о социальной дистанции… А у бабы Мани внук в магазин ходит и продукты приносит. И однажды забыл он о технике безопасности и притащил из магазина бабе Мане заразу. Стала баба Маня носителем, но с бабой Валей всё ещё встречалась, щедро заражая и её… Вот и получается, что с бабой Валей, последовавшей примеру дяди Антона, приходит в многоквартирный дом зараза – на ручках, на почтовых ящиках, в лифте и других местах. Весь дом заразился, потому что баба Валя последовала примеру безответственного дяди Антона… Пусть ещё и умер кто–то для драматизьму, чтобы совесть дядю Антона замучила.

– Ха–х, вы жестоки!

– Не я, а дядя Антон, который своими эгоистичными действиями, даже соблюдая технику безопасности по отношению к своим прогулкам, послужил примером для старой и глупой бабы Вали… И вы скажите, что дядя Антон не виноват – он с собакой гулял, вроде бы можно. А я скажу, дядя Антон, – Божесов сделал многозначительную паузу.

– Зато сейчас, посмотрите, какая прелесть творилась в городах! Везде солдаты, везде бронетехника, а страх хозяев неожиданно передался собакам – гулять вдруг им стало вовсе не обязательно! – с ядовитым сарказмом заметил Божесов. – Ни один не считает нужным выйти на улицу… В такие моменты и понимаешь, что людьми всегда движет исключительно страх за свою жизнь. Остальное не помогает… Дядя Антон договорился с полицейскими, чтобы его не штрафовали – договорился. Да даже если бы и оштрафовали, всё равно через день–другой вышел бы вновь на улицу, прикрывая свои личные желания свежего воздуха биологическими потребностями сенбернара. Свинство, что из–за такой безответственности столько людей заболело. Дядя Антон хоть ничего плохого формально и не совершил, но показывал своим вольным поведением дурной пример… А в этом –попробовал бы дядя Антон выйти с сенбернаром на прогулку. Военные собаку отняли б, а дяде Антону колено прострелили, чтобы недели три ходить не мог. Справедливость… Если бы мне разрешили в 2025 году, тогда заразившихся идиотов было меньше, но увы…

– У меня есть одна мысль, – прервал епископ эти категоричные суждения, с которыми не мог согласиться. – Каким бы человек ни был: интровертом; обиженным на жизнь; пребывающим в депрессии или вечной меланхолии с суицидальными мыслями, – как только его ударят три раза прикладом автомата, разбив лицо в кровь и причинив страшную боль, как только приставят дуло автомата к его лбу… Он сразу поймёт красоту жизни и то, что он потерял, воспевая свои глупые идеи, в которые, как оказалось в страшной ситуации, совершенно не верит…

– Не очень понял, к чему это, – впервые улыбнулся Божесов. – К дяде Антону–нарушителю самоизоляции и пассивному убийце это не относится… Но вы правы. Люди многое выдумывают – проблемы, недостатки в себе, своё внутреннее и внешнее несовершенство и даже настроение умудряются себе выдумать… Эту дурь можно выбить из башки либо подарив им светлый смысл существования, что сложно; либо запугать их, сделав смыслом жизни выживание…

Всё это время нужно было видеть изменяющее выражение лицо Игната, ставшего свидетелем подобных глубинных откровений всегда твёрдого человека. Игнат понимал, что для Божесова это было не самым приятным воспоминанием карьеры – хоть это и была победа, но высокой ценой…

– Ладно, Игнат, – улыбнулся ему Божесов. – Спасибо за ранний и плотный завтрак. Курочка была потрясающая!

Михаил Александрович и Евгений вышли во двор под освобождённое от туч небо. В воздухе пахло сыростью и деревней.

– Да… Пробило меня на сантименты, – посмеялся Божесов. – Ну, раз заговорили о карантине, придётся сказать пару фраз о вашем литературном творении.

В машине Президента был небольшой столик с тёплым домашним хлебом и мягким сыром. В аккуратненьком термосе, в форме греческой амфоры, дымился ароматный зелёный час с лесными ягодами (пусть к мягкому сыру и подходит белое вино, но чай Божесов любил больше). Рядышком рассыпались орешки: грецкие, миндальные и кедровые.

– У вас очень здоровый аппетит. За час я вижу еду уже третий раз, – улыбнулся епископ.

– Работа такая. Всё выгорает, – кинул в рот половинку грецкого Божесов. – И опять же, вкусно, хоть и вредно.

– Что насчёт книги? – прямо спросил Евгений.

– Ну, за меня отдельное спасибо. Я не знал, что со стороны смотрюсь так замечательно! А если разговоры ваших одноклассников обо мне и правда были такими, то это только поддразнивает самолюбие, – Божесов сделал глоток из термоса.

– А что касается вашей жизни, – продолжал он. – Она красивая. Себя вы описали с ещё большим трепетом, чем меня… Конечно, многое остаётся непонятным, епископ, – Божесов оскалил зубы в улыбке. – Но ваш рост и изменение сознания хороши… Да и желание помочь Инге в настоящее время говорит о важности этих чувств.

– Вообще–то любой творческий человек черпает вдохновение из своей первой любви: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Бальзак…

– Стоп, стоп, – отмахнулся Божесов. – Не рассказывайте мне о силе любви. Она никак не поменялась за всю историю существования цивилизованного человечества.

– Ну, здесь вы не правы, – смутился епископ. – Любовь терпела изменения с появлением христианского учения, другой морали, прав женщин…

– Да нет, Евгений. Менялся путь к сексу, а любовь оставалась такой же. Любят сегодня точно с теми же эмоциями, как триста лет назад, а вот раскрепощённость превратилась в обыденность… Впрочем, давайте–ка вздремнём немного. Я всю жизнь влюблён в одну особу женского рода, – закончил Божесов, имея в виду Россию.

– Я тоже… – прошептал Евгений совсем о другом, глядя в окно и незаметно осеняя себя крестом. Они приближались к государственной границе. За окном проносился вечный русский пейзаж – ёлка–берёзка, ёлка–берёзка, ёлка–берёзка…

Глава IX

В 10 часов утра кортеж Президента, въехавший на территорию Белоруси, продвигался по идеально ровным дорогам республики. Вдоль шоссе уже не было единственного русского пейзажа из ёлок и берёзок, здесь были исключительно сельскохозяйственные поля и луга с жирными коровами.

– Хозяйственно, – сказал Евгений.

– И не говорите… Остатки наследия Лукашенко… Хороший мужик был, – отвечал Божесов, листая ленту Твиттера.

– Вы его знали лично?

– Я да, но он меня предпочитал не знать. Мне до Лукашенко, как Венере до Солнца, – сказал он так, что нельзя было понять о своей ли недосягаемости он говорит или о недосягаемости Александра Григорьевича.

– Евгений, вы слышали об организации «Познание»? – спросил он у епископа.

– Смотря где… В своих профессиональных кругах ничего хорошего.

– А в целом?

– Знаю, что это околорелигиозный круг любителей заниматься саморегуляцией, самоисцелением и погружениями в себя для глубинного познания…

– Отлично. А знаете кто такой Виктор Танокович?

– Либо еврей, либо белорус…

– Очень смешно. Это как раз–таки идейный вдохновитель «Познания». Его «монастырь», если так можно сказать, находится здесь, в Витебской области… Но про круг любителей вы ошиблись. У него тысячи последователей. А в «монастыре» более трёх тысяч человек живёт.

– Я на дух не переношу сектантства, – проронил епископ. – К чему это?

– Ха–ха, – проигнорировал вопрос Божесов. – Я тоже терпеть этих дурачков не могу…

– Ну, они не дураки. Вполне умные люди… Другое дело, что они стремятся не к тому… Была у меня история. Однажды в Париже я посетил одно сектантское мероприятие. И был там юноша, по которому сразу было видно, что он ещё на самых ранних стадиях погружения в эту тусовку, астрально не посвящён… И я спросил его, удалось ли достичь состояния духовного просветления, радости и осознанности себя? Он с жаром начал отвечать мне, видимо, исполняя какую–то придуманную миссионерскую работу, что, конечно, разум его очистился, мысли просветлелись, мир становится понятным, себя он вообще полностью изучил и пришла полная осознанность. Говорил он это так одухотворённо, что мне показалось, что ещё чуть–чуть и он над землёй поднимется! Но я остановил его вопросом: а что в твоей жизни изменилось, что изменилось в твоих отношениях с людьми и близкими – ты стал добрее с ними? И он так помялся, ответив, что вроде нет, всё осталось также… Вот такая техника, лишённая нравственного содержания, способна расширить человеческое сознание, причинить радость, но не способна передать то, что в христианстве называется «благодать», то есть «энергия», идущая от Бога, а Бог есть любовь…

– Интересненько, – промурлыкал Божесов.

– Так к чему это? – спросил Евгений, максимально прикрывая ненавязчивость.

– Знаете, Танокович попался мне в 2027 году на вечере памяти доктора Пичужкина… Сам по себе был психотерапевт, как вы понимаете. Так вот. По иронии судьбы я заинтересовался им и выведал о нём слишком много. Через 5 лет он основал свою секту и снискал огромную популярность среди лохов… А вот мне захотелось планировать госпереворот к году новых выборов. И придумал я гениальный план – заявить Лапину, что пойду баллотироваться, чем вызвать его незамедлительную реакцию. Честно сказать, я не думал, что он захочет меня посадить. Мне просто хотелось, чтобы после принятия новой Конституции он распустил Правительство, и я стал вольной птицей, спокойно занимающейся честной агитацией и авторитетно критикующей его за поправки, а в определённый момент я бы отправил иск в Конституционный суд, который признал действия Лапина путём к диктатуре… А потом бы начались подковёрные игры, создание коалиций в Думе, работа с депутатами и процесс законного импичмента… Но Лапин захотел посадить меня и только потом распустить Правительство. Уже давно на него работала Мари, – произнёс Божесов с грустью в голосе, – Которая финансировала «True liberals», якобы с моего ведома. А в день моего объявления об участии в выборах, Красенко инициировал операцию по перехвату фур, а откуда они ехали?

– Мне сказали, что как раз отсюда.

– Ну, вот. Это оружие доставил товарищ сектант.

Евгений очень удивился.

– А что тут странного, Ваше преосвященство? – сказал Божесов. – Террорист тот ещё, но об этом вспомним в Минске… Напичкал фуры оружием, накидал химии всякой белорусского производства (оттого и не могли определить происхождение), и отправил по заказу. Задержали, как было надо, и состряпали сомнительную картинку планирования мною переворота…

Он на секунду остановился и закинул в рот орешек, продолжив:

– Но слава Богу, Екатерина Алексеевна узнала о том, что под меня копают, и сообщила мне. Вот тут я и придумал то, что так чудесно осуществилось. Можно сказать, защитил действующий конституционный строй, а Лапин стал преступником, меняющим Конституцию и фальсифицирующим уголовные дела против меня и «True liberals»… Я просто перевернул всё против него.

Епископ Евгений закрыл глаза и просидел в молчаливой позе несколько минут, явно думая о произнесённом.

– Михаил Александрович, вы, конечно, везучий человек, – Божесов как–то наивно–детски улыбнулся от радости.

– Просто у меня есть верная команда, готовая идти до победного конца.

– Франчизм? – спросил с улыбкой Евгений.

– Ага… – кивнул Божесов. – Я вам дам прочесть книгу. Должно понравиться.

В окнах каждые полкилометра мелькали белые аисты, символы Белоруси.

– А что вы от «Познания» хотите? – спросил епископ, возвращаясь к первой теме. – Не зря сюда едем, и о ней будете говорить…

– Да, Евгений. Конечно, не только про сектантов будем говорить, но они свою роль сыграют вновь… – произнёс Божесов таинственно.

– Это ведь тоталитарная секта? Труд, насилие, культ вождя…

– Да я знаю… По Таноковичу трибунал плачет. И людей жалко. Потерявшиеся, мечущиеся в поисках истины. А гармонии всё равно не обретут. Увлечены такими психотерапевтическими техниками по расширению сознания, пытаются найти лёгкий путь, без изучения истин своей души!

Епископ ничего не отвечал, а смотрел в окно на ровные ряды картофельного поля и гордо двигающихся аистов. Его увлекала мысль о человеческой морали и противоречивости людских взглядов на жизнь. Хорошо ещё, если человек имеет какое–то мнение по этим вопросам, а если он никогда и не задумывался над своим моральным обликом и принципами? И ведь невероятно трудно жить в мире, где у каждого есть собственная философия, основанная исключительно на личном опыте. Отношение к воровству, убийству, сексуальное поведение, межличностные отношения, предательства, измены, дружба, любовь, власть, богатство, успех, польза образование, необходимость труда – всё это индивидуально в нынешнем мире и оттого людям сложно договариваться между собой. Каждый несёт что–то особенное и ни на что не похожее…

Насколько лучше жить в мире, существующем в рамках определённой нравственной идеологии. Будь христианский, исламский или коммунистический идеал жизни – не важно. Важно то, что система морально–нравственных ориентиров у всех примерно одинакова. Степень отношения к одним и тем же событиям у людей равна. Люди обладают одной системой взглядов на брак, воспитание, политику, деньги и просто одинаково уважают друг друга, не считая себя чем–то высшим. Вот это очень счастливый мир, где между людьми если уж и возможна вражда, но также неотвратимо и взаимное понимание.

– Истину трудно найти, Михаил Александрович, – произнёс наконец епископ. – Не всем везёт быть одарёнными силой характера уверенностью в собственной правоте от рождения. А эффективно делиться своей философией жизни нельзя ни через сообщения, ни через телефонные разговоры и даже ни через беседы в живую… Сейчас следите за моей мыслью, она тавтологична, но верна – каждый обретает смысл совместно с близким человеком, с родственной душой, и находит его в каком–то определённом атмосферном месте. А для этого секты не нужны, нужна любовь к людям, человечность и общая мораль…

– Соглашусь с вами, Евгений, – меланхолично проронил Божесов. – Если истина – это Бог, а Бог – любовь. Тогда и истина открывается через любовь…

Они приближались к Минску.

Глава X

Центральные улицы Минска были перекрыты. Божесов и епископ Евгений проезжали мимо красивых зданий, любуясь чистыми улицами и огромным количеством зелени. Через Минскую арену, минуя парк Дрозды, кортеж, сопровождаемый местной милицией, двигался по проспекту Победителей.

– Вот вроде бы спальный район, а «Кремль» прямо напротив, – сказал Божесов, когда кортеж въезжал в ворота Дворца Независимости – шедевре архитектурного модернизма.

Божесов, переодевшийся из своего casual–костюма в стандартный тёмно–синий двубортный пиджак с агрессивным пурпурным галстуком, лицедействовал перед толпами журналистов в холле с блестящим глянцем мраморным полом. Под тяжеловесными люстрами его встречал Президент республики с натянутой улыбкой славянского гостеприимства.

Епископу Евгению сотрудник службы протокола передал записку на плотной бумаге: «Официальная часть быстро пройдёт. На разговор за закрытыми дверями вы приглашены». Евгения отвели из людной части Дворца во внутренние коридоры. Там царила гнетущая тишина. Из гигантских окон падал дневной свет, от которого золотые элементы декора помещений начинали играть переливающимися бликами. Епископ поспешил выйти из этого символа вульгарного богатства. Открыв дверь, он очутился в чуть более скромном помещении. Это был длинный коридор с редкими дверями. Из одной вышел курчавый подросток в домашней одежде. Он остановился и с любопытством посмотрел на епископа.

– Из России? – спросил он нагло.

– Ага.

– Заблудился, поп? – в его голосе звучала хамоватая манера, свойственная детям глав государств.

– Я не поп, а епископ, – отвечал с достоинством Евгений, внутри желая ударить подростка.

– А мне–то наплевать. Я в Бога не верю, – говорил подросток с антиклерикальным вызовом, провоцируя Евгения.

Он стал ждать оправдательной реакции от епископа, но Евгений лишь смерил его сочувствующим взглядом и, сделав шаг вперёд, произнёс шёпотом:

– Да… Если честно, то я тоже.

Президентский сын, не встречая за свою практику троллинга священноначалия такого ответа, сбивчиво залепетал:

– Да? Но как же? Вам хотя бы положено притворяться!

– Знаешь, в того Бога, в которого не веришь ты, в того и я не верю… Потому что, когда ты говоришь: «Бога нет», в сознании всплывает фигура седовласого старца, сидящего на облачке и посылающего молнии на лысины грешников. Такого мне не надо. А вот если ты откроешь учебник догматического богословия, то, возможно, не будешь так скептически относиться к вере…