Патриарх Никон. Том 2

Никон (пожал плечами на последнее свидетельство и молчал).

Патриархи (видя, что царь избегает этого обвинения). Ты отрекся от архиерейства, снимая митру и омофор, говорил недостоин?

Никон. В отречении лжесвидетельствуют; если б я вовсе отрекся, то архиерейской одежды с собой не взял бы.

Думный дьяк (читает и доходит до осуждения Никоном уложения).

Царь Алексей Михайлович. К этой книге приложили руки патриархи Иоасаф и весь освященный собор, и твоя, Никон, рука приложена… Для чего ты, как был на патриаршестве, эту книгу не исправил и кто тебя за эту книгу хотел убить?

Никон. Я руку приложил поневоле[57].

Думный дьяк (читает грамоту о приезде князя Одоевского и Паисия Лигарида в Воскресенский монастырь).

Царь Алексей Михайлович. Митрополиты и князь посланы были выговаривать ему его неправды, что писал ко мне со многим бесчестием и с клятвой мои грамоты клал под Евангелие. Позорил он газского митрополита, а тот свидетельствован отцом духовным, и ставленная грамота у него есть.

Никон. Я за обидящего молился, а не клял. Газскому митрополиту по правилам служить не следует, потому что епархию свою оставил и живет в Москве долгое время. Слышал я от дьякона Агафангела, что он иерусалимским патриархом отлучен и проклят. У меня много таких мужиков[58]. Мне говорил боярин князь Никита Иванович государевым словом, что Иван Сытин хотел меня зарезать.

Князь Одоевский. Таких речей я не говаривал, а Никон мне говорил: если хотите меня зарезать, так велите, – и грудь обнажал[59].

Патриарх Макарий. Митрополит Газский в дьяконы и попы ставлен в Иерусалиме, а не в Риме, я про это подлинно знаю.

Алмаз Иванов. Когда Никон по вестям о неприятеле приезжал в Москву, то мне говорил, что от престола своего отрекся.

Никон. Никогда не говорил.

Думный дьяк (читает о дарах, отправленных царем патриархам).

Царь Алексей Михайлович. Я никакихдаров не посылал. Писал, чтобы пришли в Москву для умирения церкви; а ты посылал к ним с грамотами племянника своего и дал Черкашенину много золотых.

Никон. Я Черкашенину не давал, а дал племяннику на дорогу.

Думный дьяк (читает о Зюзине и о смерти с горя его жены).

Царь Алексей Михайлович. Зюзин достоин был за свое дело смертной казни, потому что призывал Никона в Москву без моего позволения и учинил многую смуту; а жена его умерла от Никона потому, что он выдал ее мужа, показав его письмо.

Никон (сухо). Я письмо Зюзина прислал к великому государю, оправдывая себя, что приезжал по письмам, а не сам собою…

Царь Алексей Михайлович (поднеся дело Зюзина патриархам). Никон приходил в Москву никем не званный и из соборной церкви увез было Петра митрополита посох, а ребята его отрясали прах от ног своих. И то он какое добро учинил? И ребята его какие учители, что так учинили?

Никон. Ребята прах от ног своих как отрясали, того я не видал; а как приезжали за посохом в Чернево, то меня томили, а иных хотели побить до смерти.

Думный дьяк (читает). «Которые люди за меня доброе слово молвят или какие письма объявят, те в заточение посланы и мукам преданы: поддьякон Никита умер в оковах, поп Сысой погублен, строитель Аарон послан в Соловецкий монастырь».

Царь Алексей Михайлович. Никита ездил от Никона к Зюзину с сорными письмами, сидел за караулом и умер своею смертью от болезни[60]; Сысой – ведомый вор и ссорщик и сослан за многие плутовства[61]; Аарон говорил про меня непристойные слова и за то сослан[62]. Допросите, кто был мучен?

Никон. Мне об этом сказывали.

Царь Алексей Михайлович. Ссорным речам верить было не надобно и ко вселенским патриархам ложно не писать.

Думный дьяк (читает). «Архиереи по епархиям поставлены мимо правил Святых отцов, запрещающих переводить из епархии в епархию».

Царь Алексей Михайлович (вместо объяснения начинает обвинять). Когда Никон был в патриаршестве, то перевел из Твери архиепископа Лаврентия в Казань и других многих от места к месту переводил.

Никон. Я это делал не по правилам, по неведению.

Митрополит Питирим. Ты и сам на новгородскую митрополию возведен на место живого митрополита Авфония.

Никон. Авфоний был без ума; чтоб и тебе так же обезуметь!

Думный дьяк (читает). «От сего беззаконного собора перестало на Руси соединение с восточными церквами, и от благословения вашего (патриарха) отлучились, от римских костелов начаток прияли волями своими…»

Царь Алексей Михайлович. Никон нас от благочестивой веры и от благословения патриархов отчел и к католицкой вере причел, и назвал всех еретиками. Только бы его, Никоново, письмо до святых вселенских патриархов дошло, то всем православным христианам быть бы под клятвою, и за то его ложное и затейное письмо надобно всем стоять и умирать и от того очиститься…

Патриархи. Чем Русь от соборной церкви отлучилась?

Никон. Тем, что Паисий Газский перевел Питирима из одной митрополии в другую и на его место поставил другого митрополита, и других архиереев с места на место переводил… А ему то делать не довелось, потому что от иерусалимского патриарха он отлучен и проклят. Да хотя б газский митрополит и не еретик был, то ему на Москве долго быть не для чего. Я его митрополитом не почитаю: у него и ставленной грамоты нет. Всякий мужик наденет на себя мантию, так он уж митрополит! Я писал все об нем, а не о православных христианах[63].

Голоса между боярами. Он назвал еретиками всех нас, а не одного газского митрополита, надобно об этом учинить указ по правилам.

Никон (обращаясь к царю). Только б ты Бога боялся, то так надо мною не делал бы… (Шум и гам продолжается, но когда страсти улеглись, начинается дальнейшее чтение грамоты).

Думный дьяк (читает его жалобу на поставление духовных, по государеву указу, на тяжелые сборы с церквей и монастырей).

Царь Алексей Михайлович. Как прежде бывало во время между патриаршества, так делается и теперь насчет постановления духовных лиц: возводят в степени архиереи собором[64]. Если что из патриаршей казны взято, то взято взаймы. С архиереев и монастырей брались даточные люди, деньги и хлеб по прежнему обычаю[65], а он, Никон-патриарх, на строение Нового Воскресенского монастыря брал из домовой казны большие деньги, которые взяты были с архиереев и монастырей вместо даточных людей. Да он же брал с архиереев и монастырей многие подводы самовольством…

Никон (пожав с негодованием плечами). Никогда ничего не брал… А если б брал, то на церковь Божию и по патриаршему праву.

Думный дьяк (читает о поставлении Мефодия в епископы и о посылке его блюсти киевскую митрополию).

Царь Алексей Михайлович. Епископ Мефодий послан в Киев не митрополитом, а блюстителем, и об этом писал я в Константинополь[66]…

Думный дьяк (читает обвинение против Питирима, что он присваивал себе патриаршие права).

Митрополит Питирим. В божественных службах в соборной церкви я стоял и сидел, где мне следует, а не на патриаршем месте; в неделю Ваий, шествие на осляти совершал по государеву указу, а не сам собою.

Никон. Тебе действовать не довелось: то действо наше, патриаршеское.

Царь Алексей Михайлович. Как ты был в Новгороде митрополитом, так сам и действовал; а в твое патриаршество в Новгороде, Казани и Ростове митрополиты действовали так же.

Никон. Это я делал по неведению.

Думный дьяк (читает о собаке Стрешнева).

Царь Алексей Михайлович. Никон ко мне ничего не писал, а боярин Семен Лукич предо мною сказал с клятвою, что ничего такого не бывало[67].

Голоса между архиереями. Патриарх Никон проклял Стрешнева напрасно и без собора…

Боярин Петр Михайлович Салтыков. Патриарх разрешил Стрешнева от клятвы и простил, и грамоту к нему прощальную прислал…

Никон (к царю). Бог тебя осудит. Я узнал на избрании своем, что ты будешь ко мне добр шесть лет, а потому буду я возненавиден и мучен…

Царь Алексей Михайлович. Допросите его, как это он узнал на избрании своем…

Патриархи. Как это ты узнал?

(Никон не дал никакого ответа.)

Архиепископ Рязанский Илларион. Он говорил, что видел звезду метлою и оттого будет Московскому государству погибель. Пусть скажет, от какого духа он это уведал?

Никон (вспылив). И в прежнее время такие знамения бывали… На Москве это и сбудется… Господь пророчествовал на горе Елеонской о разорении Иерусалима за сорок лет[68]…

Все на соборе утомились, в особенности царь и Никон: они во все это время стояли на ногах.

Заседание закрылось, и Никона увезли в Архангельское подворье.

О нравственном состоянии Никона и его чувствах можно судить по двум его обращениям на соборе к царю. Царь предложил Никону на соборе быть умеренным, и когда Никон это исполнил, тогда на него яростно напали и клеветали на него с плеча, без смысла и толка; другими словами, от него хотели добиться умеренности для того, чтобы обвинения врагов были резче и бесшабашнее… Такое впечатление выносится даже из искаженного официального изложения дела на соборе[69].

XXXI

Низложение Никона

После этого заседания Никону послали из царского стола в Архангельское подворье всю трапезу. Хотя это была большая честь, но он вознегодовал на царя на соборе и поэтому отказался в резкой форме от этой чести. Поведения царя, казалось ему, было более чем странное: его он предупредил, чтобы он не шумел, а сам потом предъявил против него обвинения несправедливые.

– Бог его прости, – говорил Никон, прохаживаясь по своей келье. – Но теперь ясно, не оправдать хотел он меня на соборе, а желал моего осуждения. Умереннее меня не могло быть на соборе… одного только Питирима я осадил – ведь дурак, болван, и тот суется не в свое дело. Ведь читать-то порядочно не умеет… А то место, о беззакониях Паисия, как читали на соборе, так Павел Крутицкий рака спек… Хороши святители! Они же мои судьи!.. А епископ Мефодий хотел говорить, так другие архиереи не дали: точно псы тотчас накинутся на него, и он сядет. Царь молвил: «Мы тебя позвали на честь…» Какая тут честь; коли бы он хотел, чтобы была честь, позвал бы он меня на собор не для суда, а как патриарха…

Такие думы и чувства волновали Никона и в тот и на другой день…

Третьего декабря было новое заседание собора, но Никона туда не требовали по простой причине: Алексей Михайлович, совместно с боярами, чувствовали себя неправыми по обвинениям Никона, – в том, что они захватили духовную власть, и так как это был большой грех, то им хотелось снять его с себя соборным оправданием и благословением. Хитрово хотел с себя тоже снять нарекания, а быть может – и проклятие Никона за побиение его человека. Для этой-то цели и назначен специальный собор, и Никона не потребовали туда, чтобы удачнее достигнуть цели, тем более что на этом соборе хотели установить меру его наказания.

Явившись на собор, царь Алексей Михайлович обратился к нему.

– Вчера, – сказал он, – я посылал Никону еду и питье, но тот не принял и велел объявить мне, что у него и своего есть много и государю насчет обеда не приказывал[70]…

– Никон делает все исступя ума своего, – возразили патриархи.

Царь поднялся, пошел на то место, где стоял вчера, и говорил речь патриархам в том смысле, что он никогда и в мыслях не имел присвоить себе власть патриаршую, и если он назначал духовных лиц на должность, то с согласия собора; но он и в этом кается и просит прощения. Что же касается Монастырского приказа, то он собору предоставляет право обсудить – оставить ли его или уничтожить: что-де все мысли и думы его, чтобы смуты в церкви не было, и если что произошло, то по недоразумению. Когда он кончил свою речь, все присутствующие поднялись с места и били челом: «Бранясь с митрополитом Газским, писал Никон, будто все православное христианство от восточной церкви отложилось к западному костелу, тогда как святая соборная восточная церковь имеет в себе Спасителя нашего Бога многоцелебную ризу[71] и многих святых московских чудотворцев мощи, и никакого отлучения не бывало, держит и верует по преданию Святых Апостолов и Святых Отцов истинно. Бьем челом, чтоб патриархи от такого названия православных христиан очистили».

Царь и весь собор поклонились патриархам до земли, и те сняли с них нарекание. После того, выслушав Хитрово, один из патриархов сказал:

– Когда царь грузинский Теймураз был у царского стола, так как Никон прислал человека своего, чтоб смуту учинить, а в законах написано «кто между царем учинит смуту, тот достоин смерти», и кто Никонова человека ударил, того Бог простит, потому что подобает так быть[72]…

При этих словах антиохийский патриарх встал и осенил Хитрово, потом продолжал:

– Архиепископа Сербского Гавриила били Никоновы крестьяне в селе Пушкине, и Никон обороны не дал[73]… Да он же в соборной церкви, у алтаря, во время литургии с некоторого архиерея снял шапку и бранил всячески за то, что не так кадило держал; он же, Никон, на ердань ходил в навечерие Богоявления, а не в самый праздник[74].

В заседании этом составлен был план низложения Никона, и остановились на низвержении.

Следующий день прошел тревожно для Никона: арестовали его верного служку Ивана Шушеру, который всегда носит перед ним крест, и слухи носились, что его в застенке пытают. С самим Никоном обращались в Архангельском подворье грубо и дерзко, как с узником. Алексей Михайлович, со своей стороны, хотя и выходил победоносным в борьбе с собинным другом, но он сам понимал всю ничтожность своей победы; поэтому ему хотелось убедить самого Никона, что его осудят и низложат совершенно законно и по делам, и для этого назначено заседание на 5 декабря.

Никон же в это время, казалось и ему и боярам, уже не нужен для государева дела: мир со Швецией почти готов был, с Польшей – тоже, Восточная и Северная Малороссия вся сдана Брюховецким русским воеводам; Нащокин и Матвеев заправляли почти всеми государственными делами, а Хитрово и Стрешнев ведали всеми дворцовыми предметами.

В Никоне, значит, не только не нуждались, но, пожалуй, он был бы даже помехой миру.

В отношении Малороссии бояре приняли решение: оставить за Россией только восточный берег Днепра, а западный отдать полякам, и в одно время поговаривали даже, чтобы уступить полякам Киев.

Сильный протест Малороссии заставил наше правительство иметь стойкость и не согласиться на последнее.

Никон едва ли согласился бы на победный дележ Малороссии, потому что первая гиль и черная Рада при Хмельницком была с запада, так как там закрепощено было все казачество, – следовательно, отдавались ляхам именно те, которые начали борьбу с Польшею и которые первые призывали русского царя. Кроме того, едва ли Никон согласился бы выплатить миллион рублей польской шляхте за выход ее из Восточной Малороссии. Боярству же это было сподручно, так как оно рассчитывало все шляхетские земли присвоить себе, а этой сделкой с шляхтой они думали купить голоса у шляхты, если бы предстояли выборы в короли Польши… Следовательно, и царь Алексей Михайлович умасливался этим…

Не могло поэтому и быть речи о возвращении к власти Никона, так как все, что ни делалось, было противно его принципам…

Участвовавшие в соборе отлично это знали, и вперед им известно было, какое решение постановить, но, во всяком случае, они на некоторое время раньше приехали Никона. Явился раньше и государь.

Как только вошел Алексей Михайлович, он обратился к патриархам со следующими словами:

– Никон приехал в Москву и на меня налагает судьбы Божии за то, что собор приговорил и велел ему в Москву приехать не с большими людьми. Когда он ехал в Москву, то по моему указу у него взят малый Шушера за то, что в девятилетнее время к Никону носил всякие вести и чинил многую ссору. Никон за этого малого меня поносит и бесчестит, говорит: «Царь меня мучит, велел отнять малого из-под креста». Если Никон на соборе станет об этом говорить, то вы, святые патриархи, ведайте. Да и про то ведайте, что Никон перед поездкой своею в Москву исповедовался, приобщался и маслом освящался.

Восточные патриархи, по словам официальной сказки, при последних словах подивились гораздо, потому что в последнем действии Никона ничего не было иного, как только чувство чисто христианское.

Наконец появился Никон: он был бледен, суров, но покоен. Он ясно понял, что его хотят обвинить во что бы то ни стало, и решился доказать, что весь суд над ним незаконен.

Патриарх Паисий. Ты отрекся от патриаршеского престола с клятвой и ушел без законной причины.

Никон. Я не отрекался с клятвою, я засвидетельствовался небом и землею и ушел от государева гнева, и теперь иду, куда великий государь изволит. Благое по нужде не бывает.

Патриарх Паисий. Многие слышали, как ты отрекся от патриаршества с клятвою.

Никон. Это на меня затеяли, а если я негоден, то куда царское величество изволит, туда и пойду.

Патриарх Паисий. Кто тебе велел писать патриархам Нового Иерусалима?

Никон. Не писывал и не говаривал.

Архиепископ Илларион Рязанский (показывает письмо). Он мне писал[75].

Никон (удивленно). Рука моя… разве описался (в сильном волнении). Слышал я от греков, что на антиохийском и александрийском престолах иные патриархи сидят, чтоб государь приказал свидетельствовать, пусть патриархи положат Евангелие.

Патриархи. Мы патриархи истинные, не изверженные и не отрекались от престолов своих; разве турки без нас что сделали. Но если кто дерзнул на наши престолы безнаказанно, по принуждению султана, тот не патриарх, прелюбодей. А святому Евангелию быть не для чего, не подобает Евангелием клясться.

Никон. От сего часа свидетельствую Богом, что не буду перед патриархами говорить, пока константинопольский и иерусалимский сюда будут.

Архиепископ Илларион Рязанский. Как ты не боишься суда Божия и вселенских патриархов бесчестишь?

Патриархи (обратясь к собору). Скажите правду про отрицание Никоново с клятвою.

Питирим Новгородский и Иоасаф Тверской[76]. Никон отрекся и говорил: «Если буду патриарх, то анафема буду».

Никон. Я назад не поворачиваюсь и не говорю, что мне быть на престоле патриаршеском; а кто по мне будет патриарх, тот будет анафема. Так я писал к государю, что без моего совета не поставят другого патриарха. Я теперь о престоле ничего не говорю: как изволит великий государь и вселенские патриархи.

Патриархи (к греческому митрополиту). Читай правила по-гречески. (К архиепископу Иллариону Рязанскому). Читай правила по-русски.

Илларион Рязанский (читает). Кто покинет престол волею, без наветов, тому впредь не быть на престоле.

Никон. Эти правила не апостольские и не Вселенских соборов, и не поместных. Я этих правил не принимаю и не внимаю.

Митрополит Павел. Эти правила приняла церковь.

Никон. Их в русской Кормчей нет, а греческие правила не прямые, их патриархи от себя написали, а печатали их еретики. А я не отрекался от престола, это на меня затеяли.

Патриархи. Наши греческие правила прямые.

Архиепископ Тверской Иоасаф. Когда он отрекался с клятвой от патриаршеского престола, то мы его молили, чтобы он не покидал престола; но он говорил, что раз отрекся и больше не патриарх, а если возвратится, то будет анафема.

Никон. Лжесвидетельствует.

Родион Стрешнев. Никон говорил мне, что обещался быть только три года.

Никон. Я не возвращаюсь на престол, волен великий государь.

Алмаз Иванов. Никон писал государю, что ему не подобает возвратиться на престол, яко псу на свои блевотины.

Никон. Того не писал… Не только меня, но и Златоуста изгнали неправедно… (в сильном волнении обращаясь к царю). Когда на Москве учинился бунт[77], то и ты, царское величество, сам неправду свидетельствовал, а я, испугавшись только, пошел от твоего гнева.

Царь Алексей Михайлович. Непристойные речи! Бесчестя меня, говоришь. Никто на меня бунтом не приходил, а приходили земские люди, и то не на меня, – приходили бить челом об обидах.

Голоса. Как ты не боишься Бога! Непристойные речи говоришь! Великого государя бесчестишь!

Патриархи. Для чего ты клобук черный с херувимами носишь и две панагии?

Никон. Ношу черный клобук по примеру греческих патриархов; херувимы ношу по примеру московских патриархов, которые носили их на белом клобуке. С одной панагиею с патриаршества сошел, а другая – крест: в помощь себе ношу.

Архиереи. Когда от патриаршества отрекся, то белого клобука с собой не взял, – взял простой монашеский, а теперь носишь с херувимом.

Антиохийский патриарх. Здесь ли что антиохийский патриарх не судья вселенский?

Никон. Там себе и сиди. В Александрии и Антиохии ныне патриархов нет: александрийский живет где-то в Египте, антиохийский – в Дамаске.

Патриархи. Когда благословили вселенские патриархи Иова, митрополита Московского, на патриаршество, в то время где они жили?

Никон. Я в то время невелик был[78].

Патриархи. Слушай правила святые.

Никон. Греческие правила не прямые, – печатали их еретики.

Патриархи. Приложи руку, что наш номоканон еретический, и скажи, какие в нем ереси.

Никон. Это дело не мое.

Патриарх. Скажи, сколько епископов судят епископа и сколько патриарха?

Никон. Епископа судят двенадцать епископов, а патриарха вся вселенная.

Патриархи. Ты один Павла низверг, не по правилам (Никон на это ничего не отвечал, так как низвержения не было).

Царь. Веришь ли всем вселенским патриархам? Они подписались своими руками, что антиохийский и александрийский пришли по их согласию в Москву.

Никон. Рук их не знаю.

Антиохийский патриарх. Это истинные руки патриаршеские!

Никон. Широк ты здесь: как-то ты ответ дашь пред константинопольским патриархом?[79]

Голоса. Как ты Бога не боишься! Великого государя бесчестишь и вселенских патриархов! Всю истину во лжу ставишь!

Патриархи. Отберите у Никона крест, который пред ним носят: ни один патриарх этого не делает, а это обычай латинский. (Пошел снова спор об отречении Никона от патриаршества.) Написано: по нужде дьявол исповедует истину, а Никон истины не исповедует. (После краткого совещания между собою.) Отселе не будешь патриарх, и священная да не действу еши, но будешь яко простой монах… (Никон складывает набожно руки, произносит тихо молитву и, поклонившись во все стороны, выходит с тихим и спокойным величием из зала.)

«Никон низложен! Никон осужден!» – раздалось в тот же день по всей Москве, и даже враги его вздрогнули.

По улицам начали бродить толпы и перешептываться между собою; общество явно облеклось в траур.

Бояре, окольничие, думные дворяне, дьяки, стряпчие и пристава разъезжали по знакомым, чтобы ослабить произведенное на столицу впечатление, но еще сильнее все почувствовали потерю, понесенную всеми с удалением Никона, когда при этом стали вспоминать его заслуги, да и те, которые разъезжали по городу, увидев всеобщее горе, тоже опустили носы.

Двор затих и умолк. Царь заперся в своей комнате и никого не принял. Во всем дворце все замерло, ходили на цыпочках, говорили шепотом. В теремах было то же самое: царевны заперлись, никого не принимали, долго молились и горько плакали.

Что же было причиной такого горя?

Не религиозность, не страх, что будет с церковью, а все чувствовали, что они потеряли опору и силу.

Если Никон в последние девять лет не мешался в государственные дела, то все же его боялись, и одно имя его и боязнь, что он вернется, заставляли многих держаться законности. Словом, Никон был невидимой силой, которая удерживала в государстве хоть сколько-нибудь равновесие и правосудие, а теперь эта сила, этот колосс, низвержен, и точка опоры потеряна…

Общество почувствовало, что оно без почвы и что то, на чем оно стоит, колеблется и готово провалиться и увлечь его в бездну… Во многих домах слышны были рыдания, и заплаканные глаза встречались повсюду, даже на улицах.

Сам царь, приказав изготовить обвинительный протокол собора для его подписания, был сам похож на осужденного: он захандрил и несколько дней никого не принимал.

Восьмого декабря явились к нему восточные патриархи.

Три часа говорил он с ними наедине и о том, как бы наименее оскорбить патриарха при объявлении ему приговора в окончательной форме. Хотя резолюция собора и была объявлена Никону на соборе же, но все знали его гордость: он, вероятно, потребует официального объявления ему приговора.

Никон же понял объявление ему резолюции следующим образом: они-де объявили ему, что он больше не патриарх – простой монах, единственно для того, чтобы теперь судить его еще светским судом и казнить как преступника.

Пущай, – говорил он сам с собою, – делают, что хотят. Так поступили и со святым Филиппом митрополитом: сначала лишили сана, сделали простым иноком, а потом Малюта Скуратов задушил его.