Царица Израильская

Идрис открыл красную дверь и скрылся в слабо освещенном проходе.

* * *

…Темница, в которую вампир втолкнул двух безбровых мутантов, скорее походила на пещеру. Под ее низким куполом висел всего один фонарь, тускло освещавший каменистое чрево. Здесь не было лежанок, пол был забросан соломой.

Обитатели полумрака, сверкая глазами, словно волки, насторожились в своих углах.

За мутантами закрылась дверь-решетка из металлических прутьев.

Глаз, попривыкший к этому полумраку, мог различить сидевшие вдоль стен несколько групп. В глубине, в тесной кучке, затаилось человек пятнадцать в черных кафтанах и шляпах – сектанты из Нетурей карто[1].

С ними, хотя чуть поодаль, сидела евреянка в черном платке и косынке. Руфь.

В пещере находилось еще три пленника: мужчина, лет сорока, Соломон, и недалеко от него две женщины. Одна, лет восемнадцати, – она сидела, положив голову на плечо матери. Хаймалка и Лия.

Мутанты злобными глазами прошлись по фигурам сокамерникам, уставились в лица натурейцев.

– Натурей карто! Мы Натурей карто! Мы против сионистов! Смерть Израилю! Вся власть арабам! – один из группы встал на колени.

– Дерьмо! – сплюнул мутант.

Соломон, внимательно следивший за этой сценой, длинно выдохнул:

– Эй, натурей-катурей, не скажете, сколько еще времени евреи будут служить своим врагам?! А?! Мало нашей, еврейской, крови пролито за то, что б у нас наконец-то возродился наш дом, наш очаг? Мессию хотите?! А может Мессия и есть та кровь, которая пролита за то, что бы евреи смогли, наконец-то жить в своей возрожденной стране?! Не приходило ли вам в ваши вражеские мозги, что Пролитая Еврейская Кровь, которая взывает к защите Израиля и есть взывающий к нашим сердцам Мессия?! А?! Вы, уроды, думаете, что арабы пожалеют вас?! Они вас первыми и прикончат! Запомните – первыми!

Соломон, глянув на затихших вокруг «соседей», невольно протянул:

– Ну и компашка подобралась!

С десяток глаз уперлось в него.

…Мутанты сели в метрах трех от Руфи. Один из них, в упор рассмотрев ее, с ухмылкой кивнул второму и на четвереньках пополз к ней.

– Я давно такую хотел! – перебирая коленями и руками, все больше распаляя себя, отшвыривая из-под рук пучки соломы, он подобрался к заслонившейся руками женщине.

Хаймалка дернулась было броситься к ней на помощь, но в памяти невольно возникла звероподобная толпа, обезумевшие глаза… жаждавшие ее крови, удары ног…

Хаймалка ткнулась матери в грудь, плотнее прижалась к ней. Лия обняла ее, наклонившись над ней, словно хотела защитить от надвигавшегося насилия.

Кто-то из группы что-то пролепетал, но его тут же осадил голос второго безбрового:

– Сиди, собака, пока тебя самого не трахнули.

Первый, приободренный этой поддержкой, подполз к женщине.

– Стоять! Стоять, мразь! – вдруг крикнул Соломон, но тот, уже рванув на ее груди платье, навалился на нее.

– Нет! – она пыталась отбиться, безбровый замахнулся было ударить ее, но Соломон успел перехватить его руку. Переломив ее в запястье, схватил мутанта за загривок, сорвав с колен.

Тот взвыл и стал изворачиваться.

В руке второго блеснул нож. Евреянка, увидев поднявшуюся фигуру второго, прижимая к груди оборванный лоскут платья, стала на колени. Мутант выставил перед собой мерцающее в полумраке лезвие, шагнул к спине Соломона, замахнулся, но напряженное нутро сумрачной пещеры разорвал пронзительный женский крик:

– Не-ет! – Руфь, словно волчица, бросилась на него и двумя руками стала удерживать рвущуюся к спине Соломона руку мутанта.

Соломон успел отшвырнуть первого, обернулся, перехватив руку второго, ударил его в пах и вырвал из его руки нож.

Тот, взвыв, отлетел к стенке.

Соломон и евреянка оказались лицом к лицу. Долгую минуту в свете тусклого фонаря они смотрели глаза в глаза, словно что-то узнавая друг в друге.

Она попыталась сдержать слезы, но, неустояв перед рвущейся волной отчаяния, прильнула к груди Соломона и, уже не сдерживаясь, отпустила плач.

Одна рука Соломона, с ножом, осторожно прилегла к ее подрагивающей спине, и он отвел от нее лезвие, словно боясь невзначай поранить:

– Ш-ш-ш! Все позади! Все уже позади!.. Милая моя! Родная! Спасибо тебе!

Сунув нож за пояс, он взял в ладони ее лицо. В свете тусклой лампы к ее припухшим и так поманившим губам сбежали две дорожки-слезы. В первые секунды она стояла с закрытыми глазами, словно не решалась посмотреть, и обеими руками прижимала к груди лоскут изодранного платья.

Но вот ее затененные веки открылись, и из-под мягко изогнутых бровей на Соломона взглянули большие преданные глаза.

Долгое мгновение они стояли близко, лицо к лицу, и, казалось, даже полумрак этой душной пещеры не мог затенить засветившейся в их глазах любви.

Сектанты из Нетурей карто брезгливо косились на Руфь. Та, которая еще минуту назад всецело принадлежала их клану, теперь вот так бесстыдно отдалась рукам гоя. Разом изменившись к ней, как черные вороны, зло нацелились на нее. Но вот кто-то, видно самый целомудренный, сорвавшись со своего угла, за руку оторвал ее от Соломона и увлек на прежнее место – к стенке.

Подобрав под себя пятки, она ткнулась лицом в колени.

Соломон стоял в центре этой душной пещеры почти под самой лампой, и ее желтоватый свет вылепил его сникшую фигуру с опущенной головой.

И какая-то едкая тишина нацелилась на него.

Хаймалка вопросительно глянула на мать, та, поняв боль и стыд в глазах дочери, обняв ее за плечи, прижала к себе…

* * *

…Человек – это встречи – каждую секунду, каждый миг.

Встречи, озаряющие откровением и отбрасывающие во тьму.

Встречи с любовью и ненавистью, встречи с водой и камнем.

…Встречи быстры, как молния, и могут оставить черный след.

Ты выходишь в мир, что бы встречаться, и возвращаешься ради встреч.

…Тысячи лет наши встречи кровь и смерть.

Пришелец поднимал на копье отнятого у матери младенца. Изгнанник любил песни о чужой земли, тоскуя о камнях далекой Родины.

Поработивший искал истину у раба.

Был отнят хлеб у своего ребенка, чтоб прокормить чужого.

Сын предавал свою Землю, а иноверец отдавал за нее жизнь.

Чужестранец был мудрым учителем, а соплеменник ослеплял и сжигал святые книги Отчизны.

Но мы не знаем, не помним и не хотим понять…

* * *

…Двое конвоиров в черной камуфляжной форме вели профессора Майкла по тусклым бетонным коридорам подземелья. Вдоль стен было встроено несколько дверей. Сквозь одну из них прорвался исступленный мужской крик: словно кого-то пытали.

Профессор болезненно сощурился, словно пытался упрятаться от этого истошного голоса. Он мельком осмотрел своих конвоиров: безличные зомби. Это были из тех бритоголовых и безбровых существ из казармы, которую Идрис показал ему на стенном экране.

Наконец, за поворотом они остановились у черной двери. Безбровый прижал Майкла к стене лицом, и только после этого второй из них набрал на панели код, и профессора втолкнули в открывшуюся, уже знакомую Майклу, комнату: «Пульт Запуска».

Идрис стоял над мужчиной, который что-то быстро печатал на компьютере.

– А, вот и профессор! – и нарочито-радостно раскрыл руки.

Мужчина за компьютером обернулся: он был обросшим, неухоженной, с проседью, бородой и ниспадающими на плечи длинными, прямыми волосами.

– Не узнаете, профессор? – благодушно спросил Идрис. – Все та же конференция… Журналист, который героически защищал Израиль… Вспомнили? – он церемонно повел рукой в сторону бородача. – Знаменитый на весь мир – Хдис Харан! – и едко подкинул. – Но теперь уже бывший… А сейчас этот правдолюбец стряпает «Новые протоколы сионистских мудрецов». Раньше он поливал грязью всех юдофобов, а теперь вот разоблачает евреев. Жить-то… хочется!.. Но самое интересное, что мир снова поверит в эти «протоколы». И даже с самым превеликим удовольствием. Ведь то, что направлено против евреев, так называемая «мировая общественность» сожрет, как деликатес. Только подавай! – и повел ладонью в сторону Майкла. – А это наш знаменитый биофизик, профессор, у которого в голове есть кое-какие догадки.

Бородач и Майкл молчаливо всмотрелись друг в друга.

– Ну, хорошо.. – Идрис глянул на журналиста. – Дай мне распечатку этих двух «матерьяльчи-ков». – он с особенным удовольствием произнес «матерья льчиков».

Бородач вернулся к компьютеру.

– Вы присаживайтесь… – Идрис показал Майклу на прежнее место в углу, где стоял все тот же деревянный стул.

– Кстати, сегодня ведь хороший еврейский праздник Рош Гашана! Как там… – и он, как бы поднапрягши память, процитировал:

«…кто будет жить, и кто умрет, кто прожил предел своих лет, и кто нет, кто погибнет в огне и в воде… – и тут он поднял палец и продолжил. – кто будет жить в мире, а кого будут терзать… …. Красиво сказано!.. Хотите выпить в честь праздника?

– Спасибо… – глухо отрезал Майкл.

Монотонно заработал принтер, бородач подал Идрису два листа с плотно напечатанным текстом.

– Можешь идти… – Идрис взял бумаги.

Бородач пошел к двери, где стояли конвоиры Майкла, пристально глянул на сидевшего в углу профессора.

Тот проводил его убегавшими вдаль глазами, словно пытался что-то понять, потом посмотрел на широкое, во всю стенку окно, за которым скрывалось огромное сатанинское пространство.

Бородач вышел с одним из охранников, второй остался у двери.

Идрис сбросил листы к компьютеру, по своей любимой привычке, сел на край стола:

– В прошлый раз, помнится, я обещал Вам показать возможности моего Халифа. Помните Халифа? – будничным тоном спросил он.

– Что с моей семьей?! Где моя дочь, мразь?! – приподнялся профессор.

От двери шагнул конвоир. Идрис сделал ему знак рукой и тот отошел на место.

– Слышишь, еврейский пес! – Идрис повернулся к Майклу – будешь говорить нехорошие слова, попадешь за ту дверь: ты только что проходил мимо нее… там… еще кто-то очень громко разговаривал… Очень громко… Вы ведь не могли не услышать этого… – он с нарочито-великодушным укором распахнул руки.

Майклу припомнились пронзительные крики, прорывавшиеся сквозь одну из дверей тоннеля, он потерянно свесил голову.

– Ладно… – Идрис взглянул на часы. – Самое время. Скоро в синагогах начнут трубить в шофар, – он нажал на одну из кнопок сбоку стола, и на боковой стене засветился большой экран.

«…кто будет жить в мире, а кого будут терзать…» – как бы для себя проговорил Идрис, и на экране возникла, парившая в небе фигура вампира.

– Смотри, еврей! – вдруг возбудился он, бросив рукой в экран. – Это начало того, о чем столько мечтал весь праведный мир, чего не мог добиться никто, даже Великий Гитле.

* * *

…Халиф опустился посредине широкой запруженной автомашинами улице.

В несколько мгновений вампир превратился в огромное семиметровое чудовище. Он поднял двухметровую ступню и ударил по проезжавшему мимо автомобилю.

Машина превратилась в смятую консервную банку, за ней расхлестали воздух завизжавшие тормоза десятка машин, некоторые их них оказались на встречной полосе – в пару минут широкая улица превратилась в беспорядочную массу столкнувшихся, перевернутых автомобилей.

Крича от ужаса, сбивая друг друга с ног, по сторонам разбегались обезумевшие от страха люди.

Завыли сирены пожарных, «скорых» и полицейских машин.

Вампир, подхватив одну из человеческих фигур, лакал из его разорванного горла кровь.

Отбросив мертвое тело, как насытившийся хищник, Халиф осмотрел взорванный под ногами человеческий улей, разбросал по сторонам огромные руки и, вытянув кверху черную вампирскую морду, издал громкий ликующий крик, крик счастливого существа, познавшего всю свою мощь.

Упоенный своей силой, Халиф расшвырял замершие под ногами автомобили, которые отлетали по сторонам, как легкие спичечные коробки.

В небе закружили вертолеты. Чудовище, легко спружинив, взмыло в синеву. Его красная пасть распахнулась в сатанинском ликующем крике и из нее выбивался острый багровый язык.

Полицейские вертолеты на расстоянии закружили вокруг чудовища, которое, упиваясь полетом, купалось в небесной выси. В какой-то момент оно нырнуло вниз, подхватив с земли автомобиль, вознеслось с ним в небо, зашвырнув его, подхватило еще машину, и тогда кружившие вокруг вертолеты ударили по нему длинными пулеметными очередями.

Пули прошили его тело, но вампир, угрожающе раскрыв пасть, нырнул к одной из «стрекоз» и ударил по ней огромным кулаком. Машина переломилась, как спичка, и рухнула на замерший в страхе и любопытстве город.

Халиф увидел, как второй вертолет идет прямо на него, понесся навстречу сам, вытянув вперед обе руки. Перед самым, уже казавшимся неизбежным, столкновением, «стрекоза» вдруг попыталась вывернуть вверх, но вытянутые руки вампира, вонзившись в ее «брюхо», рассекли ее надвое.

Вспыхнувшие куски металла рухнули на груду столкнувшихся на дороге автомобилей.

В небе появились истребители, но вампир уже не обращал внимание на эти машины, словно они потеряли для него всякий интерес.

Он нырнул к земле, мягко спружинив на огромных ногах, оказался напротив старинной синагоги.

В Бэт-Эль шло празднование Рош-Гашана. Подходило время выноса свитка. Возбужденно молились мужчины, покрытые светлыми талитами, а на небольшом балконе благоговейно щебетали женщины.

Это праздничное небольшое пространство больше всего украшала девочка лет четырех. В светлой рубашке, длинной синей юбчонке, с ниспадающими на хрупкие плечи каштановыми мягкими локонами, она, как солнечный зайчик, беззаботно бегала меж молящихся мужчин, что-то радостно щебетала и, как старушечка, смешно держась за поручни, поднималась на балкон к матери.

Ее мать, молодая женщина лет двадцати пяти, в длинной одежде евреянки, поймала девочку за руку, но солнечный зайчонок, выскользнув из ее руки, снова засеменил к лестнице вниз.

Раввин возвысил в молитве голос, Свиток, качнувшись в руках одного из мужчин, поплыл по залу.

Вдруг с улицы раздались истошные крики. В синагоге на мгновение все замерло, а за ее стенами продолжали рваться пронзительные крики мужчин и женщин.

Мать девочки бросилась к лестнице.

Начавшуюся было суматоху, остановила брошенная кверху рука раввина:

– Шэма Исраэль! – как бы приказал он и, громко читая молитву, направился к двери.

– Шэма Исраэль! – зашептали десятки дрожащих губ.

– Шэма Исраэль! – люди в растерянности боялись смотреть в глаза друг другу.

Раввин, подойдя к двери, распахнул ее, увидев шагнувшее к синагоге чудовище, на мгновенье оцепенел, но в доли секунды в его воспламенившемся мозгу промелькнула страстная раввинская мечта: вот властная рука с ножом занеслась над жертвенником, на котором лежал связанный по рукам и ногам юноша, вот нож уже готов был, ринувшись вниз, пустить жертвенную кровь, но громовой голос отвел мужественную, не дрогнувшую руку…

Глаза раввина полыхнули фанатичным огнем, он закрыл дверь, пророчески оглядев испуганные сникшие тела и вымаливающие надежду глаза, снова величественно поднял руку:

– Шэма Исраэль!

Девочка уже была на руках своей молодой мамы, и они замерли у стены за спиной раввина.

На улице все стихло, но от какого-то сильного удара была снесена крыша, и над головой верующих возникло кровожадно раскрывшаяся пасть чудовища.

Рванулись к небу женские крики, но тут же возникла оцепенелая, тишина, люди стали жаться друг к другу, собираясь в единый затравленный страхом ком.

С балкона снова ударили женские крики, вампир новым ударом вмял в пол, забившиеся в судороге, женские тела.

Женщина прикрыла глаза девочки рукой, припав лопатками к стене, стала медленно скользить к выходу.

Малышка стала капризничать, пытаясь оторвать от глаз ладонь матери.

Чудовище занесло руку, и от нового удара приплющились к стене мужские искаженные лица. Деревянная стена с окровавленным месивом человеческой плоти затрещала и рухнула.

Халиф подхватил и смял в кулаке прикрывавшегося свитком мужчину, и на обезумевших людей упало разорванное надвое туловище, следом от пасти вампира размотавшись, скатилась вниз пергаментная лента Свитка. Исписанная черным шрифтом, она медленно поползла вверх, исчезая в пожиравшей ее пасти.

Из открытой ниши для свитков выпали два, еще остававшиеся в ней. Железная дверца ниши, покачнувшись, замерла.

Женщина, крепче прижав ребенка к груди, бросилась было к выходу, но в ту же секунду чудовище, разорвав ленту Свитка, отбросило ее на рухнувшие стены и вырвало ребенка из рук матери.

– Нет! – она бросилась руками к дочери, но вампир снова увидел замершую дверцу ниши и с размаху бросил ребенка на ее железную дверцу. Тело девочки, напоровшись на острый угол, переломилось и рухнуло на пол. Мягкие каштановые локоны накрыли лицо девочки, но и сквозь них ударили в небо остекленевшие детские глаза.

Мать девочки, пронзительно крича, забилась у стены.

Чудовище, вытянув от блаженства морду, придавило ее огромной ступней, из-под которой вырвался багровый пузырь из окровавленной женской рубашки.

Вытягивая от блаженства окровавленную морду, вминая в руины останки людей, Халиф шагнул к стене с пустой нишей для Свитков, влепил по ней ступней, стена, раскрошившись, рухнула. Огромная пята Халифа поднялась над валявшимися на полу свитками и, ударив по ним, проломила пол.

Свитки исчезли под обломками гнилых досок и кусками обрушенной стены…

…Бесполезно кружили в небе новые вертолеты и беспомощно выглядывали из-за машин полицейские с автоматами.

… Древняя Бэт-Эль, полная светлого праздника, в несколько мгновений превратилась в руины, из-под которых доносились стоны еще рвущихся к жизни, изуродованных человеческих тел.

Под полом рухнувшего балкона возникло страшное копошение, за ним потянулся протяжный затухающий зов, и меж обломков вытекла и жадно потянулась кверху окровавленная рука.

Халиф блаженно загоготал, подцепив ногой странно скорченное тело, швырнул его к этой выбившейся из руин молящей о помощи руке. Безжизненное туловище, перевернувшись в воздухе, напоролось на торчавшее рядом с рукой острие поломанной доски. Руины под трупом опустились, окровавленная рука, последний раз дернувшись, безжизненно замерла.

Над всеми этими руинами возвышался лишь небольшой кусок как-то выстоявшего правого угла Бэт-Эль.

Халиф, ступая по трупам, по еще живым, шевелившимся телам, в несколько шагов достал до этого уцелевшего угла, огромными лапами сорвал его и зашвырнул далеко на улицу.

Разлетевшиеся доски обнажили посеревший, похожий на застывшего бегемота, большой камень. От него начинался город Большого камня.

Халиф ударил по нему ступней, но валун не дрогнул. Он ударил еще сильней, но камень не поддался.

Оторопевшее чудовище дико взвыло и с новой силой влепило ступню в серый бок валуна.

На этот раз камень шевельнулся и приподнялся кверху одним углом.

Халиф ударил еще раз, угол валуна приподнялся еще больше, и вдруг из-под его потревоженного бока выступила вода…

Халиф, раскинув огромные лапы, в диком восторге загоготал, распахнутая красная пасть обнажила острые передние резцы…

* * *

…Экран погас… По комнате расползлась выжидающая тишина. Идрис, по-наполеоновски скрестив руки на груди, свысока смотрел на Майкла. Профессор сидел неподвижно; сгорбленный, с поникшими плечами, безлично ткнулся глазами в пол.

Но вдруг, обхватив руками голову, потерянно застонал:

– Безумцы! Уроды!.. Господи, где же ты?! – он покачивался из стороны в сторону, как после тяжелого плача.

Идрис вытянулся в кресле и заерничал:

– О Боженьке вспомнил, товарищ еврейский либерал!.. и он издевательски расхохотался. – Елбай!

Майкл с ненавистью посмотрел:

– Ненавижу! Презираю!

Но слова профессора только подзадорили сытое гоготанье Идриса.

– Ничего удивительного… – перестав смеяться, отметил тот. – Ненависть для еврейского левого или как вы там сейчас «перекрашиваетесь» – либерала, одним словом, елбая, ненависть – это ваша левацкая натура!

– Не вашим фашистским душонкам рассуждать о нас! – крикнул профессор.

– Да я и не рассуждаю, я говорю сейчас, как врач-психотерапевт…Вот из-за таких, как вы, и страдает ваш народ… Если еврей принялся за какое-то начинание, но при этом он объявил себя левым-либералом, то жди беды, даже не беды, а катастрофы. Вы слышали про «Альталену»?.. Нет?.. Ну, тогда послушайте! Любопытная еврейская история. В 1948 году еврейские левые расстреляли корабль, на котором прибыли в Израиль евреи для защиты вашего же сионистского государства. А на корабле находились бедолаги, которые чудом выжили в фашистских концлагерях. Гитлер их не достал, а зато ваши левые их и ухлопали. А ведь на «Альталене» еще было огромное количество оружия. Бедняги везли это все через моря-оке-йя-ны, чтоб помочь в борьбе против арабов, но не довезли. У самого Тель-Авива свои же и разбомбили. Такое преступление против своего народа способны совершать только левые коммуняги!

– А чего это у «отца неоисламизма» так вдруг за Израиль душа разболелась? – подбросил профессор.

– Бросьте, профессор! Какая чушь! У меня не «душа разболелась»… а чтоб ни одной еврейской души не осталось… и не только в Израиле… А мой, я бы сказал, анатомический интерес к евреям в этой ситуации просто неизбежен… Так вот, что касается, еврейских либералов… Любопытная теория здесь выстраивается… – Идрис мельком глянул на Майкла. Тот отвернулся, как фыркнувшая институтка.

– Вот и прекрасно… Ваша реакция, как раз говорит об обратном: зацепило вас, мой дорогой профессор! – и он нарочито-великодушно похвалил. – Ученый! Сразу видно! А для настоящего ученого теория дороже родной матери… Так что выслушать меня вы выслушаете.. – Идрис достал из бара коньяк, плеснул в два бокала.

– Нашей взаимной любви это не помешает… – благодушно заметил он, протянув Майклу коньяк.

Тот, поколебавшись, как бы нехотя взял, но уже через мгновение, залпом осушил бокал.

…Идрис чувствовал себя профессором на кафедре, забросив руки за спину, расхаживал по комнате. Подойдя к стоявшему у двери конвоиру, смахнул с его плеча пылинку, вернулся к своему столу, достал из нагрудного кармана рубашки маленький, с крохотную таблетку, фоночип, демонстративно осмотрев, сунул назад и как бы, опомнился:

– Ну так вот… Хорошо известно, что наличие чувства собственного достоинства – одна из самых основных потребностей человека. Одной из ее опор является осознание своей принадлежности к чему-то или кому-то. «Принадлежать!» – вот жажда человека. Еврейский левый, или либерал, полон страха от того, что он рожден евреем, и полон чувства вины за то, что он еврей. Самые большие враги для него, это слово еврей, еврейская внешность, еврейские символы, словом, все то, что может выдать в нем его еврейское происхождение. Отсюда и начинается его конфликт… «Левый невроз»… А как я это придумал, а?! – просмаковал он. – Но продолжим… Великий психолог Перлз… тоже еврей, конечно, говорил. – Идрис скрестил руки на груди и на память процитировал:

«Заразная природа невроза основывается на сложном процессе, в котором, во-первых, присутствует чувство вины и страха оказаться изгоем, и, во – вторых, желание установить контакт, даже если это будет и псевдоконтакт.»

«Я – гражданин мира!» – вопит левый, чтоб скрыть, что он еврей! «Я принадлежу к мировой цивилизации!» – орет он на всех углах, чтоб только скрыть свою принадлежность к еврейству.

Но смотрите что получается, арабы подали резолюцию «В защиту палестинских детей», и ее приняли на одном дыхании! Но стоило только Израилю подать такую же резолюцию «В защиту израильских детей», так ее тут же, на том самом одном дыхании, и отвергли. По сути – именно этот день стал крахом вашей, как вы хвалитесь, «белой цивилизации» Ведь если вдуматься в то, что произошло: защищать жизни одних детей и отказать в праве на жизнь другим детям?!.. Кто вы тогда, вы, «белая либеральная цивилизация?!»… А? Лицемеры и шакалы!.. Но вернемся к нашим еврейским левым… Бедные ребята! Они ведь чувствуют эту агрессию против себя, они ведь чувствуют, как изуродовано их чувство собственного достоинства, но так хочется жить полнокровной жизнью, так хочется счастья, денег, славы, власти! Душа левака переполняется злобой! А агрессия, как известно, требует выхода! Но выход в этой ситуации один: борьба. А это значит: ты должен сделать выбор, кому ты принадлежишь! Что означает: ты или со своим народом противостоишь мировой агрессии, или же, переметнувшись ко всему миру, выступить против своего народа. И тогда еврейский либерал и вопит о своем мировом гражданстве, но это на самом деле другое:

«Я не принадлежу! Я не принадлежу! Я не принадлежу евреям! – сотворив паузу, Идрис с деланным пафосом процитировал:

«Не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать»… – и как будто бы нашелся: – Самое интересное, я бы даже сказал, самое потрясающее в том, что эта надпись висит на здании ООН. Та самая ООН, которая отказала в праве на жизнь еврейским детям. Но главное ведь еще в том, что ООН надпись из еврейского пророка, или кто он там, использовала, а имя автора этих соплей поставить и постеснялась. КАК БЫ И БЕЗ ЕВРЕЯ НЕ ОБОЙДЕШЬСЯ, НО И НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕЛЬЗЯ, ЧТОБЫ ЕВРЕЙ И БЫЛ!.. – и он насмешливо развел руками. – Да! У меня тут есть еще один… елбаевский экземпляр. Мурло. Реинкарнация пророка, как он сам говорит. Вам еще доведется увидеть его. Но это еще тот коммуняга!