И большего не надо. История одной любви

Виторг помолчал, также держа меня в своих объятиях, а потом продолжил разрывать мое сердце на части.

– Я не знаю, что именно произошло в праздник весны, но после него он отказывался посещать наш дом и никакие уговоры не действовали. Он избегал тебя. Он избегал разговоров о тебе. Он словно опустел, его глаза потухли. И на полигоне он стал словно зверь, его стали бояться. А спарринги, с ним в пару становился лишь декан Андрус, остальные были покалечены и избегали его. Сам декан стал опасаться проиграть ему в спаррингах, он стал бить точно не жалея сил. Словно изливал свою боль.

Сын снова умолк, не на долго, просто давая мне возможность проглотить неслышную истерику, подбирающуюся все ближе, окутывающую меня и поглощающую все больше и больше.

– Мам, это его рубашку ты одеваешь на подушку перед сном? – Я вздрогнула и попыталась высвободиться. Но Виторг лишь сильнее сжал меня в своих объятиях. А когда я прекратила сопротивляться, стал ласково гладить одной рукой успокаивая, словно это я его ребенок. – Я знаю, потому что опять, каждую ночь, я слышу, как ты плачешь засыпая. А когда ты затихаешь, я прихожу погасить свет. Иногда обнимая подушку ты засыпаешь на полу, и я перелаживаю тебя на кровать. Мама, я говорю все это, потому что если ты поедешь со мной, то не как мама его друга. Так будет только хуже. Если мы едим вместе, то только если ты любишь его так же, как и он тебя. Только если ты готова принять его как мужчину, а не мальчишку, юнца, с которым дружен твой сын. Иначе я поеду сам. А ты останешься дома.

Я заплакала. Не знаю откуда опять взялись слезы, но я опять плакала. Мой сын. Мой мальчик, такой уже взрослый, настоящий мужчина, он понял и принял все раньше меня. Это я все оправдывала рубашку Алекса в своей постели одиночеством, а тоску и слезы пустой постелью. Это я боялась поверить и признать, что этот юнец за один вечер, за одну ночь, за одно утро, стал для меня большим, чем все мужчины этого мира. Это я засыпая со слезами и воспоминаниями о нем и встречаясь по ночам, в своих снах с ним, не хотела верить и признавать. А он, мой сын, он все видел, молчал и осознавал все принимая как есть.

– Все будет хорошо. Слышишь? Не плачь. Он любит тебя. Ты любишь его. И все будет хорошо. Даже лучше. Только представь, как будет злиться милорд Вильям, глава рода, когда ты станешь законной женой юного и любящего, преданного тебе всем сердцем и душой мужчины. – Он хохотнул, а я всхлипнула. – да еще и с личного благословения королевской четы. Да, я, пожалуй, лично приглашу его на свадьбу, чтобы увидеть его лицо. А ты будешь улыбаться, сиять радостью, как и положено невесте в прекрасном платье. Я подведу тебя к алтарю и передам твою руку вложив в его. Алекс трепетно примет ее и не отпустит, уж поверь. А через девять месяцев, но не позже чем через год, вы сделаете меня счастливым дядюшкой. Только не плачь. Все будет хорошо.

В Венсию мы прибыли ранним утром. Пасмурная погода изморозью и влажным, леденящим ветром отвлекала от мыслей о предстоящей встречи. Я боялась. Я ждала. В гостинице нас встретили совсем не радушно. Словно заочно зная кто мы и всем сердцем не желая видеть нас. С нами не общались, даже на вопросы отвечали не с первого раза, нехотя и не всегда, да еще и односложно. В ратуше, без пояснений, просто выставили нас отказываясь помочь. Стражи отводили глаза и молчали. «не положено» – это единственное, что мы смогли добиться от них. Даже на ярмарочной площади от нас отворачивались и отказывались говорить, ни так, ни за деньги. Три бесконечно долгих и безуспешных дня ходьбы от порога к порогу, от одного незнакомца к другому. Но мы не узнали ничего. Никто не признавал знаком ли с Алексом и его семьей, никто не говорил где он живет, где работает, где его семья и где он сам. Лишь одно мы знали точно, он ушел со службы. Утром четвертого дня я отправилась в храм. Я не знала где еще просить помощи. Кто еще мог помочь. И почему все молчат. Я просто больше не видела другого пути. Я шла к статуи Многоликого и его жены, Девы. Шла и мечтала так же стоять в храме у алтаря с Алексом. Так же держаться за руки и также идти по жизни вместе. Я упала на колени не дойдя полпути к цели. Опять появились слезы. Не знаю от куда, но с ними появилась и злость.

– Не смейте! Слышите! Не смейте отбирать его у меня! Не отдам! Не сдамся!

Я уронила лицо в ладошки, злилась, паниковала, боялась, плакала. Мне никто не мешал. Было слишком рано. Служители еще не пришли. А редкие посетители были заняты своими проблемами.

– Я просто не хочу без него, смогу, но не хочу. – Я опять посмотрела на статуи. – Я люблю его.

Последние слова я уже шептала. Просто не могла остановиться. Стояла посреди храма на коленях, то плача, то смеясь и шептала одни и те же слова: «Я люблю его, люблю.» Сколько так прошло времени – не знаю. Просто через цветные витражи уже светило солнце. Просто служитель храма поднял меня с колен и вывел из храма в сад усадив на пустующую скамейку.

– Сегодня светит солнце. Яркое и редкое в это время года солнце. Если это не ответ Безликого и Девы на вашу молитву, то я уже и не знаю, что может быть вам ответом.

Он ушел. Я еще долго сидела на скамейке. Вокруг голые и безликие деревья. Солнце ярко светило, но совсем не грея. Я замерзла. Но продолжала сидеть обнимая себя руками. Мальчонка лет шести – семи, я заметила не сразу. Слишком погрязла в своих мыслях и печали. А он, грязный, в штопаной одежде и сереньком не по размеру большом пальто сидел рядом и смотрел на меня.

– Леди кого-то ищет? – Спросил сияя беззубой улыбкой.

– Да. Леди ищет. Ищет того, кого не стоило отпускать.

– А зачем тогда отпустили?

– Потому что глупая леди струсила.

– А кого леди ищет, может я знаю и помогу?

– Милорда Алекса, ранее служившего в страже, Александра…

– Этого? – Удивленно перебил мальчонка. – Так сходите к нему домой. Чего плакать как девчонка? Ой, вы же и есть девчонка. Вы что, не знаете где он живет? Вас провести?

– Да! – Восторженно вскрикнула я и обняла грязнулю. Он выкрутился из моих объятий и так по-мальчишески брезгливо посмотрел на меня отодвигаясь подальше от меня на скамейке. Толи решил, что леди сошла сума, толи как любой мальчишка его возраста, считает себя слишком взрослым для нежностей. И принял решение держать дистанцию. Да и думаю, заплаканное, опухшее лицо, растрепанные волосы и горящие надеждой глаза не придали ему уверенности в моей разумности. Но этот мальчонка, для меня он словно посланник богов, он дал мне надежду, он раскрыл крылья за моей спиной. Я шла не запоминая дороги, вообще не смотря по сторонам, боялась потерять мальчонку из виду. Нервно хихикала в предвкушении и ожидании такой важной для меня встречи с дорогим сердцу человеком. Я не видела никого и ничего кроме ребенка впереди. И поплатилась. Только оказавшись на пороге дома, я оглянулась и заметила заколоченные окна. А мальчонка постучал в дверь и мигом исчез. Дверь мгновенно открылась. Огромный мужик занимал весь дверной проем. Высокий, широкий в плечах, чисто, но небрежно одетый. Седая голова еще хранила воспоминания темными прядками волос. Через все лицо у него был шрам, широкий, не ровный и уродливый, а еще устрашающий. Он рассекал лоб и правую бровь, уродовал нос и левую щеку. И по подбородку уходил вниз на шею и глубже, скрываясь за воротником рубашки. Но ни это напугало меня. Его взгляд. Злой, ненавидящий, жестокий.

– Нравлюсь?

– Я сделала шаг назад и уперлась спиной в два плеча принадлежащих разным людям. Оборачиваться не стала, да страшно, но по сути не важно кто сзади. Передо мной стоит сам ужас во плоти. Он важен сейчас и опасен. Он радостно ухмыльнулся, ему доставляло удовольствие наблюдать за моей реакцией на него. Нравился мой страх, хотя нет, это был не страх – ужас. Это и придало мне сил и уверенности.

– Добрый день милорд. Это юное создание, что постучало и сбежало, – я обернулась указывая направление где уже давно скрылся мальчишка, заодно оценивая тех, кто стоял за мной – с ангельской внешностью, привел меня на ваш порог, утверждая, что здесь проживает милорд…

Договорить я не успела. Мой ужас со шрамом через все лицо схватил меня за шею и сдавил. Не убивая, а придушившая, частично лишая воздуха и не давая мне даже шанса пошевелиться. Те двое, что стояли сзади, вывернули и связали мне руки за спиной.

– Тебя мы и ждали, куколка. Хм, Катарина дэс Вильямс. Теперь этому птенчику придется подчиниться.

– Седой, ты уверен? Мальчишка силен.

– А эта дамочка ему важна, вон как запугал весь город.

– Как бы он не занялся нами.

– Не сможет. Вяжи ее, крепко вяжи. И рот чем-нибудь заткни. А потом берите кобыл и валите из города. Как я и говорил раньше, останавливаться только на ночь, дольше одной ночи на месте не сидите. В крупные города не суйтесь. Девку не портить. Ни на что не подсаживать. Кормить не забывайте. И к нашим не суйтесь. Денег вам хватит на долго. А там я дам знак.

Меня связали пока этот ужас, Седой, придавливал мне горло держа за шею мертвой хваткой. А когда он отпустил заткнули рот. Одели на голову пыльный и абсолютно не прозрачный мешок, завязали его на шее. Не плотно, чтобы не душил, но снять его не получится. Потом грубо закинули на плечо и отнеся куда-то бросили. Судя по запаху – это была конюшня. Потом, судя по звукам, был экипаж и долгая дорога в неизвестном направлении. Таверны и постоялые двора сменялись одна за другим. Каждая ночь на новом месте. Меня вносили в жилую комнату глухой ночью. Развязывали, кормили, иногда давали возможность помыться за ширмой у глухой стены, а они не покидали комнаты. Нужду я справляла также, под присмотром из-за ширмы или кустиков в дороге, на которых уже не осталось листвы. Спала я под присмотром, один из них всегда дежурил. Второй спал рядом на широкой кровати привязывая меня к себе. Говорить они со мной отказывались, просто молчали, игнорировали. Я потеряла счет времени. Постоянная темнота. В мешке на голове или за окном очередной комнаты. Кричать или звать на помощь не пыталась. Судя по комнатам и крикам из-за стен, никто не поможет. Со временем перестала и пытаться заговорить с ними. Уже забыла, как звучит мой собственный голос. От веревок на теле оставались следы, синяки, не успевающие за несколько часов сна сойти, а со временем на руках появились натертости, ссадины и ранки все увеличивающиеся в размере и срастающиеся в одну целую, сплошную рану вокруг запястья. Со временем они стали тревожится. Постоянно оглядываться. Выбирали глухие дороги. Ночевали в заброшенных охотничьих домах в лесу. Если и заезжали на ночлег, то в глухие и далекие деревни. Из обсуждений и споров я поняла, что на их банду ведут охоту. Во всех городах и селениях убивали подельников или они исчезали бесследно. Их семьи исчезали. А потом внезапно появлялись в столице на королевском суде. Мои похитители боялись. Боялись ослушаться седого. И боялись также быть убитыми или подвешенными после суда. Они все чаще косились на меня. Стали проявлять молчаливое внимание и заботу. Мы по-прежнему все время были в движении, все время в неизвестном направлении. Но теперь мне давали возможность подольше помыться, мои раны от веревок лечили. А мне давали возможность размяться. В лесу делали остановки и развязывая давали возможность походить. Все тело ломило и болело. Ходить получалось с трудом и превозмогая боль, онемение и дрожь. На теле даже через одежду проявлялись синяки с рисунком веревки. Я так мало двигалась, что даже мыться мне было больно.

– Сегодня праздник, прощание с зимой. Если пообещаешь вести себя хорошо, то сегодня гульнем. Так как, леди Катарина, гульнем?

Я забыла, как это разговаривать. Как это слышать свое имя. Как отвечать. И вдруг услышав обращение к себе, свое имя… Я растерялась. Единственное, что поняла – это сроки. Меня похитили в средине осени, а завтра первый день весны. Больше четырех месяцев беспрерывного пути. Почти постоянно связана. Не говоря ни слова больше четырех месяцев. Я не знаю, что произошло с моим сыном, что с Алексом, вот уже больше четырех месяцев, я не видела их, не слышала их и о них ничего. Я боюсь о них думать. Иначе я сойду сума. Ведь я тут, потому что Алекс не сломался, а с моим похищением… Нет. Не думать. Что они хотели, чтобы я вела себя хорошо. Так и будет. Пока я им нужна, с моими мальчиками все хорошо. На этом и остановим поток мыслей. Не думать больше ни о чем.

– Да, – прохрипела и тут же закашлялась я – я буду … хорошо вести…

Я говорила и не узнавала свой голос. Сегодня мне позволили долго отмокать в лохани с горячей водой. Даже дважды меняли воду. Принесли новое платье и чистую, новую нижнюю сорочку. В номер заказали много еды и медовуху. За ноги меня привязали магически заговоренными веревками к стулу. Этот вечер я впервые ела не сама. А я глупо радовалась, пусть и такой, но все же компании за столом. Они пили. Потом теми же путами, и где только взяли, они же дорогущие и раньше меня связывали обычными веревками, меня привязали к кровати. Не так туго, как обычными. Это дало возможность лежа менять положение и переворачиваться. Мои похитители ушли гулять. Вернулись к ужину следующего дня. Первого весеннего дня. И это был мой первый день не в дороге. Сегодня через окно я видела разлив розового рассвета. Я слышала голоса за окном, а не скрип закрытого экипажа, ржание лошадей и цокот копыт. Я была впервые не туго связана сидя на твердом сидении экипажа. Я была почти свободна и в постели. И даже отсутствие раннего, обычно еще в темноте, завтрака, а потом пришедшего за ним голода, не портило мне настроение. И не возможности справить нужду не печалило меня так чтобы затмить радость просто лежать в постели и почти не связанной. Мои похитители дали мне справить нужду, как всегда за ширмой. Проветрили комнату. И это тоже меня радовало, еще только вечерело, из открытого окна тянуло морозным, свежим воздухом и шум людей заставлял меня чествовать себя все еще живой. Мы опять ужинали за одним столом. А потом меня опять привязывали к кровати. Мои похитители хотели продолжить гуляния сегодняшней ночью. И радовалась их успеху и сговорчивости деревенских дам. Я почувствовала запах гари, когда мои похитители склонившись надо мной привязывали меня. Один вязал узел на руке, другой на спинке кровати. Когда за их спинами открылся портал, принесший запах лесного костра, они замерли неподвижно с застывшим на лицах ужасом. Из портала вышел Алекс. Он лишь мельком взглянул на меня и его лицо окаменело, а в глазах разгоралась бешеная, отчаянная и какая-то сумасшедшая злоба. Я не знаю, что он увидел. Я не видела себя в зеркало с того самого осеннего утра, когда отправилась в храм. Я впервые сменила одежду вчерашним вечером и даже не знаю по размеру ли она мне. Ее принесли мне в честь праздника мои похитители. Он схватил моих похитителей, так и замерших надо мной и дышащих через раз. В этот момент в воздухе запахло сыростью, запахом речки и весеннего дождя после знойного дня. Открылся портал и из него появился мой сын, Виторг. Он так же мельком посмотрел на меня и в глазах появилась боль. Виторг резко схватил Алекса за плечо, и они исчезли. И сын, и Алекс, и похитители. Я осталась одна. Я ждала. Уже стемнело, я ждала. В комнате было темно и тихо, и я уже начала думать, что мне все показалось. Что Алекс и Виторг – это только плод моей фантазии. Игра моего измученного разума. Мечта, не сбываемая. Мои похитители, как и планировали за ужином, ушли к сговорчивым деревенским девкам, догуливать и пить медовуху. А я тут. И мне приснился сон или померещилось. Скорей всего померещилось. Ведь за эти четыре с лишнем месяца, мне не снились сны, ни разу. Значит это всего лишь мои фантазии. Я тут. А утром опять будет мешок на голове, веревки на теле, экипаж и дорога в никуда. Дорога от него. Лучше бы это был сон. Пусть бы он опять приходил ко мне по ночам, хотя бы во снах. Я закрыла глаза. Плакать я разучилась еще в начале нашего пути. Лучше спать. Сначала, сквозь дрему я почувствовала легкость в привязанной руке. Как будто веревки нет, совсем нет. Она не тяжелеет причиняя уже привычную мне боль по старым ранам при каждом движении и вздохе. Я неверяще притянула руку к лицу и действительно не почувствовала натягивающуюся обычно на запястье веревку. Там, где на лодыжках до прошлой ночи, обычно были простые туго стянутые веревки, чья-то рука коснулась затянувшихся шрамов и свежих ран. Я с болью во всем теле, резко села притянув к себе ноги и забившись к стене. Плотно закрыла глаза. Они решили повеселиться со мной. Значит это конец. Все, я больше не нужна им как рычаг. Я глубоко вдохнула. С обреченностью приговоренного к смерти преступника. Это конец, мой конец. И я даже не хочу думать, не хочу знать, что случилось с моим сыном и с Алексом. Я открыла глаза. В них появились слезы. Тихие, молчаливые слезы, впервые за несколько месяцев. Темно. Ничего и никого не видно. Страшно, но этот страх привычный, с ним я уже свыклась, с ним я не живу, существую уже, как оказалось, больше четырех месяцев, этот страх напоминал мне, я жива, все еще жива. О Многоликий, о Дева, пусть они просто перепили и решили поразвлечься, пусть с Виторгом и Алексом все будет хорошо. Щелчок пальцев и яркий магический шар осветил пространство. Я зажмурилась. И еще сильнее сжалась в стену в углу кровати. Мои похитители не маги. Они не умеют создавать энергию из магии и освещать им. Не уже ли их главарь, тот с ужасным шрамом через все лицо, Седой. Огромный, злобный мужик. Я молчала. Из глаз от резкого света и желания расплакаться, потекли слезы. Глаза привыкали к свету, а сам свет стал чуть тусклее. Сначала я увидела слезящимися глазами силуэт. А потом, когда взгляд прояснился и глаза привыкли к свету…Он сидел на кровати почти на самом ее краюшке. Неподвижно. Он затравленным зверем смотрел на меня. Лицо скривилось в гримасе сожаления. Не бритый, усталый. Все такой же бледный, нет, еще более бледный чем раньше. Его лицо уже совсем не юное. Он словно стал старше, не на год-два, а на целую жизнь. Все те же непослушные, черные как смоль волосы, так же не задерживающиеся на долго за ушами. Он стал еще более худым, а лицо острее. Алекс, он здесь. Я не веря себе, своим глазам, наверное, это опять моя фантазия, реакция больного мозга на долгий путь без цели и конечного пункта, страха за близких, протянула несмело руку. Мне так хотелось ощутить его. Убрать непослушные волосы. Погладить, пусть и не бритую щеку. Я так боялась, что все это ложь. Что мое движение разрушит даже эту хрупкую фантазию, лишит меня и ее. Даже это несмелое и медленное движение отразилось болью в теле. А рука так и не дотянулась, не достала до него. Боль сковала, и рука безвольно упала на кровать рядом со мной, словно и не моя. Боль отразилась новой волной. Глотая желание расплакаться я безвольной куклой упала на кровать и не меняя положения просто шептала.

– Ты мое видение, ну и пусть. Не уходи. Просто не уходи. Пусть не настоящий, но ты мне нужен.

Я кряхтела шепча от боли, от отчаяния, от ужаса, что схожу сума. Но поверить в собственную фантазию мне не дали.

– Жива. – Сгребая меня в объятьях и прижимая к себе на выдохе сказал Алекс. – Ты жива, Катарина.

И только боль во всем теле, до слез дикая боль его объятий помогла мне поверить. Он настоящий. Он тут, рядом со мной. Он нашел меня. Я боялась двигаться. Прижатая к нему просто расплакалась вдыхая его, такой любимый запах. И пусть запах пота и дороги перебивал масла. Я чувствовала запах этого мужчины. И он реален. Он подхватил меня на руки, а я уткнулась лицом в его грудь и сжала что было сил его одежду. Только бы не исчез. Только бы не исчез.

Я не видела, как и когда он открыл портал и шагнув в него перенес меня домой. Просто почувствовала запах костра. А потом знакомый запах цитрусов и обстановка моей комнаты. Он внес меня в умывальню и поставил на пол. А я не разжимала пальцев. Я так боялась, что вот сейчас, если я отпущу – он исчезнет. Одно движение руки, и вся моя одежда сгорая пеплом опадала к ногам. Он оторвал мои руки от себя. Разделся по пояс и нагрел воду в ладье. И уже знакомые мне действия повторились. Как и тогда, он мыл, тер, массировал, мылил, смывал. Нагревал и очищал воду и повторял раз за разом. Как и тогда, когда на утро он исчез из моей жизни, он окутал меня простыней вынув из ладьи. Все что он делал причиняло мне боль. Но с каждым разом все меньше и меньше. Потом все продолжилось на кровати. Опять мази, не веди от куда он их взял, массаж и втирания все новых и новых мазей. Он обработал все мои синяки и ссадины, а также раны, заговорил их на излечение и шепча заклинания. Он не прикрывал меня простынкой, как в прошлый раз. Все мое тело болело, каждый миллиметр моего тела болел, немел, на поясе, груди, шее, руках и ногах были синяки и ссадины от веревок. Не было стеснения. Он лечил переворачивая из стороны в сторону руки, ноги, меня. Под его руками боль утихала, она словно отступала под его руками.

А потом так же молча положил меня на спину на кровати укрывая. Я испугалась. Он что, хочет уйти? Нет. Я потянулась за ним. И он молча лег рядом. Сгреб меня уложив к себе на грудь и прижал. Зарылся лицом в моих волосах и замер. Я с отголосками былой боли, высвободила ногу из-под одеяла и обняла его как смогла, руками, ногами, на столько, на сколько они мне подчинились. Я слышала его дыхание и биение его сердца. Я вдыхала его запах. Я засыпала. Впервые за долгое время, я засыпала рядом с тем, с кем хотела уснуть. Запах этого мужчины, а также цитруса с горчинкой грей фрукта и древесной ноткой отбросили все сомнения. Он тут. Он настоящий. Мне опять ничего не снилось. Наверное, потому что мой самый заветный сон был наяву. Здесь и сейчас, рядом. Он обнимал и гладил меня.

Глава третья

Счастье. А будет ли оно со мной

Не знаю, как долго мы спали. И сколько не спал Алекс, но проснулась я счастливая. Крепко обнимая Алекса лежа на его груди. Тело затекло, но мне нравилась эта боль, счастливая боль, в теле счастливой женщины. Он перебирал мои волосы и шептался с сыном.

– Уже обед, вы проспали больше суток и вам двоим нужно поесть. – Злобно и как-то по-взрослому шептал мой сын. – Ее, да и тебя, ждет целитель.

– Я в порядке. А Катарина, я не позволю ее будить. Целитель подождет, не умрет. Я не могу ее разбудить, не хочу, не посмею.

– Я вижу. – Озорно, со смешками в голосе, сказал Виторг. – Стоит тебе шевельнуться или чуть глубже вздохнуть, она сжимает тебя сильнее, словно в тисках. Небось все тело замлело, ломит и болит.

– Переживу. Главное, мы ее нашли. – Я осознав слова сына, чуть ослабила объятия. И правда, еще задушу на радостях.

– Ты нашел ее. Алекс – это ты ее нашел. Ладно, отдыхайте. И Алекс, спасибо тебе. Она жива благодаря тебе.

– Не благодари. – Злобно прошипел Алекс. – Ее похитили из-за меня. Больше четырех месяцев держали связанной из-за меня. Толком не кормили из-за меня.

– Ты не прав. Ее не убили сразу, благодаря тебе. Ее не били, благодаря тебе. Ее не насиловали, благодаря тебе. – Не начинай, Виторг. – Зло проговорил Алекс.

– Нет Алекс. Это ты не начинай и не спорь. Просто пойми, ты нужен ей. Так что не смей ее бросать.

Он ушел. Я услышала удаляющиеся шаги и тихо закрывающуюся дверь.

– Можешь не притворяться, я почувствовал, когда ты навострила ушки подслушивая и расслабила свои объятия.

– Я не притворяюсь. Я все еще не верю. Все закончилось.

– Прости меня. Это все из-за меня, я…

– Не смей опять все портить! Лучше обними меня, хотя нет. – Он замер, а я затихла и еле слышно прошептала. – Поцелуй меня.

– И он поцеловал. Перевернул мое затекшее тело на спину, провел рукой по щеке, скользнул пальцами по губам нависая надо мной. В его темных омутах блестела похоть и мне это нравилось. Он еле касаясь своими губами коснулся моих, щекоча своей небритостью и отстранился. Я не сдержала разочарованного стона. Он улыбнулся, счастливо и победно. И снова поцеловал. Но теперь страстно, долго и томительно. Его поцелуй разжигал пожар во мне. Руки тонули в его волосах, а тело горело под тяжесттью его и требовало продолжения. Я чувствовала его. Я полностью обнажена, он лишь до пояса, как и в прошлый раз, оголен только сверху. Но его походные брюки, совсем не скрывали его желания. Он похудел, сильно. Его ключицы выпирали, как и кости таза, он словно обтянутый кожей, полуживой, полумертвый. Я еще не видела себя, но он. Он выглядел словно не ел со дня нашей последней встречи. Тяжело и часто дыша он опять первым прервал наш поцелуй и отстранился. И опять я разочаровано застонал, а он наградил меня счастливой, победной улыбкой.

– Ты слишком слаба. Очень слаба. Тебе стоит избегать резких нагрузок. Я не целитель, но твое состояние…

Он говорил, а я, я слышала, но не желала его слушать. Я нашла пуговицы, которые все еще держали его штаны. И непослушными пальцами боролась с ними, пыхтя и страдая, потому что проигрывала. И опять эта победная улыбка, этот взгляд полный страсти. Страстный поцелуй отвлек меня и руки сами поднялись выше, обнимая и гладя его спину. Но зря я поверила. Это был лишь отвлекающий маневр. Он перекатился на постели и подхватив меня на руки опять понес меня мыть и натирать. Только в этот раз я не была безвольной куклой. Я гладила и ласкала, изучала его тело своими руками, каждый раз как могла дотянуться. Его массаж и натирания, постепенно перешли в ласки. И в итоге он сдался моему напору и нашей страсти. Его руки блуждали по мне лаская и поглаживая. Губы целовали везде, он покусывал и целовал срывая стоны. Он сам справился с пуговицами на штанах.