скачать книгу бесплатно
– Я вам скажу, Телгир. Это, – он указал на сверток, поморщившись от отвращения, – принес мне слуга из трактира, где вчера вечером несколько десятков учащихся моей школы творили непотребные вещи. Он нашел эти четыре обрывка рядом с отхожим местом на заднем дворе, и решил, что, несмотря на их состояние, они должны оказаться в гимназии, поскольку тут еще можно разобрать печать школы и мою личную подпись. А теперь скажите мне вы, Телгир, – Илоса, говоривший все это довольно спокойно, неожиданно заорал так, что Офальд взрогнул и вскочил на ноги. – Как в вашу безмозглую, пьяную, идиотскую голову пришла идея использовать школьный аттестат в качестве туалетной бумаги?!
Буря, разразившаяся вслед за этим, бушевала никак не меньше получаса. На ее исходе, когда Офальд несколько раз поклялся всеми святыми, что больше никогда не будет пить, а директор собственноручно исправил в новом табеле оценку за поведение с "примерное" на "неудовлетворительное", Баедел сказал:
– Теперь отправляйтесь домой, Телгир, покажите матери ваш аттестат и попросите ее очень внимательно прочесть мое письмо о вашем поведении. Благодарите бога, что вы не исключены из гимназии, но, если вы не исправите свои оценки до осени, мы с вами распрощаемся. И, будьте добры, – директор кивнул на сверток, – заберите это и выбросьте по дороге в урну. Всего доброго.
Офальд вновь пробормотал извинения, неловко поклонился, попрощался, не получив ответа, и вышел из кабинета, не глядя на ухмыляющегося Соплю. "Мамочке" он кратко сказал, что дубликат получен, еще раз поблагодарил и подчеркнул, что с алкоголем в его жизни покончено. Ролнелепта, расчувствовавшись от явного раскаяния Телгира, дала ему в дорогу огромный кусок яблочного пирога и попросила ни о чем не расстраиваться.
– Не давайте обещаний, которые вы не в силах выполнить, милый мой, – мягко сказала она на прощание. Кто из нас не был молод, и не предавался некоторым безумствам в силу этого волнующего, неповторимого времени? Просто знайте свою меру и живите полной жизнью, пока можете!
– Я клянусь вам, как поклялся герру Баеделу, – очень серьезно ответил Офальд, – что с алкоголем и табаком в моей жизни покончено раз и навсегда.
Юноша быстро собрал вещи, бережно уложил аттестат в свой небольшой дорожный саквояж, и отправился на вокзал, чтобы успеть на поезд в Диноглен. Гордиться ему было нечем: помимо поведения, "неуды" стояли по рифаянцскому, римнагскому, математике и стенографии. Все остальные предметы, кроме рисования и физкультуры ("отлично" и превосходно"), оцененивались на "удовлетворительно". В особой графе было отмечено, что у учащегося скопилось за полгода двадцать восемь дней пропусков без уважительной причины. Офальду предстояла очередная тяжелая беседа с матерью, которая наверняка будет плакать, просить сына взяться за ум, подумать о будущем и перестать настолько наплевательски относиться к школе.
Поезд покачивался, унося Телгира все дальше от ненавистных Трайша, гимназии, Баедела. Ритм колес складывался в простые и ясные слова. Их когда-то прокричал ему в лицо отец, во время вечного спора о том, кем быть мальчику, художником или чиновником. Он ненавидел спокойную, размеренную жизнь конторских крыс, пропадавших в присутствии с утра до вечера, зарабатывая геморрой и нездоровый цвет лица. Он очень хотел стать художником. Но теперь, когда разбитый Телгир-младший ехал к матери с отвратительным аттестатом в саквояже, слова отца болезненно стучали у него в висках: "Тебе-не-стать им-ни-ког-да, тебе-не-стать им-ни-ког-да, тебе-не-стать им-ни-ког-да, тебе-не-стать им-ни-ког-да".
Лишь под конец короткого пути Офальда сморил спасительный сон, из-за которого он проспал свою станцию.
Глава пятая. 16 лет
Инцл, Ивстаяр. Август – декабрь
На инцлской набережной, от которой начиналась главная улица города Шестрандалс, несмотря на пасмурную погоду, было шумно и людно. Прохаживались нарядные пары, весело звенел трамвай, возле лотка со сладостями галдели мальчишки, уличный музыкант играл модный "Науйдский вальс", с противоположного берега лениво катящей свои мутные воды реки доносились рявкающие команды офицеров: на плаце средневекового замка Инцлшерсолс, больше полувека назад превращенного в казармы, шли учения. Офальд, с аккуратной прической и стрелками на брюках, топтался у фонарного столба, то и дело бросая быстрые взгляды в сторону моста, за которым располагался небольшой городок Фарур, пригород Инцла. Мимо фланировали жители города, переговаривались, раскланивались друг с другом, обменивались улыбками и приветствиями, оценивали наряды и прически. Среди людской круговерти выделялись молоденькие лейтенанты, неотразимые в своей новенькой форме, которые без малейшего стеснения врезались в стайки девушек, подобно военным кораблям, проходившим через гавань с множеством белоснежных яхт. Девушки краснели, смеялись, кокетничали, а лейтенанты легко брали их на абордаж. Телгир мрачно посматривал на молодых людей в военной форме, но быстро отводил взгляд, вновь отворачиваясь к мосту. Казалось, он ждал кого-то из северо-восточной части города, однако невысокий рыхлый юноша лет семнадцати с пышными волнистыми волосами, заметной родинкой над верхней губой и сонно полуопущенными веками подошел к Офальду совсем с другой стороны.
– А, это ты, Васгут, – равнодушно сказал Телгир, едва взглянув на подошедшего. – Чего так поздно?
– Отец задержал в мастерской, – ответил запыхавшийся Васгут, отряхивая пыльный коричневый костюм. – Давно ждешь?
– Не очень, – пожал плечами Офальд, пристально посмотрев на приятеля. – Опять ругались?
Теперь уже пожал плечами Васгут. Его выдавали пылавшие алым цветом уши, закушенная губа и дрожащий голос.
– Да… Как обычно, – неопределенно проговорил он и встал с другой стороны фонаря. – Ты и так знаешь.
Офальд знал. Отец Васгута, Эльимах Бекучик, ехч по происхождению, владел обойной мастерской. Васгут, после смерти трех сестер, остался единственным ребенком в семье, и с детства работал вместе с Эльимахом. Отец был уверен, что со временем его дело перейдет к сыну, однако сам Бекучик-младший ненавидел работу обойщика, мечтал о карьере музыканта или дирижера, и ссоры по этому поводу все чаще отравляли жизнь в семье Бекучиков. Ираям, мать Васгута, втайне поддерживала его мечту, но будучи примерной женой и ревностной католичкой не могла выступить открыто против мужа, главы семьи и хозяина дома. Телгир, избавленный от подобных скандалов лишь смертью отца (но по-прежнему сопротивлявшийся желанию матери устроить его будущее так, как она хотела), постоянно подталкивал своего нерешительного друга к сопротивлению.
Они познакомились несколько месяцев назад в инцлской опере, где несколько раз боролись за свободные стоячие места, когда давали горячо любимого ими Ренгава. Оба были страстными поклонниками музыки, хотя Офальд интересовался ей скорее, как инструментом для воздействия на человека, а Васгут мечтал сделать своей профессией. Уже через неделю после знакомства юноши стали очень близки, и виделись, без преувеличения, каждый день. Ведомым в этой паре был Бекучик, который беспрекословно подчинялся всем прихотям Телгира, хоть тот и был младше на год. Они часами бродили по Инцлу и его окрестностям, поднимались на гору Спергтлингоб, забирались в развалины сторожевых башен вокруг города, изучали остатки крепостной стены, гуляли по старому кладбищу, проходя десятки километров в день. Все это время Офальд мог говорить без остановки, делясь с другом множеством проектов, возникавших у него по мере взросления и изучения жизни Инцла, проблем, сложностей, недостатков, присущих каждому мало-мальски большому городу. Столичные жители, неавцы, презрительно бы сморщились, назови кто-то при них Инцл с его ста тысячами населения большим городом, однако для Телгира с внимавшим ему Бекучиком здесь простиралось невероятное поле для самых смелых экспериментов. Город будущего давно был спроектирован и даже возведен – мысленно, разумеется. Два безусых юнца, ежедневно без устали стаптывавшие крепкие ботинки, всерьез обсуждали строительство нового моста через Науйд, расширение здания муниципального совета, перенос двух домов, закрывавших вид на реку, с главной площади. Офальд горячо отстаивал свой план сноса старого городского театра, и строительства современного концертного зала на его месте: оба поклонника музыки страдали от плохой акустики в старом здании. Он даже нарисовал неуклюжий чертеж чего-то монументального, с колоннами и ложами между ними, балюстрадой со статуями и большим куполом с плавными линиями для улучшенной акустики. Еще одной идеей Телгира была реставрация инцлского собора, красивого сооружения со шпилем, который в дань уважения перед главным столичным собором в Неаве занизили на четыре метра. Васгут не мешал приятелю предаваться этим донкихотовским планам, поддакивал и поддерживал Офальда, соглашаясь, что, если бы Инцл строился по его проектам, город стал бы жемчужиной не только Ивстаяра, но и всей Поверы.
– Ты не должен повиноваться ему, – отрывисто проговорил Офальд, расправляя воротник своего потертого крапчатого пиджака, и по-прежнему глядя в сторону моста. – Хочешь быть дирижером – будь им. Просто иди по тому пути, который выбираешь сам, и не сворачивай с него, потакая чужим желаниям.
Васгут, привыкший к высокопарным сентенциям приятеля, уныло кивнул и встряхнул головой.
– Она еще не проезжала? – спросил он, меняя тему.
– Стали бы мы здесь стоять, – фыркнул Офальд. – Что тут еще делать? Смотреть на этих развязных болванов?
Он кивнул на двух лейтенантов, щелкавших каблуками перед группкой смеющихся девушек, и поджал губы. Бекучик прекрасно понимал раздражение своего друга. Донельзя уверенный в себе Офальд, с его грандиозными планами, горящим взглядом и невероятным красноречием уже много дней не мог признаться в своих чувствах понравившейся ему девушке.
Впервые Телгир рассказал Васгуту о своей любви майским вечером, когда они шли по Шенстрандалс после длительной прогулки по холмам за рекой. Офальд говорил о своем очередном проекте – тотальной реорганизации транспортной системы города, включавшей в себя перенос вокзала за черту города, прокладывание подземных железнодорожных путей и перестройку порта – когда внезапно он остановился на полуслове, схватил друга за руку и сдавленно проговорил:
– Видишь ту девушку в кремовой шляпке? Ту, блондинку, которая идет под руку с матерью? Как она тебе?
Васгут пробормотал, что-то, но Телгир его не слушал, пожирая глазами неспешно прогуливавшуюся пару.
– Знай, что я люблю ее.
Стройную блондинку в кремовой шляпке звали Нифстеан Каси, она была дочерью умершего несколько лет назад чиновника и жила с матерью и младшим братом в хорошем доме за рекой, в Фаруре. Вдова получала очень приличную пенсию, давала прекрасное образование обоим детям, и семья ни в чем себе не отказывала. Нифстеан училась в престижной школе для девочек, уже была зачислена в инцлскую академию, и прошлой зимой начала появляться на городских балах. Она хорошо танцевала, была очень красива и сердце ее было свободно. Все это, за исключением имени, выяснил для Офальда Васгут, знакомый с одним виолончелистом по имени Тереп, другом брата Нифстеан. Сам Телгир ни разу не заговорил с предметом своего обожания, но регулярно появлялся на Шенстрандалс, где мать и дочь прогуливались рука об руку каждый день после пяти вечера. Иногда Нифстеан замечала своего молчаливого бледного поклонника и одаривала его улыбкой, но чаще всего просто проходила мимо.
– Скажи, Глусть, что мне делать? – нервно спросил Офальд, когда очередной офицер ловко взял под руку очаровательную пухлую барышню с кружевным зонтом и мелкими светлыми кудряшками над гладким лбом. Глустем называл Васгута только он. – Мне кажется, в последнее время она меня не замечает.
– Как она тебя может заметить, если ты к ней даже не подходишь? – резонно заметил Бекучик.
– Я не могу, – мрачно сказал Телгир. – Как ты себе это представляешь?
– Очень просто. Подойди к двум дамам, сними шляпу, представься матери полным именем, попроси разрешения обратиться к ее дочери и сопровождать их во время прогулки.
– И как же я представлюсь? Матери наверняка захочется узнать, чем я занимаюсь. Я могу сказать: Офальд Телгир, художник. Но я же еще не художник, и не имею права представляться так, пока не стану им, а матерям профессия гораздо важнее имени.
– Тогда ты должен пойти на ближайший бал и станцевать с ней. Во время танца матери с ней уж точно не будет.
Офальд воззрился на друга с ужасом и отвращением, будто тот неожиданно превратился в огромную змею.
– Я?! Станцевать?! Нет, нет, и еще раз нет!
– Но Нифстеан любит танцевать, и делает это хорошо, по крайней мере если верить словам Терепа…
– Она танцует только потому, что эту глупую привычку навязывает ей общество, – надменно отрезал Офальд, глядя на Бекучика в упор. – Она все еще слишком зависит от его мнения, но когда Нифстеан станет моей женой, у нее пропадет желание танцевать!
– Вон они! – воскликнул Васгут, мгновенно погасив начавшуюся было ссору. Было начало шестого. Девушка в сшитом точно по фигуре темно-фиолетовом платье шла, как обычно, вместе с матерью, невысокой худощавой брюнеткой с маленькими руками и ногами, затянутыми в лайковые перчатки и аккуратные велюровые сапожки. Они уже отошли от моста и неспешно поворачивали на Шенстрандалс. Офальд застыл, вытянув шею, и робко улыбнулся. Его глаза горели, на бледных щеках проступили пятна румянца. Проходя мимо, Нифстеан исподлобья посмотрела в его сторону, слегка улыбнулась и тут же повернулась к матери, отвечая на какой-то ее вопрос. Телгир, не шевелясь, смотрел ей вслед, пока Васгут, в тысячный раз наблюдавший подобную сцену, едва заметно качал головой. Неожиданно к женщинам подошел бравый офицер и почтительно что-то сказал, обращаясь к матери. Лаковый козырек его высокой фуражки, золоченый темляк на эфесе сабли и два ряда начищенных до блеска пуговиц ярко блестели, перчатки были безупречно белоснежны, а лихо подкрученные песочные усы воинственно топорщились. Друзья увидели, как мать благосклонно улыбнулась, затем офицер громко щелкнул каблуками, слегка поклонился девушке и пошел рядом с женшинами, оживленно о чем-то рассказывая.
– Пошли отсюда! – бросил Офальд и потянул безропотного Васгута за рукав.
Они прошли в полном молчании несколько кварталов, когда Телгир остановился и убежденно проговорил, глядя под ноги:
– Нифстеан подождет, пока я не стану художником, а потом я женюсь на ней.
И, помолчав, добавил:
– Давай, Глусть, увидимся завтра.
Офальд быстро растаял в сгущающихся сумерках, оставив Васгута одного на пустой инцлской улице.
* * *
Сильнейший приступ кашля, донесшийся из маленькой комнаты, заставил замолчать Ралку Телгир и Васгута Бекучика, сидевших у изящного столика с гнутыми ножками и пивших кофе. Собеседники переглянулись, и фрау Телгир сказала:
– Иди, Васгут, повидайся с ним. Он спрашивает о тебе с самого утра.
В начале лета Ралка продала изрядно потерявший в цене дом в Диноглене и переехала в Инцл, где сняла квартирку на третьем этаже в неприметном четырехэтажном доме на улице Тмульбогд, 31 в южной части города. Денег, полученных за дом, и вдовьей пенсии наверное хватило бы на что-то более приличное, но фрау Телгир была бережлива, с тревогой смотрела в будущее и хотела оставить хорошее наследство детям. Крошечная кухонька с темно-зеленой мебелью и окном во двор соседствовала со средних размеров спальней, два окна которой выходили на улицу. Здесь стояли кровати девятилетней Улапы и Ралки. Рядом помещался небольшой чуланчик с топчаном и письменным столом для Офальда. Несмотря на эту спартанскую обстановку, Телгиры были счастливы оказаться в оживленном Инцле, с его библиотеками, театрами, музеями, променадами и набережной. Им всем надоел тихий патриархальный Диноглен с его постными жителями.
Васгут послушно встал и отправился в комнатку своего друга, где тот лежал, бледный и исхудавший, мучимый жестокой легочной болезнью с кровохарканиями и приступами кашля. Врачи говорили о слабых легких, наследственной хвори, доставшейся Телгиру-младшему от отца, но Бекучик прекрасно понимал, что у болезни Офальда, помимо медицинских причин, есть и другие корни. У его друга был серьезный нервный срыв, вызванный сразу несколькими обстоятельствами. Страх потерять Нифстеан и еще больший страх открыться перед ней сильно волновали Телгира, однако к кризису привела не любовь к девушке. Офальд метался между нежеланием идти по пути, намеченному для него Ралкой, и уважением к ней. В конце концов, эта борьба доконала его.
Февральский табель с его несколькими "неудами" сильно встревожил фрау Телгир. После нескольких многочасовых разговоров мать и сын остались каждый при своем мнении, но Офальд, скрепя сердце, пообещал исправить оценки в трайшской гимназии и получить приличный аттестат зрелости. Юноша, которому недавно исполнилось шестнадцать, жил раздираемый внутренними противоречиями. Когда был жив отец, мальчик учился, выполняя его приказ. Сейчас он вынужден был остаться в школе, которую называл "адским местом", из любви и уважения к матери. Офальд старался как можно бережней относиться к Ралке, которая и без того пережила слишком много ударов судьбы, но его упрямый характер, несдержанность и властность, унаследованные от Илосы, не давали склониться перед настойчивым желанием матери сделать его чиновником. Впрочем, плохие отметки в полугодовом аттестате не нуждались в дополнительных объяснениях. Фрау Телгир видела, что с такими результатами сын никогда не поступит в высшее учебное заведение. Долгими часами она упрашивала, требовала, доказывала, объясняла, приводила примеры из жизни общих знакомых – но не преуспела. Мечты Ралки увидеть, как Офальд, блестяще закончив гимназию, поступает в высшее ивстаярское кадетское училище (обучение бесплатное, лучшим студентам полагается солидная стипендия и воспомоществование на съем жилья), разбивалась об утесы несносного характера сына. Его уверенность в том, что он станет великим художником, несколько поколебалась после посещения нескольких музеев и прохладных отзывов парочки владельцев городских галерей, но сама мысль о возможности провести свою жизнь в какой-нибудь государственной конторе на посту чиновника вызывала в Телгире-младшем сильнейшее отвращение. Он даже попросил мать запретить Леагне приводить в дом на Тмульбогд ее мужа, презираемого им служащего налогового управления – и она выполнила эту просьбу. К осени Офальд сумел исправить оценки, получив "удовлетворительно" даже по ненавистным ему математике, химии с физикой и геометрии (после пересдачи). Но после этих относительных успехов Телгир слег.
– Ну, Глусть, – нетерпеливо сказал больной и приподнялся на локте. – Что она?
Васгут прикрыл за собой дверь и сел на низкий табурет, стоявший у изголовья топчана. На время болезни Офальда он обзавелся новой ролью: ему следовало ежевечерне ходить на Шенстрандалс, ждать там Нифстеан, а на следующее утро докладывать Телгиру как она выглядела, в чем была одета и с кем разговаривала во время своей обычной прогулки. Именно поэтому Офальд с таким нетерпением ждал прихода своего друга, а Ралка, ничего не знавшая об увлечении сына, умилялась такой преданности товарища.
Бекучик отбарабанил привычный утренний отчет, и Телгир с счастливой улыбкой откинулся на подушку.
– Она дождется меня!
Его друг промолчал. В такие минуты бесполезно было говорить, что Нифстеан, скорее всего, не подозревает о существовании Телгира, и даже не заметила его многодневного отсутствия, а если и заметила, это ее не настолько взволновало, чтобы она подошла и спросила Васгута, куда пропал его бледный молчаливый друг.
– Смотри, – возбужденно сказал Офальд и вытащил из-за изголовья кровати свернутый в трубку чертеж. – Я нарисовал виллу, которую построю для нас с Нифстеан. Вот здесь будет камин, тут музыкальная комната – она наверняка прекрасно поет, – а здесь…
Васгут кивал, восхищался, поддакивал. Наученный горьким опытом, он уже не спрашивал Офальда, где тот возьмет деньги для очередного из его бесконечных проектов.
– К черту деньги! – говорил обычно Телгир, и продолжал витать в облаках.
Наконец, обсудив количество комнат и место, где должна располагаться вилла (Бекучик предложил Алияти, но Офальд твердо отрезал, что это должна быть только Римнагея), друзья распрощались.
* * *
Назавтра лечащий врач Телгира сообщил Ралке, что ее сыну противопоказана какая бы то ни было работа в конторе, и рекомендовал забрать его из гимназии хотя бы на год. В итоге, пять лет борьбы сначала с отцом, а затем с матерью завершились для Офальда его полной победой, и карьера чиновника, висевшая над ним дамокловым мечом, больше не угрожала его планам на будущее. В начале октября Ралка Телгир забрала его из школы со свидетельством о среднем образовании, и разрешила на будущий год поступить в Академию Искусств в Неаве. Пока же, для поправки здоровья, Телгир отправился к родственникам матери в деревушку Тишапль, в ста километрах к северо-востоку от Инцла. Здесь Офальд пил молоко, гулял по окрестным полям, много рисовал, писал стихи и рассказы, с удовольствием наблюдал за тяжелым крестьянским трудом родственников, ни разу не вызвавшись помочь. Перед отъездом он взял с Васгута слово писать ему о Нифстеан как можно чаще, и друг не подводил, отправляя свои отчеты чуть ли не каждый день.
Три месяца спустя, окрепший и возмужавший Офальд, выросший из своего старого пальто, с усиками, пробивавшимися над верхней губой, вернулся в Инцл, и неспешно начал готовиться к отъезду в Неав.
Глава шестая. 17 лет
Неав – Инцл, Ивстаяр. Май – январь
Утреннее майское солнце ласково гладило брусчатку Скраллапца, одной из главных площадей Неава. Блестящая столица тридцатинациональной империи в самом центре Поверы, будто сотканной из множества лоскутков державы, где жило больше 45 миллионов человек, как мотыльков на яркий свет манила к себе самых разных людей, от музыкантов до торговцев, от аристократов до наемников. Множество горожан деловито сновали из одного конца площади в другой, ловко лавируя между приезжими, которых было очень легко распознать: если человек стоял, разинув рот, перед монументальным зданием Скралкехир, католической церкви с двумя колоннами и огромным куполом, значит, он точно не местный.
Именно так выглядел худощавый молодой человек, с лихорадочно горевшими голубыми глазами и сжатыми в волнении кулаками, не отрываясь смотревший на величественный собор, построенный 170 лет назад. Тогда, во время страшной эпидемии чумы, набожный император Ларк Шестой Грубгабс дал указание возвести церковь в честь небесного избавителя от смертельной болезни, святого Робромое. Архитекторы дали волю как воображению, так и поклонению перед своим правителем, в результате чего появился огромный и экзотичный даже по пышным меркам католичества храм, к которому помимо античной колоннады на входе добавились две высокие (больше тридцати метров) триумфальные колонны, утопленные в фасад. По замыслу зодчих, они были призваны символизировать величие Грубгабсов и их притязания на мировое господство, в частности, на корону Исинаяпа (две колонны – два столпа Бартигларского пролива). Кроме того, Скралкехир мог похвастаться атийкскими (золоченые драконы), абарскими (навершия в виде минаретов), яцигерскими (портик с колоннадой) и алиятскими (большой вытянутые купол) мотивами.
Офальд, с благоговением разглядывавший этот грандиозный образчик неавской архитектуры, прекрасно знал историю и с большим презрением относился к дряхлой и немощной династии Грубгабсов, по-прежнему правившей Ивстаяром. Поэтому, восхищаясь великолепным зданием, он вместе с тем с удовольствием думал о судьбе заказавшего его возведение Ларка Шестого, настоящего неудачника, претендовавшего на исинаяпскую корону и огромные территории, оставшиеся после раздела Пьолаша, ввязавшегося в ненужную ему войну против Уцирята и потерявшего земли, союзы и уважение многих поверских правителей. Насмотревшись вдоволь, Телгир достал из глубокого кармана отутюженных брюк дешевый коричневый блокнот с карандашом и быстро набросал силуэт Скралкехира, особое внимание уделив портику с двумя скульптурами ангелов по бокам и фронтону. Закончив набросок, Телгир огляделся и направился с стоявшему поодаль лоточнику, торговавшему открытками с видами Неава. Пересчитав монеты, Офальд купил сразу три аккуратно завернутых в папиросную бумагу открытки: фотографию части интерьера Неавской придворной оперы, вид здания той же оперы снаружи и самую дорогую, в виде триптиха, с площадью Скраллапц и храмом посередине. Спрятав покупки в карман пиджака, юноша зашел в церковь, где особенно заинтересовался конструкцией высокого купола, на которую, если верить представительному экскурсоводу, сопровождавшему трех дебелых дам из высшего общества, господ архитекторов вдохновил купол знаменитого собора святого Велапа в Винатаке. Немного послушав скучную лекцию об эспрессивной, динамичной манере росписи купола с ярким цветовым решением в подражании Ольеплоту и поймав неприязненный взгляд гида, не желавшего бесплатно делиться своими познаниями с каким-то бледным просто одетым студентом, Офальд отошел к боковой капелле. Он мысленно заспорил с важным экскурсоводом, считая, что ивстаярский живописец Трайторм, работавший над куполом Скралкехира, никак не мог подражать алиятцу Ольеплоту, который стал известен за пределами Алияти лет через десять после смерти Трайторма. Одержав убедительную победу в мысленном споре с надменным соперником, Телгир изучил овальный зал церкви и величественный алтарь в обрамлении мраморных колонн.
В отличие от крайне религиозной матери, Офальд относился к церкви со смешанным чувством. В семь лет, учась в махбалской школе при монастыре бенедиктинов, он помогал священнику во время мессы, пел в хоре мальчиков и даже говорил с Ралкой о том, что в будущем он не прочь посвятить себя церкви. Впрочем, это желание у него быстро прошло. Илоса всегда высказывался о религии довольно критично, и несмотря на многочисленные разногласия с отцом, Офальд частично перенял у него подобное отношение. Он по-прежнему верил в бога, два года назад прошел обряд конфирмации в Инцле и продолжал регулярно посещать воскресные мессы с матерью и сестрой, однако делал это скорее из необходимости, чем по убеждениям. Бог Офальда Телгира был воплощением силы, могущества и милосердия, однако не имел ничего общего с тысячами великолепных зданий, возведенных в его честь по всему миру, миллионами молящихся и жертвующих на строительство очередного храма, пастырями в вызывающе великолепных одеждах и словами бесчисленных молитв. Поэтому в Скралкехире Телгир провел больше двух часов не из религиозного рвения, а из желания изучить получше фрески и статуи, о которых много читал.
Покинув Скраллапц, Офальд отправился на улицу Грерюк, где, отстояв солидную очередь в почтовом отделении, отправил две небрежно подписанные открытки Васгуту. В Неаве юноша пробыл уже неделю, посетив городской театр, несколько музеев и оперу. На сегодня у него был запланирован спектакль в театре имени юбилея Цфарна Фиоси – то еще название! – а в последующие два дня его ждали оперы Ренгава: "Нитраст" и "Летучий ладлонгец". Об этом Телгир и написал Глустю, не забыв передать привет родителям друга и высказать свои соображения об интерьере Неавской оперы – он показался ему чересчур перегруженным золотом и бархатом, и лишь великолепная акустика заставляла забыть обо всем и погружала зрителя в настоящее волшебство, которое вызывает только великая музыка. Офальд вышел из почтового отделения, сверился с карманной картой и быстрыми шагами пошел на восток, к улице Ратнейморк, на которой находился тарепиормский склеп, Фейтругзарк. Юноша обожал составлять свои маршруты передвижений по Неаву – только пешие, поскольку 14 геллеров на трамвай пробили бы серьезную брешь в его скудном бюджете – с определенной иронией. Осмотрев Скралкехир, построенный Ларком Шестым, Офальд шел к его могиле в семейном склепе Грубгабсов.
Телгир восхищался столицей Ивстаяра, но вместе с этим восхищением росла его неуверенность перед будущим. Самоуверенный с Васгутом, матерью, некоторыми одноклассниками, дерзкий с учителями, красноречивый, хоть нередко и робевший высказываться публично, внешне непоколебимый в своих убеждениях, переполненный фантастическими мечтами и проектами юноша был ошеломлен открывшимся перед ним великим городом, настоящей сокровищницей мирового искусства. Всего несколько месяцев назад он убедил мать, что выбрал правильный путь, и, казалось, навсегда избавился от вечных домашних споров о том, кем ему следует стать. Однако, приехав в Неав, молодой человек вновь оказался во власти внутренних метаний – очевидно, тех самых, что раз за разом срывали с насиженного места его отца. Он был уверен, что его место – здесь, в настоящем современном Новилаве, сосредоточии всего поверского величия, но он не мог до конца понять, в каком качестве ему следует здесь остаться. Собственные работы казались Телгиру неловкими, бездушными, тусклыми, грандиозные проекты по перестройке провинциального Инцла – смешными, а сам он терялся среди стройных красивых улиц, давивших своим великолепием на мрачного молодого человека в потертом пиджаке и немодной шляпе. Офальд, приехавший в Неав для того, чтобы готовиться к поступлению в Академию Искусств, впервые всерьез задумался о своем решении стать художником. Каждый зал очередного музея, каждая галерея, каждая фреска возвращали его на землю, грызли его самолюбие, отвешивали полновесного пинка полудетским грезам и валяли в уличной грязи. Выйдя на улицу и попав под очарование столицы, Офальд без устали отмахивал километр за километром, буквально поедая город своим горящим взглядом. Но возвращаясь в крошечную комнатку, которую снимал у скаредного толстого йерева, дравшего даже за подобное убожество втридорога, юноша попадал под власть собственных сомнений. Он одновременно желал остаться в Неаве и скучал по Нифстеан, видел себя принятым в Академию Искусств и снова спорил с матерью о своем будущем, загонял себя в очередные ненавистные рамки учебы и оставался свободным инцлским бродягой. Телгир, и без того старавшийся есть лишь раз в день – из экономии – похудел еще больше, под глазами залегли черные тени, губы были постоянно сжаты. При этом его неприкрытое восхищение перед великим городом ничуть не уменьшилось – наоборот, оно росло день ото дня.
После Фейтругзарка Офальд съел овощной суп в дешевом заведении у капуцинского монастыря, прихватив с собой краюху хлеба, завернутую в носовой платок. Он практически не ел мяса, охладев к нему после давнего апрельского случая с бельчонком – да оно было юноше и не по карману. Деньги на поездку в Неав Телгир частично взял у матери, частично у тетки Ганиноа, а частично – у своего опекуна, почтенного крестьянина из Диноглена по фамилии Реймахфор, распоряжавшегося небольшим наследством, оставшимся Офальду от Илосы. Ралка не могла дать очень большой суммы – семья существовала на пенсию в 120 крон плюс проценты от положенной в банк суммы от продажи дома, Реймахфор тоже не собирался открывать отцовскую кубышку, пока мать лично не попросила его помочь сыну Илосы с поездкой, которая должна была решить его будущее. В итоге, Офальд взял денег у обоих, добавил к ним свой подарок ко дню рождения от Ганиноа, выданный ему в звонкой монете, и отправился в столицу с довольно приличной суммой, но тратился исключительно на комнату, билеты в музеи, театры и оперу, игнорировал свои потребности в еде и не пользовался никаким городским транспортом. Поев, Телгир направился в свое скромное временное обиталище, чтобы успеть переодеться перед вечерним походом в театр. Его путь лежал на северо-запад, мимо дворца Фугброх и Народного парка, городской ратуши и строгой Витовкехир в готическом стиле. Офальд жадно смотрел по сторонам, иногда быстро что-то зарисовывал или отмечал на карте понравившееся ему место, чтобы вернуться к нему позднее. Неав завладел им, жадно опутывая своими блестящими сетями великолепных фасадов, роскошных залов, невероятных оркестров, музейных сокровищ и идеально ухоженных парков.
* * *
Ралка, сидевшая у окна и бездумно смотревшая на улицу, вздрогнула от резкого звонка в дверь. Ее осунувшееся, быстро постаревшее после смерти мужа лицо на секунду застыло и тут же вновь расслабилось. Шаркая домашними туфлями, фрау Телгир отправилась открывать, и вернулась на кухню вместе с Васгутом Бекучиком. Она любила этого тихого скромного юношу, лучшего, и, фактически, единственного друга ее сына.
– Ты пришел к Офальду? – спросила она негромко, садясь на прежнее место у окна.
– Да, фрау Телгир, – ответил Васгут и осторожно присел на краешек стула.
– Его нет, – сказала Ралка, и коротко посмотрела на Бекучика, тут же отвернувшись. – Я думала, он с тобой.
Молодой человек поерзал на стуле и хотел было встать и откланяться, но женщина повернулась к нему и быстро заговорила, не повышая при этом голос, как будто ее силы уже в самом начале разговора были на исходе.
– Знаешь, Васгут, я волнуюсь за Офальда. Он совсем меня не слушает, я не понимаю его образ мыслей, мы отдаляемся друг от друга. Я знаю, я вижу, что он не такой, как мы. Но от этого мне не легче, понимаешь?
Глусть нерешительно кивнул.
– Я очень рада, что вы дружите, – продолжала Ралка, – мне кажется, ты хорошо на него влияешь и помогаешь ему найти себя, ведь так?
Молчаливый собеседник фрау Телгир вновь кивнул.
– Но вы совсем разные, Васгут, – Ралка вздохнула. – Ты тоже увлечен своей легкомысленной музыкой, совсем как Офальд рисованием, однако ты, по крайней мере, сдал экзамен на звание подмастерья, у тебя есть профессия в руках. Ты всегда можешь заработать на кусок хлеба, ты не зависишь от смычка, струн или клавиш. Как же мне убедить Офальда, что ему нужна нормальная, обычная работа? Что это за занятие – рисовать? Кем он собирается стать – ярмарочным мазилой?
– Фрау Телгир, но ведь у Офальда большое будущее, – нарочито бодро воскликнул Васгут. – На следующий год он будет поступать в Академию в Неаве – это очень престижное учебное заведение!
– Я знаю, что ты готов его поддержать во всем, – махнула рукой Ралка и сгорбилась на своем стуле, глядя в окно. – Я просто очень волнуюсь за его будущее.
– Не переживайте, – неубедительно сказал Бекучик, вставая. – Все будет хорошо, вы увидите.
Он ушел, поспешно попрощавшись и захлопнув за собой дверь. Телгир, снедаемый очередным приступом депрессии, вновь отправился бродить по лесам вокруг Инцла, не предупредив и не взяв со собой друга. Васгут не понимал, что происходит с его приятелем: тот был явно рад, когда они наконец встречались, но отмахивался в ответ на любые расспросы. Они по-прежнему ходили на Шестрандалс, чтобы встретить Нифстеан, однако недавняя поездка сильно изменила Телгира.
Офальд вернулся в Инцл через полтора месяца после поспешного отъезда в столицу, уже влюбленный в Неав, но не желающий впрягаться в ярмо учебы в Академии. Молодой человек выбрал еще один год свободы. Он заверил Бекучика и мать, что поедет поступать следующим летом, а пока как следует подготовится к экзаменам. Впрочем, вместо систематической подготовки Офальд вновь заполнял свои дни шатаниями по Инцлу и его окрестностям, чтением газет, журналов и книг по истории и древнеримнагской мифологии, разработкой архитектурных проектов. Один из них, касающийся перестройки здания концертного зала, юноша, находясь под впечатлением неавских театров, даже отправил в городской совет, не получив никакого ответа. Телгир записался в инцлскую библиотеку, брал уроки игры на фортепиано, ходил в кинотеатр. В нем копилась нерастраченная энергия, которую он пока не мог направить в правильное, нужное русло, поскольку он сам не понимал, как его отыскать. Офальд стал более раздражительным, его мучили приступы тяжелого гнева, а по ночам стали сниться кошмары. Чувства к Нифстеан, нежелание огорчать мать, презрение к рамкам и условностям учебы в Академии, страх перед грядущими экзаменами, уверенность в своей исключительности, категорическое отвращение к какой бы то ни было работе смешались в юноше. Этот тугой горячий комок давил и распирал его изнутри. В течение нескольких месяцев Телгир, внешне казавшийся свободным, был накрепко заперт в своей собственной внутренней тюрьме. Его кипучая энергия сменялась апатией, пешие прогулки становились все дольше, но физические упражнения не помогали ему избавиться от противоречивых чувств, ощущений и желаний, растаскивавших на части эту мятущуюся душу. Однажды он признался Васгуту, что подумывает о двойном самоубийстве – ведь как было бы прекрасно броситься вместе с Нифстеан с моста через Науйд в черную пучину вечности! В другой раз, встав рано утром, он шел быстрыми шагами восемь часов подряд без передышки, в конце концов упав на мерзлую – дело было в конце ноября – землю, не в силах даже вздохнуть, и только чудом к нему не вернулась легочная болезнь, от которой Офальд с таким трудом избавился чуть больше года назад. Но после этого кризиса Телгир пошел на поправку.
В начале зимы он уже вновь стал видеться с Бекучиком каждый день, любовался издали Нифстеан, уверенно говоря, что она его дождется из Неава, стал чаще и охотнее говорить с матерью и Улапой, которых раньше избегал. Офальд убедительно говорил о своем будущем, о желании учиться в Академии и стать хорошим художником. Иногда при этих беседах присутствовал Васгут, который поддерживал друга перед его семьей, заряжая постоянно волновавшуюся о будущем сына фрау Телгир. Еще в сентябре Ралка переехала в небольшой, но уютный домик в Фаруре, на улице Селюбестанг, 9, где заняла трехкомнатную квартиру на втором этаже. Хозяйка дома была хорошей приятельницей семьи Илосы Телгира, и как только прежние жильцы освободили лучшую квартиру в доме, она сообщила об этом Ралке и уговорила ее переехать. Здесь у Офальда была большая комната, в которую мать (не без помощи Ганиноа, обожавшей племянника) купила фортепиано и чертежный столик. Улапа пошла в хорошую школу недалеко от дома. Всего в десяти кварталах отсюда жила Нифстеан с матерью и братом.
Эти безмятежные дни и недели омрачались для Офальда только волнениями из-за неуклонно ухудшающееся самочувствия матери. Фрау Телгир сильно сдала после смерти мужа. Ей едва исполнилось сорок шесть, но светлые, когда-то горевшие, как у сына, глаза, давно потускнели, лицо избороздили глубокие морщины, спина горбилась, руки безвольно обвисли, и вся она стала похожа на пыльную оплывшую свечу, забытую на полке в кладовой. Ралке часто нездоровилось, ее беспокоили боли в груди, и в январе хирург Нураб сделал ей операцию.
В истории болезни значился диагноз: саркома малой грудной мышцы.
Глава седьмая. 18 лет
Неав – Фарур, Ивстаяр. Сентябрь – декабрь
Квартира в грязно-сером доме на неавской улице Геспашемтурс, 31 (подъезд 2 во флигеле, второй этаж, дверь номер 17) выходила окнами во двор, и пасмурное сентябрьское утро с трудом рассеивало полумрак в небольшой спартански обставленной комнате с полосатыми обоями. Тощая стопка книг на массивном столе соседствовала с раскрытой потертой кожаной папкой, из которой выглядывала кипа рисунков. Офальд нетерпеливо мерил комнату шагами. Его глаза горели, губы были раздвинуты в улыбке, лихорадочное дыхание с громкими всхлипами вырывалось из груди. Он встал очень рано, снедаемый нетерпением, но его квартирная хозяйка, фрау Искарц, бесцветная худенькая женщина лет пятидесяти, уже хлопотала на кухне. Жилец почти неделю без умолку твердил о том, насколько важен для него этот день, и женщина, уважавшая сына государственного служащего, без пяти минут студента, пообещала ему приготовить обильный завтрак и сварить чуть ли не целую кастрюлю кофе. Телгир перестал, наконец, метаться по комнате, тщательно оделся и вышел к столу. Его переполняла нервная энергия, требовавшая выхода, но усилием воли юноша заставил себя успокоиться, поесть, выпить кофе и обменяться несколькими ничего не значащими фразами с фрау Искарц. Наконец, не в силах больше терпеть, Офальд отрывисто поблагодарил хозяйку, слегка поклонился в ответ на пожелание удачи, подхватил папку с рисунками и вылетел из квартиры. На больших напольных часах в салоне стрелки едва перевалили за семь утра, экзамен был назначен на половину девятого, а идти от Геспашемтурс до Цилшлерлап, на которой располагалось монументальное четырехэтажное здание Академии, было не больше тридцати минут. Но Телгир, снедаемый нетерпением, больше не мог оставаться в четырех стенах, и решил как следует проветрить голову. В своем успехе он, впрочем, не сомневался.
Во второй раз Офальд приехал в Неав в конце августа, после того как Ралка заверила, что чувствует себя гораздо лучше, и вполне может позаботиться о себе и об Улапе. Восемнадцатилетний юноша с одной стороны тяготился своей ролью нахлебника, сидевшего на шее матери – хотя при этом не собирался работать, – с другой, он устал от бесплодности своих чувств к Нифстеан и считал, что вдали от нее будет лучше справляться с собой. Кроме того, ему не терпелось услышать мнение о своем даровании от профессоров неавской Академии. Мимолетные страхи перед поступлением и сомнения в собственном таланте, возникшие у юноши во время походов по столичным музеям, уже улетучились. Телгир много рисовал, был уверен, что сильно улучшил свою технику рисунка, и даже взял несколько частных уроков у лучшего инцлского художника – к которому, при этом, относился довольно презрительно, постоянно вспоминая работы столичных живописцев, виденных им в неавских галереях. Денежный вопрос снова решился как нельзя лучше: Офальд съездил в Диноглен, вооружившись письмом от Ралки, и поговорил с опекуном, убедив его, что часть отцовского наследства должна пойти на его образование. Реймахфор, тщетно пытавшийся уговорить своего строптивого подопечного поступить в ученики к местному пекарю, скрепя сердце выделил юноше 50 крон, еще 25 дала племяннику Ганиноа, а мать должна была отправлять сыну по 20 крон ежемесячно. Таким образом, Телгир не должен был бедствовать даже в таком дорогом городе, как Неав: комната в получасе ходьбы от центра обходилась юноше всего в десять крон в месяц. Еще одним ярым противником планов Офальда был Еол Аурлабь, муж Леагны. Он приходил к Ралке когда молодого человека не было дома и пытался убедить ее запретить юноше уезжать в столицу, упирая на то, что профессия художника не прокормит Телгира. Леагна не смела выступать против мнения супруга и предпочла занять нейтральную позицию. Об этих визитах Офальду рассказала Улапа, после чего случился страшный скандал. Молодой человек в ярости бросился в дом сестры, наговорил Еолу дерзостей, упомянув его страсть к азартным играм и медленное продвижение по служебной лестнице, после чего запретил ему появляться у Телгиров, угрожая спустить с лестницы. Аурлабь был трусоват и перестал сопровождать жену, которая навещала мачеху раз в неделю. Больше препятствий на пути Телгира в Неав не оставалось. В день отъезда Ралка, Улапа и Офальд плакали, обнявшись, сидя на софе в салоне, но на вокзал Телгира по его просьбе провожал один лишь Васгут. Больше всего Офальд не любил демонстрировать свои чувства на людях и знал, что в момент прощания с матерью не удержится от слез.
До Академии Искусств на Цилшлерлап юноша добирался кружным путем, через район Регтеманар, но все равно оказался у нужного здания всего через сорок пять минут. У входа уже толпились несколько десятков юношей с мечтательными, одухотворенными лицами, и в это небольшое людское озерцо поминутно вливались все новые ручейки. Большинство соискателей выглядели взволнованными, и с тревогой переглядывались друг с другом, изредка вступая в тихие разговоры. Телгир внимательно осмотрел присутствующих, отметив, что большинство из них довольно дорого одеты, успел заметить несколько красивых экипажей и автомобилей, из которых выходили расфранченные юноши, и поспешил повернуть за угол, не желая стоять рядом с соперниками. Оставшееся до экзамена время он провел у подножия памятника великому римнагскому поэту Илшерлу, стоявшему в небольшом сквере напротив Академии. Он бездумно смотрел по сторонам, считал арочные окна красивого величественного здания, куда так стремился попасть, и мысленно считал от одного до шестидесяти, каждый раз начиная сначала. Услышав зычный голос, призывающий экзаменуемых собраться у южного входа, Офальд встрепенулся и порысил к Академии, куда уже начали заходить соискатели.
Всего в тот день на вступительных экзаменах между собой соревновались 113 абитуриентов. Полный высокий мужчина средних лет с пышными бакенбардами и неожиданно высоким голосом объявил, что кандидатов на поступление в неавскую Академию Искусств ждут два основных этапа отбора. В первый и второй дни абитуриенты должны были сдавать экзамен по композиции. Лишь те, кто успешно выдержал это испытание могли предоставить принесенные с собой работы на суд приемной комиссии, которая решала, достоин ли кандидат обучаться в Академии. Юношей быстро разделили на несколько классов и дали им список из 24 тем ("Охота", "Весна", "Изгнание из рая", "Пастухи", "Расставание"), из которых следовало выбрать две. Телгир, не любивший рисовать людей и никогда не прибегавший в своих работах к религиозным мотивам, остановился на темах "Лунная ночь" и "Зима". На выполнение каждого из заданий отводилось три часа. Экзаменатором Офальда был приземистый человек с одутловатым лицом нездорового желтого цвета, который представился как профессор Фрольду Берах. Он тихонько покашливал в платок, которым то и дело вытирал пот со лба, его тонкие редкие волосы взмокли на загривке, а воротничок выглядел несвежим. "Йерев," – подумал Телгир и мысленно поморщился. Профессор Берах коротко позвонил в колокольчик и негромко предложил абитуриентам начать работу.
Шесть часов спустя Офальд вышел из величественного здания на Цилшлерлап окрыленным и не чувствовавшим усталости. Герр Берах благосклонно отнесся и к "Лунной ночи", и к "Зиме", сделав несколько несущественных замечаний. На второй день первого этапа соискатели вновь выбирали из более чем двух десятков тем, заметно более сложных, чем вчерашние. Телгир отмел слишком неосязаемые "Музыку", "Молитву", "Мир" и "Ночь", не привлекли его и "Нищие", "Солдаты", "Рыбаки". Поколебавшись, он все же решил поработать над темами "Несчастный случай" и "Прогулка", решив сосредоточиться на внешних деталях и уделить меньше внимания человеческим фигурам. Экзаменатором был все тот же покашливающий Фрольду Берах, который и объявил Офальду по окончании экзамена, что тот успешно прошел первый этап и приглашается на завтра на четверть десятого утра представить свои работы приемной комисии, возглавляемой ректором Академии – тем самым полным мужчиной с высоким голосом, которого звали Гмузнид Намлаль. Телгир дождался, пока плюгавый человечек с жиденькой бородкой не вывесил списки прошедших на второй этап и с удовлетворением отметил, что строгий отбор не прошли 33 кандидата.
Тем вечером Офальд был невероятно оживлен, с большим аппетитом ел приготовленный фрау Искарц по случаю великого дня ужин – по правде говоря, такой же блеклый и пресный, как и она сама, но оплаченный Телгиром отдельно – много говорил и даже позволил себе сделать глоток вина, первый с памятной пирушки в деревенском трактире под Трайшем. Перед сном он вновь перебрал свои рисунки, убедился, что действительно привез из Инцла только лучшие работы, и лег спать со счастливым вздохом. Завтра он станет студентом неавской Академии Искусств, блестяще закончит ее, вернется в Инцл за Нифстеан и увезет ее с собой. Ему даже не приходило в голову, что девушка и не подозревает о его чувствах к ней, не знает его имени и не представляет себе, какие планы бродят в голове ее молчаливого поклонника. Перед отъездом в Неав Телгир отправил любимой письмо, где написал, что уежает в столицу поступать в Академию, и что она должна терпеливо ждать, когда он вернется и женится на ней. Письмо было без подписи: Офальд был уверен, что Нифстеан и без того знает, от кого оно. Переполняемый волнующими мыслями, заснул юноша далеко заполночь.
