скачать книгу бесплатно
– А не могли они состыковаться?
– Когда? Она из скворечника не вылезала, а он шланга из рук не выпускал.
Не по годам
– Пап, меня Вовка в садике толстой попой назвал, – жалуется девочка Таня.
– Наглец, – возмущается отец. – У тебя маленькая попка, вот, у тети Клавы – да, на бельевой веревке только двое трусов умещаются.
– А у мамы сколько?
– У мамы? – задумался отец. – Одни, наверное. Точно не знаю: задами их не ставил.
Поиграв немного с куклой, дочка снова обращается к отцу:
– Пап, а Вовка еще сказал нехолошее слово.
– Какое?
– Говорил, что ты мелин.
– Во-первых, мерин – хорошее слово, во-вторых, это жеребец без мужского достоинства, которое у него отобрали, без его согласия. А у меня ты есть, значит, я не мерин.
– Нет, мелин. Мама так говолила по телефону, я слышала.
– Мама? Хм, она пошутила. Я ее тоже не раз называл кобылой. Это же не значит, что она любит скакать галопом.
– А у Вовки есть блатик. Мама его лаботает в доме, где блатиков делают.
– Это так Вова тебе сказал?
– Ага, – кивнула головой Таня.
– Развитый не по годам. Что будет, когда в школу пойдет?
– Он не пойдет в школу, он женится.
– Интересно, на ком же?
– Ты что, дулак? На мне.
Успокоила
Самолет падает. Стюардесса успокаивает пассажиров.
– Сколько вам лет, дедушка?
– Еще способен.
– Я о годах,
– Годы определяются не цветом волос.
– Оплакивать будут, если, не дай Бог, в турбулентность попадем, и крыло отвалится?
– Не отвалится, я конструктор этого самолета и знаю, скоро он выйдет из штопора. – При этом слове спящий сосед приоткрыл глаза и снова закрыл. – А плакать есть кому. Младшей дочке у меня три года, а правнуку тридцать.
Задержав на лице улыбку, стюардесса двинулась дальше.
– Вы, девушка, занимаете с детьми три кресла. Сколько их всего у вас.
– Шестеро.
– А на вид вам не больше двадцати.
– А мне действительно столько. Лечу на свой день рождения к мужу со всем выводком.
– Клушке парашюта не надо, – вздохнула стюардесса.
– Муж попросил привезти всех, скучает, год на заработках.
– А как вы успели шестерых, годами не видитесь.
– Седьмой раз лечу к нему.
– Седьмого ребенка может и не быть?
– Будет, мы, Ибрагимовы, как кролики.
– Дай Бог.
В конце салона постоянно прикладывался к плоской бутылочке бородатый священник.
– Боюсь высоты. Ты уж прости, дочь моя. Так и кажется, проваливаемся в преисподнюю. Чресла сдавило.
– Вам то чего бояться, батюшка, если, – стюардесса перекрестилась, – случится катастрофа: в рай попадете.
– Я уж лучше на Земле, и матушка, – он запел, – ждет меня домой, ждет – печалится. Я до церкви запевалой в хоре был, и мирские песни люблю. Думаю, Бог не обидится, если мы с тобой причастимся, ведь мы не на Земле – в эфире.
– Все на Земле будем: и божьи люди, и миряне.
– Смотри, дочь моя, на уровень коньяка в бутылке, меняется он.
– Родной мой поп, – бросилась ему на шею стюардесса. – Будем жить!
Как я выбился в середняки
Все меня спрашивают, как я, мусульманин, торгуя свининой, в середняки выбился. Овечек мало стало, а коров лет десять доить надо, только потом – на мясо. Какое это мясо – говядина какая-то.
Перекрестился я, бог один – вера разный, начал разводить свиней. У коров – один теленок, у свиньи – двадцать. Самый спелый отрасль.
Сначала жене надел намордник, чтобы в свинарник зашла. Потом уговорил родственников – Ахмеда с Махмудом. Пригласил с гор Али-Бабу с разбойниками. Выгоднее, мол, чем резать неверных, и своя голова без папахи не останется.
Вторая жена у меня русская. Ибрагим, говорит она, сделай так, чтобы мусульмане ели свинину. Пьют они давно, как свиньи, особенно твои Ахмед с Махмудом. Прибыль удвоишь.
Начал с лекции «Почему французы едят жаб, а китайцы все, что движется?» Удивились: это ж надо – жаб. Свинья против жабы – молодой барашек. Попробовали, и, Аллах Акбар, затрещали щеки от сала и шашлыка. Больше стало денег, и я третью жену взял – тоже русскую. Строгая. Сам побаиваюсь ее. Предложила способ борьбы с пьянством, от которого у меня сначала волос дыбом встал. Надо, говорит, пьяниц к свиньям в клетки сажать – от коньяка отказываться будут.
Для пробы, затолкал к свиноматке Ахмеда и Махмуда. Им так понравилось у нее – не хотят выходить. Жена сразу внесла поправку: перевести их к борову-производителю.
Теперь на ферме пьют только кумыс, приготовленный из молока свиноматок. Некоторые похрюкивать стали, зато голова всегда ясная.
Дело в фамилии
Ученики курили сигареты, не реагируя на появившегося во дворе директора школы и его постоянного спутника заведующего хозяйством.
– Даже не прячетесь?
– Стараемся быть честными во всем. Сами учили: лучше горькая правда, чем сладкая ложь.
– А почему не на уроке? Вот ты, Коля.
– Устал держать на коленях стол и вытянул ноги.
– И что? Я сам часто сижу с вытянутыми ногами. Не раз отдавливали их.
– Так в Журавле рост два метра, и он разбил банку с молоком, за которым Марфа Ивановна простояла все утро, – объяснил друг Леха.
– А я недоумевал, откуда у русачки такая фамилия – Молочко? Алексей, ты редкий гость в школе: чаще на соревнованиях. Тебя-то кто выпроводил?
Вера Григорьевна. Прекрати, говорит, подмигивать Катьке, а у меня нервный тик, после того как пропустил прямой удар. Посочувствовала бы, у самой фамилия – Мигайло.
– Может быть, решила, что напоминаешь об этом. Ты как очутилась здесь, Мария?
– После тусовки в школу пришла с персингами и кольцом в носу. Губанищева как открыла хавальник, так и не закрывала его, пока я не выскочила из школы.
– Дело, скорее всего, тоже в фамилии, которая у Розы Петровны наверняка произошла от сочетания слов нищая губа, а тут персинги да кольцо в носу, – вставил заведующий хозяйством.
– Завтра же подготовлю доклад о роли фамилии учителя на обстановку в классе и воспитательный процесс, – решил директор школы.
Так уж случилось
Кажется, это банально, но со мною так случилось: помер я, а все слышу. Лучший друг говорит жене:
– Чего нам с тобой сорок дней ждать, хватит и девяти. Если при живом кувыркались, то теперь сам Бог велел.
– Может, и хватит, не заслужил, – ответила она. Вот стерва: и машина, и дача. И на книжке – не рубли.
Слышу змеиный шепот тещи:
– Дожила до радостного дня, закрыл рот навечно, а то: вы надолго, мамаша, к нам? Теперь навсегда.
По двенадцати раз в год приезжала, к каждой получке. Кажется, сын подошел, одна моя радость и надежда. Смотри, сынок, папки уж нет. Сожгут наверняка, не придешь на могилку.
– Ну, ты даешь, папуля. Еще бы годик протянул: у кого теперь мани брать? Мать мыслями шубы мерит. Не до меня ей.
Огорчили меня и коллеги по работе. Главный бухгалтер сказала заму:
– Недалеким он был. Не хотелось заходить к нему в кабинет – истуканом сидел в кресле с надутыми щеками, а на голове ветвистые рога, наставленные его ненаглядной женушкой. Сын – недоросль, теща – склочница.
Лишь соседка пролила на мое остановившееся сердце несколько капель бальзама:
– Нравился ты мне, Петенька. Обнимала даже тень твою из ванной. Но не судьба: остыли твои чресла.
Уже вечером приглашенная для чтения молитв старушка сказала:
– Никто-то тебя не любит, соколик. Если б слышал их, еще раз умер.
– Я слышал, бабуля, ты читай, читай, пока я воскрешаю.
Просто и удобно
Хиреет наша деревня. Даже навоза не стало без скотины, кто будет его производить. Дошла очередь помирать старикам. Молодые давно отошли, кто куда. Кто – в город, кто – в могилу. А на что хоронить отживших? Гроша не заработаешь нигде. И доски не украдешь. Цены-то, чтоб купить? Поэтому ходют старухи с расширенными глазами, как-только побывают в сельпо.
Я предложил сжигать покойников на костре. В чем ходют, в том и сжигать, не у всех есть рогожа для оборачивания.
Крематорий получился, как настоящий. Некоторых, за кого водкой, а не самогоном расплачивались, мазутом обливаю. Особливо, если какая страшная старуха. А так, лежит негра никого не пугает. Вот, если засучит в огне ногами – в обморок падали. Некоторые не вставали.
Дед Щукарь, и у нас такой есть, одобрил:
– Завсегда ведьм живыми на костре сжигали, а ты с уступкой, уже мертвых.
Услуги мои почти как в городе. Уголь трупов, по желанию, конечно, через молотильный аппарат пропускаю: порошок – хоть в урну, хоть по ветру над Узенем.
Из соседнего села привезли мертвую старуху, чтобы поучиться, как обрабатывать ее. Страшная! Говорят, после смерти моложе стала выглядеть. Ежели и запляшет, так чё? А через комбайн они и сами ее пропустят.
Побывал за границей
– Вернулся, Ваня? Как там в Европах. Не всех лягушек съели? Вот бы наш пруд туда, а то денег ни хрена нет, – остановил старик Пахом работника местной администрации Ивана Зубилу, побывавшего в Сербии по приглашению общества Кирилла и Мефодия. Он пописывал стишки то ли на старославянском, то ли на древнерусском языке и послал туда одно.
– Вот ты, Пахом, на ферме работал. Сравни свой свинарник, ну, хотя бы, с Домом Культуры. Есть разница? У них собаки ходят в курточках и вязаных шапочках. Люди улыбаются. У домов не навоз, как у нас, а цветы.
– У домов его сейчас не валят, на огороды нечего класть. Коровы порожние без кормов. Да, и у кого они есть? У фермера да у тебя, чай, по стаду. А раньше как мы Узень разбавляли, пить нельзя было воду. И то: двенадцать тысяч свиней. Сколько мочи сливалось, не считая говна?
– Я обобщаю в слове навоз все отходы, и человеческие.
– Отходы. Пройди мимо дома Салтычихи. Галоши не отмоешь от мазута: где она его нашла, полы, что ль, помыла? У нее летось трактористы на квартире стояли.
– Я, Пахом, в Париже побывал. Возили нас туда тайно в опломбированной фуре – это будка такая большая. Всю ночь смотрели на Эйфелеву башню.
