скачать книгу бесплатно
Бой у мыса Сарыч – столкновение германской эскадры адмирала Вильгельма Сушона и Черноморского флота адмирала А. А. Эбергарда, закончившееся бегством двух немецких крейсеров, неспособных выдержать бой со значительно превосходящей их огневой мощью русских. С этого момента и до конца войны немецко-турецкие военно-морские силы на Черном море будут придерживаться осторожной оборонительной стратегии.
18 ноября – 1 декабря. Лиманова – Лапанов
Одновременно с битвой под Лодзью, русские и австровенгерские войска сошлись в сражении под Краковом. Обе стороны пытались совершать обходные маневры, но итогом двухнедельных боев стал позиционный тупик. Несмотря на некоторые успехи, в российской Ставке не имели особых оснований быть довольными достигнутыми результатами, поскольку не ожидали от своего противника настолько сильного сопротивления. Падение Кракова, считавшееся в штабе великого князя делом ближайших дней, было отложено на неопределенный срок. Стараясь нащупать слабое место во вражеской обороне, Николай Николаевич приказал Юго-Западному фронту сосредоточить усилия на захвате карпатских перевалов, но, прежде чем армии А. А. Брусилова и Р. Д. Радко-Дмитриева смогли добиться хоть каких-то результатов, о себе вновь «напомнил» Бетцендорф.
На этот раз неумная инициативность австрийского главнокомандующего оказалась весьма кстати. Найдя уязвимое место в русских позициях, на стыке двух армий между городками Лиманова и Лапанов, Бетцендорф бросил в авангарде наступающих войск тирольских стрелков и германскую дивизию, полученную от благоговевшего перед австрийской монархией Людендорфа. Вскоре армия Брусилова начала поспешно отступать, уже не выдерживая атак противника. Вслед за ней отход начали и войска Радко-Дмитриева. Австрийское контрнаступление отодвинуло от Кракова и Карпат Юго-Западный фронт русских на шестьдесят километров. Австрийская победа подвела итог кампании 1914 года на Востоке: хотя в течение всего декабря еще шли упорные бои, в российской Ставке уже не рассчитывали закончить войну в этом году. Восточный для немцев и австро-венгров или Западный для русских фронт замер, обозначенный изломанной линией наскоро оборудованных позиций, обозначивших предельные возможности трех императорских армий.
9—25 декабря. Сыракамышское сражение
После ряда неудач на Кавказском фронте, заставивших русских отступить к Батуму, Энвер-паша задумал повторить успех немцев при Танненберге. По его настоянию османское командование решилось на военную авантюру, начав зимнее наступление, фокальной точкой которого стал небольшой населенный пункт Сарыкамыш в Карссой области, созданной в Российской империи после победы в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг.
Амбициозный замысел Энвер-паши не соответствовал ни погоде, ни возможностям турецких войск. Солдаты Османской империи справедливо считались хорошими солдатами, особенно стойкими в обороне, но общая подготовка турецкой армии значительно уступала ее российскому противнику. В ходе последовавшего в декабре сражения обе стороны совершили массу ошибок, но, в конечном счете, выгоды оборонительной позиции и грамотные действия генерала Н. Н. Юденича, фактически принявшего на себя управление русскими войсками, привели к полному разгрому турок, усугубившемуся сильнейшими зимними холодами.
Важным последствием этой битвы, а точнее – ее драматического начала, когда русская армия казалась почти окруженной, стала просьба о помощи, обращенная великим князем к западным союзникам России. Обозначившаяся необходимость сделать что-то для ослабления турецких военных усилий, в конце концов подвела Лондон и Париж к решению организовать комбинированную военно-морскую операцию непосредственно против османской столицы. В следующем году это привело к знаменитому десанту в Галлиполи, где солдаты Британской империи и Франции оказались втянутыми в безуспешные кровопролитные бои. Для Кавказского же фронта поражение турок означало переход инициативы в руки российского командования.
Свидетельства очевидцев
Июль
В. К. Нейман, 17 июля
В 12 часов ночи объявлена мобилизация, общая тревога. На базаре – плач и вой жен запасных; солдаты за бесценок продают свои вещи.
А. П. Дитрих, 17 июля
Днем по пыльной улице проехал рассыльный из волостного правления. Стучит палкой под окнами, созывает сход. А в деревне почти никого, кроме ребят, страдная пора, все в поле, бабы дожинают рожь, мужики на сенокосе за 10–12 верст. Через ребятишек разыскивали старост и десятских. Вечером все в деревне, возле правления толпа. Запасным велено явиться на другой день в Корцово. Мужики внешне спокойны, а вот у баб заметна тревога: «Что, мил человек, всех наших мужиков погонят на войну или как?»
В газетах опубликован Высочайший манифест. Несмотря на глубокий патриотический смысл, слова, взятые из времен Александра Благословенного, звучат в наш век не так, как должно. Театрально-старомодно, что ли? Впрочем, не мне судить.
Мужики вернулись из уезда, уже зачисленные в ряды войск. Пехоте дан срок на сборы 5 дней. Мало. Многие обращаются с просьбой снять их на фотографическую карточку. В деревнях сборы запасных, приготавливают лошадей на сборные пункты. Доставка призванных до мест явки по закону возлагается на население. Если село от места явки не далее 25 верст, призванный добирается за свой счет. Если дальше, – должен добраться до сборного пункта, а оттуда по 3 человека на подводе до города. Оплата за доставку по особой таксе за счет земских средств. До Корцова идут пешком.
Напутственные молебны и гульба – водка льется рекой. Тут и противники пьянства не прекословят. «Пущай подурят, там их усмирят». В проводах участвует вся деревня. Сквозь толпу пробирается старушка, сует в руку новобранца последние гроши, долго крестится, желает доброго пути. Призываемый всех целует, с малых до старых, просит, чтоб семью не оставили.
С. С. Прокофьев, 18 июля
Но второму отделению не суждено было кончиться: какой-то оголтелый тип стал громко читать телеграмму о разрыве сношений с Германией, публика взволновалась, стали кричать «ура», появились флаги и концерт сменился манифестацией. Какой-то любитель музыки обиделся, что мешают наслаждаться, но его побили, и он еле убежал от воинственной толпы. Кто-то плакал, на улице громко кричали «Долой Австрию», какой-то знакомый скрипач испуганно держал меня за рукав. Я походил с Дамскими в толпе и, простившись и посоветовав приехать в Кисловодск, отправился в Петербург, где для меня была приготовлена ванна. В поезде все лица были серьёзны и озабочены – война с Германией дело солидное. На неё можно смотреть двояко: если посмотреть с нормальной точки зрения, то это ужас, от которого волосы дыбом становятся; если же посмотреть с исторической, то это страшно интересно!
В. А. Меркушов, 19 июля
В 8 часов 30 минут вечера было принято радио, что Германия объявила нам войну. Сейчас же поехал на «Окунь» и объявил об этом команде. Новость не произвела на матросов никакого впечатления, офицеры же дивизиона удивлялись, как могло случиться, что не Россия, а ей объявили войну. Большое недоумение вызывало то, что Россия воюет с Германией, а не с Австрией, которая как будто занята одной Сербией.
Никогда не думал, что объявление войны пройдет так спокойно, не вызвав ни в ком никакого волнения или чего-нибудь в этом роде. Офицеры продолжали спокойно играть в домино, и только все жалели, что нет газет…
И. С. Ильин, 19 июля
Начальник дивизии генерал Зайончковский телеграфирует, что Германия объявила войну, с чем и поздравляет. Никак не могу понять, с чем тут поздравлять?! Итак, значит, война. Массовое избиение, разорение, сотни тысяч изувеченных, разоренные города и села, целые страны! Отправился за лошадьми. На станции Спасская Полесть стон и плач. Откуда-то вдруг взялась масса женщин. Пристают, спрашивают – правда ли, что война? Одна баба так рыдает, что меня даже зло взяло: и чего ревет! Ведь даже точно ничего еще не знает. Она была в шляпке и, видимо, не крестьянка, бабы попроще, деревенские, ее же утешали.
М. С. Анисимов, 19 июля
С похмелья трещит голова, а сердце ровно кто сковал железным обручем и сильная тоска, все на свете опротивело и поскорее отправится из дома. Начали приготовляться к отправке. Взял кой-какое белье, необходимое на первый случай. Шесть часов вечера отправился из дома, провожало очень много публики со слезами на глазах и каждый с пожеланием, чтобы Господь даровал победить врага и в добром здравии вернуться домой! Очень трудно было расставаться со старушкой матерью, убитой горем и разлука с милым, дорогим сыном, а также с малолетней дочерью Аней, которая обвившись маленькими ручками около отцовской шеи и никак не хотела расстаться с отцом. «Куда тятя хочешь», – рыдала бедная девочка. Какая была разлука! Расставаться с родными, нет возможности всей горечи описать.
Р. М. Хин-Гольдовская, 19 июля
Москва точно вымерла. На всех лицах растерянность и – ужас, который одни – еле скрывают под маской напряженной сдержанности, а другие – кто попроще – выкладывают напрямик. Мы были в нескольких магазинах – у Мюра, у Прохорова, у Феррейна, в химической лаборатории. Всюду пусто. Приказчики – бледные, у продавщиц – заплаканные глаза, все говорят о войне с возмущением простых людей, которые почувствовали – себя, своих кровных – на краю пропасти. У Мюра вчера взяли триста служащих. Часа в 3 на всех углах Москвы появились синие плакаты, что призываются ратники ополчения. Ужас панический. Наш дворник Макар – недели две как вернувшийся с учебного сбора – узнав, что он должен идти на войну, сразу почернел и осунулся. Когда мы ехали на вокзал в Быково – бабы с детьми и родственники провожали – кто мужа, кто сына, кто отца… И так плакали! У газетчиков рвут газеты. Читают с жадностью, точно хотят вычитать не то, что напечатано, а то, что хочется, чтоб было, то есть что войны не будет. Все железнодорожное движение для пассажиров сбито. <…> Когда мы в 6 часов вечера ехали на Казанский вокзал – мы встретили две манифестации. Человек двести оборванцев несли «портреты» и пропитыми голосами орали – так отвратительно, что хотелось только одного – от них подальше…
М. К. Лемке, 20 июля
Царь с членами своей фамилии прибыл из Нового Петергофа на яхте к Николаевскому мосту, пересел там на катер и подъехал к дворцу. Толпа забывшего все его зло народа кричала «ура». При прохождении царя к Иорданскому подъезду густые толпы стали на колени, кричали «ура» и пели «Боже, царя храни». <…> Толпа ревела всей грудью, опустилась на колени, склонила национальные флаги и запела гимн. Царь и царица кланялись на все стороны, а затем с семьей вернулись тем же порядком в Петергоф. Впереди толпы были видны флаги, плакаты с надписью «Боже, царя храни». Беспрерывно то в одном месте, то в другом поют гимн и «Спаси, Господи, люди твоя». То здесь, то там слышны возгласы: «Долой Германию!», «Да здравствует Россия!», «Да здравствует Франция!»…
Через толпу проводят запасных. Они под командой нескольких офицеров в сопровождении жен и матерей. Громкое «ура» несется за ними все время, пока они видны на площади.
Громадная площадь живет; толпы сменяются – народ считает долгом побыть на ней хоть несколько минут. <…> Как легко править таким народом! Каким надо быть тупым и глупым, чтобы не понять народной души, и каким черствым, чтобы ограничиться поклонами с балкона…
Л. В. Саянский, 20 июля
Вот она! Война, которую ждали так долго. Долго она висела над нами. Ну, что же, чем скорее и сильнее стряхнем мы ее с плеч России, тем лучше.
Теперь уже все вырешено. Еще вчера и третьего дня мы боялись, чтоб мобилизация не кончилась впустую. Какая громадная разница с прошлой войной! Офицеров на улицах встречают с восторгом. Качают и носят на руках.
Е. Манакова, 20 июля
Газеты пишут, что в Европе Германия и Австрия одиноки. Франции – наш друг, Англия за нас, друзья Англии и Франции – наши друзья; Италия, союзница Германии, объявила нейтралитет, как и многие другие государства. Господи! Что-то будет? Спаси и сохрани нас, Христе Боже!
Сегодня вечером я ходила на вокзал провожать воинский поезд. Народу было масса. Слезы, истерики… А отъезжающие выглядят бодрыми. Говорят: «Не тоскуйте, не поддадимся». Грустно было, когда тронулся поезд. Один из отъезжающих, интеллигентный мужчина, крикнул из вагона: «Оставайтесь с Богом, не унывайте, вернемся героями». Громкое «ура» было ответом ему. Мужчины сняли шапки, махая ими, кричали «ура», пока не скрылся поезд, женщины плакали.
Ю. В. Арсеньев, 21 июля
Познакомился с проезжавшим полковником Крашенинниковым, командиром Новомиргородского уланского полка, он очень одобрительно говорит о войне, заставшей нас готовыми и опередившими на три дня Германию по мобилизации. Он предвидит решительную борьбу Славян с Тевтонской расой за свободу и национальное существование.
Т. Л. Сухотина-Толстая, 21 июля
Третьего дня Германия объявила войну России. Мы это узнали сегодня из «Орловского вестника» от 20 июля. Московские и петербургские газеты не пришли. Пишут и рассказывают о патриотических манифестациях в городах. А у нас в деревне с лихорадочным ожиданием ждут «забастовки», или, иными словами, земельного бунта. Страшный суд наступает, и жутко, что будем привлечены к ответу.
«Одесские новости», 21 июля
Мировой нарыв вскрылся. И, как это ни странно, настроение вчера уже менее угнетенное. Наоборот: город и окраины вчера были как-то бодрее. Всюду чувствовалась твердая решимость гордо и мужественно встретить надвигающиеся испытания. На всех углах толпы народу.
Газеты и телеграммы берутся нарасхват. Тут же устраиваются митинги, на которых горячо обсуждаются события. И во всех речах и разговорах чувствуется твердое решение слиться воедино, чтобы достойно встретить врага. <…> И русский, и еврей, и поляк, и татарин одинаково хотят мира и одинаково понимают, что нет другого исхода, как война.
«Донецкая жизнь», 22 июля
Манифестации в Луганске.
В 11 часов утра третьего дня часть публики устроила патриотическую манифестацию. Толпа двинулась от Николаевского собора по направлению к Петербургской улице. По бокам улицы шли подростки с флагами, а в центре толпы несли портрет Государя Императора. Раздавались крики: «Да здравствует Государь Император!», «Да здравствует Сербия!», «Да здравствует русское воинство!», и т. п. Публика отвечала криками ура. Аналогичные манифестации были устроены накануне в садах клубов Горно-Коммерческого и клуба общества Взаимопомощи, где публика попросила оркестры сыграть гимн, дважды повторенный. Манифестанты не расходились почти до 2 часов ночи.
«Харбинский вестник», 22 июля
Прошло первое отрадное впечатление от патриотических манифестаций Харбинской молодежи, и невольно бросаются в глаза и отрицательные стороны этих событий. Неприятно, что манифестации приурочиваются к ночному времени. Конечно, днем население занято работами и освобождается только к вечеру. Но манифестанты начинают свои шествия не вечером, а после полуночи. На иных темных улицах Харбина это полуночное пение не только лишается своего торжественного характера, но производит обратное впечатление. Таких чувств, как патриотизм, стыдиться нечего, их следует проявлять днем, на виду всех. А по ночам манифестации кажутся чем-то робким, несмелым и в то же время слегка походят на ночной дебош.
«Петербургский листок», 23 июля
После митинга на Невском проспекте огромная толпа манифестантов с флагами и портретами обожаемого Монарха направилась по Невскому проспекту, а затем по улице Гоголя к германскому посольству. По пути манифестанты бросили несколько камней в редакцию немецкой газеты «Цайтунг» и в расположенный под ней немецкий магазин.
С ресторана «Вена» на улице Гоголя манифестанты сняли флаги с подъезда. У германского посольства манифестантов встретил большой отряд жандармов и конных городовых. С криками «ура» и «долой немцев» толпа прорвала цепь полиции и проникла к зданию германского посольства. <…> Манифестанты прежде всего бросились на крышу.
Дружными усилиями они свалили германский герб и сорвали германский флаг. На флагштоке взвился русский флаг.
– Ура! Да здравствует Россия и русское воинство! <…> После этого в посольских комнатах начался форменный разгром.
М. Л. Казем-Бек, 24 июля
Все мы тревожно ждали прибытия на германскую границу… Тревога, однако, была напрасной. В Базеле все обошлось благополучно. Поезд вовремя отошел к Берлину, а мы отлично поместились в наших спальных вагонах. Поездная прислуга была вполне корректна, а кондуктор на наши расспросы уверял даже, что все спокойно. Шли мы, однако, тише обыкновенного и больше обыкновенного видели на всех станциях военных с их солдафонской прусской выправкой.
В Берлин приехали в пятницу 18-го утром, с двухчасовым запозданием. По счастью, оказалось, что тот утренний поезд, на который мы должны были пересесть, тоже, в свою очередь, запоздал откуда-то и пришел как раз вовремя, чтобы мы успели в него перейти. <…> Большинство пассажиров были русские, спешно возвращавшиеся на родину. Все между собой разговорились, справляясь друг у друга о новостях дня… Поразил меня патриотический подъем, которым все были охвачены… Молодые люди рвались в Россию, чтобы поскорее поступить в ряды воюющих. Все мечтали о войне с Германией. Все хотели сразиться с немцами. Все боялись, как бы вдруг дипломатическими переговорами не отстранили эту надвигающуюся войну, которая уже ясно чувствовалась в воздухе, хотя все в поезде шло обычным порядком и кондуктора продолжали сохранять спокойный и вежливый тон. <…>
Было темно… Тем не менее все пассажиры прижались к стеклам окон и жадно вглядывались в местность в мучительно-нетерпеливом ожидании увидать заветный мостик и дорогого сердцу русского солдатика.
– Россия!., слава Богу!.. Мы дома!.. В России!.. – раздались вдруг голоса со всех сторон и замелькали руки, творящие крестное знамение.
Счастливые, улыбающиеся, выскакивали мы на родную землю и сразу заговаривали с носильщиками, забрасывая их вопросами и делясь своими впечатлениями. Носильщики тоже улыбались в ответ, понимая наше настроение… Чувствовалась общность между всеми, чувствовалось, что надвигающаяся война будет желанной, популярной войной, чувствовалось, что мы дожили до великого исторического момента, до выполнения нашей исконной миссии… Такого национального подъема, такой патриотической солидарности я не видела никогда…
Н. А. Иванова, 24 июля
К обеду приехал муж и рассказал, что в Пензе прием запасных прошел хорошо – только в Троицке (Арапово станция) бунтовали – напились пьяные и когда становой и урядник стали их уговаривать, что хотели их бить. Пришлось стражников позвать и стрелять по запасным. Слух есть, что 4 ранили и кого-то убили. Проезжал случайно в это время Зальц, командующий Казанским военным округом, и усмирил бунтующих. Власти нашли это хорошо – говорят, что сразу надо пресечь всякое желание бунтовать. <…> В уезде еще был скандал – в Ломовской аптеке стали продавать киндер-бальзам и отпускать в большом количестве. Запасные его покупали и пили вместо водки. Четверо отравились и умерли. Едут делать дознание – аптеку закрыли, послали циркуляры, чтобы отпускать лекарства в малых дозах. Вот и предусматривай! И в голову не придет, чтобы вместо водки будут напиваться лекарством.
Б. В. Никольский, 25 июля
Если бы Вы знали, сколько я простил нашему полковнику (Николаю II – Прим, авт.)! Теперь я боюсь только за ликвидацию войны после победы. Если он и там не напортит, то видит Бог, я все ему прощу. В мои студенческие годы у меня висела карта Европы, где наша западная граница шла по Эльбе. Теперь я соглашусь даже на Одер. Наконец, если мы проведем ее по Висле, так и то я согласен стерпеть. Но не меньше.
Думаете ли Вы, что эта война – конец? Горе нам, если мы так подумаем. Впереди Япония, Америка, впереди Англия, славяне, – тут масса войн и вооружений. Но, ликвидировав Германию, мы должны прежде всего создать могучий боевой флот, и в том числе на Тихом океане; мы должны получить Персию. Вот из-за Персии-то у нас и могут возникнуть первые столкновения с Англиею. Вы скажете, что смешно теперь об этом думать? А я Вам говорю, что преступно об этом не думать.
Не во мне дело: что такое я? Ах, если б обо всем этом думал и все это понимал наш полковник!
Сколько бы нам ни говорили о готовности Германии, никто этому не поверит. Разве это готовность – иметь разбросанный флот, рискуя войною с Англиею? Но как же не учесть этого риска? Да, Гогенцоллернам конец.
Н. Н. Врангель, 25 июля
Оказывается, что призыв запасных и мобилизация, столь удачно прошедшие в России, – вызвали много протестов в Сибири. Запасные буйствовали во многих местах, были вызваны войска и произошло кровопролитие. Барнаул сожжен и разграблен, о чем в газетах – и вполне основательно – нет ни слова.
«Русское слово», 26 июля
В Варшаве.
Сегодня и вчера жителя толпятся на улицах и устраивают овации проходящим военным. Энтузиазм небывалый. Крики «ура» и «Niech zyje Rossja! Niech zyje armia rossyjska!» («Да здравствует Россия», “«Да здравствует русская армия!») – не умолкают на улицах в течение последних дней.
Проходящих солдат снабжают деньгами, папиросами и мелкими вещами. Некоторые стоят на углах улиц с ведрами воды для утоления жажды проходящих войск. Офицеров забрасывают цветами.
Русские, поляки, евреи слились в одном порыве.
«Новое время», 27 июля
В Зимнем дворце состоялся Высочайший прием членов Государственного Совета и Государственной Думы. Государственный Совет и Государственная Дума проявили полное единодушие с правительством. Палаты распущены до 1 февраля 1915 г.
П. Е. Мельгунова, 28 июля
Водка не продается, а вчера я видела совершенно пьяного солдата – вокруг толпа, городовой нежно уговаривает его встать и идти, тот собрался с силами – встал, да как замахает руками, видно, воображая, что кругом враги, и тут же опять бухнулся, так его и оставили. Видела еще двух пьяных мужиков, державшихся за нетвердо стоявшего на ногах солдата, очень хмурого, верно, от сознания своей вины.
В. Меньшов, 29 июля
Подъем духа в России неописуемый, а для неприятеля совсем неожиданный. Как выяснилось теперь из всех военных планов, составляемых и в Германии и в Австрии, немцы именно и рассчитывали главным образом на наши смуты, на восстание поляков, финнов и прочих. Как показало «историческое» заседание Думы, поляки, евреи, мусульманине, армяне готовы жертвовать всем для отечества. Прекратились начавшие принимать грозный признак забастовки, прекратились сразу как под действием магического жезла. Недовольства и ропота совершенно не слышно. Все хотят положить как можно больше усилий на ниспровержение бронированного кулака. Всем немец надоел, всем он достаточно насолил. И не только среди русских, – но и в Англии, Франции, Бельгии – везде-везде хотят оплатить зазнавшимся немцам за их грубо-наглое обращение…
Интерес к событиям огромный. Газеты выходят по три раза в день. Но правительство сохраняет и просит всех сохранять молчание. Были стычки наших войск и с немцами и с австрийцами, но мелкие. Очевидно, враги собираются с силами.
«Петербургский листок», 30 июля
21-го Июля ехал в конке по городу Вильно запасный нижний чин Бейнас Мееров Зубальский и в пути позволил себе обвинять русское правительство в войне с Германией, высказывая, что он желает победы последней над Россией.
Публика остановила конку. Был составлен протокол.
Резолюция командующего армией гласит: «Так как по суду ему существенного наказания не предстоит, то всыпать Зубальскому сто розог, – да основательно, а затем направить в свою часть в передовые линии”.
С. В. Быковский, 31 июля
В 9 часов утра пролетал 1-й для нас неприятельский аэроплан над местечком Симново и попал как раз над теми дворами, где размещались казаки. Раньше было передано, что с аэропланов бросают бомбы; бомбы разрываются и причиняют вред. Казаки, слыша шум аэроплана, быстро некоторые спрятались, боясь опасности. Бомбы не были брошены, выстрелов не было.
Август
В. Меньшов, 1 августа
Все газеты полны известиями о «зверствах» «культурных» немцев. (Верить ли им?)
Рисуется мне картина: русским и союзникам их война представляется, как средство избавиться от давления «бронированного кулака», а немцам – бунтом Европы.
3. Н. Гиппиус, 2 августа
Писатели все взбесились. К. пишет у Суворина о Германии: «… надо доканать эту гидру». Всякие «гидры» теперь исчезли, и «революции», и «жидовства», одна осталась: Германия. Щеголев сделался патриотом, ничего кроме «ура» и «жажды победы» не признает. Е., который, по его словам, все войны отрицает, эту настолько признает, что все пороги обил, лишь бы «увидеть на себе прапорщичий мундир». (Не берут, за толщину, верно!).
Тысячи возвращающихся с курортов через Швецию создали в газетах особую рубрику: «Германские зверства». Возвращения тяжкие, непередаваемые, но… кто осуждает? Тысячными толпами текут евреи. Один, из Торнео, руку показывал: нет пальца. Ему оторвали его не немцы, а русские – на погроме. Это – что? Или евреи не были безоружны? А если и мы звери… кому перед кем кичиться? Впрочем, теперь и Пуришкевич признает евреев и руку жмет Милюкову. Волки и овцы строятся в один ряд, нашли третьего, кого есть.
Это война… Почему вообще война, всякая, – зло, а только эта одна – благо?
«Новое время», 2 августа
Первым георгиевским крестом награжден казак Козьма Крючков, убивший 11 Немцев и получивший 16 ран пикой.
«Русское слово», 3 августа
В Москве.
