Эпоха тумана

– И я тебя тоже, – отвечаю ей и отворачиваюсь, чтобы она не успела увидеть в моих глазах слезы.

Через два удара сердца я остаюсь в кабинете одна. Сажусь на пол и не чувствую сил даже на то, чтобы подняться.

Лекса, боже, она действительно это сделала, она нашла сына. Как бы я ни хотела повесить на нее смерть Рэнли и Волка, я не могу. Сколько людей погубили мои решения? А я продолжала идти напролом к цели – спасти сестру. Неудивительно, что она делала то же самое ради Доминика.

Рэнли, воспоминания о нем ужасны. Как он бежал, чтобы спасти, предупредить меня, и как погиб, делая это. С ресниц начинают капать слезы, утираю их, но на сухом месте моментально появляются новые. Вспоминаю, когда впервые увидела его, он был под стражей, сидел в тюрьме и напевал песни. Улыбаюсь сквозь слезы, и следующий всхлип становится более громким, чем мне хотелось бы. Рэнли, насколько он был красив, настолько же он был и уникален. Его юмор – это отдельная история, он мог рассмешить любого, а еще он всегда говорил правду. То, как он был добр ко мне. Хотя я ничем не заслужила его хорошего отношения.

Рэнли был мне братом, о котором я всегда мечтала.

Волк, я даже не могу вспоминать о нем. Не могу.

Мой верный друг, который бросился спасать Рэнли… умер. Если задуматься, то кроме меня только Рэнли заботился о нем. Рэнли был первым, с кем Волк пошел без меня, и он же был последним, кого тот пытался спасти.

Приказываю себе перестать думать о них. Это слишком больно и эмоционально. Я же должна быть собранной и внимательной.

Джери нет слишком долго. На протяжении нескольких часов я сижу на полу его кабинета. Сижу и проклинаю. Как я его обожала и как сейчас ненавижу…

Все же он приходит и запирает дверь изнутри.

– Я все сделал, – говорит он и кладет рядом со мной вещи, идентичные тем, в которых была Лекса.

– Она уплыла?

– Да. И просила передать тебе, что сделает все, о чем ты просила.

Она расскажет Заку о вакцине в ее крови, и тогда он поймет, что я снова солгала ему, но эта информация обеспечит Лексе жизнь на девятке. Лейзенберг будет прыгать от счастья.

Зак придет за мной.

Даже если поймет, что я солгала, он не оставит меня. Никогда больше не оставит.

Поднимаю взгляд на Джери и спрашиваю, прежде чем обдумываю вопрос.

– Почему ты не приехал за нами? Когда все только началось, ты со своими ресурсами мог это сделать. У тебя ведь даже есть свой самолет, вертолет, яхта.

Джери отводит от меня взгляд. Да уж, я даже не представляю, как выгляжу сейчас, но знаю, что у меня все лицо в крови.

– Тогда я не мог. Поэтому позвонил Лексе и сказал, куда идти.

Печальный смешок вылетает из меня, а плечи обреченно опускаются.

– Ты хоть был там? Ты был в городах, когда пришел туман? Если бы Лекса пошла одна, то умерла бы. Ты не думал о том, что твоя дочь больна и не может жить без лекарств? Ты оставил ее в городе настолько нищем, что его не собирались эвакуировать, а просто хотели закрыть, обрекая всех незараженных на смерть!

– Я был в Дрим‑Сити, – напоминает он, встречаясь со мной взглядом. – Вас там уже не было. Твоя мать…

– Мертва. Ей прострелили голову практически сразу же после рождения внука. На глазах у меня и Лексы.

– Вам нужно было добраться до Минча. И потом все было бы нормально.

– Мы добрались. Ты ведь уверил Лексу, что он спасет нас, а он решил скормить меня своей зараженной жене.

Пару мгновений в кабинете висит тишина. Но я уверена, Джери чувствует всю злость, что копилась во мне с момента, когда он меня бросил.

– Чего ты от меня хочешь? – спрашивает он. Джери обводит рукой вокруг себя и продолжает: – Все, что я здесь делал, было только для того, чтобы приблизиться к власти. И когда я нашел бы вас, то смог бы обеспечить ваше безопасное существование. Так поступают мужчины.

– И как успехи у настоящего мужчины?

Он молчит, и я спрашиваю:

– Нас? Ты не хотел спасать меня и маму.

– Я этого не говорил.

Мне порядком надоел этот спектакль.

– Джери, прекрати изворачиваться, – устало произношу я и поднимаюсь на ноги.

Встречаюсь взглядом с «папой», в этот раз он не отводит внимания от меня.

– Ты все знаешь.

– Не все. Только то, что я тебе не дочь.

Пара ударов сердца, и следом его слова, в которые я почему‑то не верю.

– Я бы хотел, чтобы все было по‑другому.

Не хотел бы. Я все равно не представляю, как можно отвернуться от ребенка, который прожил с тобой пятнадцать лет. Это выше моего понимания.

– Что со мной будет?

– Отведу тебя в отсек, где была Лекса, нужно занять ее место. Это жилая часть лаборатории. Иногда будут приходить брать кровь.

– Для чего?

– Это тебе знать не нужно. Да и я толком не знаю. Все, что я должен делать, – так это вербовать людей на материке и следить за Капитаном. Теперь нового искать нужно.

Даже не хочу знать, почему и для чего он убил старого. Чтобы спасти меня? Возможно. Но одного неудавшегося спасения недостаточно, чтобы залечить все раны, нанесенные им.

– Великий Барон, все это выдумка, – шепчу я. – Как легко люди повелись на это. Я ведь тоже поверила, что фанатики, все, что касается их, правда. А их просто используют.

– Да.

– Для того, чтобы…

– Чтобы здесь появлялись девушки и женщины, способные на рождение детей. Сама суть остается правдивой.

Ни черта подобного.

– А дети? – спрашиваю я.

– Их исследуют. Дети, рожденные после прихода тумана, другие.

– И насилие…

– Здесь никто никого не насилует!

– А там? За стенами статуи Свободы? Ты не представляешь, как твои люди пытают женщин, они их уродуют, если те не раздвигают ноги по доброй воле.

– Я об этом не знал. Я их даже не видел сам. Только светился иногда на материке. Одевайся, приводи себя в порядок, у тебя будет час на сон. Скоро рассвет.

– А потом?

– Придут ученые.

Так себе ответ. Не спрашивая разрешения, отправляюсь в ванную, скидываю с себя грязные вещи и забираюсь в душевую кабину. За пять минут смываю с себя все, что только можно, выбираюсь, облачаюсь в серую одежду, кое‑как заплетаю косу, морщась при каждом движении рук, и выхожу из ванной в кабинет. Джери стоит у стола и смотрит на ящик, который я вскрыла.

– Ты лазила в моих вещах?

– Осматривалась, – бросаю взгляд на пистолет. – Его я могу взять?

– Нет. Ты туда не пронесешь ничего, где есть металл.

Поднимаю взгляд на Джери и спрашиваю:

– Ты не поможешь мне сбежать отсюда? Позже, когда Лекса будет в безопасности.

– Это невозможно.

– Джери, которого знала я, никогда не пасовал перед трудностями.

Передо мной стоит блеклая тень мужчины, которого я восхваляла больше любого божества.

– Не называй меня так, – просит он.

– Мистер Брукс?

Сжимает челюсти и кивает на дверь.

Выхожу за пределы кабинета и тихо спрашиваю, смотря на очередную камеру в коридоре:

– Где все люди?

– Тут все автоматизировано. Военные в другой части здания, ученые в противоположной.

– А пленные?

– Сейчас увидишь. И, пожалуйста, веди себя нормально. Не привлекай внимания, мне нужно время на удаление видео с действующих камер и замену карточки Лексы.

Выходим на улицу и огибаем статую Свободы по правому краю, входим в другую дверь, вот тут нас встречает охрана. Они не останавливают нас, но один из вооруженных мужчин говорит, что это в последний раз, больше он Джери ничего не должен. Стараюсь не вникать в то, о чем они говорят, сейчас я лишь надеюсь, что Лекса доберется до Зака в целости и сохранности. Она видела, как в него стреляли. Дрожь проходит по рукам, и я ежусь. Вхожу в стеклянный лифт, и мы отправляемся наверх. Останавливаемся далеко не сразу, значит, мы достаточно высоко, может, в районе пупка статуи Свободы.

Выхожу из лифта. Тишина и практически темнота окружают просторный холл с белоснежным полом. Движемся направо, магнитным ключом Джери открывает белую дверь и входит вместе со мной.

Это казарма. По‑другому я не могу назвать длинный ряд двухъярусных коек. Люди занимают практически все из них, а те, что пустуют, идеально заправлены. Тут пахнет хлоркой и еще чем‑то, не могу разобрать, что это за запах.

Джери доводит меня до помятой кровати, тут, видимо, спала Лекса. Джери берет мою руку и крепит на запястье бирку. Смотрю на надпись «13968». Сажусь на матрас и смотрю в удаляющуюся спину Джери, он мне даже пока не сказал. Увижу ли я его снова? Хочу ли этого? Думаю, да, я и половины не сказала из того, что хотела. Снимаю тапочки и ложусь.

Прикрываю глаза и думаю о том, что моя жизнь только начала налаживаться, и все снова пошло под откос. Прекратится ли это когда‑нибудь?

Мысленно передаю Заку, что скучаю. Я не буду говорить ему о том, что я переживаю, ведь тогда будет значить, что я потеряла веру в него.

А Закари Келлер – это единственное, во что я верю.

Только в него и ни во что больше.

Проваливаюсь в сон, желаю в очередной раз увидеть его там, но, видимо, в этот раз у Зака более важные дела, чем навестить снова пропавшую меня.

Глава третья

Не успеваю насладиться сном, как меня наглым образом выдергивают в новую пугающую реальность.

Кто‑то трясет меня за плечо, моментально скидываю пелену сна и бросаюсь на нарушителя спокойствия. Даже не успеваю подумать, что делаю. Инстинкт самосохранения реагирует быстрее, чем мозг. Вместе с парнем валимся на пол между койками, хватаю его за шею и сжимаю пальцы, вдавливаю его голову в напольное покрытие. Чьи‑то руки оттаскивают меня, и я вижу, что тот, от кого я защищалась, одет так же, как и я. Серая форма, белые тапки.

– Ты чего? – спрашивает парень, садясь на задницу, и отползает к стене.

Смотрит на меня как на сумасшедшую и трет шею так интенсивно, что скоро оттуда повалит дым. На вид ему не больше тринадцати лет, светлые волосы, серые глаза и слишком бледная кожа. Она настолько светлая, что я могу рассмотреть голубые вены на его руках.

Вырываю ладонь, за которую меня по‑прежнему держит какая‑то женщина. Высокая и с хмурым лицом, словно я ей на ногу наступила, трижды.

– Скоро придут уроды, мы просто хотели тебя разбудить, – говорит она и помогает парню подняться.

Отступаю от них на шаг назад и упираюсь в другого человека в серой одежде. Их тут слишком много. Мужчины, женщины и подростки. Мужчины? Они‑то тут что забыли? От фанатиков я не слышала ни о каких мужчинах. Да и их тут значительно меньше, чем женщин.

– Ты вообще кто? – спрашивает женщина. – Вчера тут была блондинка.

– Я видел, как ту увели и привели эту, – поддакивает кто‑то из толпы.

– Ага, и я тоже видела.

– И я не спала, когда мужик их поменял местами.

Они все смотрят на меня. И что я должна им сказать? Выложить всю историю от моего рождения и до вчера? Мирового запаса попкорна не хватит, чтобы выслушать даже половину моих скитаний.

– Вам‑то какое дело? – спрашиваю я.

– Мы тут все заодно, – говорит парень, которого я пыталась придушить. – Я – Марк.

Он протягивает мне руку для рукопожатия, кошусь на нее, но решаю не наживать себе врагов раньше времени.

– Лекса, – представляюсь именем сестры, ведь в карточке будет ее имя, не мое.

Пожимаю руку Марка и быстро возвращаю конечность себе.

– Вас с той девчонкой поменяли, что ли? – спрашивает Марк.

Женщина шикает на него и переводит на меня взгляд карих глаз. В ее темных волосах видны белые пряди, она не настолько взрослая, чтобы иметь такое количество седины.

– Может, блондинку утилизировали, а эта из новеньких. Так ведь? – спрашивает она у меня. – Ты новенькая?

– Да.

Женщина кивает и дарит мне взгляд, полный сожаления.

– Я – Тата, расскажу тебе, как тут обстоят дела.

Женщина садится на мою кровать, я не располагаюсь рядом с ней, но вся превращаюсь в слух. Информация будет явно полезной. Я об этой дыре ничего не знаю, а она, видимо, пожила тут достаточно, и из‑за того, что она разговаривает со мной, а остальные – нет, можно предположить, что Тата тут кто‑то вроде главной, уважаемой или нечто подобное.

– Итак, мы находимся под «защитой», – на последнем слове Тата рисует воздушные кавычки, – правительства. Мы живем здесь, пока нужны им. Этого никто не скрывает. Если ты пошла добровольцем за паствой Барона, то тебя ждет разочарование, все это миф. Если тебя схватили где‑то на улицах мертвых городов, то, возможно, тебе еще и повезло. Каждый день в восемь утра приходят ученые, они берут у всех анализы, кого‑то забирают с собой. Иногда приводят обратно, иногда нет.

– Что происходит с теми, кого не приводят?

– Никто не знает, но мы пару раз слышали об утилизации.

Не самое приятное слово из тех, что я могла бы услышать.

– А куда водят остальных – тех, кого потом все же не утилизируют?

Женщина обводит взглядом толпу, они, черт возьми, никуда не расходятся и разглядывают меня как диковинку, Тата снова смотрит на меня.

– Они тут опыты проводят. Понимаешь? Над людьми. Те, у кого нужные им показатели, не возвращаются. Тех, у кого обычные, они заражают вирусом. Кого‑то в большей степени, кого‑то в меньшей. Кто остается в строю, а таких немного, снова оказываются здесь. Если ты беременна, то пока тебя трогать не будут. Такие экземпляры они берегут особенно тщательно. Не обольщайся на их хорошее отношение к тебе – все это показное, у них стоит цель, и они не щадят никого.

– То есть ясности никакой нет.

– Нет. Но любое неповиновение грозит тем, что тебя уведут и больше не вернут. Или расправятся прямо здесь.

Может, оно и к лучшему. Нет, я обещала Заку выжить и на этот раз сдержу слово.

– Что тут делают мужчины? – спрашиваю я.

Тата хмурится и говорит тихо, так что мне приходится наклониться к ней.

– Они не знают, как сюда попали. Говорят, что всегда были здесь. Они даже не знают, что такое кофе, машина, аттракционы, да и вообще о жизни ничего не знают. Как дети.

– Как это?

Тата пожимает плечами.

– Мы думаем, что им стирают память.

– Это же бред.

Тата обводит рукой вокруг себя.

– Все это чистой воды бред. И мы в нем существуем. Кто‑то дольше, кто‑то меньше.

И то верно.

Люди начинают шушукаться и быстро, но максимально бесшумно расходятся в стороны, как я понимаю, они останавливаются у своих кроватей с правой стороны. Один у изножья, второй – там, где лежит подушка.

Делаю так же и кошусь на Марка. Он подносит палец к губам и показывает мне: тихо.

Выглядываю из‑за кровати и вижу целую процессию ученых. Это точно они. Около двадцати мужчин и женщин в идеально отутюженных белых халатах и столь же белых брюках идут с противоположной стороны. Джери привел меня не оттуда. Бросаю взгляд на дверь, из которой пришла я, – эвакуационный выход.

Ученые проходят мимо кроватей, и девушка, идущая первой, называет номера. Громко и четко. Когда процессия минует мою койку, я протяжно выдыхаю. Не отвожу взгляда от своей бирки и чувствую себя клейменой коровой. В общей сложности ученые собирают позади себя двенадцать человек, называют номер тринадцатого, но никто не выходит. Процессия останавливается практически в конце коридора, возле эвакуационного выхода. Девушка с недовольным лицом снова смотрит в планшет и повторяет.

– Тысяча тридцать семь.

Тишина давит. На мгновение на лице стервы в белом халате появляется мимолетная улыбка. Предвкушение.

– Тысяча тридцать семь!

Кто‑то выталкивает парня в проход, он с ужасом смотрит на женщину‑ученого. Ему около восемнадцати, может, немногим больше.

– Еще не время, – шепчет он. – Я обычный.

Девушка медленно идет к нему, цоканье ее каблуков как удары о барабаны смерти.

Тук‑тук.

Тук‑тук.

Она останавливается возле парня, перехватывает планшет одной рукой, другую отправляет в карман и достает оттуда какой‑то синий предмет. Пульт? Шокер? Отсюда мне не рассмотреть, я также не вижу лица девушки, только ее идеально ровную осанку и широко разведенные плечи. Парень перед ней садится на колени и складывает руки в мольбе.

– Пожалуйста…

Он продолжает что‑то бубнить, но девушка уже не слушает его. Она делает элегантный круг вокруг своей оси и говорит достаточно громко, чтобы услышал каждый в длинном помещении.

– Неповиновение. Мы обсуждали это два дня назад. Вы все знаете, чем это заканчивается, и все равно противитесь. Ваша жизнь ценна только в пределах этого здания. За ним – вы ничтожество. Не более этого. Мы спасаем вас, кормим, предоставляем кров, и вы отвечаете нам таким хамским поведением?

Парень протягивает руку к девушке. Он такой худой, что его рука толщиной не больше ноги Доминика.

Девушка наводит синий предмет на голову парня, и она взрывается.

Вскрикиваю и тут же зажимаю рот ладонью.

Бум, и все.

Громкий шлепок, а следом звук падающего тела и ошметков, летящих от него.

Какого хрена?!

Девушка не обращает внимания на мозги, стекающие с ее халата, разворачивается и идет дальше. Называет еще один номер и говорит, что тот будет заменой испорченного материала.

Я же во все глаза смотрю на тело, из которого, кажется, вытекает вся кровь. Слышу, как кого‑то тошнит. Кто‑то плачет. Процессия идет обратно, на лицах «материала» либо ужас, либо безразличие.

Куда я попала?!

Девушка останавливается и что‑то разглядывает в планшете.

– У нас новенькая, – говорит она.

От процессии отлепляется мужчина с усами и называет мой номер.

С ужасом выхожу из‑за кровати. Сейчас они утащат меня. Черт.

Мужчина достает фотоаппарат, наводит его на меня и щелкает.

– Анализы еще не готовы, – говорит Стерва и кивает мне в сторону, откуда я вышла.

С бешено колотящимся сердцем возвращаюсь назад и снова выглядываю из‑за кровати. Наблюдаю, как убийца подходит к стене. Там даже ручек нет. Только сканер. И, видимо, он проверяет сетчатку глаза или же вообще лицо девушки.

Пара мгновений, стена отъезжает в сторону, и там я вижу точно такой же коридор с кроватями по две стороны. И люди. Слишком много людей.

Дверь закрывается, сажусь на кровать и хватаюсь руками за голову. Тут же морщусь от боли в виске и убираю руки.

Кошусь в сторону тела и содрогаюсь.

Одно я уяснила – злить Стерву не надо.

Что за хрень у нее в кармане? Об этом я узнаю у Таты, а пока всем нужно время, чтобы прийти в себя после кровавого спектакля.

Проходит час, еще один, и еще.

Тело никто не убирает. Нас не кормят, не выводят в туалет.

Встаю и заглядываю на верхний ярус, надо мной спит парень, которого я пыталась придушить. Марк лежит и смотрит в потолок.

– И что дальше? Кто‑нибудь уберет тело или оно так и будет тут лежать? – спрашиваю я.

– Скоро принесут мешки.

– И уберут?

– Нет. Убирать будем мы. Только после этого откроют доступ к еде. Но мы поели вчера, так что…

– А это еще что за доступ?

Марк спрыгивает с кровати и говорит мне:

– Идем, покажу.

Следую за ним, стараясь не смотреть на тело, да и на несколько луж рвоты. В помещении практически идеальная тишина. Фиби бы сюда, она бы в два счета шороху тут навела.

Доходим до двери, за которой скрылись люди в белом. Тут не сразу начинаются кровати. Свободное пространство у двух стен.

– Тут, – показывает Марк на стену справа, – откроют окно и будут выдавать нам по порции на целый день. В конце дня перед отбоем окно откроется еще раз, туда мы будем сдавать все, что осталось, – посуду, объедки, которых практически нет. На другой стороне, – продолжает Марк, оборачиваясь, – что‑то вроде душа.

– Общий? – спрашиваю я, вспоминая восьмерку.

– Очень общий. Он работает раз в три дня. Там же мы берем сменную одежду, эту оставляем.

– А туалет?

– А это, – говорит Марк краснея, – в другой стороне.

Проходим обратно. Тут можно накачать ноги, пока ходишь из одной стороны в другую.

Дверь туалета находится рядом с эвакуационным выходом. Вхожу внутрь и тут же практически врезаюсь в девушку, огибаю ее и закрываюсь в самой первой кабинке. Туалет тут тоже общий, я слышу, как кто‑то тужится, словно рожает. А я, поверьте, знаю, о чем говорю. Невольно вспоминаю Герду, она, скорее всего, рада, что я снова исчезла с ее радаров. Интересно, назвала ли она дочь в честь меня?

Мою руки в раковине. Зеркал тут нет. Да и не хочу я видеть свое лицо.

Когда Джери говорил про металл, то он не преувеличивал. Тут нет ничего металлического. Нигде.

Выхожу из туалета, Марк так и стоит у двери.

– Мог не ждать.

– Да я что‑то это. Так.

Когда до нашей кровати остается около двух метров, парадная дверь открывается, и нам закидывают черные пакеты и еще что‑то. Не собираюсь вдаваться в подробности и ложусь. Пару раз проваливаюсь в сон, просыпаюсь, оттого что Марк свесил голову и смотрит на меня.

– Что? – спрашиваю я.

– Как ты можешь спокойно спать, когда тут… труп под боком?

Мне не впервой.

– Он же труп, – отвечаю я не сводя взгляда с парня.

Марк хмурится и свешивается еще ниже.

– Не понял.

– Его нам следует бояться меньше всего, – поясняю я.

Если честно, то я не хочу с ним разговаривать или объяснять такие банальные вещи, но беседа помогает не думать о доме, который я оставила не по своей воле. О людях, которых я больше никогда не увижу, и о Волке. Боюсь расклеиться.

Марк хмурит брови и кивает.

– Но это мерзко.

Безусловно, но убирать тело я не собираюсь.

Снова закрываю глаза и в очередной раз просыпаюсь от чувства голода. Уже отбой, все спят, не знаю, можно ли вставать после отбоя, но все же иду в туалет и пью воду из‑под крана.

Возвращаюсь к кровати и думаю о том, что ела в последний раз на свадьбе у Нео и Мэйси. Когда это было? Два дня назад?

Ворочаюсь и не могу уснуть. Желудок урчит. Я очень голодна.

Да к черту все это! Чего я в своей жизни только ни делала.

Поднимаюсь и расталкиваю Марка. Его сонные глаза находят мое лицо в полумраке.

– Мне нужна помощь, – шепчу я.

– Сейчас?

– Да. Я есть хочу. Пошли уберем беднягу с прохода.

Марк моментально просыпается и отрицательно качает головой.

– Я не смогу.

– Поверь, ты сможешь куда больше, чем думаешь.

Он более интенсивно качает головой.

Трус.

Конечно, он ел вчера.

Разворачиваюсь и иду к мешкам. Да тут и ведро даже есть, тряпки, совок и желтые по локоть перчатки. Пять пар. Для меня одной будет многовато. Никто не вызывается мне помочь. Как только откроют кормежку, хрен кого к ней пущу.

Разматываю пакеты, беру ведро и иду в туалет. Наполняю до половины водой и возвращаюсь. Стараюсь не думать, что куски, разбросанные по полу, – это человек. Передо мной стоит задача, и я должна ее выполнить.

Мне необходима еда. Если что‑то пойдет не так, я должна быть в силах постоять за себя.

Вспоминаю слова Зака про цель и мечты. Мечтают только идиоты, а вот цель – другое дело. Ставлю перед собой небольшую, но весомую цель. Убрать тело и поесть.

Собираю тряпкой останки, что‑то уже прилипло к полу, иногда попадаются косточки черепа, разлетевшегося по приказу Стервы. Скидываю все это в мешок. Подхожу к телу и, смотря на него, не испытываю ничего, кроме жалости. Он просто боялся. Страх – это хорошо, чаще всего он спасает, но не в этот раз.

Раскладываю мешок рядом с беднягой, перекидываю его ноги, потом тяну за руки, но проклятый мешок отодвигается и мне не удается положить его. Чертыхаюсь, снова раскладываю мешок – и тут вижу чьи‑то ноги в белых тапочках. Поднимаю взгляд на Тату, она молча кивает и начинает помогать мне, вместе укладываем тело, накрываем его другим мешком и перематываем скотчем. Перекусываю клейкую ленту зубами и поднимаюсь в полный рост. Слышу щелчок, а потом луч света в конце помещения.

Желудок продолжает нещадно урчать, перешагиваю тело и иду на свет. Дохожу до окна, и оттуда мне подают бумажный пакет. Стараюсь заглянуть в столовую, но отверстие закрывается так быстро, что, кроме света и чьих‑то рук, я ничего не успеваю разглядеть. Отправляюсь в туалет, скидываю перчатки, мою руки и ополаскиваю лицо. Беру пакет и возвращаюсь к кровати.

Добытчица.

Внутри пакета нахожу приготовленные на пару овощи, что‑то вроде стейка и три кусочка хлеба. Съедаю ровно половину, поднимаюсь и направляюсь к кровати Таты, ставлю у ее ног пакет и ухожу обратно.

– Лекса!

Сначала я не понимаю, что это обращение направлено на меня. Оборачиваюсь, Тата садится на кровать и подзывает меня рукой.

– Теперь тебе придется всегда это делать.

– С чего это вдруг?

– Теперь все знают, что тебе это под силу.

Киваю и собираюсь уходить, но все же задаю вопрос:

– Как ученый смогла взорвать его голову?

– У всех у нас под кожей на затылке есть маленькая капсула, это как ошейник, ведь попытайся мы сбежать, то взорвемся, как только покинем стены статуи Свободы.