Ледяные объятия

– Моя малышка Сьюзи собирается замуж за юного Боба Эшли, – сообщил гостю мистер Лортон. – Попросил ее руки лишь в прошлый вторник, хоть и пытался ухаживать за ней весь прошлый год. Я не смог ему отказать, ведь мы с его папашей были старинными приятелями, да и сам он парень порядочный. Собрался арендовать у сэра Мармадюка Холлидея ту небольшую молочную ферму, что располагается по другую сторону от Хиллборо-роуд. Старик Эшли пообещал пригнать на ферму скот, и парень надеется быстро пойти в гору. Видите ли, Джон, моя девочка могла бы подыскать партию и получше, но уж коль молодежь все промеж собой порешила, что проку упорствовать.

Они просидели за столом с полчаса, когда свет из окна внезапно заслонила темная фигура мистера Стивена Прайса. Облокотившись о подоконник в своей привычной непринужденно-фамильярной манере, тот, взирая на них, произнес:

– Добрый вечер, дядя Лортон. Добрый вечер, Сьюзи. Как поживаете, Грейнджер? Не знал, что вы устраиваете чаепитие, иначе не пришел бы.

– Это не чаепитие, – заметила Сьюзен. – Просто мистер Грейнджер пришел с нами попрощаться перед отъездом. И нам очень, очень жаль, что он уезжает.

– Ах, вам жаль? – усмехнулся клерк. – Интересно, что сказал бы на это Боб Эшли.

– Заходи, Стивен, да не говори глупости, – проворчал старик Лортон.

Мистер Прайс вошел в дом и занял место за столом. Он всегда предпочитал кричащие наряды, длинные волосы и пышные бакенбарды, которые постоянно поглаживал сомнительной чистоты, в чернильных пятнах, пальцами.

Он не слишком жаловал такие женские напитки, как чай, который всегда презрительно именовал пойлом, однако принял чашку из рук кузины и с легкостью присоединившись к беседе, задал Джону Грейнджеру множество вопросов относительно его планов. Намеревался ли он купить землю и, если да, то когда и где. На эти и другие подобные вопросы Джон отвечал настолько кратко, насколько позволяла его в высшей степени холодная вежливость.

– И, конечно же, вы заберемте с собой все свои накопления? – задал очередной вопрос Стивен Прайс.

– Нет, накопления я оставлю здесь.

– Черт возьми, приятель, не можете же вы уехать совсем без денег!

– Я возьму с собой лишь то, что выручил за мебель и скот.

– А, верно. Вчера днем вы заходили в контору, чтобы забрать эти деньги. Что-то около шести сотен фунтов? Я сам составлял договор между вами и новым арендатором, потому и знаю.

– Да, чуть больше шести сотен.

– И вы заберете их с собой? Для начала вполне хватит. А остальные лежат в банке старика Лоулера. Там-то они будут в целости и сохранности, будьте покойны. Жаль, я не могу поехать с вами, Грейнджер. Чертовски приелась мне жизнь здесь, в Хиллборо. Вскоре уволюсь из конторы старины Волле. Сил моих больше нет. Один приятель подыскивает мне должность в Лондоне, и как только подвернется что-нибудь подходящее, мигом унесу ноги из этой дыры.

– Только прежде тебе придется расквитаться с долгами, Стив, – без обиняков заявил фермер.

Стивен Прайс пожал плечами и с безразличным видом отодвинул от себя чашку, а вскоре и вовсе поднялся из-за стола и покинул дом, коротко пожелав всем доброго вечера. При этом он даже не попрощался с Джоном Грейнджером, словно совершенно позабыл, что видит его в последний раз. Никто не попытался его задержать. Казалось, после его ухода все вздохнули с облегчением.

После чая Джон и Сьюзен вышли в сад, в то время как фермер раскурил трубку возле раскрытого окна. Солнце почти опустилось за горизонт, и небо на западе окрасилось розовыми отсветами. Сад полнился ароматами роз и цветущей жимолости, и Джону казалось, что никогда больше он не увидит таких цветов и такого сада.

Молодые люди несколько раз в молчании прошлись по узкой тропинке, а потом Сьюзен начала говорить о том, как сильно сожалеет о его отъезде.

– Не знаю, как это объяснить, Джон, но сегодня мне почему-то кажется, что я готова отдать все на свете, лишь бы тебя удержать. Не передать словами, как мне жаль с тобой расставаться. О, Джон, как бы мне хотелось стать для тебя той, о ком ты мечтаешь. Как бы хотелось отбросить прочь все мысли о Роберте.

– О, ты действительно могла бы решиться на это, Сьюзен? – воскликнул Джон, которого внезапно охватило небывалое воодушевление.

В этот момент его судьба висела на волоске. Одно лишь слово Сьюзен – и он останется. Одно лишь ее слово – и в этот ясный летний вечер он не отправится прочь по тропинке, ведущей через лес в Хиллборо. Он был ее добрым другом на протяжении многих лет, но лишь сейчас она поняла, как он ей дорог. Ей вдруг показалось, что золоту она предпочла… нет, не шлак, но что-то гораздо менее ценное, нежели этот чистый благородный металл, только было поздно что-либо менять.

– Я хоть и обещала Роберту стать его женой, – сказала Сьюзи, – но, Джон, как было бы хорошо, чтобы ты остался.

– Любовь моя, я не могу позволить себе остаться, потому что слишком сильно тебя люблю, но непременно вернусь здравомыслящим пожилым человеком и испрошу позволения погреться у твоего очага.

– Пообещай мне вернуться. А еще пообещай писать из Америки, Джон. Ведь ты мне напишешь? Мы с отцом будем очень беспокоиться о тебе и непременно захотим узнать, здоров ли ты и хорошо ли устроился на новом месте.

– Обещаю, дорогая. Я непременно тебе напишу.

– Как называется пароход, на котором ты отправишься в путь?

– «Вашингтон». Следует до Нью-Йорка.

– Я не забуду. «Вашингтон».

Джон Грейнджер посмотрел на часы. Солнце окончательно скрылось за горизонтом, оставив после себя лишь багровую полосу в западной части неба над поросшей дроком пустошью. Позади нее темнела стена леса и лишь верхушки деревьев резко выделялись на фоне алеющего заката. Небо над головой приобрело нежный зеленоватый оттенок. Кое-где бледным светом мерцали звезды.

– Какая чудесная ночь! – воскликнула Сьюзен.

Джон Грейнджер лишь вздохнул, взирая на этот мирный пейзаж, и потом произнес:

– Я и не знал, как сильно полюбил эти места. До свидания, Сьюзи. Доброй тебе ночи.

– Ты не поцелуешь меня на прощание, Джон? – робко спросила девушка.

Она и сама не слишком понимала, о чем просит. Джон подхватил ее на руки, прижал к груди и запечатлел на лбу страстный, исполненный отчаяния поцелуй, первый и последний в его жизни.

– Пора, Сьюзи, – произнес он, мягко отстраняя ее.

Он подошел к окну, крепко пожал руку фермеру и отправился прочь спокойной, исполненной сдержанности походкой, что для многих значит очень много. Не прошло и минуты, как он скрылся из виду.

Сьюзен еще долго стояла у садовой калитки, глядя вслед темной фигуре, пересекавшей пустошь. Дважды Джон оборачивался и махал ей рукой, в последний раз – у самой кромки леса. С той ночи тихие сумеречные часы нередко навевали Сьюзен Лортон мысли о Джоне.

Казалось, тьма разом сгустилась над садом, а дом показался унылым и безрадостным, когда Сьюзен возвращалась. Что вдруг заставило ее вздрогнуть, когда она ступила на порог? Что-то безымянное и бестелесное неожиданно вселило в нее безотчетный страх. Отец вышел в сад через широко распахнутую заднюю дверь. Дом казался совершенно пустым, лишь еле слышные вздохи летнего ветерка в дымоходе нарушали тишину подобно горестным стонам мучимого болью человеческого существа.

Глава 3

Прошло лето, и поздней осенью наступил день свадьбы Сьюзен. Она обожала своего красивого и великодушного молодого жениха, и все же накануне свадьбы ее сердце печально сжималось при мысли, что Джона Грейнджера не будет на ее торжестве. Она не была кокеткой, способной упиваться деяниями собственной красоты, и ее приводила в ужас мысль, что хорошему человеку пришлось покинуть свой дом из-за любви к ней.

Она много думала о Джоне с той самой летней ночи, когда он в последний раз оглянулся у опушки леса, тем более что до сих пор не получила от него ни одного письма и уже начала беспокоиться о его благополучии. Сьюзен думала о нем все чаще, по мере того как проходили зимние месяцы, а обещанного письма так и не было. Муж попытался развеять ее страхи, предположив, что у Джона Грейнджера наверняка много дел на новом месте и ему попросту некогда писать письма старым друзьям. Однако его слова не убедили ее. Он же обещал писать, а Джон Грейнджер не из тех, кто нарушает данное слово.

Сьюзен была очень счастлива в своем новом доме, а Роберт Эшли рассказывал всем вокруг, что у него самая ловкая, умная и трудолюбивая жена во всем Норт-Ланаркшире, не говоря уж о том, что красивее девушки не сыскать во всей Англии. Сьюзен с детства привыкла вести хозяйство в доме отца, и посему обязанности жены давались ей очень легко. Уютный маленький дом с аккуратной мебелью и свежими хлопчатыми занавесками был самым милым в деревне, а облицованная голландской плиткой маслобойня и вовсе выглядела настоящим храмом, посвященным какому-то пасторальному божеству. Неудивительно, что Сьюзен испытывала вполне естественную женскую гордость за свое красивое светлое жилище. Отчий дом был ничуть не хуже, но этот – ее собственный, а юный Роберт Эшли дополнял безоблачную картину ее счастья гораздо романтичнее, нежели ее добрый, но такой скучный старый отец.

Стивен Прайс не дождался бракосочетания свой кузины: оставил должность в конторе мистера Волле через три недели после отъезда Джона Грейнджера и уехал из Хиллборо, ни словом не обмолвившись о своих намерениях.

Он увяз в долгах так, как еще не удавалось ни одному молодому человеку его положения, а кредиторам только и оставалось, что громко сетовать на свою судьбу и недобрым словом поминать должника.

Поговаривали, будто он отправился в Лондон, и даже были предприняты попытки выяснить его местонахождение, но в большом городе оказалось не так-то просто отыскать безвестного клерка из адвокатской конторы, а посему предпринятые разгневанными кредиторами поиски успехом не увенчались. Никому не было дела до беглого клерка, а его дальнейшая судьба интересовала лишь тех бедолаг, которые в недобрый час решились одолжить ему денег. Завсегдатаи таверн не гнушались водить с ним компанию, честолюбивые клерки и подмастерья из Хиллборо копировали его манеру говорить и одеваться, но он никому не сделал добра, а посему его исчезновение не оставило пустоты ни в одном сердце.

Наступил новый год, а от Джона Грейнджера так не было известий, но в начале января Роберт Эшли вернулся с рынка в Хиллборо и заверил жену, что ей больше не нужно беспокоиться о судьбе старого друга.

– С Джоном Грейнджером все в порядке, детка. Сегодня утром я разговаривал с Симмонсом – кассиром из банка Лоулера, и он сказал, что в ноябре прошлого года Джон Грейнджер обратился в банк из Нью-Йорка с просьбой перечислить ему тысячу фунтов, а потом еще раз, и на этот раз просил пять сотен. Он собрался покупать землю – я запамятовал название места – и, по словам Симмонса, вполне здоров и бодр.

Сьюзен захлопала в ладоши.

– О, Роберт, как же я рада это слышать! Как нехорошо со стороны Джона забыть о собственном обещании, но я не стану на него сердиться, коль скоро с ним все в порядке.

– Уж не знаю, с чего ты вбила себе в голову, будто с ним что-то стряслось, – буркнул Роберт Эшли, для которого добровольное изгнание Джона Грейнджера было напрочь лишено налета сентиментальности.

– Боюсь, у меня просто слишком богатое воображение. Но знаешь, Боб, мне трудно объяснить то странное чувство, что охватило меня в ночь отъезда Джона Грейнджера из Хиллборо. Это случилось после того, как я с ним попрощалась и вернулась в дом, где было очень темно и тихо. Я сидела в гостиной, думала о нем, и мне показалось, будто чей-то тихий голос нашептывает мне на ухо, что ни я, и никто из тех, кому он дорог, больше никогда не увидит Джона Грейнджера. Конечно, ты понимаешь, Роберт, что никакого голоса не было, но он словно звучал в моей голове. И теперь каждый раз, когда я вспоминаю бедного Джона, мне кажется, будто я думаю об умершем. Сколько раз я себе повторяла: «Какая же ты глупая, Сьюзен. Ведь ты знаешь, что в Америке ему ничто не угрожает. Дурные известия приходят быстро, и если бы с ним что-то случилось, мы бы наверняка об этом уже знали». Но как бы я ни пыталась взывать к собственному разуму, на душе у меня по-прежнему неспокойно. И какое счастье, что ты принес мне добрые вести, Роберт. Спасибо тебе за это!

Сьюзен приподнялась на цыпочки, чтобы поцеловать мужа, и он любовно и покровительственно посмотрел на нее с высоты собственной мудрости.

– Ах, Сьюзи, детка, слишком уж ты нервничаешь по пустякам! – пожурил жену Боб. – Я давно бы уже измучился от ревности, если б знал, что ты так много думаешь о Джоне Грейнджере.

Короткие зимние дни становились все длиннее, а снег постепенно таял, уступая дорогу ранней весне. Стояли погожие мартовские деньки, и после чая у Сьюзен оставался еще целый час дневного света для шитья, пока Роберт занимался своими вечерними делами на улице. Несмотря на по-весеннему теплую погоду, они по-прежнему растапливали камин, и Сьюзен частенько сиживала возле раскрытого окна, любуясь первоцветами в кувшине, стоявшем на широком подоконнике, и чинила сорочки мужа.

Как-то вечером Роберт Эшли задержался дольше обычного, и, когда на улице стало слишком темно, чтобы продолжать работу, Сьюзен сложила руки на коленях и погрузилась в раздумья о своей замужней жизни и о предшествующих ей годах, при воспоминании о которых перед ее глазами неизменно всплывал образ Джона Грейнджера, ставшего неотъемлемой частью ее юности. С его стороны было очень жестоко не написать. Выходит, его любовь к ней оказалась не такой уж сильной, иначе он с радостью выполнил бы данное ей обещание. Сьюзен не могла простить его за подобное пренебрежение, хотя и была рада узнать, что с ним все хорошо.

Комната, в которой она сидела, была довольно большой и старомодной, с низким потолком, разделенным на части тяжелыми балками, – наполовину кухня, наполовину гостиная с массивным камином, поленья в котором превратились в слабо мерцающие угли, время от времени пробуждавшиеся к жизни и озарявшие помещение ярким светом. Стоявшее возле камина старое кресло, обтянутое цветастым ситцем, в котором Роберт Эшли имел обыкновение выкуривать свою вечернюю трубку, поджидало своего хозяина.

Сьюзен сидела лицом к распахнутому окну и рассеянно смотрела на сад, где в сгущавшихся сумерках поблескивали желтоватые огоньки нарциссов и примул. Лишь громкий бой стоявших в углу часов вывел Сьюзен из оцепенения, и она наклонилась, чтобы поднять упавшую на пол работу. Оставаясь возле окна, она неторопливо складывала сорочки, когда вдруг бросила взгляд на камин и вздрогнула от неожиданности: кресло мужа больше не пустовало.

– Господи, Роберт, – воскликнула Сьюзен, – как тихо ты вошел! Я не слышала шагов.

Ответа не последовало, и звук собственного голоса показался Сьюзен странным и чужим в тишине пустой комнаты.

– Роберт! – повторила она чуть громче, но фигура в кресле не ответила и не пошевелилась.

А потом Сьюзен внезапно сковал страх, и она поняла, что фигура в кресле вовсе не ее муж. В комнате царила почти кромешная тьма, и разглядеть лицо человека, сидевшего в кресле с полуопущенными плечами, не представлялось никакой возможности. И все же Сьюзен была уверена, как никогда в жизни, что это не Роберт Эшли.

Она медленно двинулась в сторону камина и остановилась всего в нескольких шагах от этой странной фигуры. Короткий проблеск пламени в тлеющих угольях на мгновение осветил лицо сидевшего.

Это был Джон Грейнджер!

Сьюзен Эшли попыталась с ним заговорить, но не смогла вымолвить ни слова. И все же в его появлении здесь не было ничего ужасного, и она не должна была чувствовать того, что чувствовала. Англию и Америку разделяло не такое уж большое расстояние, чтобы невозможно было пересечь Атлантику, дабы неожиданно нанести визит старым друзьям.

Прогоревшие поленья рухнули с громким треском, на мгновение вспыхнув красноватым пламенем и осветив всю комнату. Кресло опустело.

Сьюзен громко вскрикнула, и почти в тот же самый момент входная дверь распахнулась и в дом вошел Роберт Эшли, воскликнув:

– Боже мой, Сьюзи! Что случилось, детка?

Подбежав к мужу, Сьюзен укрылась в его объятиях, а потом рассказала, как увидела призрак Джона Грейнджера.

Но Роберт лишь пренебрежительно рассмеялся в ответ.

– Так-так, крошка моя, что тебе пригрезится в следующий раз? Грейнджер в безопасности на земле янки. Просто тень приняла облик твоего старинного друга и ввела тебя в заблуждение. Не трудно вообразить себе подобное, когда слишком много о ком-то думаешь.

– О, не говори так, Роберт, – решительно покачала головой Сьюзен. – Это не игра воображения. Джон Грейнджер мертв, и я видела его призрак.

– Во всяком случае, десятого декабря прошлого года он был очень даже жив. В банке Лоулера получили письмо от него, датированное этим числом.

Однако Сьюзен печально покачала головой.

– Меня не покидает ощущение, что он не добрался до Америки живым, Роберт. Не могу этого объяснить, но я и впрямь чувствую, что так оно и есть.

– Мертвецы не пишут писем, Сьюзи, и не просят банк перевести им деньги.

– Эти письма мог написать кто угодно.

– Не говори глупости, детка. В банке знают и почерк Джона Грейнджера и подпись, уж будь уверена. Подделать их не так-то просто. Но я загляну завтра к Симмонсу. Мы, как ты знаешь, необычайно дружны, и он готов оказать мне любую услугу. В разумных пределах, разумеется. Я поинтересуюсь, не получал ли банк и других писем от Грейнджера и попрошу Симмонса дать мне его адрес.

Сьюзен больше не сказала ни слова о той ужасной фигуре в кресле, поскольку не было никакого смысла убеждать мужа, что увиденное ею не было просто плодом ее воображения. Остаток вечера Сьюзен была очень молчалива и старательно делала вид, что ничего не случилось.

На следующий день Роберт Эшли действительно повидался с кассиром мистером Симмонсом и вернулся к жене воодушевленным результатами своих расспросов. С последней почтой из Америки Джон Грейнджер прислал очередное письмо с просьбой выслать ему еще пятьсот фунтов, в котором так же сообщал, что чувствует себя хорошо и процветает. Он по-прежнему находился в Нью-Йорке, и мистер Симмонс дал Роберту Эшли его адрес.

Сьюзен написала старому другу в тот же самый день. В своем письме она рассказывала о встрече с призраком и умоляла ответить и снять камень с ее души. Впрочем, слова мужа принесли ей некоторое утешение, и она попыталась убедить себя, что увиденное оказалось всего лишь игрой ее воображения.

Прошел еще один месяц, и в один из вечеров в сгущающихся сумерках ее взору предстала та же самая фигура. На сей раз призрак стоял, облокотившись о высокую каминную полку, лицом к ней, когда она вернулась в комнату, откуда ненадолго выходила по каким-то домашним делам.

Огонь в камине пылал ярче, и в комнате было больше света, чем в прошлый раз. Языки пламени лизали поленья, освещая такую знакомую фигуру и незабываемое лицо. Джон Грейнджер взирал на Сьюзен то ли с мольбой, то ли с укоризной. Он был бледен, очень бледен, и пока девушка стояла на пороге и смотрела на него, он медленно поднял руку и указал на свой лоб. Пламя камина высветило темное пятно крови на его левом виске, похожее на след раны.

Сьюзен закрыла лицо руками, задрожала всем телом и, негромко вскрикнув от ужаса и едва не лишившись чувств, безвольно упала в кресло. Когда же она отняла руки от лица, комната опустела. Пламя камина отбрасывало на стены веселые золотистые блики, а от призрачного посетителя не осталось и следа. Когда пришел муж, Сьюзен вновь рассказала ему о том, что снова видела призрака, и на этот раз с кровавой отметиной на виске. Роберт внимательно выслушал жену. История повторилась, и это заставило его всерьез призадуматься. Если у Сьюзен действительно были галлюцинации – в чем он сам нисколько не сомневался, – дело приняло опасный поворот, и он не знал, как отвлечь жену, как заставить ее выбросить дурные мысли из головы. Теперь у нее появилось новое видение: окровавленный висок, – наводящее ужас свидетельство, что с Джоном Грейнджером что-то случилось.

Но ведь все это время он был жив, здоров и преспокойно жил в Америке. Но как убедить в этом женщину, предпочитающую верить не фактам, а собственному больному воображению?

На этот раз Сьюзен тяготилась мыслями о случившемся, твердо уверенная, что увидела тень умершего человека и что представшее ее глазам ужасное видение преследовало какую-то цель. Даже днем, занимаясь многочисленными домашними делами, она никак не могла отделаться от терзавшего ее душу дурного предчувствия. В мертвой тишине ночи, когда муж крепко спал подле нее, она часами лежала без сна, думая о Джоне Грейнджере.

Она так и не получила ответа на свое письмо, хотя прошло уже достаточно времени.

– Роберт, – обратилась она к мужу в один из дней, – я не верю, что Джон Грейнджер добрался до Америки.

– Ах, Сьюзи, Сьюзи, как бы мне хотелось, чтобы ты выбросила из головы мысли о Джоне. Кто же тогда просит выслать деньги с его счета, если не он сам?

– Об этих деньгах мог знать кто угодно, ведь в Хиллборо всем всегда известно, что происходит у соседей. К тому же любой, кто хоть раз видел почерк Джона, мог его подделать. Я уже не сомневаюсь, что с ним что-то случилось в ту самую ночь, когда он собирался уехать из Хиллборо.

– Да что с ним могло случиться? И почему мы ничего об этом не слышали?

– Его могли подстеречь и убить. Я знаю, что в ту ночь у него была при себе довольно крупная сумма денег. Он собирался отплыть из Лондона на пароходе «Вашингтон» и заранее отправил в багаж в расположенную рядом с доками гостиницу. Я хочу, чтобы ты написал туда, Роберт, и разузнал, прибыл ли он на пароход в назначенное время. Еще я хочу, чтобы ты выяснил на железнодорожной станции, видел ли кто-нибудь в ту ночь, как он садился на поезд.

– Сделать это не трудно, и я готов на все, чтобы тебе угодить, Сьюзи, но мне бы хотелось, чтобы ты выбросила эти фантазии о Джоне Грейнджере из головы, ибо все это полнейшая чепуха, и вскоре ты сама это поймешь.

Роберт Эшли выполнил просьбу жены, написав письмо хозяину гостиницы «Виктория», расположенной в лондонских доках, в котором интересовался, появлялся ли там некий Джон Грейнджер, багаж которого был доставлен из Хиллборо в Лондон 24 июля прошлого года, и забрал ли он этот самый багаж.

Роберт так же не поленился самолично съездить на железнодорожную станцию Хиллборо, чтобы расспросить начальника вокзала и его подчиненных об отъезде Джона Грейнджера, но ни начальник вокзала, ни носильщики не смогли предоставить Роберту Эшли никакой удовлетворительной информации. Один или двое из них не слишком хорошо знали Джона Грейнджера в лицо, а третий был с ним очень хорошо знаком, но не мог с уверенностью сказать, что видел его на перроне. Начальник вокзала и вовсе заявил, что в тот вечер определенно его не видел, и пояснил:

– В это время я обычно занят мешками с почтовыми отправлениями, и вполне мог не заметить проходившего мимо пассажира. Хотя Джон Грейнджер наверняка попрощался бы со мной, ведь я знал его с тех самых пор, как он был еще мальчишкой.

Такая информация Сьюзен не могла удовлетворить, да и письмо из Лондона, полученное Робертом спустя пару дней, не помогло прояснить ситуацию. Хозяин гостиницы «Виктория» просил сообщить мистеру Эшли, что хозяин багажа, прибывшего из Хиллборо, явился за ним лишь в начале августа. Точную дату он не помнил, но зато мог с уверенностью сказать, что багаж мистера Грейнджера пролежал в гостинице более трех недель, и он уже собирался подать объявление в газету, когда владелец за ним все-таки явился.

Три недели! А ведь Джон Грейнджер ушел из дома Сьюзен Лортон с твердым намерением отправиться прямиком в Лондон. Где он мог пропадать все это время? И чем занимался в течение целых трех недель?

Роберт Эшли попытался не придавать этим фактам особого значения. Планы Грейнджера вполне могли измениться в самый последний момент. Это могло случиться, к примеру, уже на вокзале, и вместо того чтобы отправиться в Лондон, он вдруг решил навестить друзей на другом конце страны. Однако, как Сьюзен сказала мужу, друзья у Джона Грейнджера имелись только в Хиллборо, да и вообще он не был склонен менять планы ни при каких обстоятельствах. Теперь она окончательно уверилась в том, что ее старого друга постигла какая-то страшная участь и что его письма из Америки были фальшивкой.

Эшли неохотно поведал своему другу Симмонсу историю о призраке, потому что без нее попросту не смог бы объяснить причину, по которой решил связаться с хозяином гостиницы в Лондоне. Мистер Симмонс, конечно же, согласился с другом в том, что вся эта история с призраком – не более чем игра воображения миссис Эшли, однако ответ хозяина гостиницы весьма его озадачил, если не сказать – обеспокоил. Мистер Симмонс обсуждал с Джоном Грейнджером его планы в последний день и ясно помнил, что тот твердо вознамерился отправиться прямиком в Лондон, так что загадка его трехнедельного отсутствия после отъезда из Хиллборо не поддавалась никакому логическому объяснению.