скачать книгу бесплатно
– А вы, наверно, укладывали спать «Независимого социалиста»?
– Строго говоря, он еще не спит, – сказал Лефти. – Там есть кому о нем позаботиться.
Он опять повернулся ко мне:
– Я о вас слышал.
Раздражение мое еще не прошло. Я не сделал промаха, не ответил, как иногда отвечают на эти слова знаменитому человеку: «Я тоже о вас слышал». Нет, я спросил:
– Что же вы обо мне слышали? – Этим вопросом легко смутить человека.
Лефти не смутился. Он немного подумал и отвечал:
– Что вы талантливы, но ленивы, а потому не работаете, и что вы исповедуете левые взгляды, но активно в политической жизни не участвуете.
Все было ясно.
– Информация правильная, – сказал я.
– На пункт первый мне плевать, – сказал Лефти. – Но по второму пункту хочу вам задать несколько вопросов. Время у вас есть? – И он поднял руку часами ко мне.
У меня кружилась голова от пункта первого и пункта второго, а также от его резкости и выпитого пива.
– Вы хотите говорить со мной о политике?
– О вас с политической точки зрения.
Дэйв и Финн тем временем отошли и уселись за столик.
– Ну что ж, – сказал я.
Глава 8
– Так, – сказал Лефти. – Для начала проясним положение. Какой у вас опыт политической работы?
– Когда-то я состоял в Союзе молодых коммунистов. Сейчас – член лейбористской партии.
– Что это значит, нам известно, – сказал Лефти. – Практического опыта ни малейшего. Но теоретически вы хотя бы идете в ногу с жизнью? Политическую обстановку изучаете?
Он говорил быстро и бодро, как врач с пациентом.
– Очень поверхностно, – отвечал я.
– Вы можете хотя бы объяснить, почему сложили оружие?
Я развел руками.
– Дело безнадежное…
– Ага, – сказал Лефти. – Вот этого как раз и не следует говорить. Это грех против Святого Духа. Ничего безнадежного на свете нет. Верно, Дэйв? – Дэйв в эту минуту подошел к стойке заказать еще порцию.
– Кроме попыток заткнуть тебе рот, – ответил он.
– Что вернее: вы ушли от борьбы, потому что вам было все равно или потому что не знали, что делать? – спросил меня Лефти.
– Одно связано с другим, – начал я и готов был еще поговорить на эту тему, но Лефти перебил меня:
– Вы совершенно правы. Я и сам хотел это сказать. Так вы признаете, что вам не все равно?
– Конечно, – сказал я, – но…
– Это и нужно для начала. Если вам не все равно, значит, вы потенциальный борец. А какая еще моральная проблема возможна в наше время?
– Верность друзьям и порядочность по отношению к женщинам, – ответил я без запинки.
– Ошибаетесь, – сказал Лефти. – На карту поставлена вся система. Что толку не дать человеку споткнуться, если он находится на тонущем корабле?
– Если он сломает ногу, то не сможет плыть, – рискнул я.
– Но что толку заботиться о его ноге, если можно попытаться спасти ему жизнь?
– На первое я способен, на второе нет, – отвечал я, начиная сердиться.
– Ну-с, посмотрим, – сказал Лефти, отнюдь не обескураженный.
Он вытащил из портфеля пачку брошюр и быстро их перебрал.
– Вот эта подойдет, – сказал он, держа брошюру передо мной, как зеркало. На обложке крупным шрифтом стояло: «Почему вы отошли от политики?», а ниже – «Левой политике нужна ваша поддержка». В нижнем углу значилась цена – шесть пенсов. Я стал шарить в карманах.
– Не надо, не надо, это подарок, – сказал Лефти. – Мы их вообще не продаем. Но когда цена проставлена, люди чувствуют, что сэкономили деньги, и читают текст. Вы просмотрите ее завтра, на досуге. – И он засунул брошюру во внутренний карман моего пиджака. – Ну, дальше. Вы социалист?
– Да.
– В самом деле?
– Да.
– Хорошо. Имейте в виду, мы еще не знаем, что это значит, но пока это не важно. Скажите, какие же особенности современного положения привели вас к выводу, что бороться за социализм – безнадежное дело?
– Не то чтобы безнадежное… – начал я.
– Бросьте, бросьте. В болезни мы признались, так? Теперь переходим к лечению.
– Ладно, – сказал я. – Суть вот в чем. Английский социализм – явление почтенное, но это не социализм. Это капитализм процветания. Его не тревожит истинный бич капитализма, состоящий в том, что труд убивает.
– Так, так, – сказал Лефти. – Не будем торопиться. Какое из положений Маркса самое мудрое?
Этот метод вопросов и ответов начинал мне надоедать. Лефти задавал каждый вопрос так, будто на него возможен только один совершенно точный ответ. Это смахивало на катехизис.
– Почему какое-то одно положение непременно самое мудрое? – спросил я.
– Вы правы, у Маркса множество мудрых положений, – сказал Лефти, не соизволив заметить моего раздраженного тона. – Например, он сказал, что не сознание определяет бытие, а общественное бытие определяет сознание.
– Не забудьте, мы еще не знаем, что это значит…
– О нет, это мы знаем! И значит это совсем не то, что воображают некоторые марксисты с механистическим уклоном. Это не значит, что общество развивается автоматически, а идеологи просто плетутся за ним следом. Что важнее всего в эпоху революций? Да, разумеется, сознание. А в чем его главная особенность? Да именно в том, что оно не просто отражает социальные условия, но влияет на них – до известного предела, конечно, только до известного предела. Отсюда большое значение имеете вы, интеллигенция. Скажите, как вы представляете себе задачи такой организации, как ННСП?
– Получить больше голосов, чем другие партии, и сделать вас премьер-министром.
– Ничего подобного! – с торжеством воскликнул Лефти.
– Тогда каковы же ее задачи?
– Не знаю.
Я решил, что с его стороны было нечестно огорошить меня вопросом, на который он сам не может ответить.
– В том-то и дело! – продолжал он. – Нас обвиняют в безответственности. Но те, кто обвиняет, просто не понимают нашего назначения. Наше назначение в том, чтобы исследовать социалистическое сознание Англии. Повысить ее чувство ответственности. Новые общественные формы нам навяжут достаточно скоро. Но почему мы должны ждать этого времени, не имея при себе ничего лучшего, чем социальные идеи, почерпнутые из старых общественных форм?
– Минутку, – сказал я. – А что будет пока с народом? Я имею в виду массы. Идеи приходят в голову отдельным личностям. В этом всегда была беда человечества.
– Вы попали в самую точку. Сейчас вы скажете: «А где же тогда пресловутое единство теории и практики?»
– Вот именно. По-моему, для Англии было бы просто великолепно, если бы английский социализм обновился, обрел вторую молодость. Но что толку в интеллектуальном обновлении, которое не коснется народа? Теория и практика сливаются воедино только в исключительных обстоятельствах.
– Например? – спросил Лефти.
– Например в России, когда большевистская партия боролась за власть.
– Э, – сказал Лефти, – вы выбрали плохой пример в подкрепление вашего довода. Почему нас так поражает необычайная сознательность, с какой эти люди, казалось бы, добивались своей цели? Потому что они победили. Нельзя судить о единстве теории и практики по отдельным случаям. Важен также принцип, по которому они расходятся. Ваша беда в том, что вы в душе не верите в возможности социализма. Вы механицист. А почему? Сейчас я вам объясню. Вы называете себя социалистом, но вы, как и все вам подобные, воспитаны на «Британия правит морями». Вы хотите быть частью чего-то большого, яркого. Поэтому вам жаль, что вы не можете примкнуть к коммунистам. Но этого вы не можете, а на то, чтобы разделаться с тем, другим, у вас не хватает воображения. Отсюда безнадежность. Вам недостает гибкости, гибкости! – Лефти ткнул в меня неимоверно длинным, подвижным пальцем. – Мы, возможно, упустили шанс возглавить Европу, – сказал он. – Но главное – заслужить это право. А тогда, возможно, появится и новый шанс.
– А тем временем, – сказал я, – как быть с диалектикой?
– Ну, знаете, – сказал Лефти, – это все равно что дурной глаз. И не веришь в него, а все-таки боишься. Даже приверженцы диалектики знают, что предсказать будущее невозможно. Единственное, что в нашей власти, – это сперва думать, а потом действовать. На то мы и люди. Даже Европа не будет продолжаться вечно. Вечного вообще ничего нет.
Дэйв опять стоял у стойки.
– Кроме евреев, – сказал я.
– Ваша правда, – сказал Лефти. – Кроме евреев.
Мы оба посмотрели на Дэйва.
– Что? – спросил он.
– Время закрывать, джентльмены, – сказала буфетчица.
– Так вы признаете, что не все можно объяснить? – спросил я.
– Да, я эмпирик.
Мы отдали стаканы.
Я поглотил уже столько спиртного, что необходимость прекратить это занятие повергла меня в отчаяние. И к Лефти я начал проникаться симпатией.
– Здесь можно купить бутылку бренди? – спросил я его.
– Вероятно.
– Так, может, купим бутылку и продолжим нашу дискуссию где-нибудь в другом месте?
Лефти минуту колебался, потом сказал:
– Ну что ж, только одной бутылки нам будет мало. Четыре полбутылки «Хеннесси», мисс, будьте добры, – обратился он к буфетчице.
Мы вышли на Куин-Виктория-стрит. Ночь была тихая, жаркая, прожженная звездами и залитая луной. Несколько пьяных, пошатываясь, убрались прочь и оставили нас одних. Мы стояли, глядя в сторону Святого Павла, у каждого в кармане была бутылка.
– Куда? – спросил Дэйв.
– Минутку, – сказал Лефти, – дайте собраться с мыслями. Мне нужно зайти на почту, отправить кое-какие письма.
Характерная черта центрального Лондона: единственное, что там можно купить в любое время дня и ночи, – это почтовые марки. Даже женщины там не найти после половины четвертого утра, разве только вы особенно хорошо осведомлены. Мы двинулись в сторону главного почтамта, и, сворачивая на Кинг-Эдвард-стрит, я хлебнул из своей бутылки. Хлебнул и понял, что уже сильно пьян.
Главный почтамт стоял огромный, мрачный, как пещера, казенный, трезвый, полутемный. Мы с хохотом ввалились в подъезд, нарушив покой нескольких клерков и людей, занятых сочинением анонимных писем или предсмертных записок, – такие всегда толкутся здесь в поздний час. Пока Лефти покупал марки и отправлял телеграммы, я организовал исполнение канона «Колокол отлили», а поскольку у меня никогда не хватает ума вовремя остановиться, мы пели до тех пор, пока кто-то из служащих не выставил нас за дверь. Тут мы загляделись на фантастические почтовые ящики – огромные разинутые пасти, в которые бросаешь письмо и видишь, как оно летит вниз, вниз, по темному длинному колодцу, и наконец падает на поддон в освещенной комнате глубоко под землей. Это зрелище так заворожило меня и Финна, что мы решили тут же написать по письму и опять вошли в здание – купить конвертов и бумаги. Дэйв сказал, что и так получает слишком много писем, так незачем привлекать их еще больше бессмысленными посланиями. Финн сказал, что напишет кому-то в Ирландию. Я начал писать Анне, прижав бумагу к стене почтамта, но не мог придумать, что ей сказать, кроме «Я тебя люблю». Это я написал несколько раз подряд, очень криво. Потом добавил: «Ты прекрасна» – и запечатал письмо. Я засунул его глубоко в пасть почтового ящика, и оно полетело вниз, переворачиваясь на лету, как осенний лист.
– Пошли! – сказал Лефти.
– Куда?
– Сюда! – И он повел нас куда-то вниз вдоль стены почтамта. Вдруг я с изумлением увидел, что он вознесся над землей. Он стоял на какой-то стене и манил меня к себе. В ту минуту я, кажется, готов был залезть хоть на борт «Куин Мэри». Я последовал за Лефти, остальные последовали за мной. Мы очутились в маленьком, огороженном со всех сторон и густо заросшем саду. В прозрачном летнем мраке я различил смоковницу, склонившуюся над железной калиткой. Среди белых камней росла высокая, по колено, трава. Мы сели. И тут я вдруг сообразил, что там, где мы находимся, был когда-то неф церкви Святого Николая Фостера. Я лег на траву, и глаза мои наполнились звездами.
Через некоторое время до меня долетел голос Лефти:
– Самое главное для вас – ввязаться в борьбу. Стоит начать что-то делать, сталкиваться с людьми – и некоторых из них вы непременно возненавидите. А ничто так не разбивает абстракций, как ненависть.
– Правильно, – протянул я лениво. – ?Сейчас я никого не ненавижу.
Мы говорили вполголоса. Рядом с нами Финн и Дэйв тоже о чем-то шептались.
– Как же вам не стыдно, – сказал Лефти.
– А что я могу сделать?
– Этот вопрос придется изучить. Мы ко всем своим членам применяем научный подход. Мы спрашиваем о каждом: где точка пересечения его потребностей и наших? Какая работа больше всего придется ему по душе и в то же время будет полезна нам? Разумеется, на каждого ложится и какая-то доля рядовой работы.
– Разумеется, – сказал я. Я смотрел, как за лесом травы поднимается Орион.
– В данном случае, – сказал Лефти, – сомнений, к счастью, нет. Совершенно ясно, что вы можете делать.
