МОЯ НЕДЕТСКАЯ ДУША

С одной стороны стонала мама, с другой – Хаитгуль-опа, пыхтя, не зная на ком сорвать свою злость, пыталась снова зажечь плошку с фитилем. Хадича-опа, взяв маму за плечи, пыталась завести ее в комнату с сандалом. А на улице, не утихая, выл и бесновался морозный ветер, словно волчица, у которой охотники отобрали волчат. Маму кое-как завели и уложили у сандала. Укрывшись одеялом и согревшись, мама притихла, боль стала отступать.

Хадича-опа пошла на кухню что-нибудь приготовить. Хаитгуль-опа, наконец, зажгла светильник и, отложив его в сторону, быстро подошла к сундуку и начала его потрошить. Ничего не найдя, набросилась на меня:

– Кто открывал сундук?

– …

– Что молчишь? Кто взял курут?!

Испугавшись ее напора, я лежал и молчал.

– Братишку не трогай. Я съела курут, – сказала мама, приподнявшись с постели.

Мне стало стыдно за свой испуг. Я вскочил на ноги и подошел к сестре:

– Делайте что хотите, курут не мама, а я съел, – сказал я дерзко.

Поднятая для удара рука Хаитгуль-опы невольно опустилась, она стремительно вышла из дома.

– Хаитгуль, скажи сестре, пусть не сеет муку, а то ее меньше станет, – сказала мать вслед уходящей сестре.

Меня очень обрадовало, что мама стала приходить в себя. Только сейчас я стал чувствовать, что от дыма черного фитиля першит горло. А от его неприятного запаха начинает тошнить. Хотя мы уже привыкли к нему. Как говорила мама, у некоторых семей даже такого освещения нет.

Рассвет мои сестры встретили суетой у казана: если есть спички – дров нет, если есть дрова – масла нет. Я уже не смог уснуть. Разминал спину, руки и ноги матери, все еще стонущей от боли. Как только она немного успокаивалась, бежал в своих разодранных галошах к хлопочущим у казана сестрам. Замерзнув на кухне, вновь возвращался к маме под одеяло.

Закрыв глаза, хотел вздремнуть, но то ли от голода, то ли от тревоги за больную маму, то ли из-за переживания за сестер, которые уже два-три дня ничего не ели и сейчас, в суровый мороз, с глазами полными дыма готовят аталу из кое-как добытой одной пиалушки муки – уснуть не мог. На душе было тревожно, мрачно. Когда забрезжил рассвет, наш долгожданный атала наконец был готов. Прижавшись друг к другу, рядом с больной матерью мы съели по полпиалушки горячего аталы. Лица ожили, организм согрелся, почувствовался прилив сил. Мама тоже немного пришла в себя. Все печали, казалось, куда-то исчезли. Облизанная несколько раз пиала сверкала как мытая. Посмотрев на уже чистые пиалушки, все долго смеялись, поглядывая друг на друга.

САДАКА4 – ЗАЩИТА ОТ НЕСЧАСТИЙ

Утром Хадича-опа, надев кирзовые сапоги, большой дырявый черный чапан5, обвязавшись несколько раз толстой веревкой, пошла на заброшенные поля собирать для тандыра6 верблюжью колючку. В руках у нее были кетмень и шерстяной аркан. Хаитгуль-опа подбросила в сандал два совка тлеющих дровишек и, надев на себя залатанный чапан из самодельной ткани адрас, в галошах, которые вчера мама со слезами починила, бросив на плечи красноватую тряпичную сумку, направилась в школу.

Мама хоть и пришла в себя, но была еще очень слаба, чтобы ходить. И все-таки, видя, что маме лучше, я приободрился. Подброшенные в сандал дрова разгорались, согревая дом. Не отходя от сандала, лежа рассматривая картинки в книгах Хаитгуль-опы, я незаметно уснул.

Проснулся от долгого стука в окно. Посмотрев в окошко, я увидел мохнатое, хмурое лицо старика с длинными усами и бородой. Я его не знал.

– Выйди-ка, посмотри, сынок, кто этот старик? – попросила меня мама.

Открыв входную дверь, я увидел черного старика во всем черном. Вся его одежда и торба, висящая на плече, были совсем старыми и в заплатках. Я поздоровался.

Бородатый старик кивнул на мое приветствие и нараспев сказал мне:

– Сделай садака, получи благословение, дитя. В благословении много силы. Пожертвование защитит от многих несчастий! Подашь милостыню – больные излечатся. Уйдут несчастья из дома. Придут достаток и изобилие. Получишь благословение – удвоится твое Богатство. Я помолюсь за тебя. У молитвы чудодейственная сила, дитя! – сказал старик, не отрывая от меня глаз. Его слова были приятны мне.

– И мама вылечится? – спросил я.

– А то как же! Мама обязательно исцелится! И даже не вернувшиеся с войны – вернутся, дитя. Твой дом наполнится счастьем и радостью. Или ты мне не веришь?

«Если мама выздоровеет, папа вернется с войны, что же нам еще нужно?» – радуясь, думал я, стоя на пороге. Почему-то очень хотелось верить этому человеку. Но я не понял, о чем он спрашивает у меня. «Что это такое – садака? И есть ли это у нас?» – думал я, но старик опередил меня:

– Сынок, хлеб есть дома?

– Нет, – ответил я, качая головой.

– А зерно есть, зерно? – не понимая о чем он, я разинув рот смотрел на него. Старик засмеялся и продолжил: – Просо, кукуруза, рожь, овес или что-то похожее есть у вас?

– Да нет же, дедушка.

– Отруби есть?.. Ну, хоть отруби найдутся у вас? Ты не говори, что нет. Что ни спрошу – все нет и нет.

Меня огорчило, что старик был мной недоволен.

– Подождите-ка, дедушка, вы сами кто?

У старика изменилось настроение. Лицо сморщилось, а потом вновь разгладилось:

– Я, дитя, нищий, попрошайка. Ты слышал это слово? Мы, нищие, просим у людей милостыню и на это живем. Наша насущная доля рассыпана в закромах у людей. Мы ходим и собираем ее. А теперь дай мне что-нибудь. Или я, просто помолившись, пойду дальше.

– Что вам дать, дедушка?

– Что хочешь, то и дай. Мне ничего лишним не будет. А что у вас есть?

– У нас есть казан, тарелки, одеяла и курпачи, книги, тетради, одежда, которую мы носим. А еще есть чайники и пиалушки.

– Но их нельзя съесть, сынок, – чуть улыбаясь, сказал нищий старик, – мне нужно съедобное. Понял? Съестное что-нибудь!

Я пересказал весь наш разговор со стариком маме. Выслушав меня, мама немного задумалась и, не сдержавшись, громко заплакала.

– Нельзя просто так отпустить нищего человека. Возьми со скатерти остаток муки и отдай старику. Это все, что у нас есть. Хоть и немного, но это лучше, чем ничего.

Раскрыв скатерть, я действительно обнаружил там немного муки. Кое-как соскреб в пиалу всю муку и быстро направился к двери. Старик, держа в руках свою трость, терпеливо ждал меня. Я дал ему пиалу. Он оказался очень голодным. Взял небольшую пригоршню муки и сразу сунул ее в рот. Немного пожевав, проглотил. Остальную часть аккуратно высыпал в поясной платок, свернув его, убрал в торбу. Вернул мне пиалу и, раскрыв ладони, долго читал молитву.

Я тоже, раскрыв руки для молитвы, получил его благословение. Потом старик перебросил через плечо свою торбу и, постукивая тростью об лед, который местами сковал землю, напевая что-то вполголоса, вышел из нашего двора и направился к соседскому дому.

Я думал о своем и был горд тем, что уже с утра сделал какое-то большое и важное дело, не обращая внимание на холодный ветер, обдувающий меня. И только громкий кашель матери вернул меня в реальность.

Оказывается, я оставил открытым одну створку входной двери. Холод проник в комнату, где лежала мама, и она начала кашлять. Чувствуя себя виноватым, я быстро закрыл дверь (которая никогда до конца не закрывалась) и побежал к маме.

– Извините, мамочка. Разговаривая с дедушкой, я забыл закрыть дверь. Мам, вы теперь никогда не будете болеть. И папа скоро живой и здоровый вернется домой. Это мне дедушка сказал, – сияя от радости, сообщил я маме.

– Конечно, конечно, сыночек. У молитвы много чудодейственной силы, – сказала мама, почему-то не ругая меня, а радуясь. Я тоже вылечусь. И папа вернется. Хорошо, что мы не отпустили с пустыми руками нищего старика. Бог нас не забудет, сынок!

– Вот увидите, мама, когда я вырасту, ни вы, ни папа ни в чем не будете нуждаться.

Мама приподнялась немного и, гладя мои волосы, сказала:

– Дай бог, чтоб твои слова сбылись! Достигни своих целей, пусть сбудутся надежды, сынок!

Хоть и радостно было на душе, но не давала покоя одна мыслишка:

«А что скажут сестры на наше благое дело?» И было от чего беспокоиться – дома нечего было есть.

КЛАД

Ближе к полудню, согнувшись под тяжестью янтака, пришла Хадича-опа. Не сумев развязать аркан вокруг груди, она, найдя свободное место на внешней стороне ошхоны, где находится наш старый тандыр, присела вместе с хворостом.

Увидев, как устала и измучилась сестра, я подбежал к ней.

Несмотря на то, что на улице было очень холодно, Хадича-опа сильно вспотела.

Со лба на уставшее лицо стекал грязный пот с кровью, а губы дрожали и были бледны. Она сидела, закрыв глаза, время от времени, вытирая рукавом лоб.

Мы с трудом развязали аркан вокруг ее груди и шеи.

– Слава богу, что ты есть, – сказала Хадича-опа и, с трудом встав на ноги, начала вилами разбрасывать влажную колючку для просушки.

В это время лучи солнца, пробившиеся сквозь толщу черных облаков, обложивших небо, заставили плакать залежалый снег, обнажая мокрую и черную землю.

У меня будто язык чесался, я рассказал сестре про нищего старика, ожидая от нее суюнчи7 и… очень пожалел об этом.

От возмущения у Хадича-опы свело лицо:

– Что ты за бестолковый ребенок?! Разве может нормальный человек отдать последнее и радоваться этому? Были бы хоть какие-то излишки… А ты думал о том, что мы сегодня будем кушать? Если не о нас, хоть о больной матери подумал бы. Четыре человека остались без еды! Конечно, когда сам не работаешь… Кто теперь нам подаст? Как выживем?

Я не хотел сдаваться:

– Я тоже не из простаков. Ведь не просто так дал нищему старику! Взамен я получил столько благословений. Пожертвуешь, и тебе воздастся! Знаешь, как он много молился, чтоб мама скорей на ноги встала, а папа вернулся живой-невредимый! Разве плохо, если мама быстрей выздоровеет, а папа вернется? Ведь каждый из нас любит и маму, и папу.

После моих слов пыл Хадича-опы немного спал и, поняв, что со мной говорить бесполезно, она вздохнула:

– Ну, ты даешь. Ох, и мастер же ты говорить… Тогда скажи, чем нам теперь кормиться? – недовольно сказала она.

– Сестра, одна пиалушка муки не последняя, наверное, в нашей жизни? Неужели не стоят столько молитв и благословений одной пиалы муки?

– Ну ладно, хватит, – сказала Хадича-опа. – Тебе только слово дай сказать. Конечно, и папа, и мама нам дороги, но сейчас, когда у нас положение хуже нищих, надо прежде всего думать о себе. Неужели это трудно понять?

Я выбежал на улицу. Увидев соседку Урингуль, которая старше меня на два года, спросил у нее, не приходил ли к ним старик-гадой, и что они ему дали. Она, улыбнувшись, ответила:

– Да пропади пропадом этот нищий. Это ему дай, то ему дай. В конце концов дали ему одну из двух лепешек, которые сами кушали. А вы что ему дали?

– Одну пиалушку муки.

– А что, у вас так много муки?

– Откуда? Кое-как соскреб последнюю муку со скатерти. А теперь меня за это старшая сестра на чем свет стоит ругает.

– А что теперь будете есть?

– Не знаю, а вы?

– Дома оставалось немного муки и толокно. Что-нибудь приготовим. Ты голоден?

Я хоть и был голоден, но ответил:

– Да не так. Утром аталу кушали. Ну, ладно. Я пойду.

– Не торопись. Возьми вот это.

– Что это?

– Кишмиш.

– Нет, не надо.

– Здесь немного. Половина тебе, половина мне. Очень вкусный кишмиш.

– Я не возьму. Я же не нищий-попрошайка.

– Я знаю, ты не нищий. Ты мой братишка.

– Ну, тогда давай.

Съедая по ягодке, я зашел к себе во двор. Хадича-опа, усердно размахивая кетменем в сарае, копала яму для замеса грязи, чтоб замазать наш старый тандыр.

Побежал к ней и, чтоб не ругала, начал подхалимничать:

– Что делаете? Давайте я помогу.

Хадича-опа еще не успокоилась:

– Что ты можешь, малыш, кроме как раздавать свое добро направо-налево.

Я не стал отвечать на иронию сестры. Но в свою защиту сказал:

– Урингуль-опа тоже не оставила без внимания гадоя.

– Какую же она проявила милость?

– Из двух лепешек одну пожертвовала.

– Они могут себе это позволить.

– Как это?

– У них отец есть.

Хадича-опа неожиданно заплакала. Ее слова меня тоже задели. Сильно тоскуя по отцу, не видя его даже во сне, от ожидания, усталости, голода, холода, безысходности я залился слезами. Хадича-опа, обняв меня, вытерла сначала свои, а потом и мои слезы. Так мы просидели некоторое время в молчании, прислонив друг другу головы. Хадича-опа, глубоко вздохнув, прижала меня к себе. Несколько раз поцеловав меня, помолчав, встала. Выпрямившись во весь рост, поглаживая меня по голове, сказала:

– Не огорчайся, братик, папа обязательно вернется. Тогда, как и мечтали, приготовим большой, как небо, патир. Сколько его ни кушай, не съешь. Вот тогда насладимся!

– А каким бывает патир, сестра? – спросил я, впервые услышав это слово.

– Патир – это масляный хлеб. Если его не кушал, значит ты еще не жил на этом свете. Перед войной мы такой хлеб ели. Очень вкусный!

Мне очень захотелось попробовать этот большой, нескончаемый патир. Хотел было спросить, почему сейчас не готовите патир, но, вспомнив, что у нас нет ни муки, ни масла, промолчал.

В это время сестра изо всех сил продолжала рыть яму. Я хоть и смотрел на сестру, но мысли мои были далеко. Вдруг Хадича-опа вскрикнула:

– Менглижан, нам Бог подал!.. Посмотри сюда! Это же зерно! Зерно! Неужели!.. О, господи!..

Нагнувшись, я посмотрел в яму и увидел смешанное с землей красноватое зерно. Сестра, словно нашла клад с сокровищами, начала меня целовать. Освободив меня из объятий, сестра сказала:

– Беги, принеси ведро из ошхоны.

Я побежал за ведром, а сам думаю: «Все-таки молитвы нищего старика принесли свои плоды!» Скользя, падая, пачкаясь в грязи и снова вставая, я добежал до кухни, взял первое попавшееся на глаза ведро и помчался назад к сестре, которая пригоршнями из рук в руки пересыпала зерно. Хадича-опа посмотрела на ведро и сказала:

– Ты хоть посмотрел внутрь, дурачок. Иди, принеси целое.

Второпях я принес ведро без дна. Я с силой бросил его в конец двора.

Очищая зерно от песка, мы с Хадича-опой набрали целое ведро пшеницы. Если бы вы видели, как мы радовались в тот день. Мама, от такого счастья позабыв про болезнь, встала на ноги. Хадича-опа, сходив куда-то, намолола две касушки муки. Два-три дня мы ели вкусные лепешки. Едва я завел разговор с сестрой о нищем старике, она ущипнула меня за нос и счастливо улыбнулась. Я и мои сестры ископали весь сарай в поисках новых «сокровищ», но ничего не нашли.

ЗАБЛУДИВШЕЕСЯ ПИСЬМО

Погода разгулялась не на шутку. Все небо было покрыто темными тучами. Промозглый холодный ветер набирал силу. Ушедшая ранним утром с куском лепешки по заданию злого бригадира на полив пашни Хадича-опа не вернулась и тогда, когда наступила темная ночь. Мама, то выходя на улицу, то снова заходя в дом, не могла найти себе места. Мы тоже волновались.

Вставшая недавно на ноги мама начала готовить ужин в ошхоне, постоянно посматривая на улицу. Хаитгуль-опа готовила дрова для учака8. В последние дни мы использовали в качестве дров ветки высушенной урючины, которая росла у нас посреди двора. Она высохла от прошлогоднего удара молнии. И теперь Хаитгуль-опа тонкие ветки рубила топором, а толстые отпиливала ручной пилой.

Я относил нарубленные ветки в ошхону и все время оглядывался на дорогу… И, наконец, во двор вошла еле перебирающая ногами Хадича-опа! Все ее руки и лицо были в пыли и грязи. Увидев ее, мы успокоились.

Хадича-опа очень трудолюбивая. Никогда не устает. Даже когда голодна, не признаваясь в этом, продолжает работать. Даже сейчас, несмотря на усталость, отложив в сторону кетмень, отряхнувшись от грязного снега и мелких сучьев, пошла в ошхону помогать маме.

Вдруг заохала-запричитала Хаитгуль-опа. Выбежав из ошхоны на улицу, мы увидели, что она порезала пилой себе пальцы. Кровь текла безостановочно. Все были в шоке. Хорошо, хоть мама знала что делать. Быстро отрезала кусок кошмы, подержала немного его над огнем и прижала к ране. Сестра взыла от боли, но кровотечение остановилось.

Блики огня от учака освещают бледное болезненное лицо матери. Я смотрю на ее худые руки, уставшие от ожидания и неопределенности глаза, на волосы с проседью. Нелегко на душе от всего этого. Незаметно посмотрел на Хадича-опу: разве ей нравится ходить в грубой, рваной, не подходящей по размеру одежде и выполнять мужскую работу? Конечно, нет. И у Хаитгуль-опы работы выше головы.

Если бы был отец, все было бы по-другому.

К сожалению, наша опора, надежда – папа – до сих пор не вернулся с войны. Поэтому Хадича-опа, несмотря на то что она девушка, в лютый мороз выполняет мужскую работу, Хаитгуль-опа ранит до крови руку, распиливая на морозе крепкое, как камень, дерево. Если бы рядом был папа, разве бы это случилось?

По словам мамы, в нашем тяжелом положении виновата война. Что же это такое, война? Зачем люди воюют? Что они делят?

По словам мамы, начинают войну плохие люди. Потом сами остаются в стороне, а все трудности войны ложатся на плечи простого невинного народа. Вот эти люди, которые начинают войну, какой им прок, какая польза от войны? Что хотят они, эти люди? Так много непонятных для меня вещей, что, когда начинаю думать обо всем этом, начинает болеть голова.

И папе я удивляюсь. Зачем нужно идти туда, где воюют? Оставался бы дома. Или его силой забрали? Нет, наверное. Наверное, когда враги пришли, наш папа пошел их прогонять. Но война, говорят, закончилась. Тогда почему папа не возвращается? Здесь что-то есть непонятное…

Или, расспросив людей, самому пойти на поиски папы? Далеко ли до мест, где прошла война? Если близко, то найду как-нибудь, а если далеко? Тогда что делать?

Что я говорю? В такой лютый мороз куда я пойду?

Сказать честно, очень хочу видеть папу. Хоть раз увидеть бы его, погладить по лицу, повиснуть на шее и долго-долго смотреть в глаза. Потом, положив голову на грудь, долго ощущать его запах. Налюбовавшись папой, побежал бы с высоко поднятой, как у гуся, головой к ребятам за суюнчи. Они увидели бы, какой у меня папа!

Но сейчас мне ничего не остается, как только мечтать об этом. Стараюсь представить папины глаза, лицо, внешность, его рост, телосложение. Не получается. Было бы не так обидно, если б знал, как он выглядит. Я бы мысленно утонул в нем.

Как говорила мама, мне было всего шесть месяцев, когда папа ушел на войну. Я уверен, что папа меня очень любил, баловал, прижимал к сердцу, целовал меня. Но я этого не запомнил. Если б я помнил… Какие мысли были у отца, когда он меня обнимал? Если б я запомнил лицо папы, не сидел бы сейчас уныло.

Погруженный в такие мысли, я не сразу услышал, что кто-то со стороны улицы зовет мою маму. Это был хромой дедушка-почтальон на своем ишаке:

– Зайнаб! Хо, Зайнаб! Ты дома?

Пока я встал, Хаитгуль-опа, собиравшая остатки веток во дворе, вышла навстречу к почтальону.

– Посмотрите, не вам ли это письмо? – сказал почтальон, передавая ей в руки конверт и, ругая своего непослушного ишака, поехал дальше.

Хаитгуль-опа быстро забежала в ошхону. Я за ней следом. Мама и Хадича-опа, ничего не понимая, смотрели на Хаитгуль-опу… Моей радости не было предела:

– Может от отца? Читай же быстрее, что так медлишь? – нетерпеливо торопил я.

Сестра, внимательно прочитав письмо, обратилась к маме:

– Кажется, ошиблись адресом, мама. Имя и фамилия совпадают, но, судя по содержанию, хозяин этого письма – недавно ушедший в армию молодой парень. Парень написал письмо своей матери. Фамилия матери Сафарова З., – пожимая плечами, сказала Хаитгуль-опа.

– Кто же это еще? – спросила мама, встревожившись. – Посмотри на адрес, не колхоз «Социализм»?

– Здесь написано колхоз «Сталин», – ответила Хаитгуль-опа.

– Удивляюсь я этим почтовикам. Сначала разберись кому, а потом передавай. Столько переживаний…

– Столько радости и зря, мама, – сказал я, – завтра надо вернуть письмо. Мама этого парня тоже, наверное, ждет не дождется от него весточки. С нами понятно, пусть хоть она порадуется.

– Правильно говоришь, сынок, – сказала мама, – завтра надо вернуть письмо почтальону, – потом добавила: – Не огорчайтесь, дети мои. Недалек тот день, когда и от вашего отца придет весточка или он сам вернется. Ну, а сейчас давайте поужинаем. Я вам приготовила ярму9. Давно уже не ели это блюдо. Хаитгуль, зажги светильник, а ты, Хадича, приготовь касушки.

Все дружно сели вокруг дастархана. Поев горячей ярмы, согрелись. Лица раскраснелись. Настроение поднялось. Всем стало хорошо.

На улице по-прежнему мела метель. Сильный ветер, разметая снег, проникал через дверные и оконные щели в комнату, наша свеча того и гляди погаснет под напором сквозняка.

УДИВИТЕЛЬНАЯ НОВОСТЬ

С каждым днем становилось все труднее. За ночь сильно подморозило. К тому же где-то в полночь погас наш самодельный светильник.

Пронизывающий ветер и сильный мороз, словно смеясь над нами, звуками сурная проникал в наш дом, уводя последнее тепло. С утра до позднего вечера работающие не покладая рук мои сестры, не замечая сильного мороза, кое-как спрятав головы под одеяло и свернувшись калачиком, спали.

Мама и я не могли уснуть. Почему-то нам не хотелось показывать друг другу, что не спим. Мне кажется, мама думала о письме. Она тяжело вздыхала и, чтоб никто не услышал, укрывалась одеялом.

А я думал о папе. Мечтал, что не сегодня-завтра он обязательно придет. Эх, было бы здорово, если б он вернулся. В такие темные вечера мы с ним играли бы в прятки. Если я спрячусь вот в эти курпачи на сандале, то папа ни за что меня не найдет. Потом я, смеясь, неожиданно выскочил бы ему навстречу. И папа очень испугался бы. Потом мы вместе с ним долго смеялись бы. Эх, вернулся бы папа скорее…

Разве захочется спать, когда так сладко мечтаешь? Но незаметно уснул и я.

Проснувшись ранним утром, я обнаружил, что в комнате уже никого нет. Сквозь занавески пробивался тусклый свет. Не хотелось оставлять теплую постель. Озираясь по сторонам, вдруг обратил внимание на противоположную от дверей стену и от удивления разинул рот. Я подумал, что до сих пор сплю, но я же не спал! Наша стена за одну ночь превратилась в небо со сверкающими и переливающимися звездами. Е, тавба, смотрите, оказывается, звезды могут перемещаться на стену… Наверное, это и называют чудом. Звезды на стене будто играли со мной, красиво и нежно мерцали.

Чтоб рассказать про это чудо маме и сестрам, я быстро оделся. Посмотрев в окно, я увидел, что мама разговаривает во дворе с какой-то незнакомой женщиной.

Перед выходом еще раз посмотрел на стену: при тусклом комнатном свете звезды, словно прикрепленные к стене, продолжали игриво сиять.

Нацепив на ноги рваные галоши, я рванулся вперед, но, ударившись головой о дверной косяк, упал и сильно ударился об лед перед порогом дома.

Увидев меня лежащего, мама запричитала:

– Что ты делаешь? Ну, куда так торопиться? Нельзя осторожней?

Видя, как мама за меня волнуется, я стиснул зубы, чтоб не показать, как мне больно. Мама зачем-то побежала в ошхону.

Наблюдавшая за всем этим женщина подошла ко мне и, погладив меня по голове, сказала:

– Никогда не выбегай из дома, дитя. Слава богу, что голову не разбил, – увидев мои изношенные и рваные галоши, покачала головой и сказала подошедшей маме:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.