Тёмная сторона Луны

– Этот бой, он позади уже у нас с тобой… Остался кто-то на чужой земле-е-е, остался кто-то на чужой земле-е-е, той земле-е-е… Соловьи-и, не пойте больше песен, соловьи-и, в минуты скорби пусть звучит орган…

Катя почти смирилась со своей участью, когда на неё снизошло озарение. Решив, что дело совсем не в Сашке, а именно в ней самой, она несколько ослабила голос и стала прислушиваться. Мера оказалась бесполезной: голос Сашки Катя так и не услышала, зато констатировала возбуждение зала, особенно первого ряда, где сидели учителя старших классов, в том числе Марина Александровна, которая нервно заёрзала в кресле и стала шептаться с соседями.

– Тишина-а-а-а, над полем боя снова тишина-а-а-а, как будто не было и нет войны, и мы в обьятьях мирной тишины-ы-ы-ы, нет войны-ы-ы-ы! Соловьи-и, не пойте больше песен…

Вместо стандартных двух с небольшим минут песня длилась целых пять! Катя сама её выбирала и только сама знала, что за гордой осанкой скрывалась трусиха, у которой сердце уходило в пятки, как только учитель называл её фамилию. И всё же какая-то черта её характера не позволяла сдаться и даже обнаружить слабость. Боец по натуре, Катя ни разу не забыла слова и ни на минуту не прекратила искать причину, по которой не слышала голос второго солиста. Наконец, испробовав все варианты, набралась храбрости и совсем перестала петь. Зал в ответ на это ожил и, казалось даже, заколыхался в такт какой-то другой мелодии. Марина Александровна подпрыгнула на своём стуле и принялась тереть платком очки-колёсики. Если что-то удерживало Катю на месте, то только взгляд, каким она металась по сцене в бессильном гневе. Катя допела с большим трудом и рванула за кулисы с последним аккордом, даже не поклонившись.

Сашка успел отойти в сторону и, рыдая от смеха, приближался к самой настоящей истерике. Не лучшим образом выглядели также оба Вовочки с Сергеем, которые появились сразу после Кати. И только она ничего не понимала и единственная из всех встретила Марину Александровну с тем выражением, которое полностью соответствовало её громким предсказаниям.

Смех стих, как по мановению волшебной палочки.

Лицо учительницы покрылось пятнами. Она бессильно хватала воздух ртом, не зная с чего начать свою обличительную речь.

Мальчишки воспользовались этим и приступили к оправданиям.

– Марина Александровна, простите, мы не специально!

– Так получилось. Простите!

– Это микрофон у Сашки был выключен! – наконец всё объяснил Ерёмин, и Кате показалось, что на неё вылили ведро воды.

– А я думала, что я слишком громко пою! – сказала она и виноватым взглядом обвела всех присутствующих.

Однако для Марины Александровны это уже не имело никакого значения. Она с привычным высокомерием оглядела всех и остановила взгляд на главном виновнике всех своих несчастий. Тот стоял с опущенной головой и изучал носки своих ботинок. Он ничего не говорил в свою защиту, лишь изнывал от чувства вины, которое было таким страшным, что не оставило ему ничего, кроме этой позы.

Победа, такая желанная и такая близкая, не просто ускользнула из рук. Она показала изнанку, обернувшуюся не только поражением, а позором. Катя мысленно возвращалась на сцену и, представляя своё выступление во всех его красках, с трудом сдерживала слёзы.

Наконец к Марине Александровне вернулась способность изобличать врага.

– Я так и знала! Я чувствовала! Вы все просто изменники! В такой день! Вы, вы, вы… предали своих товарищей! Не оправдали надежд! Это вредительство! Я этого так не оставлю!

С этими словами она засеменила обратно в зал, оставив ребят наедине с грустным выбором – отсидеться здесь или вернуться к зрителям и искупаться в насмешках.

– Нет, я тут теперь и останусь! – тоном, в котором звучала угроза, объявила Катя.

Сашка метнул в её сторону виноватый взгляд и ещё ниже опустил голову.

– Хотя, какая фигня! – быстро передумала она, – пусть сами в следующий раз выйдут и попробуют, как это легко, когда на тебя смотрят сотни глаз!

Мальчишки одобрительно загалдели, и Сашка осмелился поднять голову. Взгляд его не изменился, но он хотя бы смотрел всем в глаза.

– Пойдёмте, – уже не столь уверенно позвала Катя и сделала пару шагов к ступеням, – не бойтесь, я первая пойду, – после чего гордо подняла голову и почти бегом спустилась в зал.

Увлечённые очередным выступлением, зрители даже не повернули головы. Катя заняла своё место, и Сашка сразу оказался рядом. Какое-то время они следили за происходящим на сцене, потом он наклонился к Кате и с чувством прошептал ей в ухо:

– А я бы пошёл с тобой в разведку.

Он всё ещё выглядел виноватым, но говорил серьёзно, будто давал клятву. Впрочем, для любого советского человека это были не просто слова, это была высшая степень доверия, которое один оказывал другому. Промолчать, улыбнуться, напомнить о том, что они оба – каждый по-своему – оказались не на высоте, – Катя сразу отмела все варианты.

– Я тоже, если что, – ответила она и только после этого улыбнулась глазами. – Имей в виду.

Сашка покраснел и, кивнув поспешно, смутился чего-то и вернул взгляд на сцену. О чём он думал и какими словами бичевал себя за свою природную стеснительность, Катя могла угадать без труда. Она тоже себя ругала. Сбилась со счёта, сколько раз обозвала себя дурой и не слишком понимала, чем таким заслужила честь пойти в разведку с этим человеком. Но, несмотря на то, что случилось на этой сцене, доверить свою жизнь Сашке она бы не побоялась и была не просто рада, а по-настоящему счастлива, что в этом маленьком и ничем особо не примечательном городке ей повезло встретить людей, для которых её маленькая, смешная, нелепая жизнь представляла ценность.

14

Если оперировать историческими терминами – а для 10 «В» это давно стало нормой – к середине третьей четверти обстановку внутри этого школьного организма вполне можно было охарактеризовать как революционную. Марина Александровна использовала все методы, чтобы удержать власть, ребята – с трудом терпели её тиранию. В конфликт, что делало честь сильной стороне, редко втягивались внешние силы. Пока ещё учительница сама справлялась с революционными массами, как вдруг сюрприз преподнесла Любовь Сергеевна Скорова.

Это была женщина лет сорока пяти крупного телосложения и крутого нрава, которой для достижения дисциплины хватало одного взгляда поверх красивых роговых очков. Приличное знание английского демонстрировали единицы, и, заслушивая ответ ученика, она зачастую использовала стул, как успокоительное средство. Стоит дать себе поблажку в чём-то раз, другой, и ты раб привычки и мишень для насмешек. Раскачиваясь на стуле, Любовь Сергеевна будто испытывала его на прочность и параллельно с этим ковырялась в ушах при помощи обычной спички, на которую наматывалась вата. Все эти действия, включая изучение содержимого ушных раковин, стали неотъемлемой частью учебного процесса. Любовь Сергеевна нисколько не смущалась этого и после нескольких лет упорных тренировок научилась вести урок, развалившись на стуле и практически его не покидая. Новеньких это коробило первое время, но потом даже они отказались от претензий, научившись смотреть на этот недостаток сквозь пальцы. Тем более что других недостатков у Любови Сергеевны не водилось. Свой предмет она знала, любила и преподавала от звонка до звонка, не тратясь на всякие недостойные глупости. Этим, видимо, и была обусловлена быстрота, с какой девочки выполнили команду, построившись у доски. Шеренга растянулась от стула, на котором сидела учительница, до самой двери за считанные секунды. Однако Любовь Сергеевна даже не повернула головы и продолжила изучать свои холёные руки с какой-то странной отрешённостью, ей абсолютно не свойственной.

Мальчишки забеспокоились первыми, и тогда она соизволила оглянуться, но выглядела так, будто видела перед собой экспонаты в музее дешёвых подделок.

Не в силах понять замысел учительницы, девочки пришли в смятение и стали переговариваться, чем побудили её к началу действий.

– Ты и ты, – она указала пальцем на двух учениц, – можете сесть на место. – Потом вернулась к тем, кто остался, и силой осуждения во взгляде заставила их упереться глазами в пол. Катя находилась среди тех, кто терялся в догадках по поводу истинных целей этого мероприятия, но подозревала, что бои за высокие идеалы коммунистической нравственности дошли также до уроков английского.

– Вот это да-а-а! – воскликнул кто-то из мальчишек, и Любовь Сергеевна вскочила, но, не поняв, кому предъявить претензии, обыскала класс взглядом и снова повернулась к доске.

Ситуация становилась всё более комичной. Мальчишки начали переглядываться, и Сашка нашёл этот момент удачным, чтобы вспомнить прошлое, а заодно немного разрядить обстановку.

– А ничё у нас девчонки, Славик не соврал, как на подбор! Надо им почаще у доски строиться. – Он имел что добавить, но учительница хлопнула ладонью по крышке своего стола и так взглянула на Сашку, что заставила замолчать на полуслове.

Каждый, кто был этому свидетелем, успел сложить одно с другим и понимал, что поводом для такого необычного начала урока послужило не что иное, как длина школьной формы. Сразу бросилось в глаза, что у доски остались лишь те, кто не торопился следовать веяниям моды и оставил платье коротким. Многие, и Катя в том числе, донашивали форму с прошлого года. И только две девушки, те самые, что отправились на место, носили такую длину, чтобы не столько понравиться учителям или соответствовать капризам моды, сколько прикрыть недоработку природы.

Видимо, Любовь Сергеевна всё-таки переоценила свои педагогические способности, так как вместо смирения, к которому призывала девочек всеми действиями, получила обратный эффект.

– Смеётесь? Вы смеётесь? Да я бы на вашем месте из дома постыдилась выйти! А вы приходите в школу, смотрите в глаза своим одноклассникам! Что будет дальше? – спросила она и, подняв тонкие дуги бровей, которые строго соответствовали последней моде, сделала выражение своих глаз таким, будто видела это неприглядное будущее во всей красе. Взгляд был сердитым и говорил так много, что, казалось, не просто ощупывал, а раздевал девушек. Однако Любовь Сергеевне этого показалось мало, и она резко, не сделав даже перехода, подхватила подол платья Кати и подняла вверх. Катя едва успела опустить его руками, но, так и не поняв, насколько ей удалось это, уперлась глазами в пол и больше не поднимала.

– Стриптиз на английском! Вот повезло, так повезло! – обрадовался Борис, но Любовь Сергеевна, которая только-только успела сесть, вскочила и закричала:

– Встать! Молчать!

Дальнейшая экзекуция прошла без комментариев. Девочки, наученные горьким опытом Кати, придерживали юбки. Ничуть не смущаясь своих действий, Любовь Сергеевна дошла до конца шеренги и гордо объявила решение:

– Итак, я запомнила, какова длина ваших юбок и сколько можно отпустить. Завтра я проверю, как выполнено моё условие. Пора навести здесь порядок. И я не завидую тем, кто меня ослушается!

До конца дня все только и говорили об этом происшествии на уроке английского. Девочки сокрушались и искали способ обойти требования учительницы. Мальчики, пусть даже не разделяли этих самых требований, остались довольны выбором темы урока и предвкушали продолжение.

Вечером Катя отпорола подол и, обрезав лишнее, подшила его на прежнем уровне, за самый край. С этой задачей она вполне могла справиться сама. В чём испытывала затруднение, так в поиске настоящей причины, побудившей Любовь Сергеевну уронить себя в глазах учеников.

На следующем уроке Любовь Сергеевна была сама любезность, но, как и обещала, построила девочек и, обойдя всех, снова подошла к Кате.

– Совсем другое дело, Катя! Прямо приятно посмотреть! Такая милая девочка.

После обвела класс одобрительным взглядом и кивнула Кате с улыбкой.

Похвала учительницы пришлась по вкусу всем без исключения, а для Сашки стала подарком.

– А мы чё, мы тоже самое, Любовь Сергеевна, говорим!

Он вроде бы не сказал ничего особенного, но что-то в его голосе прозвучало такого, что вернуло лицу учительницы недовольное выражение. Но, вспомнив, видимо, что второй урок растрачивается впустую, она обошлась без эффектных сцен.

– И что же ты, Краммер, говоришь?

– Да что любо-дорого посмотреть! – немного доработав слова Любовь Сергеевны, ответил Сашка и подмигнул Кате.

В отличие от учительницы, мальчишки сразу поняли, что девочки всё-таки обвели её вокруг пальца. Катя оказалась далеко не единственной способной ученицей. Однако для неё это не стало последней битвой. Потеряв жертву в лице Ирины, Марина Александровна присматривала на эту роль кого-то ещё. Её темперамент требовал войны. Мальчишек ей было мало и, вероятно, было мало того, что на Кате лежала часть её обязанностей, включая выставление оценок в дневники, а также в экран успеваемости. Успеваемость самой Кати, как и её поведение, не вызывало нареканий. Платье было то же, что в прошлом году и далеко не самое короткое в школе. Однако Марина Александровна нашла этот повод удачным, чтобы развязать очередное сражение прямо посреди урока, вызвав Катю к доске.

– Мне бы на твоём месте, Катя, было стыдно ходить в таком платье! – оборвав её на полуслове, Марина Александровна продолжала сидеть на стуле, но сумела подобрать лицу такое выражение, что, казалось, смотрела сверху вниз. Если разобраться, она не сказала и не сделала ничего нового, – Любовь Сергеевна уже опередила её. Но тогда Катя была не одна, а сегодня чувствовала себя так, будто стояла на площади, привязанной к позорному столбу. От неё – и это понимал каждый – ждали резкости или какого-то необдуманного поведения, но Катя сделала вид, что не поняла смысла претензии:

– А мне мама выбирала это платье, и оно мне нравится.

Слёзы туманили взор. Класс плыл перед глазами. Тишина звенела. И вдруг её разрезал металлический голос Сашки.

– А вы признайтесь, Марина Александровна, что вы просто завидуете!

Сашка так твёрдо произносил слова, будто загонял гвозди в древесину, при этом буквально пронзал учительницу глазами. Сам даже не соизволил подняться с места, чем взбесил её окончательно, и она взвилась как петарда и, выкрикивая что-то бессвязное, принялась бегать у доски.

– Да- да, завидуете! – повторил он, – ведь у вас, судя по всему, никогда не было таких красивых ног, как у Кати!

Только теперь Катя осмелилась оторвать глаза от пола. Сашка к тому моменту поднялся, и ей показалось, что она видит перед собой Самсона, именем которого его называли в узком кругу. И голос Сашки, прекрасно поставленный, и фигура, уже налитая мужской силой, и даже взгляд, которым он преследовал и, казалось, добивал неприятеля, всё это были слагаемые будущих огорчений и будущих побед этого человека, красивого внешне и красивого внутри.

Классу не пришлось делать выбор: мальчишки и девчонки поднимались с мест, один за другим, пока не встали стеной. Катя тоже заняла место в этом строю и уже оттуда наблюдала за тем, как гнев Марины Александровны становится бессильным.

Именно с того дня Марина Александровна поставила её вне своего покровительства, совершенно открыто выказывая неприязнь, и наравне со всеми, кто был ей неугоден, наказывала занижением оценок. В конце четверти, понимая, что подпортила этим общие показатели, занималась приписками и исправляла.

Дети – существа подневольные: подобные меры называли штрафными санкциями и, боясь лишиться удовольствий, старались не пропускать уроков истории.

15

Вторым и третьим уроком по пятницам стояла физкультура. В третьей четверти, ради лыжной подготовки, их всегда совмещали. Таскать лыжи с собой не требовалось. Каждая школа имела необходимый набор спортивного инвентаря, который постоянно обновлялся. Физическое воспитание школьников в советском государстве было поставлено на постоянную основу. Лыжи с ботинками хранились в спортзале и туда же возвращались после урока. Ввиду небывало снежной зимы ребята регулярно выходили на пробежку вдоль берега реки вместе со своей учительницей, Верой Вадимовной, которая не в пример Марине Александровне умела вовлечь их в то, от чего сама получала удовольствие.

– Итак, на следующем уроке сдаём нормы ГТО. Сегодня была репетиция! И кто из вас, мои дорогие, посмеет сказать, что мы зря потратили время?

– Дурных няма-а-а! – за всех ответил Славик, чем заслужил дружный смех одноклассников, а также учительницы.

– Ну, Вячеслав, ну, шутник! – Насмеявшись вдоволь, Вера Вадимовна хлопнула его по плечу и, повернувшись к ребятам, занятым переобуванием, воодушевлённо продолжила, – щёчки порозовели, глазки блестят! А утром, помните, какие вы были утром? Даже слов не найду нужных!

– Сонные тетери! – подсказал Славик, и снова учительница хохотала громче всех. Фигурой и даже некоторыми манерами она немного напоминала Марину Александровну, но имела массу отличительных черт, среди которых выделялось умение посмеяться над собой. Девочкам, заставляя отжиматься, она всегда говорила: «Не ленитесь, занимайтесь спортом и обязательно будете такими же красивыми как я». Потом выпячивала свою огромную грудь и непременно смеялась. В присутствии мальчиков немного сдерживала порывы и, заканчивая урок, никогда не скупилась.

– Ну, ладно! Встречаемся через неделю. На том же месте! Все сегодня молодцы! Просто все! И погода не подвела! А зима! Это же просто чудо!

С этими словами она, наконец, скрылась за дверью, оставив ребят в некотором недоумении, за которым последовал обычный обмен мнениями.

– Вроде, ровесницы, а небо и земля!

– Да, жаль, что не Вера у нас классная!

– Просто бомба какая-то! Всегда на позитиве!

– Бомба нас на следующем уроке ждёт! – возразил Славик и, подмигнув девчонкам, добавил, – от нашей Марины с самого утра искры, если кто не успел заметить!

– Точно, у нас же история следующим уроком! – опомнилась Света, которой сегодня уже досталось на орехи за опоздание на алгебру. – Надо бы от греха поторопиться!

Учитывая насущные потребности учеников, Вера Вадимовна всегда заканчивала урок чуть раньше. Так что предпосылок для нарушения режима не было и в помине. Однако мальчишки, которые на переменках бегали покурить к речке, всё равно умудрялись опаздывать. Сегодня, видимо, учли предостережение Славика и появились вовремя. Опаздывала сама учительница. В классе она появилась после звонка, но сначала не торопилась посадить всех на место, добиваясь абсолютной тишины, потом, когда это случилось, ткнула пальцем в бумажку, которая валялась на полу, и с видом человека, которого переполняла гордость, объявила:

– В этом свинарнике я не буду вести урок! Отвечать мне будете в коридоре! – потом, семеня короткими ножками, прошмыгнула за дверь.

Проводив учительницу удивлением на лицах, ребята дружно уткнулись в учебники. Воздух насытился шорохом страниц и загустел. Спустя минуту дверь скрипнула, и голова Марины Александровны, просунутая в щель, назвала имя первой жертвы.

– Борис Окишин! – Она замешкалась, видимо сочтя неуместным «к доске», и тотчас скрылась за дверью.

Возглавлять список неугодных Борису приходилось впервые. Он обвёл класс удивлённым взглядом, но даже не шелохнулся, лишь произнёс с улыбкой:

– А я наивно полагал, что меня любят меньше. Польщён!

Не дождавшись Бориса в коридоре, Марина Александровна снова просунулась в класс и позвала настойчивее:

– Окишин, ты где?

– Да здесь я, Марина Александровна. Спасибо, но лучше я здесь посижу.

– Два! – оценила она эту неуместную благодарность и исчезла. Пытаясь продемонстрировать полную беспристрастность в выборе жертв, Марина Александровна непременно делала паузу, и этим очень забавляла своих учеников. Любой из них, последний двоечник, мог составить полный список её избранников, ошибившись лишь в последовательности, но только не сегодня. После Мишки, Сашки и Вовочки Ерёмина фамилия Кати прозвучала громом среди ясного неба. Класс на это отреагировал дружным гулом и застыл в ожидании момента, когда Марина Александровна повторит своё требование. Её выбор удивил всех, но только не Катю. Марина Александровна давно примерялась к ней и сегодня лишь удовлетворила своё низменное желание. Но Катя не доставила ей удовольствия. Видимо, уже тогда понимала, что лучше умереть от голода, чем от стыда.

– Извините, Марина Александровна, но я тоже не пойду, – произнесла она в ответ на повторное приглашение.

– Два! – с деланным равнодушием бросила учительница, – теперь Овсович идёт!

Каждый раз, назвав имя следующего кандидата на двойку, она исчезала за дверью с такой поспешностью, что сообщить об отказе было просто некому. С Овсовичем тоже произошло так. Сам он принадлежал к старожилам и нередко соперничал со Славиком в меткости замечаний, причём делал это с той долей невозмутимости, которая в этом деле была необходима всё равно как дрожжи для опары.

Выждав минуту, учительница снова просунула голову в дверной проём и даже придала лицу такое выражение, будто после стольких отказов всё ещё на что-то надеялась. Самой ей подобное поведение не казалось комичным, и это больнее всего било по чувствам ребят. Вряд ли это был класс, это была бомба или пороховая бочка, готовая взорваться в любой момент.

– Овсович, ты где? Долго я ждать буду? – на этот раз более нервно обозначила своё беспокойство учительница, и Вовочка не смог отказать себе в удовольствии и использовал этот благоприятный момент, чтобы взорвать порох.

– Ну, что вы, Марина Александровна, я по « зауголлям» не отвечаю!

Голова Марины Александровны исчезла одновременно с тем, как класс взорвался от смеха. Мотивы её поведения ребята давно находили странными, но на этот раз выглядели так, будто не верили в реальность происходящего. Время от времени они сверяли свои ощущения друг с другом и снова погружались в истерику. К концу всё-таки притихли, осознав, видимо, что память подотрёт ластиком многие места, но этот урок истории забыть не позволит.

16

«Жизнь в городе начинается только тогда, когда в него входят военные!» Именно так начинается один известный фильм, и именно это во многом, если не полностью, определяло когда-то судьбу Подвилья. Во всяком случае, Кате Шкловской повезло жить в этом городе именно в то славное время.

Каждый год, и это стало законом, город принимал пополнение в виде офицерских кадров, а также членов их семей. Таким образом происходило смешение разных слоёв населения, что накладывало отпечаток на все сферы жизни и непременно сказывалось на общем уровне культуры и образования. Важным показателем этого можно было считать язык. Катя бывала в соседних районных центрах и успела заметить, что люди там разговаривали на ставшей привычной смеси белорусского, польского и русского языков с сильным белорусским акцентом. В Подвилье этим грешило только старшее поколение. Молодёжь разговаривала по-русски, причём безо всяких диалектических особенностей. Кому не повезло в этом смысле, так это тем, кто прибыл из других регионов страны и вынужден был здесь, в Белоруссии, получать аттестат о среднем образовании. Исключения для таких детей не делалось: белорусская литература стояла обязательным предметом для всех, независимо от уровня владения языком.

Для новеньких это стало настоящим испытанием. Чтение книг белорусских авторов ничем не отличалось от перевода иностранного текста, и, как положено в таких случаях, сопровождалось работой со словарём. «Белорусы», благодаря этому, тоже черпали немало нового, повышая свой уровень.

– Катька, а ты знаешь, как будет по-белорусски слонёнок? – спросил Сашка и, не дождавшись ответа, стал давиться смехом. – Я как узнал, не могу остановиться. Третий день смеюсь!

Он явно не врал и не преувеличивал, едва сказал это – начал задыхаться. Слёзы взбухали в его глазах и скатывались по щекам. Катя с улыбкой следила за тем, как её друг постепенно приближается к истерике, и уже собиралась оказать ему поддержку, когда в разговор вмешался Борис.

– Тоже мне комедия! Это вы ещё украинского не слышали! У меня там все родственники, так я с утра до вечера только и делаю, что смеюсь, когда туда приезжаю. Так что ваше сланяня – просто фигня!

– Сланяня? – удивилась Катя и не солгала ни капли, – впервые слышу, верите, как и про перочинный ножик, как его там, забыла!

– Стизорик! – смягчив всё, что только можно, на русский манер, любезно подсказал Борис и хотел рассмеяться, вдруг замер и поднял вверх указательный палец. – О, вспомнил, какое слово произвело на меня сааамое сильное впечатление, даже два. Это из нашего, белорусского, если кто не понял. Первое – это твар, что значит лицо, – он умолк и даже сделал попытку представить это лицо, но лишь замотал головой. – Второе – притульность.

– Прытульнасць, – смеясь, поправила его Катя.

Сашка сразу перестал смеяться.

– Это ещё что такое? Такого ты мне не говорил, друг называется! – обиженным голосом, будто от него скрыли нечто необычайно важное, произнёс он и так посмотрел на Бориса, что тот взмолился.