Тысячи осеней. Том 1

До самого конца Юй Шэнъянь пребывал в уверенности, что это поручение не требует особых стараний и сил, но, оказавшись в кабинете, вдруг Янь Чживэня не обнаружил и тут же заподозрил, что здесь что-то не так. Все слуги усадьбы трудились на своих местах, стража обходила двор дозором, но ни в кабинете, ни в спальне не нашлось даже следа присутствия Янь Чживэня. Как сквозь землю провалился не только сам чиновник, но и его жена, наложницы и дети.

В полном соответствии с боевым искусством, принятым в школе Чистой Луны (и оно, надо сказать, отличалось известным коварством и непредсказуемостью), Юй Шэнъянь передвигался по усадьбе скрытно, словно тень. В конце концов он добрался до внутреннего двора, поймал какого-то сонного слугу и надавил тому на «точку немоты». Несчастный даже не успел толком посопротивляться, как его стали допрашивать:

– Где Янь Чживэнь?

От такого бесцеремонного обращения слуга мигом проснулся, широко распахнул глаза и увидел перед собой прелестного юношу, который в два счета скрутил его и теперь держал так крепко, что не вырваться. Слуга страшно перепугался, пробовал было закричать, но, сколько бы ни разевал рот, а не мог вымолвить ни слова.

Глядя на его трепыхания, Юй Шэнъянь усмехнулся и потребовал:

– Говори, куда подевался Янь Чживэнь с семьей! Сейчас я отпущу тебя, и если все расскажешь, то не стану тебя убивать. Но если вздумаешь меня обмануть и позовешь на помощь, дело все равно кончится плохо: я вырежу в этом доме всех до единого! Ты меня понял?

Придя в ужас, слуга закивал часто-часто.

Убедившись, что тот сопротивляться и кричать не будет, Юй Шэнъянь чуть ослабил хватку и убрал палец с «точки немоты».

Слуга торопливо доложил:

– Два дня назад хозяйка уехала с молодым господином. Наш хозяин отправил их в усадьбу при горячих источниках, чтобы, так сказать, пожили там.

Юй Шэнъянь холодно усмехнулся:

– Допустим, женщин с детьми уже нет, но Янь Чживэнь никак не мог уехать вместе с ними. Завтра он обязан явиться ко двору, а потому сегодня же вернется в свою усадьбу. Когда это случится?

Слуга от испуга начал заикаться:

– Хо… хозяин уехал… а н-нам н-ничего не сказал. М-мы и сами… н-не знаем…

Слушать его блеяния у Юй Шэнъяня не было ни сил, ни времени, поэтому он, замахнувшись, одним ударом ладони оглушил слугу и отправился на поиски управляющего усадьбой. Поймав этого человека, Юй Шэнъянь снова учинил допрос, однако он не дал никаких сведений.

Юноша вовсе не был глуп и к тому времени уже догадался, что кто-то предупредил Янь Чживэня о готовящемся на него покушении. Вот только о поручении Янь Уши не знал никто, кроме самого Юй Шэнъяня да Шэнь Цяо. Слуги и управляющий усадьбой Се не слышали их беседы. Разумеется, готовясь к убийству, Юй Шэнъянь не кричал о своих намерениях на каждом углу, стало быть, остается только…

Его охватила холодная ярость и неудержимая жажда крови. От подступивших чувств Юй Шэнъянь едва не раздавил управляющему гортань, но вовремя рассудил, что убивать какого-то слугу смысла нет, особенно когда он упустил всю семью Янь Чживэня. Вдруг он, как говорится, «вспугнет змею»? Привлечет внимание школы Обоюдной Радости и сделается предметом насмешек?

Решив, что управляющего лучше оставить в живых, Юй Шэнъянь ударом ладони оглушил и этого человека, после чего, кипя от злости, ринулся назад, дабы отыскать Шэнь Цяо.

Даос нашелся в ближайшем переулке, где его и оставили.

– Это ты известил Янь Чживэня? – накинулся на него Юй Шэнъянь.

Шэнь Цяо не стал отпираться. Ничуть не колеблясь, он кивнул и сказал:

– Все верно, я.

В то мгновение Юй Шэнъянь всей душой возненавидел подопечного: неизменно беззаботная улыбка сошла с его лица, а ледяной взгляд был полон нескрываемой злобы.

– Но зачем? – не выдержав, спросил он.

Шэнь Цяо спокойно ответил:

– Нет сомнений, что между школами Чистой Луны и Обоюдной Радости навсегда разверзлась пропасть, и не мне противиться воле учителя, раз он пожелал убить Янь Чживэня, адепта недругов. Но в чем виноваты жена и ребенок этого человека? Хорошо, надобно убить Янь Чживэня, но к чему трогать его домашних?

Юй Шэнъянь холодно заметил:

– Убивать или не убивать – не твоего ума дело. Хотелось бы знать другое: сейчас ты так слаб, что даже, как говорится, курицу связать не сможешь. Притом совершенно слеп: если выйдешь за ворота, ни за что не отличишь, где север, а где юг, и сразу потеряешься. Так как ты известил Янь Чживэня?

– Однажды ты сказал мне, что Янь Чживэнь – человек хитрый и подозрительный: чуть что не так – и он тут же начнет беспокоиться, – напомнил Шэнь Цяо. – И тебе также известно, что в состав моих отваров входит дудник. Я сумел сберечь соцветие-другое, чтобы при случае послать их в усадьбу господина Яня. Мне улыбнулась удача: неожиданно в дверях лекарственной лавки меня окликнула барышня Хань Эин, и я под предлогом ответного подарка отдал ей коробочку, заготовленную для Янь Чживэня, притом попросив, чтобы она передала ему этот подарок. Барышня посчитала, что мы с Янь Чживэнем знакомы, и не стала задавать вопросов. По-видимому, получив от меня лекарственную траву, Янь Чживэнь почуял неладное и заблаговременно уехал со всеми домашними.

Юй Шэнъянь в бешенстве расхохотался.

– Я поистине недооценил тебя! Вот уж не думал, что ты на такое способен!

Отсмеявшись, он схватил Шэнь Цяо за горло и угрожающе сжал, после чего добавил:

– По твоей вине поручение учителя осталось невыполненным! Ты хоть представляешь, каковы будут последствия?!

Шэнь Цяо не мог дать достойный отпор. Больной задыхался, грудь его часто вздымалась, лицо побелело как полотно. С большим трудом Шэнь Цяо пробормотал:

– Я ведь… не из Чистой Луны… так?

От этого вопроса Юй Шэнъянь так опешил, что волей-неволей выпустил наглеца – Шэнь Цяо тут же согнулся и зашелся кашлем. Ему пришлось опереться на стену, чтобы не упасть.

– Как ты понял? – только и вымолвил Юй Шэнъянь.

– Почувствовал, – коротко ответил Шэнь Цяо.

Откашлявшись, он пояснил:

– Пускай я утратил всякую память, но не способность мыслить и рассуждать. Что учитель, что ты, шисюн, относились ко мне совсем не так, как обычно относятся к ученикам и братьям. Прислуга в усадьбе всегда держалась настороженно, как будто опасаясь выдать какую-то тайну. После ранений у меня не осталось боевых навыков, стало быть, для школы боевых искусств я бесполезен, живу как нахлебник, но учитель все равно отправил меня с тобой. Но важнее другое: разве, получив столь тяжкие раны, я не показал себя никудышным учеником? Не опозорил учителя и школу Чистой Луны? Однако никто и словом не обмолвился об этом несчастье, что не согласуется со здравым смыслом.

Юй Шэнъянь не нашелся с ответом, а Шэнь Цяо настойчиво продолжал:

– На самом деле способ, которым я воспользовался, не очень-то хитроумен. Таким разве что одурачишь служанок в усадьбе Се. Если бы ты не глядел на Янь Чживэня свысока и заранее приставил кого-нибудь присматривать за ним, он при всем желании не сумел бы сбежать.

– Верно, – немного погодя, откликнулся Юй Шэнъянь. – Зная, что Янь Чживэнь – человек незначительный, я не воспринял его всерьез, и твой замысел удался. Но ты ведь понимаешь, что тебе грозит? Что бывает, если ослушаться нашего учителя? Ты спас нескольких незнакомцев, но те и не догадываются, что уцелели лишь благодаря тебе. Допустим, они узнают, и что с того? Едва ли ты дождешься награды. Неужели считаешь, что твой поступок стоил того?

Шэнь Цяо на это покачал головой и стал возражать:

– Стоило или нет – каждый определяет в своем сердце, взвешивает на внутренних весах. Как говорится, за каждой обидой стоит обидчик, за каждым долгом – должник, и спрашивают с виноватого. Втягивать невинных – ничуть не похвально. К тому же бывает так, что можешь спасти кого-нибудь – а проходишь мимо, в силах совершить доброе дело – а уклоняешься, отчего потом всю жизнь совесть гложет. Совершенно неважно, узнают про тебя другие или нет, отблагодарят ли после – это уже их дело.

Юй Шэнъянь никогда прежде не встречал Шэнь Цяо и не знал его до того, как он сорвался с горной вершины. Очнувшись после забытья, этот даос был так плох, что девять из десяти дней проводил в постели, и его тяжкие раны говорили лишь о непомерной глупости. И хотя Юй Шэнъянь никогда не злословил на его счет, но в глубине души презирал этого слабого и больного человека, который, на первый взгляд, отличался лишь невообразимо прекрасным лицом. Что тут сказать? Глава прославленной праведной школы, так высоко взлетел и так низко пал, ответив на вызов, что оказался ему непосилен! Но теперь, вглядываясь в Шэнь Цяо, опирающегося на стену, Юй Шэнъянь видел его вовсе не глупцом. Лицо даоса оставалось спокойным, как будто он совершенно ничего не боится, и, хотя Юй Шэнъянь был адептом неправедного пути, юноша смутно угадывал в этом праведнике дух великих мастеров прошлого.

Отогнав это впечатление, Юй Шэнъянь презрительно усмехнулся:

– Ты о себе-то не можешь позаботиться, что тебе до чужой жизни и смерти? И раз так праведен, пора бы припомнить, кто облагодетельствовал тебя, когда ты сорвался с горы в пропасть и лишился всех своих умений! Это мы спасли тебя! А прошли бы мимо – и валяться бы тебе, бездыханному и непогребенному, где-нибудь в глуши. Так вот как ты отплатил за нашу доброту!

Шэнь Цяо тяжко вздохнул:

– Долг за спасение жизни надлежит возвращать, но эти два дела между собой не связаны.

Чуть нахмурившись, Юй Шэнъянь принялся размышлять, как быть дальше. С самого начала он думал, что поручение ему дали простое, и уж никак не ожидал, что приставленный к нему слепец, начисто лишенный какой-либо памяти, вдруг начнет чинить козни и предупредит Янь Чживэня прямо под его, Юй Шэнъяня, носом! Теперь если о неудаче прознает учитель, он, несомненно, решит, что его ученик совершенно никчемен, раз не справился с легчайшим заданием. В то же время Шэнь Цяо находился на особом положении, и так просто убить его было нельзя, поэтому Юй Шэнъяню ничего не оставалось, кроме как вернуть этого праведника учителю, чтобы тот решил его судьбу.

Похоже, Шэнь Цяо догадался, что у него на душе, и постарался утешить своего ложного соученика:

– Не волнуйся, я все расскажу главе школы, ты не пострадаешь.

– Лучше бы о себе беспокоился! – раздраженно отмахнулся Юй Шэнъянь.

На это Шэнь Цяо лишь скромно улыбнулся и вдруг завел разговор о другом:

– Юй-шисюн, осмелюсь спросить: если я не состою в школе Чистой Луны, то хотя бы мое имя настоящее?

Раздумывая, надо ли сказать правду, тот некоторое время молчал, но потом коротко подтвердил:

– Настоящее.

– Тогда кем я был до ранений? Если ли у меня близкие?

– Вот вернемся – и сам все спросишь у нашего учителя, – уклонился от ответа Юй Шэнъянь.

* * *

Однако по возвращении выяснилось, что с Янь Уши они не встретятся. Вскоре после того как ученики отправились в Ечэн, глава тоже отбыл по своим делам. Слугам он сказал, что уехал в Северную Чжоу.

– Учитель просил что-нибудь передать? – стал допытываться у управляющего Юй Шэнъянь.

– Хозяин велел вам вернуться на пик Полушага и продолжать совершенствоваться, – угодливо ответил тот. – Что же касается господина Шэня, хозяин сказал, что, если ваше поручение будет исполнено и все пройдет гладко, тот может остаться в усадьбе восстанавливать свои силы. Но если господин Шэнь что-то натворил в Ечэне и доставил вам хлопот, ему тут же следует уйти, не взяв с собой ни единой безделицы.

Юй Шэнъяня этот наказ слегка удивил.

– Учитель действительно так сказал?

Управляющий горько усмехнулся.

– Разве такой маленький человек, как я, посмеет что-то выдумывать?

Весь путь обратно Юй Шэнъянь беспокоился, как бы объяснить учителю случившееся, но в конце концов ничего из его соображений не потребовалось – все разрешилось так просто!

Поразмыслив немного, Юй Шэнъянь позвал Шэнь Цяо и передал ему слова Янь Уши. Тот отнесся к наказу совершенно спокойно:

– Вот, значит, как. Я и правда доставил тебе немало хлопот и неприятностей, и по моей вине ты не исполнил поручение главы. То, что ваш учитель распорядился таким образом, уже можно считать проявлением великодушия.

Юй Шэнъянь за время своего ученичества неплохо изучил Янь Уши, поэтому мог без сомнений сказать, что к великодушию его поступок не имеет никакого отношения. Скорее всего, учитель преследует какие-то свои цели. Тем более что Поднебесная сейчас пребывает в раздробленности, всюду царит неразбериха, разбой, и с каждым может случиться все что угодно. К примеру, если вдруг слепца Шэнь Цяо схватят работорговцы, то, когда это вскроется и мир узнает, во что превратился настоятель-чжанцзяо горы Сюаньду, от доброго имени его школы не останется и воспоминаний. Как им тогда вновь упрочить свое положение в цзянху?

Сам Юй Шэнъянь не отличался, как его учитель, такой беспринципностью и завидным упрямством, но противиться воле Янь Уши не рискнул, поэтому сказал Шэнь Цяо:

– В таком случае уходи завтра. На северо-востоке находится Ечэн, на юго-западе – государство Чэнь. Если захочешь попасть в Цзянькан, ступай на юго-запад, но дорога туда дальняя. В Ечэне ты уже бывал, и пускай этот город процветает, но в нем часто случаются беспорядки, а на всем пути туда полно бродяг и скитальцев, бегущих от голода. Если ищешь спокойной жизни, ступай в Южную Чэнь.

Шэнь Цяо на эти наставления кивнул и, сложив руки в знак признательности, низко поклонился.

– Благодарю тебя за совет, брат Юй. И попрошу еще об одном одолжении: надеюсь, брат Юй сможет поведать мне, кто я такой и каково мое прошлое, чтобы мне было куда направиться?

– Раз насчет тебя уже все решено, думаю, не будет вреда, если открою тебе правду, – равнодушно согласился Юй Шэнъянь. – Ты был настоятелем-чжанцзяо Пурпурного дворца горы Сюаньду, но вышел на поединок с Кунье, первым среди тюркских мастеров, во время боя сорвался с горы, и наш учитель тебя спас. Однако я бы посоветовал тебе не спешить с возвращением на Сюаньду: с самого поединка и по сегодняшний день никто и никогда не искал тебя. По крайней мере, я об этом не слышал.

– Гора Сюаньду… – нахмурившись, с недоумением пробормотал Шэнь Цяо.

Юй Шэнъянь, наблюдая его растерянность, недобро усмехнулся:

– Хотя нашу школу Чистой Луны и считают неправедной, но мы, пусть люди маленькие, безмятежны и спокойны. Захотим убить – убьем и не станем прикрываться красивыми словами – не то что некоторые праведники, у которых на устах мед, а за пазухой нож. Но слушать меня или нет – дело твое. Если по наивности угодишь в беду, да в такую, что можно и жизни лишиться, потом не говори, что я тебя не предупреждал!

Шэнь Цяо ничего не сказал ему в ответ.

А на следующее утро слуги усадьбы рано подняли его с постели и учтиво попросили покинуть дом. Кроме бамбуковой трости Шэнь Цяо не имел ровным счетом ничего: ни медяка, ни куска сухой лепешки. Очевидно, Юй Шэнъянь просто отправил его на все четыре стороны.

Выбора у Шэнь Цяо не осталось, и он отправился в путь. Его согревало ласковое утреннее солнышко, в воздухе витали весенние ароматы, и на душе Шэнь Цяо не было ни малейшего волнения или тягости.

Встав под яркие лучи, он вдруг прищурился и выставил руку, заслоняя глаза. Похоже, к нему постепенно возвращалась способность различать свет и тьму. И пускай перед Шэнь Цяо еще сгущались серые сумерки, и, если он долго смотрел на свет, его глаза нещадно болели, но это было куда лучше, чем, разомкнув веки, видеть кромешную тьму.

Обернувшись, Шэнь Цяо постарался вглядеться в усадьбу за своей спиной. Разумеется, глава Чистой Луны с самого начала не питал к нему добрых намерений, но нельзя не признать, что он, его ученики и слуги приютили раненого, приглашали врача, давали лекарства, и это благодеяние никак нельзя забыть.

Поэтому, отдаляясь от усадьбы, для себя Шэнь Цяо решил: если когданибудь доведется встретить Янь Уши, он обязательно поблагодарит его.

Глава 3

Заброшенный храм

С Восстания пяти варваров и переселения цзиньцев на юг уже минуло двести лет, и государственные границы на севере так или иначе определились. Два царства, Северная Ци и Северная Чжоу, поделили между собой восток и запад. Вот только правитель Ци, император Гао Вэй, оказался человеком вздорным и ничего не смыслящим в делах государственных, отчего его владения с каждым днем все больше и больше приходили в упадок, всюду встречались нищие и обездоленные. Что до Северной Чжоу, то на престол взошел Юйвэнь Юн, и при нем страна лишь процветала: народ жил в достатке и спокойствии.

От уезда Фунин до Северной Чжоу дорога была дальняя, притом тракты, тянущиеся от Ечэна на юг до границ царства Чэнь, наводнили бездомные скитальцы, многие из которых совершенно не подготовились к долгому путешествию. В таком случае говорят: взываешь к Небу – не отвечает, взываешь к Земле – не слышит. Тех бедных людей гнал голод, ведь в прошлом году в Северной Ци случилась долгая засуха, затем зима оказалась малоснежной, отчего и в нынешнем году пересохли все посевы. Ходили слухи, что жители тех краев стали обмениваться детьми и есть их. Узнав об этом, Шэнь Цяо тут же подумал, что в такую пору, когда человек ест человека, ему, слепцу, будет невозможно дать отпор голодающим. Случись что – и его первым бросят в котел.

Следует добавить, что уезд Фунин подобных бедствий не переживал, хотя и был расположен на севере, довольно близко к Ечэну. В прошлом году в тех краях пролилось мало дождей, но урожая пока хватало, и народ держался спокойно. В честь праздника в крупнейшем городе уезда устроили храмовую ярмарку, отчего жители высыпали на улицы, и всюду царило радостное оживление.

Царства Ци и Чжоу были северными государствами, и на оба в стародавние времена значительно повлияли сяньбийцы. Спустя долгие годы в ходу стали ханьские обычаи, но окончательно сяньбийских не потеснили, а смешались с ними. Теперь знать двух царств одевалась ярко, но не вычурно, а утонченно, любила крашеные ткани всевозможных цветов, развевающиеся ленты и нефрит с жемчугами. Постепенно их вкусы передались и простолюдинам: женщины самых богатых из них часто носили юбки до пят, летящие платья в мелкую складку и шапки в духе северных варваров.

И все это богатство, вся нарядная пестрота севера наводнили храмовую ярмарку крупнейшего города уезда Фунин, отчего казалось, что прямо на глазах выросла еще одна столица, правда, куда меньше нынешней.

Храмовая ярмарка проходила у недавно построенного храма Цзянгун, посвященного Цзян Тайгуну, известному также как Цзян Шан. Первоначальный храм Цзянгун располагался в южной части города, и поговаривали, что его возвели еще при империи Хань. Но затем случилась война, храм пришел в запустение и разрушился. Теперь на его месте высились лишь стены – пропала даже статуя восседающего Цзян Тайгуна.

В этих руинах и нашли свой приют двое нищих. С некоторых пор к ним присоединился еще один человек по имени Чэнь Гун.

Днем он трудился поденщиком в городской рисовой лавке: таскал мешки риса, нагружал и разгружал повозки и выполнял всю прочую грязную и тяжелую работу. Платили ему мало, и, чтобы не тратить лишних денег на ночлег, Чэнь Гун вздумал каждый раз спать в заброшенном храме, где чувствовал себя вполне вольготно. Однако кроме него в храме обитали еще двое нищих и всячески стесняли его. Деньги приходилось носить с собой, за едой – глядеть в оба, а то, не ровен час, оберут до последней крошки. Иными словами, надолго в таком месте не задержишься.

И вот однажды, вернувшись после тяжелой работы в храм, Чэнь Гун обнаружил еще одного непрошеного жильца, одетого в простой светлосерый халат-пао. Незнакомец спокойно сидел и решительно ничего не делал.

Наткнувшись на этого человека, Чэнь Гун тут же нахмурился: заброшенный храм и так невелик, а если к ним прибьется еще кто-нибудь, ему, Чэнь Гуну, придется потесниться. Иначе говоря, у него отберут солидную часть «владений». Сообразив все это, Чэнь Гун запоздало углядел, что пришлый сидит не просто так, а, опустив голову, что-то неторопливо жует. В руках тот держал бумажный сверток, от которого расходился волшебный аромат самой настоящей снеди.

То была лепешка с ослятиной: учуяв запах, Чэнь Гун тут же признал ее. Ему доводилось лакомиться ею всего-то несколько раз, когда еще был жив отец. Но старик умер, мачеха и ее дети прогнали Чэнь Гун из дома, и теперь он только и делал, что день за днем за пару монет таскал мешки с рисом. Досадно, что эти жалкие монеты нельзя рассечь на несколько частей, чтобы их стало побольше, но еще досаднее глядеть, как кто-то жует лепешку с ослятиной. Как он, Чэнь Гун, мог позволить себе такое лакомство?

Аромат всколыхнул давно забытые воспоминания, и Чэнь Гун невольно сглотнул слюну. Приглядевшись к незнакомцу, юноша вдруг заметил рядом с ним еще один плотно набитый сверток. Неужто тоже лепешка с ослятиной?

Впрочем, пришлого заметил не только Чэнь Гун – еще двоих нищих возмутило его присутствие, и один из них начал орать во всю глотку:

– Эй, ты! Пристроился тут, а нас не спросил! Храм крохотный, нам и самим места мало! Ну-ка, пошел прочь!

Чэнь Гун знал, что они нарочно задевают пришлого, но не сказал нищим ни слова. Вместо этого он молча пошел к своей соломенной лежанке, уселся и стал взбивать ее, чтобы было помягче, а сам навострил уши, поджидая удобного случая. Краем глаза он все наблюдал за бумажным свертком, в котором покоилась лепешка с ослятиной.

– Идти мне некуда, – мягко возразил человек в сером халате. – Заметив, что здесь пока свободно, я зашел отдохнуть. Буду премного благодарен, брат, если окажешь мне милость.

– Хочешь отдохнуть – отдыхай себе, да только отдай все, что у тебя есть! – грубо велел нищий.

Чэнь Гун презрительно усмехнулся и без раздумий вступил в спор:

– А мне вот твои пожитки без надобности, но за еду я готов защитить тебя от этих двоих!

– Старший Чэнь! – одернул его нищий. – Мы тебя не звали, так что не суй нос не в свое дело!

Пускай нищие называли Чэнь Гуна «старшим», однако сам он был еще юношей – ему исполнилось только шестнадцать. Роста невысокого, зато выносливый и гибкий, Чэнь Гун превосходно пользовался своим скромным преимуществом в драках. К тому же как боец он отличался безжалостностью, благодаря чему и добыл самую большую «вотчину» в заброшенном храме и стал, как говорится, из последних первым.

– Вам, значит, можно, а мне нельзя? – лениво отозвался Чэнь Гун. Впрочем, на этот раз соседи юношу не испугались и не обратили на его слова ни малейшего внимания. Видимо, так случилось потому, что Чэнь Гуну пришлось бы драться сразу с двумя, к тому же нищие этого города имели обыкновение держаться друг друга и заступаться за своего брата.

Поднявшись со своего места, нищий старик подошел к незнакомцу и потянулся к его лепешке со словами:

– Хватит болтать! А ну, отдавай-ка свои пожитки! Хочешь остаться в храме? Значит, слушайся дедушку Лая!

Однако свертка он так и не коснулся – кто-то грубо перехватил его запястье. Нищий обернулся – перед ним нарисовался Чэнь Гун. Старик тут же взбесился:

– Старший Чэнь! Опять суешь нос куда не следует? Тебе поперек горла, что дедушка поесть хочет?!

Вместо ответа Чэнь Гун свободной рукой подхватил лепешку.

– И я хочу! А ты меня не спрашивал! – огрызнулся он, раздирая сверток. Откусив от лепешки, Чэнь Гун торжествующе завопил:

– Ну все теперь, все! Я уже ем! Или все равно заришься?

Нищий не стерпел такой наглости и бросился на юнца, но тот не растерялся, а, запихнув лепешку за пазуху, тоже кинулся в драку. Едва они сцепились, как к ним присоединился второй нищий, до сих пор поджидавший товарища в сторонке. И хотя Чэнь Гун ростом был мал и все же слабее двух стариков, но драться умел как зверь – не на жизнь, а на смерть. В этом и был главный секрет его успеха на улице.

И вот Чэнь Гун, улучив возможность, со всей дури пнул одного из нищих в живот – старика отбросило на пол. Юноша торжествующе захлопал в ладоши, упер руки в бока и презрительно выдал:

– Ух я вас, старичье! Засели тут первыми и житья мне не даете! Еще и в мою еду плевали, думали, что я не видел! Что, мало вам? Еще хотите? Ну! Давайте! У меня за душой все равно ничего нет! Самое худшее – с жизнью расстанусь! Так что? Нападайте! Попробуйте одолеть, если силенок хватит!

Его бесшабашность напугала нищих. Тот, что вовремя отошел в сторонку, поглядел на товарища, растянувшегося на полу, и, потирая поясницу, трусливо бросился наутек. Другой, не в силах встать, понаблюдал, как его друг уносит ноги, и тоже не осмелился дальше драться. Держась за живот, кряхтя и охая, он кое-как поднялся и пригрозил:

– Дай только срок, малец! Мы это просто так не оставим! – договорив, он похромал наружу и скоро скрылся из виду.

Убедившись, что нищие ушли, Чэнь Гун вынул из-за пазухи надкусанную лепешку, впился в нее зубами и, совершенно довольный, заметил: