скачать книгу бесплатно
– По-што? – вновь ладно, как по команде, вопросили луженые глотки купеческих людишек.
На этот раз вече, однако, замялось, засомневалось, загомонило вразнобой. Одно дело возмутиться бесчинствами пришлых иноверцев и совсем другое – кричать супротив князя, не единожды уже спасавшего Новгород от лютого ворога.
А Мишка Пустобрех все гнул свое, припоминая до кучи былые «грешки» Александра Ярославича:
– Пошто князь свеев бить ходил по своему разумению, не дожидаясь воли веча Новогородского-о-о?!
О том, что лишь благодаря стремительному рейду и внезапному нападению был разбит шведский ярл Биргер, Мишка не упомянул.
– Пошто немецкое небесное воинство князь воевал оружьем адовым – богопротивными громометами, губя свою и наши души-и-и?!
О том, что у неведомого и могущественного «небесного воинства», принявшего сторону ливонцев, имелось «адово оружие» похлеще, Мишка тоже благоразумно умолчал. И о том, что могло сотворить это оружие с новгородской ратью и Новгородом – не заикнулся.
– По-што? – азартно ревели крикуны.
Людской котел на площади волновался, бурлил, пыхтел паром, но взрываться не спешил., О Ледовом побоище со смертоносными громами, свистом незримых стрел и ревом невиданных боевых машин здесь еще помнили хорошо.
– Кабы князь не злил ливонцев, так шли бы товары беспрепятственно и от нас в неметчину и из неметчины к нам! – кричали одни.
– Кабы князь не противился немцам, лежал бы Новоград под ливонской пятой! – возражали другие.
– А не лежал бы! Немцы промеж себя нонче разобраться не могут. Новым магистром никак не обзаведутся. Мир нам с ними нужон. Тогда бы торговлишка процветала. Тогда бы богател Новоград!
– Купчины бы богатели, да бояре, что дружбу с орденом водят, а простому люду от того какая польза?! Да и немцы за мир большую плату хотят – на колени поставить Господина Великого! Все верно Ярославич творил!
– Долой Александра!
– Не слушай Пустобреха, люд честной!
Страсти накалялись. Спорили до хрипоты. Но замелькали дубинки – и сторонников князя слышно не стало.
– А пошто князь при себе чернокнижника Ваську, незнамо откуда взявшегося, держи-и-ит?! – вопил Мишка Пустобрех. – Пошто возвысил его-о-о?! Пошто воеводой постави-и-ил?!
Возгласы одобрения, согласный гомон… Нового княжеского воеводу тут побаивались даже больше, чем Арапшу, а потому и недолюбливали больше. Но все же и этого оказалось мало, чтобы окончательно всколыхнуть народ. И Мишка добавил:
– Так я вам сам скажу, пошто, братия-а-а! Да за ради того, чтоб колдовством бесовским и балвохвальством вольного нашего Господина Великого Новогорода под себя подмять, аки какую-нибудь «свинью» ливонскую-у-у!
А вот это – уже серьезное обвинение. Мишка Пустобрех высказал вслух то, что подспудно давно уж терзало многих.
– Не люб нам такой кня-а-азь! – У конопатого от натуги аж глаза на лоб полезли. – Не лю-у-уб, братия-а-а!
– Не лю-у-уб! – вторили купеческие глоткодеры. – Во-о-он!
– Так нет же князя в городе! – пытался кто-то образумить баламутов. – Обождать надоть, браты! Пускай вернется спервоначалу Александр Ярославич, а уж после держит ответ перед вече, коли виновен.
– Не надо-о-о нам князя-а-а! Не пущать более Александра в Новогоро-о-од! Смерть княжьим людя-а-ам! Смерть бесермена-а-ам! Смерть Ваське чернокнижнику-у-у!
Оратору Ивановской ста еще пытались перечить из толпы, но десятки луженых глоток ладными выкриками заглушали отдельные разрозненные голоса. А где криков было недостаточно, в ход снова шли дубинки. Приготовленные загодя ослопы быстро утихомиривали недовольных. Пару раз уже сверкнула на солнце и обнаженная сталь. Оно и понятно: какое ж вече без доброй драки-то? Но в этот раз до массового мордобоя дело не дошло. Проворные купеческие наймиты шустро валили с ног самых голосистых оппонентов. Те же, что горлом не вышли, перекричать Мишку со товарищи уже не могли.
Через четверть часа Пустобрех и его многочисленные припевалы полностью заправляли вечем. Весьма кстати какие-то веселые краснорожие парни с шутками-прибаутками выкатили на площадь невесть чьи бочки с крепкой брагой. Крики у Никольского собора стали радостными, после – хмельными. И живой котел, в конце концов, взорвался. Сначала площадь вобрала в себя людей, толпившихся на прилегающих к Ярославому дворищу улочках и прослышавших о дармовом угощении, а затем выплеснула шумную человеческую массу к Волхову.
Разгоряченная, нетрезвая толпа направлялась на Софийскую сторону. Толпа валила на детинец. С окрестных улиц подтягивались, сбегались опоздавшие. Вливались, присоединялись, даже не разобрав, в чем дело. По привычному разумению «куда все, туда и я» – лишь бы не стоять в стороне. Людей с дрекольем стало заметно больше. Заточенной стали – тоже.
– Порешить насильников и бесерменов княжьи-и-их! – Мишка Пустобрех вел народ, упиваясь собственной значимостью. Где-то и он тоже раздобыл себе узловатую дубинку, коей размахивал сейчас воинственно и яростно. – В Волх-реку балвохвало-о-ов! Ваську – на косте-е-ер!
– А-а-а! О-о-о! – вторили сотни пьяных глоток.
– Торговая сторона Софийских бить идет! – визжали от восторга мальчишки, облепившие крыши и деревья.
На вечевой площади остались немногие. В сторонке – за Никольским собором под охраной гридей – с довольными улыбками перешептывалась группка богатых новгородцев. За бронями и шеломами плечистых телохранителей виднелись дорогие купеческие кафтаны. Да пара-тройка высоких боярских шапок. Да мозолило глаз черное пятно – ряса странствующего монаха. Что за монах, какой, откуда – и не разглядишь. Огромный капюшон полностью закрывал лицо.
Глава 3
В горнице больше не молчали. Кричали, шумели, спорили. Бурцев слушал. Пока только слушал…
– Свое вече скликать надобно, Василь! – наседал Дмитрий. – Собрать народ перед Софией, объяснить… Чтоб супротив Торговой стороны было с кем выступить.
Ага, это для новгородцев обычное дело: созвать два вече перед Софийским, да Никольским соборами, а после – на Волхов и стенка на стенку… Кто победит – тот и прав. Только не для того ведь его князь оставил, чтоб бойню кровавую устраивать. Да и нет времени затеваться с альтернативным вече. Если на Торговой за дело взялись предприимчивые ребятки из Ивановской ста, значит, у них там все схвачено. Вечевой колокол Николы – это последняя точка. Гудел он больше для порядка, традиции ради. Так что скоро… скоро уж повалит народ через Волхов.
– Дружину на мост выводи, Вацлав, – горячился пан Освальд. – Всю дружину до единого ратника. Стеной встанем, не пропустим бунтовщиков!
И это тоже не вариант. Дружины-то той – кот наплакал. Может и не устоять перед разгоряченной толпой. А если заговорщики еще и на Софийской стороне народ баламутят, если вдруг ударят в тыл – тогда, точно, конец. Нет, нельзя выводить единственную сотню из детинца – сомнут мужики новгородские, массой возьмут, задавят, затопчут.
– Гонца слать нужно за князем, а пуще – за владыкою, – заметил писец Данила.
Дело говорит ученый муж: был бы в городе Спиридон, может, и утихомирил бы толпу. Архиепископа-то своего новгородцы уважают. Не одно побоище уже предотвращал владыка. Но когда еще тот Спиридон доберется до Новгорода?
За окном застучали копыта. Пронзительный крик ворвался в горницу:
– Идут, воевода!
Так… Вернулся еще один отрок, посланный наблюдателем на Торговую сторону. Парень не из пугливых – понапрасну орать не станет. Раз кричит «идут», значит, в самом деле, катится разгоряченная толпа к Волхову. Эх, революционеры хреновы!..
Совет загалдел с новой силой. Всяк доказывал свою правду. И тут, блин, вече базарное устроили!
– Хва-тит! – Бурцев грохнул кулаком о дубовые доски стола.
Стало тихо. Воевода поднялся. Глянул вокруг хмуро, зло. Все, демократия кончилась. Чрезвычайное положение в городе. Время отдавать приказы и приказы исполнять.
– Гаврила, снаряди двух гонцов к князю и владыке. Пусть выезжают с Загородского конца. Там сейчас должно быть безопаснее всего. Дмитрий, выводи дружинников на стены. И стойте там, покуда весь детинец не разнесут по бревнышку. И после – стойте. Бурангул, на тебе – лучники. Сыма Цзян, ты – в резерве. Жди в оружейной. В моей личной оружейной. Поможешь, если совсем туго будет. Ключ я тебе выдам…
– Моя понялася, Васлав, – кивнул китаец. На княжьей службе Сыма Цзян уже выучился сносно говорить по-русски. – Моя все понялася…
– Данила, ты собирай слуг, смердов и холопов княжьих – всех, кого найдешь в детинце. Пусть дружинникам подсобят – камни и стрелы подносят, да готовят котлы с варом. Освальд, Збыслав, дядька Адам, баб и детишек гоните в княжий терем. Там стражу нести будете. Головой за них отвечаете.
Гордый шляхтич Освальд Добжиньский заартачился.
– Не прятаться нам надобно, не ждать бунтовщиков, а самим выходить навстречу, пока не обложили крепость со всех сторон.
– Ты отсюда никуда не выйдешь, пан Освальд, – жестко оборвал Бурцев. – Останешься в детинце. Вместе со всеми.
– Да почему, пся крев?!
– А потому что! Здесь семья князя. Здесь дети и жены княжьих людей. Здесь твоя Ядвига, в конце-концов!
«И моя Аделаидка тоже здесь», – чуть не вырвалось у него.
– Если нас перебьют под стенами детинца, то и тех, кто за стенами остался – не пощадят.
Освальд в ответ лишь злобно сверкнул очами. Но ничего не сказал. Дошло, вроде, до рыцаря, чем чревата геройская смерть малой княжеской дружины.
– Обороните детинец, во что бы то ни стало, други, – не приказал уже – попросил Бурцев. – Алексич останется за старшего. Подчиняться ему беспрекословно, как мне.
– А ты?! – спросили все разом.
– Я? – Бурцев немного помедлил с ответом, оглядывая лица соратников. – Я – на мост.
– Как на мост?! Один?!
– Один.
– Зачем?!
– Образумить попробую мужиков новгородских. Поговорить. Для начала…
– А после? – по глазам видно – в благополучный исход переговоров не верил никто.
– После видно будет, – буркнул он.
– Но воевода…
– Это приказ! Ворота детинца за мной закроете сразу. Кто сунется следом – утоплю в Волхове собственноручно.
Приказ есть приказ – к этому Бурцев свою дружину приучил давно. Провожать его не стали. Это тоже был приказ. И без того сейчас дел невпроворот. Каждая пара рук и каждая минута дорога. Но у стены детинца чуть ли не под копыта бросилась женская фигура.
Аделаидка?! Откуда прознала?
– Возвращайся, Вацлав… – любимые, полные неизлитых слез, глаза смотрели снизу вверх.
– Ну, конечно, милая.
– Возвращайся, возвращайся, возвращайся, – как заклинание, твердила она.
Малопольская княжна шла рядом, держалась за стремя, до самых ворот шла.
– Обязательно, слышишь, обязательно возвращайся. Ты должен! Мы с тобой еще многого не сделали. Главного не сделали в этой жизни.
Он улыбался, кивал. Он не слушал. Думал, как бы не ломанулась дочь Лешко Белого за ним в ворота.
Обошлось… Дружинники из привратной стражи бережно и деликатно отцепили Аделаидку от стремени, оттерли в сторонку. Хорошо – не выла, не плакала, не причитала, милая, хороня заживо, как иные бабы неразумные. Нет, правда, – спасибо на том. С жениным воем в спину уезжать было бы вдвойне тяжелее.
Ворота закрылись, едва конь вышел из-под низкой арки. Глухо стукнули обитые медью дубовые створки. Заворочался в смазанных пазах тяжелый засов. На мост через Волхов Бурцев въехал в гордом одиночестве. В пугающе гордом… Спешился, привязал коня к толстым жердям ограждения – темным сухим, потрескавшимся от солнца и времени. Шагнул вперед…
Глава 4
Впереди – на удивление безлюдно. Ни души на том берегу. Внизу, под ногами – ленивые воды Волхова. Вверху, над головой – ясное безоблачное небо. Мост, на котором стоял Бурцев, – длинный, широкий, прочный. Как и подобало мосту, нависавшему над большой рекой и связывавшему две части великого града. Немало злых бунтов, жестоких баталий не на живот, а на смерть, немало кровавых кулачных да палочных потех повидал этот мостик. Сегодня вот тоже намечалась неслабая разборка.
На Торговой стороне загудело, загомонило приближающееся людское многоголосье… Берег быстро оживал, заполнялся народом. Разношерстная человеческая масса лавиной валила к мосту из тесных, бедняцких, и широких, зажиточных, улиц и была подобна второму Волхову, пущенному поперек реки.
Толпа вступила на мост. Бревна и дощатый настил отозвались испуганной дрожью. Да уж, господа новгородцы… Рожи – красные, пьяные. Глаза – осоловелые. В руках – палки, а кое у кого – и сталь обнаженная. Впереди – конопатый заводила с дубинкой. Никак Мишка Пустобрех?! А и в самом деле – он! Ну, теперь и дурному ясно, чьи уши торчат за бунтом. Точно, купчишки Ивановской ста, стонущие без прибыльной торговли с немчурой, народ на князя натравливают. Тех самых мужиков, что в ополчении на Чудском льду вместе с Ярославичем ливонцев били! Ох, и непостоянен же ты, Господин Великий Новгород! Как девка капризная…
Толпа приближалась. Конь позади всхрапнул, начал рваться с привязи. Оборвет повод – пиши пропало. Там, у седла, приторочено оружие. В руках у Бурцева оружия не было. Потому что не должно быть. На переговоры ведь, вроде как, вышел. Для начала… Оружие в руках оппонента – оно всегда нервирует, толкает на необдуманные, необратимые поступки, а тут нужно постараться решить дело миром. По возможности.
Шлем свой с забралом-личиной одевать Бурцев тоже не стал: пусть открытое лицо видят новгородцы. Авось, так доверия больше будет. На нем позвякивала лишь трофейная кольчуга, штандартенфюрера СС Фридриха фон Берберга. Хорошая такая кольчужка, надежная, оружейниками Третьего Рейха выкованная, не поддающаяся ни мечу, ни копью, ни стреле. Хотя с другой стороны… Положительной плавучестью фашистская чудо-бронь не обладает. Так что если сбросят с моста – это верная смерть. Как скоро идут на дно люди в доспехах, Бурцев уже видел. На Чудском озере.
Разгоряченная людская масса перла вперед, а ему полагалось стоять. А невесело стоять одному, да супротив пьяной толпы… Толпа – сила дурная, беспощадная. Захочет —враз затопчет, задавит, заглотит вместе с кольчугой, и не подавится. Мост ходил ходуном, скрипел и пошатывался. Новгородцы были уже близко и останавливаться не собирались.
Бурцев поднял руку, рявкнул хорошо поставленным воеводским голосом:
– Сто-о-оять! Вашу мать!
– …ать! …ать! – разнеслось над Волховом.
Как ни странно, но они остановились. Наверное, только лишь от удивления, что вот он, один-одинешенек, пеший, неоружный, кричит на них и еще на что-то смеет надеяться. Однако гомон стих. Залитые глаза выражали интерес. Что ж, уже лучше – можно начинать переговоры.
– Что нужно, новгородцы?! – тут главное давить до конца и ни в коем разе не выказывать своего страха.
Бурцев страха не выказывал. Бурцев сам пошел на толпу. Поджилки, правда, тряслись, но со стороны заметно не было. Шаг был твердым, решительным. Раз, два, три шага… Хватит.
После недолгой заминки навстречу выступил Мишка. Ухмыляется, Пустобрех, чувствуя за спиной безликую, безвольную силу, поигрывает дубинушкой, тоже идет уверенно, вразвалочку. Но глазенки все ж-таки бегают…
– С князем Александром говорить хоти-и-им! Пусть ответ держи-и-ит!
Пустобрех повернулся к толпе, призывно взмахнул дубинкой, будто дирижерской палочкой.
– Пущай ответит князь! – раздались зычные голоса.
– Пу-щай!
Ага, у конопатого тут еще и группа поддержки имеется! Это хуже…
– Нету князя! – во весь голос гаркнул Бурцев. – Я за него!
– А кто ж ты таков? – недобро сощурил глаз Мишка Пустобрех. Дубинка в его руках так и ходила из ладони в ладонь. Руки у парня, видать, здорово чесались.
– А то не знаешь, Пустобрех? Воевода княжий. Василием кличут.
– Это-то нам ведомо. А вот откуда ты взялся на наши головы, воевода Василий? Кто твои отец-мать? Иль ты бесов сын, как о тебе люди говорят?
