Ну как же себя не обожать?!

– Но вы же знаете, что произошло на дискотеке.

– Официально я ничего не знаю.

– А если бы это была ваша дочь? Тогда бы знали?

Тётка взвилась:

– Ты мне не каркай! Моя дочь не из этих шалав, что по дискотекам шляются. Потом в комнате продолжают знаю чем заниматься. Так той и надо! Я сейчас милицию вызову.

Надо же, оказывается, так той несчастной студентке и надо. Сволочная баба ещё грозится вызвать милицию, чтобы задержать то ли жертву, то ли меня неизвестно по какому поводу.

Неожиданно ситуация отклонилась в другое русло:

– Можете не вызывать, – послышался голос от «чистого» окошка. – Я как раз сотрудник МУРа. Вот документ. – и показал корочку. – В чём дело?

Обернувшись к нему, я пояснил:

– Я врач. Купировал острое кровотечение. Какой интенсивности – вот, можете оценить. А эта служащая считает, что я резал свинью, отказывается принимать запачканную одежду и грубит.

– Какой документ у вас при себе?

– Удостоверение дежурного врача. Вот, пожалуйста.

Сотрудник взглянул на документ и обернулся к приёмщице:

– Никаких справок на этот случай не предусмотрено. Откуда вы взяли? Это официальное удостоверение. Его вполне достаточно.

– А коли он кого убил?

– А, допустим, вы кого-то убили. Принесли бы окровавленную юбку сюда, в химчистку?

– Я‑то никого не убивала!

– Да? МУР рад слышать. Но поначалу все говорят, что не убивали. Принимайте одежду. Без разговоров.

Бабища зашипела гадюкой, но приняла.

Через месяц ватага студентов явилась ко мне на дежурство поблагодарить и поговорить за жизнь. Уверяли, что навсегда меня запомнят в той дискотеке. Вряд ли. Ведь и я сам едва смог узнать пациентку, когда позже она зашла ко мне показаться. Лица её я не был в состоянии вспомнить, да у меня и не было времени его рассмотреть. В голове будто всё стёрлось, кроме распластанной щеки и измазанного глиной окровавленного ботинка. Того, которым я прижимал злополучную артерию. Пластическую операцию сделали в первые сутки, прошла великолепно, для швов применили тончайшую саморассасыващуюся синтетическую нитку, так что и шрама не осталось. Кость быстро срослась, несмотря на всю грязь. Так тоже бывает. Весь этот эпизод и есть врачебное удовлетворение.

Студенты, да и коллеги меня часто спрашивают, зачем после химического мне потребовалось ещё и медицинское образование. Ведь я поступил в мединститут через три дня после защиты кандидатской диссертации. Что это была за блажь? Я каждый раз пытаюсь объяснить это тем, что наука даёт большое удовлетворение, но не разом, а в долгосрочном плане. Медицина же в большинстве случаев даёт результат яркий, немедленный, если ты за пять минут выведешь больного из клинической смерти или за пятнадцать секунд вправишь вывих плечевого сустава. Это удовлетворённость момента, краткого мига, и таких моментов очень много. Из них складывается завороженность делом.

3. Не с тем связалась

I

Есть у меня один случай из практики, обернувшийся почти что детективной историей с секретным продолжением. И случай, и продолжение связаны тонкой серебряной цепочкой, в прямом и переносном смысле. У продолжения только недавно истёк срок юридической давности, чем я сейчас решил, наконец, воспользоваться. А поделиться есть чем.

Некоторое время, кроме работы в поликлинике, у меня был приём пожилых лиц в ЖЭКе, поблизости от Дома преподавателей МГУ на Ломоносовском проспекте. Просьба эта исходила от местных пенсионеров, которым или не хотелось, или здоровье не позволяло высиживать в очереди в районной поликлинике и заражаться гриппом. А здесь, хоть и была небольшая очередь, постепенно образовалось нечто вроде клуба для домохозяек. Собирались с видимым удовольствием. Обсуждали свои дела. Никто мне за эти приёмы ничего не платил, зато никто и не торопил, не заставлял заполнять идиотские бланки и квартальные отчёты и занижать в них заболеваемость по респираторным инфекциям. Раз в неделю приходило человек десять, скорее для патронажа и психотерапии, чем по поводу острых состояний; в пожилом возрасте почти всем больным их диагнозы известны, они с ними сжились. Этакий микроклуб по медицинским и местным интересам. Пожилым женщинам нужен был только осторожный текущий ремонт, где-то совет, а иногда, минуя бюрократические барьеры, направление на госпитализацию в приличное учреждение.

Как-то вечером одна из моих постоянных пациенток попросила проконсультировать свою знакомую из другого района. Поскольку это была первичная больная, то я попросил обеих остаться до конца приёма, чтобы не торопиться с обследованием. Но когда нас представляли, я уловил из разговора, что новая пациентка с заметной настойчивостью уговаривает свою подругу не присутствовать при обследовании:

– Спасибо, что меня сюда привела. Зачем слушать про мои хвори? У тебя своих хватает.

Та ушла, но неохотно. О чужих хворях послушать ох как любят, чтобы сравнить со своими, понабраться терминологии и обсудить со знакомыми.

По виду даме было под восемьдесят – мой типичный геронтологический контингент. Я знал по опыту, что её придётся долго и внимательно выслушивать и что на всё про всё уйдёт примерно час, а то и больше. Приготовился к этому морально и предложил:

– Давайте начнём. Присядьте. Как вас зовут?

– Екатерина Никитична.

– Сколько вам лет?

– Восемьдесят три года.

– Что вас беспокоит, Екатерина Никитична?

– Цифра восемьдесят три. Она и беспокоит. Но если серьёзно, то беспокоит сердце. Я давняя сердечница.

– Наблюдаетесь или наблюдались у кардиолога?

– О, с моей аритмией я у кого только не наблюдалась. Даже у профессора Вовси до его ареста по «делу врачей».

– Да, давненько. А в последнее время?

– Последний кардиолог, отвратный молодой человек, сказал, что ничем не может порадовать. Могу отбросить тапочки через день или через неделю.

– Так и сказал насчёт тапочек?

– Точная фраза.

– Вот ублюдок. Расстроились?

– Ничуть. Меня трудно расстроить. Как бы между прочим, заметила ему, что на своём веку успела побывать на похоронах трёх кардиологов. Спросила какие цветы ему нравятся.

– Интересно, как отреагировал?

– Сначала ничего не понял. Какие цветы? Почему вдруг цветы? Дико уставился на меня. Потом мальчика повело. Стал грубить. Вариант с букетиком от меня на его собственной могилке ох как не понравился.

– Как у вас с памятью?

– У меня прекрасная память. Я люблю перечитывать Конан Дойля. В конце концов, из Шерлока Холмса ведут свою историю шестьдесят процентов детективов. Остальное – от Эдгара По. Я предложил полушутливо:

– У меня есть методика проверки памяти. Давайте проверим вашу. Не возражаете?

– Что ж, извольте.

– Возьмем классику – Как относитесь к Саге о Форсайтах?

– Обожаю эту трилогию.

– Имя второй жены Сомса Форсайта?

– Аннетт!

– Любовник Ирэн Форсайт?

– Босини!

– Как он умер?

– Попал под омнибус!

– Сколько Джулионов в романе?

– Четверо!

– Поздравляю. Блестяще! Долговременная память великолепная.

– Сейчас вот в связи со смертью Босини мне пришло в голову, что Набоков в своей «Лолите» беззастенчиво позаимствовал этот эпизод, описывая гибель Шарлотты – матери Лолиты. Тоже после тяжёлого объяснения, тоже под колёсами автомобиля. Помните?

– Помню, конечно. Теперь вы проверяете меня? Шучу. Но мы заговорились. Хотите, проверим вашу кратковременную память?

– С этим у стариков похуже, но попробуем.

– С интервалом в одну секунду я назову четыре слова, потом скажу, что нужно делать. Хорошо?

– Да, начинайте.

Я стал медленно и чётко говорить:

– Печка… Художник… Ворон… Химия…

Сделал паузу и быстро произнёс:

– Теперь от числа 296 отнимайте по три.

– Двести девяносто три, двести девяносто, двести восемьдесят семь, двести восемьдесят четыре, двести восемьдесят один…

– Стоп! Повторите четыре слова!

– Печка…Художник…Ворота…затрудняюсь.

– Отлично. Ошибка – ворота вместо ворона, но это простительно, в произношении они схожи. Результат лучше, чем принято для вашего возраста. Некоторые и одного слова припомнить не в состоянии.

– Я очень рада. Не ожидала.

– Но почему вы обратились ко мне?

– Если по правде, то единственное что мне нужно, так это разумный человеческий совет.

– Значит, не в аритмии дело?

– Бог с ней, с аритмией. Она у меня с двадцати лет, после ревмокардита. Как-нибудь справлюсь. Всегда думала, что то, что прожила – моё. А прожила много. Восемьдесят три года мои, никто не отнимет.

Тут я чисто из вежливости спросил:

– А что, кто-нибудь собирается отнять?

Вздохнула.

– Прежде большевики. А на старости лет правнук. Дожила. Метнул в меня утюгом.

– Не слабо. Как я вижу, не попал.

– Угодил в телевизор. Прямо в физиономию мерзкого телеведущего. У меня от радости даже аритмия прошла. Теперь предлагаю рецепт своим знакомым с нарушением ритма.

– Это подпадает под незаконное врачевание. Расскажите об обстановке в семье.

– Семьи нет. Я да ещё правнук, сержант-сверхсрочник, из тех, что не моется, ест из немытой посуды, а после дежурства спит, не раздеваясь.

– Из тех, что считают, что мыться это не для мужика. Кажется, Муссолини предлагал заниматься сексом в сапогах.

Покачала головой:

– И Кларетта это позволяла?

– Вряд ли с ней.

– Надо рассказать внуку. Он сапоги и без секса не снимает. Хотя претенденток на это дело вокруг него не видно. Стыдно рассказывать, но я решила посоветоваться именно с геронтологом.

– Почему со мной?

– Мне вас рекомендовали ваши пациентки. Слухом земля полнится. По их рассказам вы находите решения там, где другие слепы. Если короче, то вы умный человек.

Я пожал плечами.

– Не настолько умный, чтобы сообразить с чем именно вы пришли. Но заметил, что предпочитаете вести разговор без свидетелей.

– С чем пришла, я вам расскажу. У вас, несомненно, есть социальный опыт.

– Какой-то есть. Но мне надо выслушать все обстоятельства.

– Спасибо. После утюга мне стало неуютно, хотя есть и положительный момент – разгромлен телеящик. Вместо меня.

– А дальние родственники?

– Все родные уже по ту сторону. А ему нужна квартира, а не старушенция под боком. Глядишь, и прибьёт. Думала, да и сейчас думаю, что схожу с ума.

– Если бы вы сходили с ума, то наверняка настаивали бы на том, что здоровы.

– Тоже верно. Какой выход вы видите сами, со стороны?

– Со стороны трудно, даже невозможно так взять и насоветовать. Скорее всего, разойтись, разъехаться. Но, я думаю, вы не за этим пришли.

Мне не хотелось задавать щекотливый вопрос, но без него никак нельзя было обойтись:

– Скажите, у вас есть средства?

И получил неожиданный ответ:

– Да, и очень большие. Мне нужен совет как ими распорядиться.

– Такие вопросы мне ещё не приходилось решать. Расскажите подробнее. Может что-нибудь прояснится.

– Я из хорошей семьи. Из «бывших», как нас называли.

– Удалось нормально пожить ещё до семнадцатого года?

– Не получилось уехать из России вместе с родителями. Так уж легла карта. Годами приходилось лгать, что живые люди мертвы. Впрочем, при наглухо перекрытых контактах это было одно и то же.

– Чем занимались?

– Была учительницей начальной школы. Преподавала французский частным образом болванам из Торговой палаты. Всё, что у меня осталось – это драгоценности.

Мне не поверилось:

– Ничего себе! И вы хранили их больше полувека? Это что-то от приключений Остапа Бендера.

– Есть большая разница. Остап Бендер – симпатичный авантюрист, рыскал в поисках чужого, а я берегла своё.

– Как удалось?

– Как волшебную иглу, которую прятал Кащей Бессмертный. Как там? Игла – в яйце, яйцо – в утке, утка – в зайце, заяц – в сундуке, сундук – на дубе. Яйцо в утке это логично. Но как утка может умещаться в зайце? И зачем такие ухищрения, если сундук выставлен, так сказать, напоказ и его можно снять с дерева вместе со всем содержимым. К чему вся эта зоология?

Мне этот монолог показался отвлечённым. Я попытался вернуть рассказчицу к её реалиям:

– Екатерина Никитична, нельзя ли поконкретнее? Как-нибудь без Кащея Бессмертного.

– Ах, да. Старухи любят болтать. Это я к тому, что сокровище это от слова сокрыть. И Кащей пользовался сундуком, хотя и бессмысленно. Вот и моё сокровище сокрыто в сундуке, как у Кащея, но не на дубе, что глупо, а в квартире, что тоже не гениально.

– Как, в обычной квартире?

– В кладовке хрущёвской пятиэтажки. А до этого в захламлённом чулане коммуналки. Вы первый человек, которому я это рассказываю.

– А вы подумали, стоит ли рассказывать незнакомому?

– Когда-то надо рассказать. И лучше незнакомому. Две металлических коробки. В таких прежде упаковывали печенье, галеты. В семье все, включая мужа, были уверены, что это кремированные останки.

– Господи, чьи?

– Мне удалось внушить родственникам, что родители и дядя погибли от «испанки» в восемнадцатом году. На крышке три номера с пометкой «Московскiй крематорiй». Ниже штампы, ещё до перехода на новую орфографию: «Осторожно. Человѣеческiе останки. Легко распыляется». Всё это завёрнуто в грязноватую тряпку и присыпано тальком. Сначала хотела зубным порошком, но у того отдушки.

– Могло бы сойти за мощи.

– Могло, но тогда к мощам относились настороженно. Неважно. Сорок пять лет пролежали в сундуке, никто и крышку не приподнял. Просили, умоляли от них избавиться, даже грозились выбросить, но не решились. Я постоянно повторяла, что тот, кто эти останки выбросит, сам попадёт в крематорий, добавится ещё одна коробка, место есть.

– Неужели поверили?

Просто привыкли к моей блажи. Внуков били по рукам, если те подходили близко к сундуку. Правнук и тот, слава те господи, боится открыть дверь кладовки. Так приучили. Будто бы там не порошок, а всё ещё покойники. У меня была дежурная страшилка. Говорила, что костные останки покрылись плесенью, сплошная зараза.

– И что в этих коробках, если позволите спросить?

– Часть фамильной коллекции ювелирных изделий. Собрана в Париже незадолго до Французской революции российским поверенным в делах при Женевской Республике. Моим прапрадедом. Говорили, что он был знаком с Жан-Жаком Руссо.

– Невелика честь. Дрянь, с отвратительным был характерцем. Предавал друзей, даже без надобности.

– Согласна. Особенно тех, кто больше для него сделал.

– Я был в его доме в Женеве. Неприятное впечатление. Будто хозяин всё ещё поблизости. Мрачно всматривается в посетителей, выискивает кому сделать пакость.

Мне страсть как хотелось уточнить фамилию поверенного и выяснить, не сделал ли Руссо какую-нибудь пакость и ему, что вполне было в духе Гражданина Женевы. Но это могло показаться неделикатным, будто я собираюсь её проверять. Тем временем дама спросила:

– Позволите закурить? Мой возраст показывает, что это не так уж пагубно сказалось на здоровье.

– Курите, конечно. Я сам курю и такого же мнения о противотабачной истерике. Как во что-нибудь вцепятся, особенно любительницы учить других, жди беды.

Мы оба с удовольствием закурили.

– Вот у нас уже нашлось что-то общее, – заключила моя собеседница.

– Вы правы. Но давайте вернёмся к коробкам.

– Кроме уникальных коллекционных вещей, там, например курица с шестью цыплятами из чистого золота на золотой же подставке с травяным узором. Ясно, что возможно бесконечное число положений и курицы, и выводка. Переставляй как хочешь.

– Вот уж это-то не заплесвенеет

– И не передаст заразу. Мне в детстве позволяли играть с птичками. Но однажды на поверхности обнаружили царапины, вещь отправили полировать, и игры прекратились. Что дальше? Две дамских табакерки с декором из алмазов и изящными сценами на фарфоре. Чистейший восемнадцатый век. Много хороших колец с изумрудами, кресты с настоящими рубинами, мелкая пластика из слоновой кости. Есть кулон, который, как утверждали, был выполнен по заказу Марии Антуанетты.

– Неужели?

– Глупости, конечно. Теперь привыкли всё на неё, беднягу, сваливать. Она тогда ещё не родилась. Есть мешочек с отличными камнями, готовыми к более современной оправке. Скорее всего, из ранних изделий после демонтажа уже вышедших из моды. Семнадцатый век тяжеловат. Двадцать лет как всё это не пересматривала. Было бы подозрительно ни с того, ни с сего копаться в плесени кремированных родственников.

– А вы не боитесь, что кто-то уже с ними пообщался и заменил цыплят, допустим, на ржавые вилки и ложки? Извините, но родственнички любят шутить такие шутки со стариками. А у тех потом бывают инфаркты.

– Как же, знаю, знаю. Но я не так проста, как кажусь.

– Да, судя по тому, как вы отбрили кардиолога.

– Я без труда убедила домашних в том, что при приготовлении диетических блюд никак не обойтись без весов. Время от времени я ими пользуюсь и не вижу, чтобы вес моего клада поменялся. Кроме того, в семье легко было бы заметить немотивированное возбуждение или экстравагантные приобретения. Народ был прост, как три копейки. Так и ушли, не зная, что лежало рядом.

– Или с кем лежали рядом. Скажите, а вам не приходило в голову объявить о том, что вы нашли клад? Вам бы отстегнули половину или сколько там полагается.

– Отдать этим? Свинья в саду не огородник. Разворуют на дачи и жёнам на аборты с наркозом.

– Итак, чего бы вам хотелось? Или не хотелось.

– Не хочу, чтобы Михаилу что-то досталось. Если бы знал о содержании сундука, давно бы меня прикончил и расчленил. И потом не стал бы мыть руки. Впрочем, у него ещё есть время.

– Вымыть руки?

– Нет, меня расчленить. Как-то не хочется об этом думать.

– Воображаю. А почему сами не хотите распорядиться драгоценностями?

– Поверьте, силы не те. Не могу же я в моём возрасте бегать по оценщикам, по скупкам, общаться с сомнительными личностями. С теми, кто хочет отмыть деньги. Скажут, рехнулась бабка.

– Да, небезопасные контакты. Чуть пронюхают, могут и убить. А меня, надеюсь, вы не держите за покупщика?

– И ни за потенциального убийцу. Но хочу, чтобы и меня не приняли за фарцовщицу из подворотни.

– Фарцовщицы не только в подворотнях. Вот, говорят, что этим балуется и мадам Громыко, жена министра иностранных дел.

– Хороша была бы компания.

Я чуть обдумал ситуацию и заключил:

– Екатерина Никитична, ничего сказать не могу, я даже диагнозы с ходу не сообщаю, даже если наверное знаю. Но есть такое соображение. Допустим, вас обокрали или собираются обокрасть. Милицию такие дела не интересуют, если вы – никто. Тогда самое надёжное это обратиться за советом к другим ворам.

– Не поверю, что у вас есть кто-то на примете!

– Поверите. Недаром говорят, что совпадения это шуточки судьбы. Ровно сегодня на приёме в поликлинике была специалистка в этой области.

Согласилась:

– Да, свежая мысль. Но нужно подумать, прежде чем приглашать лису в курятник.

– Подумаю. Жду вас на следующей неделе.

– Благодарю вас, доктор.

Всё это было любопытно, даже увлекательно. Но оставалось впечатление, что я занимаюсь не своим делом. Сказал ей:

– Да, напоследок давайте условимся об одном. Я постараюсь найти вам консультанта, но сам не хочу иметь никакого дела с вещами. Ни видеть их, ни, тем более, к ним прикасаться.

– Я вас понимаю. На условие согласна.

Действительно, врач с кем только не пересекается. На другой день я нашёл историю болезни Веры – адвоката, больной с несахарным диабетом. Кто-то, кажется из отделения милиции, мне шептал, что она недоучившийся адвокат, а её муж или сожитель известный вор в законе. Если уж менты знают, то должен быть, один из известных, у них там свои сферы влияния, своя геополитика. Решил, что для консультанта это элитная парочка – идеальный случай. Узнал телефон, позвонил и сказал:

– Вера Ефимовна, вы забыли взять направление на анализы. Кроме того, у меня есть к вам личные вопросы.

Сообразил, что ещё надо было как-то избавиться от присутствия медсестры при разговоре. Самое лучшее было пораньше её отпустить. И добавил:

– Завтра я оставлю вам в регистратуре талон на конец приёма.

– Есть, хозяин! Завтра буду.

Вера была моей постоянной пациенткой. Долго ходила по врачам. Ей ставили опухоль гипофиза. Я долго разбирался с диагнозом, это оказалась патология надпочечника. Вышла на хорошую ремиссию. В обиходе у неё была нормальная, юридически правильная, культурная речь, но в частных разговорах со мной она переходила на блатной жаргон. Щеголяла феней, как другие щеголяют матерком. Бравировала этим, как бы в знак обоюдного понимания и доверия, Как бы показать, что держит меня за своего. Помнится, однажды одарила комплиментом: «Доктор, вы слишком сообразительны, чтобы уважать законы». Что правда, то правда, много чего не уважаю. Но не будем отклоняться на мои моральные (или аморальные) установки.

Медсестра была счастлива коротким приёмом. С пациенткой я сначала обсудил медицинские дела и только потом объяснил ситуацию, исключив, разумеется, координаты клада.

Вера внимательно слушала. Не перебивала, будто у меня научилась собирать анамнез. Потом одобрила:

– Всё в ёлочку. Вы не побоялись рассказать про такой кусок, хотя много за меня знаете. У братвы своя честь, свой суд. Никому не дуну в ухо. Никто бабку не приколит.

– Я не беспокоюсь. Потому и попросил совета.

И слукавил:

– Конечно, я вам доверяю. Но запомните, Вера, надо воздержаться от противоправных вариантов. Единственное, что старушка хочет знать, это как получить наличные и наказать подонка.

– Да, эту автоматную рожу. Лычке не мешает встряхнуть кукушку. А у бабки ясность полная. Хочет поймать тишину. Пофенеботаю с коллективом. Мне не звоните, не для трубки. Сама нарисуюсь.

Пофенеботала и «нарисовалась» через неделю. Копируя партийного чиновника, начала:

– Мы тут с товарищами посоветовались…

Посоветовались и, как оказалось, выдали разумную идею, в отличие от «тех» товарищей. Заключалась она в том, чтобы не пускать камни и изделия в продажу фарцовщикам или подпольным ювелирам, а пожертвовать частью ради целого. Я попросил объяснить подробнее и для ясности не пользоваться криминальным жаргоном. Объяснила:

– Жаргон – часть моей двуязычной личности. Как говорится, билингва. В армии меня назначили бы офицером связи.

– Лейтенант, можно поточнее?

Вера засмеялась и подскочила:

– Слушаюсь, гражданин полковник!

И продолжила уже серьёзно:

– В провинции есть музеи драгоценных и декоративных камней, или специальные отделы в краеведческих музеях, особенно на Украине. Пусть ваша старушка напишет письмо в один из них, хоть в Харьков, хоть в Житомир и похвалит за идею такого собрания. Люди липнут к этим витринам. Завораживает. Не всё выставлять портреты героев социалистического труда или Вальки Терешковой. А в конце письма добавит, что готова подарить им один-два настоящих камня. Если их это интересует, то могут с ней связаться.

– Подарок в память о счастливой юности.

– Разумеется. И о первой любви. Но всё по порядку. Поначалу не поверят, скажут, что старуха дурит, но на наживку клюнут. У них там в экспозиции такое барахло, что явятся, как миленькие, и ахнут от восторга.

– А как провести оценку?

– Отнести в ломбард, который осуществляет, – Вера вынула бумажку и стала читать, – «кредитование движимых вещей под залог на возвратной и возмездной основе».

– Как это на человеческом языке?

– В залоговой квитанции будет указана примерная стоимость. Во-первых, за оценку не надо платить, во-вторых, ломбарды слабо контролируются. Фамилия ни в каких отчётах не мелькает. Только по запросу суда. Дамы на лето сдают в ломбард свои шубы, чтобы сохранить меха в хорошем холодильнике. Стоимость заклада мизерная. Возврат вещей гарантирован.

– Хорошая идея. Оценили. Но дальше – дарственная. Это другой разговор. Как её оформляют?

– Название говорит само за себя. Документ должен содержать все реквизиты дарительницы и основания для такого действия. Можно и без оснований, но лучше сослаться на эмоции.

– Кто за это платит?

– За нотариальные действия пусть платит музей. Нельзя же всё на халяву. И рыбку съесть…

– Расцелуют благодетельницу за настоящие вещи.

– Как пить дать. И напишут, что это из житомирского месторождения. Месяца через два можно сделать подарок другому маленькому музею. Скажем, пару крестиков из слоновой кости и чётки. Для молвы двух музеев достаточно.

– Да. Будут трезвонить. И все растратить? Какой смысл?

– Не гоните картину. Не всё. Очень мало. Хорошо бы добавить и третий камешек в музейный огород. Кстати, слоновая кость не очень ходовой товар. В ней мало кто понимает. К такому материалу в Советском Союзе не привыкли.

– Да, это не Китай.

– И не Византия. А вещицы – всего только затравка.