Экзорцизм. Пролог

***

До чего же ласково солнце! Как нежно сияет чистое небо! Как сладко звучит шелест листвы за окном! Амалия даже зажмурилась от удовольствия, чувствуя на лице теплые лучи, легкие касания ветра, вдыхая полной грудью утреннюю свежесть. Мир стал таким красивым и добрым, когда отец вернулся и заказал лилии! Цветы в горшках и вазах были повсюду, их даже высадили вдоль дорожки к крыльцу. Лилейный аромат заполнил дом и… изгнал кошмары! Амалия наконец-то могла нормально спать, она больше не просыпалась среди ночи с криком и чувством, что легкие разрываются от боли, и девочка с кукольным лицом и злыми глазами ушла. Не появлялась ни во снах, ни наяву, оставила Амалию в покое!

«Сколь же мало человеку необходимо, чтобы вновь обрести счастье и полноту жизни! – записала Амалия в дневнике. – Всего лишь избавиться от страха и хорошо спать». Она снова могла читать и запоминать прочитанное, снова занималась рукоделием, снова могла спокойно разговаривать с камеристкой, да и сами слуги, казалось, вновь стали трудолюбивыми и старательными. На завтрак больше не подавали подгоревшие тосты, пыль, которая начала появляться на каминных полках исчезла, а экраны сияли чистотой. Зои снова начала улыбаться, робко шутить, а горничные больше не жались по углам, тихо и встревоженно переговаривариваясь. Настоящая леди, хозяйка дома, не допустила бы подобного, но Амалия, хоть и замечала, что работа прислуги выполняется из рук вон плохо, ничего не делала.

Ничего не делала и мать. Утром она могла сказать, что больна, а днем как ни в чем не бывало выйти из спальни и потребовать приготовить ей к ужину кролика в сметане и молодой картофель. В такие дни Амалия старалась держаться от нее подальше: пугал лихорадочный румянец на щеках, яркий блеск глаз и мимика. Она становилась чужой. Мать никогда не улыбалась так: обнажая зубы, а не просто приподнимая уголки губ; никогда не двигалась столь легко, плавно и живо, словно юная мисс; даже интонация и манера говорить менялись – в них появлялись капризность и леность. Поэтому в то утро, когда Амалия впервые проснулась не разбитой и измученной, а бодрой, в ее сердце вспыхнула робкая надежда на то, что и мать поправится.

Амалия ласково погладила лепесток лилии: ярко-розовый в середине, он медленно выцветал в нежный ближе к краям. Она сама выбрала этот цвет, принесла в комнату высаженные в горшки цветы, поставила в вазу на столе – срезанные. Еще привезли белые, рыжие, персиковые, багровые, с крапинками и без, но розовые почему-то сразу приглянулись, и Амалия попросила отнести их к ней в комнату. Любуясь ими, она впервые за неделю почувствовала, что майское солнце нагрело поверхность стола, а потом услышала крики и звон разбивающегося стекла. Когда она прибежала к спальне матери, горничные уже собирали черепки и осколки, сметали рассыпавшуюся землю, среди которой белели хрупкие изломанные цветы. Из-за двери не доносилось ни звука.

– Окно открыла, наверное, – негромко пробормотала одна из служанок. – Чувствуешь, как холодом тянет?

– Наверное, хотя на улице-то теплынь стоит! – ответила вторая, с жалостью глядя на смятые лилии.

Тогда Амалия поняла – надеждам сбыться не суждено.

***

Мерзкий запах был повсюду. Гадкий, отвратительный! Он забивал ноздри, от него раскалывалась голова, сердце то сжималось и замирало, то пускалось вскачь – все быстрее и быстрее, пока не становилось больно в груди. От него дрожали руки, пропадал сон и постоянно тошнило. От него тело сковывала слабость, поэтому Избель лежала на постели, не в силах пошевелиться. Сознание то меркло, окутанное холодным бледно-синим туманом, то отдалялось, из-за чего она не могла понять, где находится: в Нодноле, в Борроуфане, а может на вилле в Энуе, где они с Дональдом провели часть медового месяца? Потолок плыл, кровать кружилась. Иногда Избель проваливалась в спасительную темноту, но когда возвращалась из нее, обнаруживала себя стоящей у зеркала, сидящей в кресле у окна, лежащей на полу, а то и швыряющей вазу с лилиями в голову служанке…

Это должно было пугать, но Избель так устала, что не испытывала ничего, даже ненависть ушла. Когда в спальню постучалась Амалия и, не дождавшись ответа, вошла, то вместо привычной вспышки раздражения и злости, Избель не почувствовала… ничего. Зато Дональд, вместо страха, который она старательно прятала за капризами, упреками и придирками, будил в ней нечто, чему не было названия. Темное, вязкое, липкое, оно вскипало в сердце, и отвратительный запах лилий сменялся запахом холодной влажной земли. Он окутывал ее, успокаивал и толкал в забытье…

…Выходила из которого Избель в самых неожиданных местах.

Она перевернулась на бок и столкнулась лицом к лицу с той, кем была по ночам – с белоглазой красавицей в старомодном платье, открывающем плечи и грудь.

– Добрый вечер, милая, – голос, что во сне звучал глубоко и мелодично, в реальности обрел хрипловатое эхо.

Девушка улыбнулась, обнажив ряд жемчужно-белых, влажно поблескивающих зубов, и у Избель от ужаса скрутило живот. В этой улыбке не было тепла, не было радости, не было ничего, кроме пустоты смерти. Избель попыталась отползти, но красавица цокнула языком и нахмурилась:

– Неужели ты боишься меня? – капризно растягивая слова, спросила она. – Мы же с тобой такие хорошие подруги! Ненависть связала нас, открыла мне путь в твое сердце, и я в благодарность подарила тебе чудесные сны. Тебе же нравилась моя жизнь?

Избель с трудом сглотнула, язык словно примерз к небу, но она все-таки выговорила:

– Ненависть?

– Я сразу почувствовала, что мы похожи, – красавица легла на спину, посмотрела в потолок, – и тебя, и меня убила связь с мужчиной. Только ты и твоя дочь еще дышите, а вот я – нет. И даже из дома этого омерзительного выбраться не могу! Все что у меня есть – могила за садом и эти комнаты, а ведь я так хочу найти Эндрю…

Услышав имя, Избель вздрогнула. Оно прозвучало так, что не осталось никаких сомнений – его владельцу вынесен приговор; от восхищения и влюбленности, звеневших в каждой строчке дневниковых записей, не осталось и следа.

– …найти каждого, в ком течет его кровь, – тем временем продолжала девушка, – и уничтожить! У меня даже возникла одна идея, но тут явился твой муженек и все испортил! Но мы это исправим, верно, милая? – она снова повернулась, и Избель увидела, как ярко блестят ее невозможно-светлые глаза. – Ты ведь тоже хочешь избавиться от лилий, верно? От их запаха болит голова, от него невозможно дышать…

Красавица продолжала говорить, но смысл слов ускользал от Избель, со всех сторон на нее надвинулись тени: погасили нежное золото заката, заглушили живые звуки дома, заслонили спальню – осталось лишь бледное прекрасное лицо с горящими глазами. И мольбе в них, пониманию, собственному отражению невозможно было сопротивляться.

– Хочу, – едва слышный шепот сорвался с губ Избель, и это короткое слово стало последним в ее жизни.

***

День доктора Джойса Оскара Вита проходил отлично. Он плотно позавтракал, почитал свежую газету, прогулялся по главной улице, раскланиваясь со знакомыми, потом навестил миссис Лауфин – жену богатого фермера, – а вернувшись домой подкрепился отменными отбивными. Послеобеденный сон наполнил мистера Вита силами, и он с энтузиазмом взялся за продолжение научной работы. И именно здесь, в любимом рабочем кабинете, обставленном с таким вкусом и тщанием – красное дерево, бронзовые безделушки, роскошный шкаф, в котором ровными рядами стояли книги, – доктора Вита впервые за день посетило неприятное чувство.

Тревожно засосало под ложечкой, когда он, входя в кабинет, кинул взгляд на корзину для бумаг. В ней не набралось и половины, но сверху лежало письмо от одного весьма неприятного молодого человека, и Вит хотел бы забыть и его, и их сделку. Какая жалость, что сэр из богатой и влиятельной семьи подобного желания не испытывал! Доктор надеялся, что от обязательств его освободит отъезд молодого человека из Королевства, но стоило этой надежде появиться и укорениться в мыслях, как тут же пришло письмо, вырвавшее ее.

Вит прошел к столу, пододвинул к себе чистые листы, открыл чернильницу, но все его внимание притягивало к себе злосчастное письмо. Он помнил каждую его строчку, запятую и точку:

«Дорогой доктор!

Очень нелюбезным будет с Вашей стороны отказаться от собственных обещаний. Пусть я покинул Королевство, но поверьте, мне не составит никакого труда… принудить Вас к исполнению наших договоренностей. Услуга, которую я оказал Вам не сравнится с тем небольшим и необременительным поручением, что Вам надлежит выполнить. Все необходимое я прислал ранее.

Не разочаруйте меня,

Ваш друг, Г. А.»

Каков наглец! Другом назвался! Доктор Вит не выдержал и позвонил в звоночек, получилось даже слишком резко и громко, но пришедший на зов помощник никак не показал своего отношения к этому.

– Вынесите корзину для бумаг! – доктор считал, что «тыкать» слугам унизительно не столько для слуг, сколько для него самого.

Помощник коротко кивнул, и письмо наконец-то пропало из поля зрения Вита. Сразу даже как-то дышать легче стало, и повеселевший доктор вернулся к своей научной работе.

Время за ней летело незаметно, и когда финальная точка была поставлена, солнце уже клонилось к закату. Вит снял очки, потер переносицу и, откинувшись на спинку кресла, позволил себе помечтать о том, какой успех ждет его монографию. Сладкие картины больших тиражей, выступлений перед искушенной публикой, лекций не где-нибудь, а в самом Нолидже, поездок на международные конференции понеслись перед внутренним взором, и погруженный в эти грезы доктор не расслышал, как помощник стучит в дверь.

– Прошу прощения, сэр, я стучал, но вы не отвечали, а дело срочное!

Благодушие слетело с доктора Вита, словно листья с дерева в осенний, ветренный день, а на замену ему медленно поднялась тревога. «Началось!» – подумал он, и эта мысль не имела рационального объяснения. Просто что-то в лице помощника, в его тоне, в том, как он смотрел на Вита, дало это понимание.

– Что случилось? – голос осип.

– Тут прибежала девчонка-посудомойка из господского дома, куда недавно въехали Вейты, говорит, что хозяйке плохо, вас зовет…

«Откуда он знал? Откуда этот янтарноглазый подонок все знал?! И что только заставило меня связаться с ним?!» – вопросы один за другим вспыхивали и гасли в голове доктора, а сам он тем временем вытащил из-под стола свой рабочий саквояж, на дне которого, вместе с традиционными врачебными инструментами, лежали предметы несколько иного характера.

Те, которые прислал «друг». Ивовый прутик, тонкая серебряная цепочка, медальон и флакон из искрящегося стекла, в котором лежал белый лилейный лепесток. Лепесток следовало убрать в медальон, а тот – повесить на цепочку; цепочка предназначалась для человека, на которого укажет ивовый прутик.

– Заложите двуколку и подгоните ее к крыльцу! Я поеду один!

Помощник легонько поклонился и вышел, а доктор Вит со вздохом извлек нужное из саквояжа. Лепесток лилии выглядел удивительно свежим, словно его только что сорвали, и тем страннее был аромат, вырвавшийся из флакона: пыли, тлена и гниющих цветов. Доктор раскрыл медальон, вложил в него лепесток, а затем вдел цепочку. По пальцам пробежал холодок. Убрав в карман пиджака ивовый прутик, Вит поспешил на выход.

Двуколка в полной готовности ждала, где положено, а в ней сидела девчонка-посудомойка, размазывая по щекам слезы.

– А ну-ка выбирайся отсюда! – прикрикнул на нее доктор, но та неожиданно серьезно на него посмотрела и вцепилась тонкими пальчиками в бортик экипажа.

– Нет! Там мои мама и братик!

Вит скривился, тяжко вздохнул, но прогонять не стал – ему было жаль ребенка, который явно волновался за близких. Тогда он не задумался над тем, почему девочка волновалась, а стоило бы.

Едва лошадь остановилась, как девчонка соскочила на землю и бросилась к дому, миновав незапертые кованные ворота. Доктор Вит же так неприлично торопиться не мог, да и что скрывать – не хотел. Он вспоминал холодные золотые глаза «друга» и презрение, что мерцало в самой их глубине; вспоминал его голос, чуть манерную речь, колкую, словно метель в северных графствах Королевства, – и понимал, что «необременительным» его поручение точно не станет.

Миновав дорожку, по обеим сторонам усаженную цветущими лилиями всех цветов и оттенков (и где только Вейты нашли столько? Подобное разве что в оранжереях и теплицах Кемшоу найти можно! И только за большие деньги!), доктор Вит вышел к крыльцу.

Фасад выходил на восток, и из-за этого на двери и дорожке к ней лежали темные тени. Высокие дубы замерли в неподвижности, и даже птичьих трелей – вечных спутников заката – слышно не было. Особняк затаился, и Виту казалось, что он смотрит на него темными глазами-окнами, и от взгляда этого веяло чем-то недобрым.

Доктор коснулся кармашка, в котором ждал своего часа прутик, потом проверил, что медальон лежит в другом, глубоко вдохнул, выдохнул, и наконец занес руку, чтобы постучать, но дверь оказалась приоткрыта. Тогда он осторожно толкнул ее и ступил в пустой холл.

Раньше доктор никогда не бывал здесь – с приезда Вейтов прошло всего несколько недель, а до того бывший особняк Кроптонов стоял заколоченным много лет. И может поэтому он ожидал, что увидит пыль и запустение, а не холл, блистающий чистотой и изящной отделкой. Но стоило приглядеться, и стали заметны следы не впечатляющие, а пугающие. На дубовых перилах лестницы виднелись свежие зарубки – они щерились щепастым оскалом; на ступенях поблескивала не успевшая свернуться кровь; дверь в одну из комнат была сорвана с петель и разбита. Доктор, чувствуя, как ноги подгибаются, осторожно приблизился и заглянул внутрь. «Наверное, здесь у Вейтов столовая», – подумал он. Круглый стол, застеленный прелестной кружевной скатертью, ковер на полу, невесомая тюль на окнах, за которыми разросся жасмин, – все это могло бы выглядеть очень красиво, если бы часть тюля не оказалась сорвана, на ковре не поблескивали разбитые осколки фарфоровой посуды, а из-за стола не выглядывали ноги лежащего на полу человека. Вит медленно подошел к нему, отметив, что дверь в помещения слуг открыта, а бронзовая ручка заляпана алым, и окинул внимательным взглядом. Голова бедняги оказалась расколота, но доктор все равно присел рядом на корточки, чтобы проверить пульс, и тут сверху раздался звук, в мертвой тишине особняка прозвучавший, как удар тарана в деревянные ворота. Доктор Вит от испуга не удержался на ногах, и едва не упал на спину, вовремя успев выставить руки, а потом выхватил из кармана ивовый прутик и, поднявшись с невиданной для его плотной комплекции сноровкой, поспешил наверх. Миновав лестницу и оказавшись в коридоре, успел увидеть, как в одну из комнат входит мужчина.

– Постойте! – окликнул его доктор Вит, но отозвался ему не он:

– Помогите! Помогите, пожалуйста!

Кричала девушка, и совсем юная – столь звонкий и чистый у нее был голосок. Доктор поспешил вперед, едва не споткнулся о распростертое тело женщины в шали поверх домашнего платья, и вбежал в комнату как раз в тот момент, когда мужчина занес топор над съежившейся у стены мисс. Она взглянула прямо в глаза Виту, и прутик в его пальцах дернулся, разворачиваясь к ней.

– Стойте! – с губ сорвался не крик – хрип, но мужчина услышал.

Наверное, это и был Дональд Вейт, глава этого несчастного семейства, хозяин проклятого дома. Он повернулся, и доктор Вит отчетливо рассмотрел его на фоне окна, за которым белел пенным морем залитый закатным солнцем яблоневый сад. Лицо Дональда Вейта, его костюм, сшитый точно по меркам и отлично сидящий по фигуре, а главное. белый воротничок рубашки, – все это оказалось забрызгано кровью.

– Беги прочь, безумец! – сказал Вейт и неожиданно засмеялся, он смеялся и смеялся, а доктор Вит смотрел в его искаженное диким хохотом лицо, и мог думать только о том, что безумец здесь только один. – Не скроешься, они и тебя заберут! – выдохнул Вейт, когда смех иссяк. – Проберутся в твое тело! Разрушат твой разум! Разрушат, разрушат, разрушат…

– Отойдите от девушки, – как можно тверже произнес доктор и шагнул вперед, – опустите топор и отойдите.

Но остатки здравомыслия совсем покинули Дональда Вейта, он наклонил голову, взглянул исподлобья и бросился на доктора. Сколь бы неожиданна ни была атака, умирать Вит не хотел – он ринулся в сторону и одновременно с этим кинул саквояж прямо в лицо Вейту, тот замедлился, не успел увернуться, и сила замаха увлекла его вперед, скользкая рукоять топора выскользнула, а доктор, подскочив сзади толкнул его в спину. Он хотел лишь обезвредить Вейта, и когда юное создание, плакавшее и причитавшее на полу, ринулось вперед, схватило топор и с силой обрушило его на шею Вейта, доктор даже не растерялся – впал в ступор. А девушка повалилась на пол рядом с обезглавленным телом.

Вит не знал, сколько он простоял, неверяще глядя на залитую кровью спальню, труп Дональда Вейта и его убийцу, но когда он все-таки очнулся, солнце все-так же висело над западным краем, заливая алым мир. Доктор достал из кармана медальон, повесил его на шею девушки, и осмотрел ее. Сердцебиение едва прощупывалось, но она точно была жива, и жизни ее никакие внешние травмы не угрожали. Вит взял девушку на руки, такую легкую и хрупкую, и медленно двинулся к выходу.

Следовало как можно скорее отвезти ее прочь из этого жуткого места, а еще вызвать полицейских и проверить, не осталось ли в особняке еще кого-то, кому нужна помощь. Но все эти действия доктор Вит делал почти неосознанно, как какая-то заводная игрушка, механическая безделица – мысли занимал Дональд Вейт и последние секунды его жизни…

Эпилог

– К вам посетитель, – помощник протянул доктору Виту визитную карточку. На плотном картоне значилось «Кристофер Мэллоун, граф Мэллоун» и ноднолский адрес гостя. – У него также было рекомендательное письмо.

Почерк старого друга, заведующего лечебницей в столице, Вит узнал сразу и даже не стал распечатывать конверт.

– Мистер Мэллоун ждет в гостинной?

– Да, сэр.

– Скажите, что я приму его.

Слуга поклонился и вышел из кабинета, а доктор Вит закрыл лицо руками. Меньше всего на свете он хотел снова вспоминать эту жуткую историю с Вейтами, участником которой его вынудил стать титулованный «друг». Но его новое письмо требовало посвятить мистера Мэллоуна в детали и отчитаться о том, что произойдет в особняке после. Радовало одно – это было последнее поручение адвокатишки, срок их сделки подходил к концу. И если «друг» решит написать еще раз, его корреспонденция отправится даже не в корзину для бумаг, а сразу в камин!