скачать книгу бесплатно
– Это будет несправедливо по отношению к Мамочке. Нам надо подождать. Они все скоро уйдут. Кроме того, для меня важно выяснить, кто из них это делает. Потом я смогу быть уверенна в том, что кто бы он ни был, ему никогда больше не переступить порог этого дома.
Это было ужасной угрозой, но Джим осознал, что так было бы справедливо. У людей не было права поступать с Синтией так, что она боялась ночи, несмотря на то, что все происходило в гостиной. Должно быть, они сделали ставку на черное. И вдруг ужасающее объяснение несчастья Синтии сразило его.
– Дорогая, ты ясновидящая? – со страхом спросил он. Он развернул ее к себе и с удовольствием изучал. Он рассмотрел ее с головы до ног – от аккуратно уложенных в прическу каштановых волос до миловидных ступней. Она была стройным, длинноногим, субтильным созданием. Все его знания о медиумах сводились к мысли о том, что, как правило, они были склонны к полноте и габаритам. Он вздохнул с облегчением, но Синтия посмотрела на него с большим любопытством.
– Нет, – ответила она после минутного размышления. – Только одно. А больше никаких странностей. Но то не моя вина. Есть явная причина. – И она, задыхаясь, тревожно спросила: – Я не кажусь тебе скрытной, Джим?
Джим твердо заверил:
– Никто не был столь открыт.
Синтия облегченно вздохнула.
– Спасибо. Ты успокоил меня, Джим. Теперь я могу сказать тебе больше. Об этом – кто-то в гостиной о нем знает. И весь вечер думает об этом. И заставляет меня о нем думать – придя сегодня вечером сюда, чтобы навевать мне эти мысли. И это кошмар!
И она вдруг показала рукой на территорию Грин-Парка, от Пикадилли на севере до Букингемского дворца на юге.
– Да, кошмар, – повторила она низким голосом.
Она наблюдала за проходящей мимо ужасающей процессией, бесконечной и всегда с севера на юг. Она двигалась не под тенью деревьев, а вдоль каймы дороги между аккуратных рядов полей под жарким солнцем и знойным воздухом, желтым от пыли. Начиналась процессия со стада белых волов, вслед за которыми шли козы, и замыкали шествие блеющие овцы.
Позади ехала старая разбитая телега, и пара дряхлых лошадей тянули ее под предводительством такого же дряхлого старика. Телега была заполнена матрасами, разным скарбом и домашней утварью. На этой куче сидели, покачиваясь и цепляясь, дряхлая старуха и совсем маленькие дети. Это было скопище и людей, и животных, вместе принимавших участие в этой громадной ужасающей миграции. То были не первооткрыватели, скорее перелетные птицы. Невзрачная картина, на которой старик, не имея телеги или лошади, как мешок, везет на себе еще более дряхлую старуху.
Весь день, начиная с севера заканчивая югом, процессия медленно и неуклонно движется. Только с приходом ночи останавливается, а на рассвете возобновляет свое шествие. Засыпая Синтия хорошо знала, что придет момент, когда процессия начнет свой путь, и старик с дряхлыми лошадьми снова зашагают, подпрыгивая, гротескно передвигая ноги, как марионетки. И придет кошмар. Когда кто-то из них упадет, и их растопчут. Но никому не будет дела. Но этот момент еще не пришел.
Позади нее в гостиной началось волнение.
– Они уходят, – сказала она.
Двое молодых людей повернулись к окну, и Синтия положила ладонь на руку Джима и удержала его.
– Постой же! – прошептала она с нетерпением. Я знаю, что мы выясним, кто же это.
Они наблюдали сквозь портьерную прорезь за оживлением и тем, как гости вставали по одному и расходились, хозяйка со сдержанной учтивостью и вежливыми фразами-клише распространялась о проведенном восхитительном вечере. Они видели и слышали, как миссис Мэйн повернулась к картине на стене и сказала:
– Эта? Да, довольно милая, не так ли? Давайте взглянем на нее поближе.
И Синтия, и Джим оба сконцентрировали внимание на том госте, которому понравилась картина, и пересекающем теперь вместе с миссис Мэйн гостиную. То была смуглая женщина среднего телосложения и неопределенного возраста где-то между тридцатью шестью и пятьюдесятью. У нее не было ни ярко выраженной внешности, ни особой красоты. И было что-то жесткое в ее походке.
– Она так же непримечательна, как и овца, – сказал Джим, имея ввиду, что вряд ли это та особа, которая так тревожила и контролировала блистательную молодую девушку рядом с ним.
– Подожди! – посоветовала Синтия. Ты представлялся ей?
– Нет.
– Кажется, Мамочка представляла меня ей. Но я ничего о ней не помню. К тому же, она находилась на другом конце обеденного стола.
– Это не она, – ответил Джим.
Миссис Мэйн подвела свою гостью к картине, изображающей старое французское шато в сверкающих лучах солнца. Великолепный газон, ровный и зеленый, как изумруд, и цветочные клумбы, расположенные перед солидным и элегантным домом, серебристое сияние газона по краям. По обеим сторонам шато располагались аллеи из высоких каштанов, а позади него поднимался высокий голый холм.
– Много лет назад, мы с моим супругом увидели этот дом будучи в путешествии по Франции, – объяснила миссис Мэйн. Я в него влюбилась, и супруг купил мне его. Там мы проводили четыре месяца в году. После смерти мужа я все еще возвращаюсь туда, но пять лет назад Синтия…
– Ваша дочь? – прервала незнакомка.
– Да, у моей дочери возникло к нему отвращение. Поэтому я продала его монсеньеру Франшару. Он создал огромное состояние на войне и стал этим очень знаменит, так мне рассказывали.
– Вот эта женщина, Джим. – сказала Синтия с легким дрожанием в голосе.
Но подозреваемая женщина больше не выказывала никакого интереса к картине. Джим испытал страх от того, насколько сильно Синтия была сосредоточена, а ее чувства обострены. Это могло привлечь внимание особы к портьерам за ее спиной, за которыми скрывалась молодая пара. Но ничего не произошло! Странная женщина улыбнулась, поблагодарила хозяйку за вечер, пожала ей руку и захромала – именно это слово пришло Джиму в голову – захромала к выходу. Не было ничего более банального, чем ее уход.
Как только она ушла, Синтия проскользнула обратно через занавески и заняла место подле матери.
– Мамочка, кто та особа, что обсуждала с тобой Шато Доре? – спросила она, пожимая руки отбывающим гостям.
– Мадам Д’Эстури, – ответила мать. Она была добра ко мне в Алжире. Она приехала в Лондон неделю назад и сообщила о себе. А я пригласила ее на обед.
– Алжир! – начала Синтия, а про себя добавила: «Я была права. Ее больше нельзя пускать в дом. Я завтра поговорю об этом с Мамой».
Теперь комната опустела, остались только ее мать, Джим и она сама.
– Мы собираемся съездить на танцы, – сказала она.
Мать Синтии улыбнулась.
– У тебя есть ключ?
– Да.
Миссис Мэйн повернулась к молодому человеку.
– Джим, не давай ее оставаться допоздна. Она завтра снова поедет на танцы. Спокойной ночи, мои дорогие.
У двери гостиной Синтия сказала:
– Джим, я сбегаю за накидкой, а ты заведи свою старую машину и жди меня в холле.
Она взбежала наверх и, минуя маленькую гостиную, прошла в спальню. Когда она доставала накидку из шкафа, ей послышалось легкое движение в гостиной рядом с ее спальней. Выйдя из комнаты, она увидела, что дверь на лестницу закрыта, а мадам Д’Эстури сидит в кресле, ожидая ее.
На лице мадам Д’Эстури больше не осталось бессмысленного выражения.
2
– Я думала, вы ушли, – запинаясь, проговорила Синтия.
Мадам Д’Эстури улыбнулась этому детскому жесту. Ее улыбка заставила Синтию почувствовать себя ребенком, притом беспомощным, – чувство, которое она очень не любила.
– Конечно, я знала, что ты была за портьерами на балконе, – мадам Д’Эстури объяснила очень спокойно. – Я спряталась в темноте гостиной и наблюдала за тобой. Я видела, как ты побежала наверх, и последовала за тобой.
Синтия была обеспокоена и раздражена. Она совершила нечто ненавистное самой себе. Она решила вести себя нахально.
– Вы думаете, что поступили достойно, придя на мамин обед с целью шпионажа и вторжения? – спросила она, топнув ногой и надменно подняв красивое лицо над горностаевым воротником накидки.
– Я не думала о своих манерах, – спокойно ответила Мадам Д’Эстури. – Я искала тебя годами. Этой весной меня посетила первая догадка, что это именно ты. А сегодня вечером я убедилась окончательно. Я не отпущу тебя даже во имя моих хороших манер.
Синтия не притворялась, что находится в замешательстве относительно предмета настойчивости Мадам Д’Эстури.
– Я ни с кем об этом не говорила, даже с мамой, – сказала она.
– В этом твоя вина, – ответила Мадам Д’Эстури с жесткостью.
Негодование сошло с лица Синтии. Теперь она была слаба. У нее не осталось возражений.
– Я ненавижу об всем этом думать, – сказал она в оправдание.
– И все же ты думаешь.
– Временами. Я не могу справиться с этим, – и Синтия задрожала и запахнула на себе накидку.
– Когда ты об этом расскажешь, то не будешь больше думать. Освободишься от тирании своих воспоминаний.
Синтия взглянула с любопытством, почти с надеждой на Мадам Д’Эстури.
– Мне бы хотелось, – сказала она.
Возможно, все эти повторяющиеся кошмары, навязчивые идеи были предупреждением того, что стоит рассказать и принять наказание. Она сделала последнюю попытку уклониться.
– Однажды я приду поговорить с вами, мадам Д’Эстури, очень скоро. Сегодня вечером мне нужно развеяться.
Мадам Д’Эстури покачала головой.
– Тебе понадобится пять минут на то, чтобы все рассказать, а юный джентльмен не будет против подождать десять минут.
У Синтии не было подхода к своему нежеланному посетителю. Мадам Д’Эстури была такой же неприступной, как и Джим. И она обладала огромной властью, которую ей давала цель, незабываемая ни на час в течение десяти долгих лет. Молодая девушка, добрая, самостоятельная, изысканная и благородная от макушки до кончиков пальцев. Несмотря на свою веру, что мир принадлежит исключительно молодым, она послушно сидела перед лицом обыкновенного и довольно невзрачного собеседника и зачитывала свой рассказ. Чтение – наиболее подходящее слово. Ее воспоминания были такими непрерывными и ясными.
3
Захватывающие события происходили и в нашей маленькой деревне. Однажды утром я обнаружила, как старый школьный учитель и мэр Полидор Кромек катили два больших столба на дорогу и закрепляли их тяжелой цепью.
– Пусть теперь шпионы приходят! – закричал Полидор Кромек. – «Ah, les salauds![1 - Ах, негодяи! (фр.) – Здесь и далее примечания переводчика.] Мы будем готовы.
Он сделал большой глоток темного пива и объяснил «маленькой мисс», как он меня называл, что днем и ночью у цепи будет охрана, и никто не придет без разрешения.
Полидор развлекал меня в то время. Он был низким, приседал и шатался. У него был громкий раскатистый смех и большие руки и ноги, соответствующие ему. И он носил огромные закрученные черные усы, которые я обожала. Потому что они покрывались пивной пеной, превращавшейся в маленькие лопающиеся пузырьки. А потом он высовывал огромный язык и облизывал их. Он знал, как я обожала наблюдать за этим зрелищем, поэтому всегда старался создать маленькое представление. Я наблюдала за ним и хлопала руками, когда он заканчивал. Полидор лопался от смеха.
– Хорошая маленькая мисс! Ложись спать без страха! Никто не пройдет. Courage! Courage![2 - Смелей! Смелей! (фр.)]
Полидор тогда все время выкрикивал: «Courage!», хотя я не могла представить зачем. Мы, конечно, знали, что во многих милях от нас солдаты вели бои, но это не было нашей реальностью. Пока. Наша деревня была в стороне от главной дороги, шедшей на восток и запад позади холма, недалеко от железной дороги. Она располагалась в местечке изгиба Морина рядом с проселочной дорогой, которая больше никуда не вела.
Три последующих недели наша деревня дремала под солнцем, а Полидор кричал: «Храбрость и мужество! Мы их достанем». Потом Полидор перестал кричать, и ходил с кислым и угрюмым лицом. А если видел меня, то пожимал плечами и говорил горько: «Конечно, это всего лишь Франция». Как будто, если я не была француженкой, то у меня были какие-то преимущества перед Францией. Повозки беженцев день за днем скрипели по дороге на другой стороне холма, а мы слышали звук тяжелых орудий, приближавшихся каждый день. Моя гувернантка собиралась переоборудовать замок под госпиталь. Однажды ночью, в последнюю ночь, когда я засыпала в Шато Доре, я вдруг услышала среди мертвой тишины совершенно новый и странный звук. Как будто мальчик бегал по дорожке и стучал палкой по железным рельсам. Так я впервые услышала пулеметную очередь.
На следующее утро, сразу после завтрака, я побежала в деревню. Весь совет деревни собрали в мэрии, а остальные жители стояли молчаливо снаружи, наблюдая за происходящим в окно. Пришли вести, что мы были окружены уланами. Все верили в это. Уланы! Были крестьяне, помнившие 1870 год[3 - Автор имеет в виду Франко-прусскую войну, которая закончилась битвой при Седане, когда был пленен Наполеон III.]. Само это название несло панику и отчаяние. То, что произошло дальше, ошеломило всех. Из-за деревьев вышла группа из четырех мужчин в форме. Женщины и даже несколько мужчин закричали: «Уланы! Уланы!»
Деревенский совет поспешно закончился, и все устремились на улицу. Полидор тер лоб огромным цветным полотенцем и, шумно дыша, выкрикивал проклятия. Первым, кого осенила догадка, был старый учитель:
– Это французская форма. Они зуавы, – закричал он.
И все начали пробираться к ним, с облегчением выкрикивая благодарность. Но энтузиазм спал, как только мы подошли ближе. Все увидели, что трое зуавов поддерживали и почти несли четвертого. Он был маленьким лейтенантом, почти мальчиком и очень красивым. Он был таким же белым, как лист бумаги, а в глазах стоял ужас боли, хотя губы улыбались нам. Кровь сочилась из-под формы на груди. Мне он показался молодым раненым божеством.
Я пробралась сквозь толпу и сказала:
– Его надо доставить в замок. Там мы будем ухаживать за ним.
Но один из солдат покачал головой и с благодарностью улыбнулся.
– Нет, мисс. Мы должны оставить его здесь в первом доме. Если кровотечение остановить, и он сможет лежать смирно, то выживет. Многие смогут. Кроме того, нам нужно найти свою часть.
Первым домом в деревне был небольшой универсальный магазин и лавка сладостей, которые держала мадемуазель Кромек, увядшая старая дева и сестра мэра.
– Но он испортит мою мебель, – воскликнула она, стоя у двери своего магазина и преграждая дорогу.
Буря недовольства поднялась со стороны жителей деревни, у которых не было мебели, которую можно было бы испортить. Со всех сторон я слышала:
– Ты слышал нечто подобное?
– Для тебя есть француженка!
– Грязная лисица!
– Кулаки дрогнули, а рты плюнули.
Единственными добродушными людьми были солдаты.
– Пойдем, матушка, – сказал тот, что улыбнулся мне. Представь на мгновение, что этот прекрасный парень твой сын.
Они добродушно отстранили ее, внесли паренька и очень аккуратно уложили на диван. Затем их главный (он носил сержантские нашивки) снова вышел, и подойдя ко мне, обратился:
– Мадемуазель, – сказал он, в вашем Шато есть повязки и тот, кто сможет ухаживать за раненым. Наш юный офицер – хороший парень. Я поручаю его вам. Нам бы всего бокал вина поскорее, нас отправили от батальона, нужно вернуться назад.
Мы все почувствовали какое-то воодушевление благодаря этому веселому и рассудительному солдату. Полидор побежал по узкой проселочной дороге к своей таверне за вином и стаканами. Между тем, я, будучи девятилетним ребенком, побежала домой так быстро, как только ноги могли нести меня. Мое сердце наполнилось гордостью. Улыбчивый солдат выбрал меня и доверил молодого раненого бога моей заботе. Однако, не добежав до дома, я услышала радостные голоса и посмотрела вниз со склона, ведущего в замок. Я увидела, как солдаты спешили вернуться в лес и размахивали фуражками на бегу. Я ворвалась дом, рассказала о произошедшем своей гувернантке и Онорин, одной из служанок. Втроем, нагрузившись мотками нити, хлопчатобумажной тканью и пузырьками с дезинфицирующим средством, а также пижамами, мы побежали обратно в маленький универсальный магазин.
Жители толпились на улице возле магазина все в том же недобром настроении. Нас приветствовали радостными криками.
– А, англичанки! – восклицали некоторые из них. Тогда, во Франции наши особы были у всех на языке, кроме Полидора. А старик лет восьмидесяти взглянул на меня с ухмылкой.
– Малютка! Мне бы только ее ноги, а больше ничего!
– Да, у нее есть ноги, у этой маленькой иностранки, – добавил осторожно Полидор. Она может бегать.
