Энигма

скачать книгу бесплатно


Грейсон разговаривает до конца полета, и я лишь периодически бросаю на него взгляд, пытаясь считать эмоции по лицу Джека. Агрессия. Раздражение. Судя по всему, новости не очень приятные.

В конце концов, я отворачиваюсь, пытаясь унять бешенный сердечный ритм, норовящий пробить грудную клетку. До сих пор не верю в то, что это произошло. Какое нелепое совпадение…

Когда мы приземляемся, Джек все еще разговаривает, и я наспех улыбнувшись ему и небрежно махнув рукой, двигаюсь к выходу из самолета. Я иду слишком быстро, почти бегу по тоннелю, в конце которого написано: «Добро пожаловать в Нью-Йорк», и совсем забываю о том, что забыла свой чемодан в ручной клади.

– Ну и далеко ты собралась? – оборачиваюсь, услышав позади себя голос Джека. Вежливо киваю и благодарю его телохранителя, протягивающего мне мой крохотный красный чемоданчик.

– Джек, была рада тебя видеть, правда, – облизываю пересохшие губы, вновь теряясь под его теплым взглядом. – Но…

– Но завтра ты увидишь меня снова. Я пришлю машину в семь, хорошо? Ты живешь в особняке Карлайлов?

Боже, как это все не вовремя. Неправильно.

Это сродни концу света.

Личный апокалипсис.

– Нет-нет, – слишком быстро качаю головой я, прекрасно понимая, чем может все это кончится. – Мак не знает о том, что я вернулась. И я не хочу, чтобы знал… долгая история. Не выдавай меня. Не хочу с ним общаться, – веду плечом, возводя глаза к потолку.

Что же мне делать? Ну кому станет хуже всего от одной встречи? Моя жизнь – сплошной день сурка, состоящий из работы, походов в больницу, и редких сомнительных «вылазок». Одно свидание, всего лишь три часа в компании мужчины, в которого была влюблена, кому тайно посвящала наивные стихи и первые песни. Если я не пойду, он расскажет Маку, что видел меня – неизвестно еще, чем это может закончиться. А так, я спокойно объясню ему, что мне приятно было провести с ним время, но не более того. И он никогда не узнает правду.

Да. Так и сделаю.

– С нетерпением ее послушаю. Так куда подъехать?

– Пересечение пятой и двадцать третьей. Я живу в «Космосе», – что, конечно, ложь. Я просто назвала адрес дома, который находится в одном из самых богатых районов Нью-Йорка. Дура.

– Отлично, Кэндис. С нетерпением жду встречи, – я и подумать не успеваю, как Джек притягивает меня к себе. Плотно, так близко. Так, чтобы ощутила даже через ткань его напряженный пресс, твердую руку, слегка сжавшую талию. Я просто теряюсь, как будто снова становлюсь той пятнадцатилетней девчонкой, неумело приоткрывающей губы для своего первого поцелуя. Звук сердца отдается в ушах и щемящей болью в груди, как только мягкие губы Джека касаются моих – едва заметное, нежное касание губ, от которых немеет небо и кончик языка… пальцы на руках и ногах.

Слегка отталкиваю Грейсона, несмотря на то, что хочется сделать совсем обратное. Изголодалась ли я по отношениям? Совсем нет. Я изголодалась по вниманию, по той жизни, где была счастлива. Где не приходилось принимать сложные решения, тянуть все на себе. Я скучаю по эмоциям, без которых моя душа выгорает, и превращается в обуглившееся бесчувственное дерево, существующее только ради того, чтобы поддерживать огонь жизни других, более «ценных» людей. Вот и все.

Джек недовольно выдыхает около моих губ, как только я слышу очередной звук, сигнализирующий о том, что с ним снова хотят выйти на связь.

– Опаздываю, детка. Завтра, в семь.

– Не думай, что буду считать минуты до нашей встречи, – нервно хихикнув, отвечаю я. Мистер Грейсон подмигивает мне, и отпускает, и чтобы не мучить нас обоих, я резко разворачиваюсь и скрываюсь в спешащей на свои рейсы толпе людей, ругая себя за то, что вообще согласилась на это свидание. За то, что позволила себя поцеловать… какого черта? Ему что, не хватает его лощеных девиц из высшего общества? Экстрима захотелось? Он что, не заметил мой убогий маникюр за пять долларов?

И зачем я согласилась? На секунду поддалась слабости? Продолжая внутреннее самобичевание, я смакую чувства тепла, разливающегося по грудной клетке. Когда у меня еще будет такая возможность? Хотя бы на пару часов вспомнить, какой жизнью живут Элита? Что такое – иметь все, и хоть на мгновение избавиться от их снисходительных взглядов? Конечно, с выбором наряда на свидание будут большие проблемы.

Наверное, мне просто захотелось сказки, как и любой девочке. Моей любимой всегда была «Золушка». Ненавижу тот момент, когда часы отбивают полночь и карета превращается в тыкву. Завтра мне предстоит повторить «триумф» Золушки.

Ловлю себя на мысли, что улыбаюсь уже минут пять, направляясь к старенькой автобусной остановке, оставленной в аэропорту, для таких, как я. Самый дешевый способ добраться до города.

Перед тем, как выйти за пределы аэропорта, бросаю беглый взгляд на световой экран, под куполом здания, услышав встревоженный шепоток в толпе людей.

Сердце болезненно сжимается, чемодан падает куда-то под ноги, когда я замираю на месте, уставившись в проклятый экран, сообщающий мне не самую приятную новость.

Ужасную новость, в которую невозможно поверить. Я знаю, что последние пять лет Руфус находился в коме, и не подавал признаков жизни, но в глубине души я всегда надеялась…

В конце концов, двадцать первый век. Я думала, что ученые рано или поздно разгадают все тайны сердца и мозга, и разбудят Руфуса. Но этого не произошло…

Слезы обжигают щеки и губы, пока я всматриваюсь в родное лицо своего опекуна, спасителя моей жизни, и просто замечательного человека, которого я любила.

«Великий ученый скончался – большая потеря для всей страны и человечества.» – Одними губами читаю я, и прячу лицо в ладонях, испытывая лишь одно острое желание: попрощаться с ним.

Глава 2

Макколэй

Он умер.

Человек, которого я ненавидел всем своим существом, превратился в горсть пепла. Я не говорю «сердцем», потому что вы под этим словом будете подразумевать душу, а я – лишь полый мышечный орган, который перекачивает пять литров крови по венам за одну минуту. Хотя, в моем организме, даже сердце работает быстрее, и за это я могу сказать «спасибо» только своему безумному папочке.

Мир запомнит Руфуса Карлайла, как одного из самых выдающихся ученых двадцать первого века и владельца многомиллиардной Империи «AUM Corp», которую основал мой прадедушка. Как человека, который подарил миру вакцины от самых страшных болезней современности, как блестящего биотехнолога, физика, клинического психолога, специалиста по генной инженерии, и просто добродеятеля, регулярно пополнявшего некоторые забытые миром благотворительные фонды, направленные на то, чтобы сохранять природные ресурсы человечества.

О да, мой больной на голову отец был жутким лицемером. Это так мило с его стороны – жертвовать миллионы долларов на защиту природы, производить биотопливо, тем самым имитируя бурную деятельность на благо всего человечества. Есть только одно маленькое «но» – одному Богу известно, какую игру с человеческими жизнями затеял Руфус в своей секретной лаборатории, где я провел несколько лет.

Я давно перестал быть «подопытным кроликом», но мой ненормальный папаша сделал все, чтобы я продолжал решать его головоломки, находясь на грани между жизнью и смертью, даже после того, как его тело превратилось в прах.

Еще одним лицемерным поступком было сделать меня таким… неправильным, чертовски отвратительным самому себе. Создать меня таким было его прихотью, одним из маниакальных желаний, какими жил мой отец. И вместо того, чтобы радоваться своему безупречно удавшемуся эксперименту, любить одно из главных открытий и достижений в своей жизни… он меня ненавидел. Каждый раз, когда я смотрел в его синие глаза, скрытые за очками-половинками, я видел в них лишь презрение. Отчуждение. Злобу. Словно сам факт моего существования был ему отвратителен. Конечно, бывали моменты, когда он смотрел на меня с интересом – примерно так же, как безумный ученый смотрит на свою любимую лабораторную крысу, которую ему предстоит помучить.

Со дня операции, он больше никогда не называл меня сыном.

И сейчас, когда я стою у мраморной плиты, под которой лежат стертые в пыль его кости и плоть, я… все равно борюсь с обжигающим комом, вставшим поперек горла, и жутким эхом, бьющим по напряженным нервам «твой отец мертв».

Твоего Создателя больше нет.

Завтрашнего дня для меня теперь – не существует. И даже мой мозг, способный изучить любой новый язык за три часа, не способен пока осознать, что теперь произойдет со мной.

Я говорю «осознать», потому что это действительно так. «Осознать» и «знать», чувствуете разницу? Я знаю, что я умру. Счет идет не на годы, а на месяцы. Судя по несложным расчетам, без крошечных серебряных таблеток я проживу еще десять месяцев, двадцать один день, пятнадцать часов, две минуты, и тридцать семь секунд… секундой меньше, секундой больше. Допустим, благодаря периодическому всплеску адреналина, допамина, дофамина и других гормонов в крови, мне удастся увеличить срок своей жизни на месяц, может на два. Таблетки вызывают внутри особое состояние, мощный гормональный всплеск, позволяющий сначала сбросить ежесекундное напряжение в голове, а потом простимулировать работу мозга. Если быть кратким, встроенный отцом чип внутри меня – это инородное тело, и срок его приживаемости составляет около тридцати лет…и если это дурацкое изобретение Руфуса не приживется, я буду долго и мучительно «разваливаться». В лучшем случае – медленно сходить с ума, в худшем – резко вернусь на тот уровень развития, какой имел на момент операции.

Я знаю, что я умру. Теперь и вы это знаете. И вы можете закрыть этот дневник, потому что вряд ли захотите читать историю, изначально зная, что главный герой подохнет на последней странице.

Но я не могу осознать факт своей скорой смерти. Как и любому человеку, мне не чужды первородные инстинкты, вбитые под кожу, прописанные в генах, заложенные в информационное поле, которое помещено в мое тело, что все называют «душой». И во мне, как и в любом из вас, до последнего вдоха будет жить самый важный инстинкт, который каждый человек чувствует еще до рождения, до того, как он выйдет из теплой материнской утробы в грешный и страшный, полный грязи и демонов мир – инстинкт самосохранения.

И поэтому, если вы все еще думаете, что я буду считать дни до своей смерти, вы очень сильно заблуждаетесь. Не скажу, что я буду бороться. Я буду идти к своей цели, выполнять программу спасения, запущенную мозгом. И пока я не знаю способ, как победить свою смерть, и до конца не верю, благодаря вышеупомянутому инстинкту, что умру без таблеток, но, по крайней мере, у меня есть план, который непременно приведет меня к главной цели.

К сожалению, «ключ» к моему выживанию, находится не у меня. Он находится у нее.

Лучше бы я стер ее из памяти. Лучше бы не знал, что для меня еще есть выход и считал бы дни до момента остановки сердца. Это было бы человечно по отношению к ней, но благо, что я скептично отношусь к человеческим страданиям и разбитым женским сердцам. Она переживет небольшую игру, в которую я собираюсь с ней сыграть. В итоге, каждый из нас получит то, что хочет: она – свободу, а я – жизнь.

Неприятен лишь тот факт, что я пока не знаю правил игры, потому что установил их не я, а мой покойный отец, за полчаса до смерти вышедший из комы. Врачи сказали, что он был не в себе, его пульс зашкаливал, и все, что он едва слышно произнес, разобрали с трудом:

«Найди Энигму. Позаботься о ней. Защити ее. Она – особенная. Она – ключ к тому, что тебе нужно.»

А потом Руфус просто шептал мое и ее настоящее имя. Макколэй и Кэндис. Кэндис и Макколэй. До тех пор, пока его сердце не остановилось.

Если бы это все не записали на видео, я бы не поверил.

Как это понимать? Предсмертный бред сумасшедшего или больное желание защитить свою ненаглядную лжедочку? Потому что я пока понятия не имею, как эта девчонка может быть мне полезна. Девчонка, которую мой отец воспитал, как родную дочь, в то время как ко мне относился, как к лабораторной крысе.

Я знаю, вам пока непросто понять, чем таким я «болен», учитывая то, что к середине двадцать первого века, лекарства от всех болезней современности стали доступны всем участникам Элиты. Изготовление вакцины – это всегда вопрос времени и денег. Все в нашем мире вопрос времени и денег.

И если сейчас, хоть от одного из вас, я бы услышал такие слова, как «любовь», «дружба», «привязанность», «уважение», «поддержка», я бы рассмеялся вам в лицо.

Родная мать меня бросила. Женщина, которая долгое время не могла родить, и наконец родила ребенка, оставила меня. Еще есть вопросы? Она бросила меня.

Потому что я был другим.

Неправильным. Уродливым. Мешающим. Я был таким сыном, которого нельзя привести в Элитное общество и с широкой, гордой улыбкой произнести «наш умный мальчик». Для нее я был тем сыном, которого она запирала в комнате с няней, которая естественно меня боялась, пока она пила чай в приемном зале нашего семейного особняка с дюжиной фальшивых подружек. И даже тогда, когда благодаря эксперименту отца, пресловутой операции на мозг, я начал меняться, и в перспективе мог бы стать «сыном ее мечты» она не подарила мне ни одной нежной улыбки, ни одного ласкового слова. В те дни, мой внутренний циник еще крепко спал, и честно говоря, я хотел не так уж многого: чтобы мной гордились.

Я до сих пор помню леденящий душу взгляд матери, перед тем, как она ушла. Исчезла. Испарилась. Черт, да ее и вовсе не было. Может это просто одна из иллюзий, встроенная в мозг моим отцом, и я не исключаю такого варианта.

О какой любви может идти речь? Сейчас я на пальцах объясню вам свое отношение к этому бесконечно воспеваемому до середины двадцать первого века, чувству.

Любовь – это взаимовыгодное существование индивидуумов, вот и все. Потребление, поедание ресурсов друг друга. Никто не будет любить вас, просто так, за то, что вы есть. Но женщина будет «любить» мужчину за то, что он возьмет за нее ответственность, будет ее кормильцем, «личным Сантой», да кем угодно, лишь бы соответствовал требованиям пяти ее инстинктов.

Мужчина будет «любить» женщину, если она повышает его ранговый инстинкт (*есть «желание», стремление занять более высокое положение в обществе).

От женщины требуется не так много. Быть покорной. Быть слабой. Красивой. Сексуальной. Немного веселой. Легкой. В общем, быть неким существом, который помогает сбросить накопившийся за рабочий день стресс, и напряжение, и с новыми силами начать двигаться дальше. Быть куклой, запрограммированной на то, чтобы постоянно тешить мужское самолюбие и возвышать до небес заниженную самооценку. Когда кукла ломается, и начинает «пилить», мужчина заводит себе новую. Вывод: первобытные программы, прописанные в наших генах, неискоренимы.

Пусть цинично. Но факт остается фактом: если вы посмотрите на статистику разводов, и поглубже рассмотрите их причины, то поймете, только одно: развод – всегда следствие того, что мужчина и женщина меняются ролями, прописанными природой. А то, что против природы – не так уж и вечно.

Например, я…

– Макколэй, я больше не могу, – манерным голоском пищит Эрика, вырывая меня из состояния глубоко транса, воспоминаний о матери и просчетов оставшихся минут своей жизни. – Я не могу больше это слушать, – поджимая ярко накрашенные алые губы, Рика едва слышно фыркает, посматривая в сторону святого отца, который произносит прощальную речь о моем личном палаче для десятков собравшихся. – Ничего, если я подожду тебя в машине? Мне холодно, – переминаясь с ноги на ногу, продолжает стонать эта женщина, с которой я когда-нибудь свяжу свою жизнь.

Ничего особенного. Это партнерский брак. Сложение капиталов, и не более. На данный момент, Эрика еще не знает, что рано или поздно я намерен сделать ей предложение, но уверен в том, что она согласится, несмотря на то, что мы оба прекрасно понимаем, что у меня не может быть одной женщины. Когда-нибудь – ключевое словосочетание в моем желании сделать ей предложение.

Это так скучно. Уверен, что умер бы раньше положенных мне нескольких месяцев, если бы хранил верность этой истеричке, которая по совместительству, является сестрой моего лучшего друга. Джеймс Грейсон почти единственный человек, который имеет для меня хоть какую-то ценность. Ну а поскольку членам Элиты положено складывать свои капиталы, и строить семьи с равными себе, Эри терпимый вариант. Мне плевать на то, что когда-нибудь она станет моей официальной женой. От нашего брака будет только «галочка» в электронном паспорте, но я надеюсь, что и это ждет нас очень нескоро.

Думаю, вы уже поняли, как она меня раздражает, и это все несмотря на то, что в постели она очень старательна. Я бы даже сказал – изобретательна, и любит поработать своим маленьким ртом. Ох, сладкие минуты – но минет тут не причем, я просто счастлив, что в эти чертовы мгновения, когда ее губы заняты моим членом, она молчит. Конечно, ее мастерство не сравнится с ласками «моих девочек», но о них я расскажу вам позже.

– Не думаю, что это хорошая идея, Эрика, – тихо произношу я, обхватывая ее тонкое запястье. Кожа теплая, и я чувствую, как кровь пульсирует в ее венах, безошибочно определяя температуру ее тела. Гребаная лгунья, замерзла она. Руки всегда мерзнут первыми, и Эрике просто наскучило находиться здесь, среди дальних родственников моего отца и десятков его партнеров и рабочих, которые пришли «попрощаться» со с своим идолом. Его обожали, и его ненавидели. Его возносили, благодарили за создание вакцин от страшных болезней, новаторских изобретений, и его проклинали те, кто не мог их себе позволить… и многие другие.

Пожалуй, это единственное, что объединяет меня с отцом. Он был слишком безумен в своих амбициях, и он решил, что мне нужен Бог-каратель, а не родитель, который просто будет рядом, и научит меня той жизни, на которую он меня и обрек.

Я также безумен, но мои амбиции едва ли причинят кому-то вред. Все, что мне необходимо на данный момент это выжить, так… так диктует программа, а точнее нейросеть, крохотный чип, когда-то встроенный в мой мозг, с целью исправления врожденных пороков.

Если быть совсем кратким, то я был рожден «не таким, как все», в то время как мой отец всегда мечтал, что у такого гения, как он, родится одаренный и гениальный ребенок. Такой же, как он, будущий ученый, что завершит его дела. Тот, кому он сможет передать все свои знания. Но я не оправдал его надежд. Поэтому он решил исправить «ошибку природы» своими руками, в один из прекрасных дней положив меня в операционную капсулу.

«Я сделал тебя гением, Мак. Теперь все дороги будут перед тобой открыты.» – Склоняю голову на бок, пытаясь прогнать его навязчивый голос, пульсирующий в висках.

Пока белокурая красавица рядом со мной недовольно поджимает губки, и кидает на меня томные и обиженные взгляды, мое внимание перехватывает та… кого я не ждал увидеть.

По крайней мере, она сэкономила мое время, заявившись сюда.

А ты выросла, Конфетка.

Я осознаю легкую степень своего безумия, и признаю, что склонен к своего рода одержимостям. Я питаю к этой девчонке неоднозначные, противоречивые чувства… чувства? Я так редко их испытываю. (Из-за операции Руфуса, некоторые химические процессы в моем организме происходят не так, как у обычных людей.)

Этим она меня всегда и цепляла. Она вызывала во мне бурю эмоций, которые обрушивались на меня обжигающей лавой ненависти, что я скрывал за надменностью, сдержанностью и пренебрежением.

И я знаю, где находится очаг, эпицентр моих эмоций – это безграничная любовь моего отца к этой девчонке, которая не являлась его кровной дочерью. Она должна была быть для него никем, но значила так много… куда больше, чем я.

Не замечаю, как губы рефлекторно раздвигаются в усмешке. И только обеспокоенный взгляд Эрики, заставляет меня вспомнить, что я все-таки на похоронах родного отца. Черт, пресса уже наверняка сделала пару удачных снимков, и уже в понедельник лучшие физиогномики будут трактовать значение моей улыбки в столь печальный день.

– Пожалуй, тебе и правда лучше уйти, Эри, – стальным голосом, даже не глядя на свою псевдо-невесту, отвечаю я. Не понимаю, зачем она вообще пришла. Эрика плохо знала моего отца, но на самом деле его никто не знал. Конечно, он давал многочисленные интервью, вел лекции, и иногда светился на экране. До того, как впал в кому. В остальное время безумный Руфус жил в своей лаборатории, где изо дня в день придумывал новые вакцины, или, может быть, даже снова ставил опыты на отстающих в развитии детях, и пытался повторить с ними то, что сделал со мной. (Да, я говорил, что мы давно изобрели лекарства от всех болезней, но, к сожалению, это не касается психических расстройств. Мозг – по-прежнему остается главной загадкой для всего человечества… боюсь себе представить, чем тогда является мой мозг, в котором изрядно покопались, прежде чем он начал функционировать так, как «нужно»).

Пытался исправить… как он там говорил?

Ошибку природы.

Такая… ошибка природы, Мак. Я думал, ты родишься таким, как я. Таким же умным, как твой ученый отец, и красивым, как мать. Я хотел, чтобы ты был идеальным… но ты разочаровал меня. Прости, что говорю тебе это. Ты же все равно меня не понимаешь? Не слышишь? Ответь мне, если это не так.

Мне было пять, и я промолчал.

Но я все слышал.

А потом он просто вколол мне жуткую дозу наркоза, и распорол мне голову, предварительно положив меня в операционную капсулу. Просто раскроил мою голову на части, словно я не его сын, а кусок мяса.

Да, мой отец зашел слишком далеко в своих играх с разумом, и хорошенько поковырялся в моих мозгах. Следующие два года после операции я помню урывками. Я заново учился жизнь, и этот мир мне не казался уже таким прекрасным, как прежде. Первое время я не помнил, каким был до операции, но я помнил вкус материнского молока. Помнил, какие адские боли испытывал при рождении. Мне было холодно. А потом так тепло, неимоверное покалывание по всему телу. Мама пахла корицей и мандаринами. Как гребаное Рождество. Теперь я его ненавижу.

– Тебе не нужна моя поддержка? – с притворной заботой интересуется Эрика, но я отвечаю ей лишь коротким поворотом головы из стороны в сторону, и она умолкает. И будто чувствуя, что я не намерен сейчас выносить ее капризные трели, быстро ретируется, не обращая внимания на то, что похоронная служба все еще идет, а святой отец до сих пор перечисляет все заслуги моего отца перед человечеством.

Один глубокий вдох наполняет легкие фруктовой свежестью. Тонкий, едва уловимый шлейф аромата знакомых духов из прошлого.

Черт. Это точно она.

До боли сжимаю зубы, фокусируя взгляд на удаляющейся точке – хрупкой фигурке, стремительно лавирующей между каменными плитами.

Зачем она приперлась на похороны МОЕГО отца?

– Мак, все в порядке? – интересуется Джек, наверняка заметив мой насупленный вид. В эту секунду, когда мои мысли возвращаются к этой девчонке, даже друг попадает под мой испепеляющий взгляд.

Если бы я знал, чем все это закончится… черт, подошел бы я к ней сейчас? Увы, даже я не могу предсказывать будущее. Могу лишь просчитать вероятность событий с предельно высокой точностью.

– Я провожу Эрику, – бросаю я, делая шаг вперед.

– Что? Но это похороны твоего… – возражает Джек, поглядывая в сторону святого отца.

– Он мертв, Джек, – равнодушно бросаю я, ощущая, как болезненный спазм на мгновение сдавливает грудную клетку. Едва уловимый, через секунду забытый мною.

Не обращая на напряженный шепот собравшихся, я прохожу через людей в черном, и быстрым (что для меня недопустимо) шагом догоняю беглянку у ворот, ведущих к выходу с кладбища. Я не мог обознаться. За обоняние отвечает мой до мелочей запоминающий запахи мозг, и он не мог ошибиться. Я помню запахи всех людей, существ и предметов, с которыми когда-либо находился в непосредственной близости.

И у Кэндис был особый аромат. Запах ее страха, трепета, с толикой вожделения и любопытства ко мне, восхищения. Воспоминания о ее пугливых взглядах всегда вдохновляли меня на дрессировку и совершенствование моих особых девочек. Спасибо отцу, я унаследовал его гены, и страсть к особым экспериментам.

Я никогда ни за кем не бегу и никого не преследую. Фокус моего внимания очень редко сосредоточен на человеке, если это конечно не один из моих экспериментов, не мой друг, и не партнер по работе. Но сейчас, ноги, словно, сами несут меня к утонченной фигуре, облаченной в черную накидку, которая ассоциируется у меня только с паранджой. Она хотела остаться не замеченной, как глупо со стороны убегающей крошки.