Психолог

Местность вокруг сцены постепенно начала заполняться темной энергетикой, не видной для простого человека, но крайне ощутимой для носителя темной души. Келен, как особо восприимчивый к такого рода вещам, специально выбрал место подальше от разворачивающихся событий, но и до него постепенно доходили тлетворно пахнущие бесформенные темные миазмы отрицательной энергетики, которая заставляла его тело судорожно вибрировать, а его сознание ходить ходуном. Он вцепился в свою подругу, как в спасательную шлюпку, уткнулся носом в ее плечо, напряженно впитывал в себя ее тепло и ее нежный аромат, но эти ощущения все равно перебивались сладострастными нотками отчаяния и ужаса.

Он решил более не сопротивляться и впустил в себя кружащую в воздухе энергетику, которая хлынула в него мощным темным вихрем. Его слегка подбросило, словно ударило сильным электрическим разрядом, но через мгновение он успокоился и просто лежал на раскаленной от солнечного жара крыше, наслаждаясь переполнявшими его ощущениями. Он не видел более эшафота, но он и без этого мог четко понять, когда умирала очередная жертва, которая добавляла все новые острые приятные извращенные переживания, раскрываясь, как черный цветок в его маленьком теле.

Он почувствовал, как Фрея наклонилась к нему и стала целовать его лицо, впиваться в его губы, кусать его шею. Она не могла настолько же сильно впитывать эту смертоносную энергетику, как и он, но она все равно ощущала ее, и ее чувства многократно обострялись, ее желания усиливались, и она становилась ближе к своей звериной природе, как никогда раньше.

Их тела сплелись воедино, и они стали постепенно перемещаться к месту на крыше, где их никто не мог увидеть. Ведь Келен был первоклассным стратегом, и такие вещи он учитывал в первую очередь.

Он сорвал ее рубашку одним мощным движением, не заботясь более об условностях настоящего мира. Его переполняла невиданная мощь, и он хотел выплеснуть ее в едином страстном порыве.

Она не отставала. Она никогда не отставала.

Как там, интересно, Малькольм? Как он справляется со всей этой энергетикой, находясь столь близко к ее источнику?

И это были последние вопросы, обращенные к реальности, которые возникли в голове у Келена. Через секунду он уже был занят совсем другим.

А чиновники продолжали умирать под торжественные речи и одобрительные выкрики со стороны народа. Умирали в муках, в страхе и абсолютном непонимании, почему все так вышло.

Кто-то молился. Кто-то просто плакал. Кто-то отчаянно звал на помощь. Все они в этот самый момент были обычными людьми, жертвами, которых бросили на растерзание.

И все же… это был прекрасный день.

XXXIII

Очередная бутылка с вином была быстро опустошена под неутомимым натиском двух престарелых мужчин.

Странно, но первый раз за долгое время Зигмунд не ощущал себя старым. Равно как и мужчиной. Скорее, молодым свежим зеленым неопытным монстром, которому еще многое предстоит узнать.

Может, ему необходима была жизненная встряска?

Вряд ли. Он слегка покачал головой, смотря вслед уходящему из комнаты оборотню, который, покачиваясь, отправился на поиски уборной. Интересно, насколько ироничной можно назвать привычку искать туалет, когда ты давно признан обществом, как опасный кровожадный зверь? Или важно не то, кем считает тебя общество, а кем считаешь себя ты сам?

Нет, жизненная встряска все же тут ни при чем. У него так и не ушло желание уйти из этой жизни, он просто слегка приглушил его другими эмоциями, другими занятиями. Или в этом и состоит смысл всей жизни? Бежать от смерти, пока не надоест… занимать себя делом так ожесточенно и умело, чтобы только не думать о будущем конце. Может быть, именно поэтому Малькольм так отдался своей работе?

Ведь их раньше называли умными людьми. Они и сами считали себя таковыми. Эгоистично так думать, но что делать, если это правда? Слишком много мыслей, слишком много времени тратится на внутренние переживания. И чтобы заглушить все это, чтобы не спрыгнуть с обрыва, отчаявшись после тысячи мысленных тупиков, надо что-то делать.

Но просто «что-то» не помогает. Действительно, можно начать делать каждое утро зарядку. Найти любой род деятельности, например, работу в городе. Завести семью. Общаться с друзьями. Найти занятие по душе и по средствам. Но что если это все лицемерие перед самим собой? То есть вся жизнь и есть проявление лицемерия, но здесь мы хватаем лишнего… ведь если смысл жизни в бегстве от смерти, если боги прокляли нас, заставив быть прирожденными эскапистами, то…

Теперь Зигмунд начал отчетливо понимать, почему ему хотелось умереть. Да, теперь-то он все понял.

Теория проста. Общество дает тебе жизнь, дает тебе занятие и средства для существования. Тебе предоставляют ограниченный выбор рода деятельности, ведь все уже давно предопределено до тебя. И ты начинаешь крутиться в этой заранее созданной для тебя системе, своеобразной песочнице, проходя одни и те же пути, что и многие люди.

Рождение, базовая социализация, обучение в строго определенных общественно одобренных институтах, где твою голову наполняют общественно одобренными знаниями, затем работа, которую тебе преподносят, как некое высшее благо для разумного человека, а те, кто пытаются уйти от базовых правил, подвергаются гонениям и презрению. Затем тебе то тут, то там ведают о Любви, о ее красоте и незыблемой необходимости в ней. Ты веришь и Любишь, не понимая, что твои взгляды уже далеко не твои, а извращены общественными суждениями о том, как надо и как будет.

И все это нужно, чтобы ты забыл о смерти, чтобы ты прошел стандартный путь, оставил после себя таких же стандартных наследников. Ты не можешь оказать значительного влияния на целый мир, лишь локально и незначительно ты его преображаешь, но весь курс мировой истории предопределяется лишь одним типом людей.

Финансистами.

Эти презренные мужи и женщины управляют миллионами личностей, направляя их в единственно верное для развития мира русло. А правильность определяется сначала формулами, расчетами, здравым смыслом, а затем человеческим тщеславием, честолюбием и маразмом.

Все правители этого мира – это отъявленные негодяи. И это нормально, ведь общество согласилось на такой порядок вещей, подписав незримый общественный договор. Все средства хороши, лишь бы избежать анархии и тотального беззакония.

Но что если такой порядок вещей изжил себя? Что если даже правители этого несчастного мира стали жить в какой-то замкнутой временной петле, совершая одни и те же преступления, наступая на одни и те же грабли, говоря все те же слова? Миру необходимо обновление, очищение от всей этой падали, грязи и наслоений жира. Дом может простоять долго, но время от времени его нужно чинить или реставрировать. А потом снести его и построить новый.

Молодые должны заменить старых. Это непреложная истина. Но что если мы все время смотрели на эту идею неправильно? Мы считали, что молодые – это те, кто молод по возрасту. А если этот молодой человек высказывает все те же старые неработающие идеи, те же взгляды, что и раньше? Так ли он молод на самом деле?

Зигмунд понял, почему он хотел умереть. Не только потому, что он более был не нужен в этом мире. Это также являлось правдой, ведь он прожил уже более семидесяти лет, а старики должны быть в могиле, по мнению правителей этого мира. Пожил, поработал и все, хватит. Умирай, ты больше не нужен.

Но это было не единственной причиной. Он хотел умереть, потому что он был стар. Стар не столько по возрасту, но из-за взглядов и суждений. Его мировоззрение устарело, потому что одними теориями сыт не будешь.

Малькольм был в чем-то прав. Саморазвитие – это для мнительных барышень, которые хотят из себя что-то да представлять. Но это бесполезно, если развитие проходит просто ради развития. В молодости мы можем это себе позволить, но затем сознание будет спрашивать… зачем?

Почему я изучаю новый язык? Просто так?

Почему я тренирую свое тело? Просто так?

Почему я занимаюсь этой работой? Просто так?

Он не мог больше быть настолько лицемерным по отношению к себе. Он не изменял мир, который именно в данный момент жутко нуждался в этих самых изменениях. И поэтому он был бесполезен. Не потому, что так решили финансисты. А потому что это было правдой.

Но как стать полезным этому несчастному бедному миру? Как привнести изменения? И стоит ли вообще искать ответы на такие вопросы? Или это очередная попытка убежать от смерти?

У него начала раскалываться голова от такого обилия вопросов.

– Вино делает тебя более задумчивым.

Зигмунд вздрогнул. Он так глубоко ушел в свои мысли, что не заметил, как вошел Рестар.

– Последние события вообще заставляют о многом задуматься…

– Ты о стычке в храме? – Рестар налил себе еще вина.

Зигмунд приметил, что его друг принес еще четыре бутылки. А они выпили уже шесть.

Интересно, он станет таким образом алкоголиком? Или носителям темных душ и оборотням просто иногда хочется напиться до беспамятства?

– Нет. Я в общем, – он кивнул на новые непочатые бутылки. – Это не много будет?

– Нисколько, – просто ответил Рестар.

Зигмунд пожал плечами. Все равно голова наутро будет болеть, какая теперь разница?

– Расскажи мне о ней, – попросил Зигмунд своего друга.

– О ком, о ней? – Рестар собрал на лбу свои кустистые брови, непонимающе смотря на Зигмунда.

– О той девушке, что зажигала костер одним щелчком пальцев.

– Но как ты?.. – Рестар, казалось, даже мигом протрезвел.

– Догадка, – небрежно сказал Зигмунд.

Оборотень тяжело вздохнул.

– От тебя ничего не утаишь. Ладно. А ты мне расскажешь про ту девушку, что погибла? Про ту, которую упоминал тот священник?

– Нет, – жестко и твердо отказал Зигмунд.

– Хорошо, – Рестар добродушно кивнул. – А я тебе расскажу.

Он положил ногу на ногу, налил себе полный кубок вина, откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Он разговаривал словно в полусне, и Зигмунд понял, что таким образом он хочет смягчить воспоминания, не говорить о них серьезно.

И он молчал. Просто слушал своего друга, без комментариев.

– Мы познакомились еще до Кризиса. Я помогал одному своему знакомому переправлять его караван, набитый различным контрафактным товаром, а она поехала вместе с нами как студентка магической академии, которой просто было по пути. Ей было немного страшно ехать по дороге в одиночку, тогда разбойники любили развлекаться с женщинами, а мой знакомый… в общем, нам было по пути. По пути…

Язык у оборотня стал немного заплетаться, но через мгновение он резко качнулся и пришел в себя.

– Она… она была очень красивой. Я сразу ее заприметил еще до начала отправки, но не подходил к ней близко. Девочка же хочет побыть одна, зачем ей лишние знакомства? Но буквально через пару дней нашей экспедиции она пришла ко мне сама. Ночью и…

Он начал так широко улыбаться, что у Зигмунда разом потеплело в душе, прошла головная боль. Он налил себе еще вина в кубок.

– Понимаешь, я думал, что она пришла… ну, за этим. Потому что я сам хотел этого, понимаешь? Просто хотел… ну, ее хотел. Очень она была красивая. А она приходит, трогает меня за руку, будит и нежно выводит из нашего со знакомым походного шатра. И говорит… понимаешь… говорит…

На глаза Рестара вдруг накатились крупные слезы.

– Говорит… моя хорошая… она тут же без всяких вступлений, понимаешь, мне и говорит: «А можно я буду вас изучать? Пожалуйста!» И таким милым обезоруживающим голосом, что я вначале ничего не понял, только стою и любуюсь ею…

Наступило молчание. Оно длилось очень долго, но Зигмунд никуда не торопился. История исходила от души.

Оборотень слегка всхлипнул и зашмыгал носом.

– А я такой, – сказал Рестар после долгой паузы. – А я… «Изучать? Малыш, зачем тебе меня изучать?» А она… «Вы только не пугайтесь, господин, но вы же… вы же оборотень, правда?» И во мне словно все оборвалось, понимаешь? Такой милый голос, но такие опасные слова. Мое тело мигом напряглось, я был уже готов к худшему, но тут… словно ожидая этого самого чертова момента, понимаешь, луна как выскочила из облаков, и осветила ее, меня, все вокруг! И только тогда… понимаешь, только тогда я взглянул в ее глаза… прекрасные хорошие добрые глаза…

Рестар уже плакал, не сдерживаясь, тяжело облокотившись локтями о стол.

Зигмунд хотел что-то сказать, но тут он неожиданно увидел, как пара налитых кровью глаз смотрят прямо на него. Эти глаза были полны скорби и отчаянного желания отомстить. Это были глаза убийцы. Кровожадного безжалостного убийцы, зверя, который никогда не будет ведать отдыха, пока не довершит задуманное.

– Они выкололи ей эти глаза, Зигмунд, – он сказал это просто и отчетливо, в его глазах больше не было видно слез, а голос был тверд. – Ее прекрасные, нежные, самые лучшие на свете глаза. Сделали это просто ради веселья перед тем, как окончательно ее добить. Они мучали ее, пытали и… они надругались над ее телом, надругались над бедным не виновным ни в каком злодеянии маленьким ребенком…

Он резко схватил руку Зигмунда и притянул ее к себе.

– Я до конца не знаю, кто ты, Зигмунд. Я не понимаю. Ты видишь во мне многое, а я вижу в тебе лишь зло и зло великое. Раньше, намного раньше я бы убил тебя или умер в сражении с тобой. Потому что так мне внушили, потому что так меня научили – носители темных душ должны умереть. И я в это верил.

Оборотень перевел дыхание, а его хватка стала еще жестче, еще требовательней. Зигмунд не сопротивлялся, он спокойно смотрел на своего собеседника, он был полностью в его власти.

– Но до чего довели меня эти взгляды? Что они принесли хорошего в мою паршивую жизнь? Зигмунд, – он вдруг отнял свою руку от руки Зигмунда, – меня не волнует твое прошлое и пока не волнуют твои будущие намерения. Я вижу, что зло наполняет твою душу, но не мне судить тебя, когда я сам переполнен ненавистью и отчаянием. Я понял в последнее время, что важны не сами эмоции, что двигают человеком, но то, как он влияет на окружающий его мир. Зигмунд, я спрошу тебя несколько официально. Те люди, что управляют этим миром с помощью разума, рациональности и законов… чего они заслуживают?

Зигмунд ни секунды не колебался.

– Смерти. Потому что мир несовершенен по их вине. По крайней мере, я так это понимаю сейчас. Мне не хватает знаний, чтобы увидеть картину полностью.

Рестар еще раз сжал руку Зигмунда, но уже мягко и тепло.

– Тогда мы на одной стороне, Зигмунд. По крайней мере, пока. Мне тоже не хватает знаний, чтобы понять тебя полностью, но сейчас мне они и не нужны. Скажи только – если я на твоих глазах убью аудитора или носителя темной души, который делает этот мир таким, как он есть… ты будешь против?

– Вовсе нет, – Зигмунд тепло улыбнулся своему другу.

Рестар хрипло рассмеялся и сильно ударил Зигмунда по плечу.

– Тогда заметано! Не знаю, куда заведет нас наша дорога, Зигмунд, но сейчас я рад, что обрел нового друга, очень рад, Зигмунд.

И они выпили еще вина в знак неожиданного примирения и отправились на боковую, чтобы встретить новый день с больной головой, но свободной душой.

XXXIV

– Куда теперь? – Рестар начал чесать ухо, что он всегда делал в периоды легкой неопределенности.

– Ты первый раз спрашиваешь за долгое время, – Зигмунд усмехнулся. – Есть разница?

– В общем, нет. Но мы можем вернуться назад, к твоему другу.

– Куда угодно – только не туда, – Зигмунд вздохнул. – Не хочу снова стать ему обузой. Мы встретимся позже… если выживем.

– Тогда давай перейдем границу, заглянем к русичам. Говорят, это интересный народ. Самобытный и депрессивный.

– Это нам подходит, – с легкой улыбкой кивнул Зигмунд.

И они с легкими сердцами и тяжелыми сумками отправились в путь. Была уже середина дня, солнце высоко висело на небосводе, на котором не было видно ни облачка, а тяжелое похмелье, преследовавшее их на протяжении трех последних дней, слегка отступило. Зигмунду даже иногда начинало казаться, что голова у него и не болит вовсе, хотя это было лишь психологической иллюзией, что он воссоздал в своем сознании ради хоть какой-то защиты.

Когда они уже потеряли деревню из виду, Рестар вдруг забеспокоился и начал хлопать себя по карманам и по новой походной сумке, купленной у проезжавшего мимо торговца (который тоже был разбойником, как и многие в королевстве Роуг).

– Забыл что-то? Можем вернуться, – участливо спросил Зигмунд у своего друга.

– Подожди. Должна же она быть тут, я помню, как я… ага! Нашел.

И он с облегченным выражением на лице достал из потайного бокового кармашка на сумке (даже вещи и товары в королевстве Роуг отдавали своеобразной разбойничьей романтикой) маленькую записную книжку. Зоркий взгляд Зигмунда ухватил милые изображения ежиков на твердой обложке.

Только тут Рестар спохватился. Он весь покраснел, засуетился и хотел было уже убрать блокнот обратно в сумку, но под испытующим взглядом Зигмунда сдался.

– Это… записная книжка…

– Ты можешь и не объяснять, – спокойным голосом успокоил своего друга Зигмунд. – Главное, что ничего важного не потерялось.

– Да просто… чтобы ты не подумал… – Рестар слегка покраснел.

– А что тут думать? – Зигмунд демонстративно пожал плечами, но сам искоса любопытным взглядом оглядывал оборотня, ожидая дальнейших объяснений.

– Это ее записная книжка. Ее походный дневник, – Рестар с любовью начал перелистывать странички, останавливая взгляд на некоторых из них.

Зигмунду не надо было уточнять, кого Рестар имеет в виду.

– Она всегда носила его с собой? – как бы невзначай спросил Зигмунд.

– Да… – Рестар уже с головой ушел в воспоминания. – Мы с ней обещали друг другу, что будем записывать и отмечать все места, которые мы посетили. Я был против такой глупой, как мне тогда казалось, затеи, но она всегда мечтала путешествовать… просто путешествовать по миру, понимаешь, без определенной цели…

Друзья вошли под тень большого, раскинувшего свои могучие природные лапы дерева, у которого без дальнейших раздумий и решили остановиться.

– Но ее родители, учителя… ее образование… все это определяло ее дальнейшую судьбу на долгие годы вперед…

Оборотень тяжело вздохнул, рассеянными движениями распаковывая сумку, чтобы состряпать себе походный скудный обед.

– В общем, так и не удалось нам вдоволь побродить по свету. И этот блокнот… это последнее, что напоминает мне о ней, пусть это и выглядит, как…

– Это очень ценный блокнот, – просто отметил Зигмунд. – Не так важно, в каком виде оформлена память о дорогом тебе человеке, Рестар. Главное, что ты бережно и с уважением относишься к своим воспоминаниям о ней.

Оборотень грустно покачал головой.

– Некоторые говорили мне, что цепляться за прошлое слишком долго неправильно. Что надо отпустить человека, идти вперед.

– А некоторые древние культуры поклонялись своим умершим предкам всю жизнь, как богам. Даже сейчас считается хорошей традицией время от времени посещать могилы близких тебе людей.

– Я не это имел в виду, ты это прекрасно знаешь, – совершенно беззлобно возразил Рестар.

– Знаю, – Зигмунд кивнул. – А что мне еще тебе сказать? Долго рассуждать ни о чем? Лишь время покажет, как мы потом будем относиться к прошлому. А сейчас рана еще свежа, а ее убийцы до сих пор разгуливают на свободе.

– Я не собираюсь ограничивать их свободу, Зигмунд. Я просто хочу их убить. Всех их. До единого. Не разбирая, кто прав, а кто виноват.

– Да.

Рестар прикоснулся пальцами к бутылке с вином, которую они взяли с собой, но через мгновение передумал и отпил воды из фляги.

– Как ты думаешь, Зигмунд? Только честно. Мои попытки сделать месть основной целью в жизни… это что? Отчаяние? Помутнение рассудка? Неумение справиться с тяжелой утратой?

– Почему ты так думаешь? – ответил вопросом на вопрос Зигмунд.

– Я уже думал об этом. Много раз. Задавал себе миллион вопросов, но все больше запутывался, – он посмотрел в глаза своему другу. – Зигмунд, моя любимая, по сути, умерла на войне. Как ни прискорбно это признавать, но это можно сравнить исключительно с войной.

– Каким образом? – непонимающий взгляд Зигмунда поразил Рестара.

– Ну… – оборотень немного замялся с ответом. – Понимаешь, на войне также могут убить твоего друга. Или родственника, родителя… да кого угодно! Но кто его убьет, Зигмунд? Обычный солдат, который просто делал все возможное, чтобы его самого не убили? Лучник, который даже не заметил в суматохе сражения, что попал точно в цель? Кто виноват, что убили близкого тебе человека?

– Тот, кто заказал убийство… или тот, кто затеял войну… – в задумчивости произнес Зигмунд, начиная понимать, куда клонил Рестар.

– Но это же все не так просто! Война может идти уже десятилетия, никто не помнит или не знает, почему она началась. Король, правивший в начале военной кампании, умер, его министры…

– Рестар! – жестко перебил своего друга Зигмунд. – Давай не усложнять. Не пытаться сделать сравнительный анализ, если можно смотреть на случай просто и конкретно.

– Просто? – пальцы оборотня сами по себе сжались в кулаки.

– Да. Рассмотрим твой конкретный случай, если ты хочешь порассуждать. Потому что я не хочу ударяться в философию, когда мы обсуждаем дорогого тебе человека, – сурово высказался Зигмунд.

Плечи у оборотня разом обмякли.

– Ладно. Извини.

– Если не ударяться в подробности, то твою девушку убили аудиторы во время Магического Кризиса, так?

– Да, – голова Рестара качнулась в такт словам Зигмунда.

– Во время этого исторического события гонениям, убийствам и унижениям подвергались практически все маги. Это исторический факт, это то, что мы знаем, или хотя бы то, что нам рассказали, чтобы мы знали. Итак, кто заказчик этого конкретного убийства?

Рестар сокрушенно помотал головой.

– Я не знаю. Я не сумел отследить того, кто отдавал им приказ. Я не сумел даже найти ее убийц.

– А это так важно? – мягко спросил Зигмунд.

– То есть? – удивился оборотень.

– Ты знаешь, что в смерти твоей любимой виноваты, прежде всего, аудиторы, как исполнители преступления. Как ты думаешь, если бы на месте твоих убийц были бы другие аудиторы, то исход был бы другим?

– Вряд ли… – Рестар задумался. – Но они лишь исполняли приказ и…

– Хорошо, – оборвал оборотня Зигмунд. – Исполняли приказ. Пусть. Но такие гонения до сих пор продолжаются, Рестар, ты это прекрасно знаешь. Сегодня, конечно, живого мага уже и с огнем не сыщешь, но если они его найдут, то расправа будет скорой.

– Что ты имеешь в виду? – Рестар выпрямился и строго посмотрел на своего друга.

– Простую мысль. Если вся эта концепция погони за магами и волшебниками до сих пор жива, то мы можем уверенно сказать, что и виновники твоей трагедии до сих пор живы.

– Ты…

– Это все правители этого мира и все аудиторы, которые встанут у тебя на пути, Рестар. Все донельзя просто. Потому что даже если ты найдешь того самого правителя, который отвечал за тех самых аудиторов-убийц, то ты осуществишь свою месть лишь локально. Весь мир, Рестар, абсолютно весь мир замешан в твоей личной трагедии. И ты не можешь этого отрицать.

Наступило молчание, на протяжении которого каждый думал о чем-то своем.

А затем Рестар громко рассмеялся, подошел к Зигмунду и крепко похлопал по его плечу. Зигмунд поморщился, но сумел улыбнуться.

– Я и забыл, что ты носитель темной души, Зигмунд, совершенно забыл! – тут он взглянул на лицо своего друга, которое приняло мрачное выражение. – Прости, не хотел обидеть.

Оборотень отошел от Зигмунда и присел на траве, облокотившись о могучий ствол исполинского дерева.

– Ты прав, – просто сказал он. – В чем-то ты прав. Если все усложнять, то становится крайне тяжко жить. Но убить всех правителей этого мира! Только ты мог такое выдумать, Зигмунд!

– Иногда выдумка гораздо ближе к правде, чем ты думаешь, – пространно ответил Зигмунд.

– Слушай, а ты случаем не будешь чего иметь с этого, а? – Рестар ухмыльнулся. – Вдруг ты хочешь захватить целый мир и подчинить его себе?

– Нет, не хочу. Мне бы сначала в себе разобраться, а потом на мир смотреть.

– И то правда, – Рестар облегченно улыбнулся.

Тут он неожиданно спохватился и принялся снова шарить в сумке.

– Вот дурак! – он достал из сумки маленький карандаш, заточенный с обоих концов. – Рассказал тебе свою жалобную историю, а пометку о том месте, где только что были, и забыл сделать!

Он принялся что-то старательно записывать в блокноте, а зоркий взгляд Зигмунда невольно ухватил нечто заинтересовавшее его внимание. Он подождал, пока его друг закончит писать, и подошел поближе.

– Можно взглянуть? Буквально на секунду.

Рестар мгновение поколебался, но затем отдал книжку Зигмунду.

– Конечно. Там нет никаких секретов. Хотя… подожди, там на первых страницах!.. – он попытался вырвать обратно свой блокнот, но Зигмунд ловко увернулся.