скачать книгу бесплатно
Революция и Гражданская война в России 1917—1922
Рой Александрович Медведев
В настоящем томе собрания сочинений Жореса и Роя Медведевых представлены две книги известного историка и публициста Роя Медведева о революции 1917 года и Гражданской войне в России, а также отдельные главы из книги "Жизнь и гибель Филиппа Кузьмича Миронова", ставшей результатом многолетних исследований становления советской власти на Дону, проведенных совместно с участником Гражданской войны С. П. Стариковым. Рой Медведев выстраивает свое повествование, опираясь только на факты, подтвержденные многочисленными архивными материалами, что позволяет показать объективную картину событий тех грозных лет.
Рой Медведев. Революция и Гражданская война в России 1917—1922
Информация от издательства
Научно-популярное электронное издание
Издание осуществлено при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России (2012–2018 годы)»
Медведев, Р. А.
Революция и Гражданская война в России 1917–1922 / Рой Александрович Медведев. – М.: Время, 2018. – (Собрание сочинений Жореса и Роя Медведевых).
ISBN 978-5-9691-1705-1
В настоящем томе собрания сочинений Жореса и Роя Медведевых представлены две книги известного историка и публициста Роя Медведева о революции 1917 года и Гражданской войне в России, а также отдельные главы из книги «Жизнь и гибель Филиппа Кузьмича Миронова», ставшей результатом многолетних исследований становления советской власти на Дону, проведенных совместно с участником Гражданской войны С. П. Стариковым. Общепризнано, что революционный шквал, прокатившийся по стране, не только привел к краху монархического режима и сложившего уклада жизни в самой России, но и существенно повлиял на ход мировой истории, о чем немало написано научных и публицистических работ и художественных произведений, однако, нередко дающих однобокую характеристику происходившего. Рой Медведев выстраивает свое повествование, опираясь только на факты, подтвержденные многочисленными архивными материалами, что позволяет показать объективную картину событий тех грозных лет.
© Рой Медведев, 2018
© Валерий Калныньш, оформление, макет, 2018
© «Время», 2018
Предисловие
В настоящем томе Собрания сочинений я объединил под одной обложкой три книги о революции 1917 года и Гражданской войне в России. Первая часть тома представлена книгой «Революция 1917 года в России: проблемы, особенности, оценки», которая была написана в 1975–1977 гг. к 60-летию этой революции. Она была опубликована в 1978 году в Италии, а на следующий год в США, Франции, Германии и Японии. В 1985 году эта же книга вышла вторым изданием в США – без изменений в тексте, но с большим новым предисловием. В Советском Союзе и в новой России эта книга не публиковалась. Только один из разделов книги – «Трудная весна 1918 года» был опубликован как брошюра в Воронеже в 1990 году.
Вторая часть – книга «Русская революция: победа и поражение большевиков» была написана в 1997 году – к 80-летию Октябрьской революции. Она была опубликована в том же году в Москве, а на следующий год в Японии. Обе этих книги имели характер популярных очерков и были рассчитаны на широкий круг читателей.
В третью часть – вошли главы из книги «Жизнь и гибель Филиппа Кузьмича Миронова». Это исследование трагических событий на Дону, основанное на анализе архивных материалов, которое я предпринял в 1972–1973 гг. совместно с участником Гражданской войны С. П. Стариковым. Первое издание этой книги было осуществлено в Нью-Йорке на английском языке под заголовком «Филипп Миронов и Гражданская война в России». В Советском Союзе книга вышла в свет в 1989 году.
В настоящем издании эти книги публикуются с минимальной авторской правкой. Лишь в ряде случаев я счел нужным сделать некоторые сокращения, однако в других случаях текст дополнен новыми материалами и документами.
Москва. 22 апреля 2012 года
Часть первая. Революция 1917 года в России: проблемы, особенности, оценки
Предисловие ко второму американскому изданию
Я с удовлетворением узнал о желании издательства Колумбийского университета вторично опубликовать мою книгу об Октябрьской революции в России в более доступной для читателя форме. Книга издается без изменений, если не считать замену твердого переплета мягким. Автору предоставлено, однако, право написать к новому изданию его книги новое предисловие.
Я работал над этой книгой в 1975–1977 гг., и она была издана в США и некоторых других странах в 1978–1979 годах. Для советского историка события 1917 года остаются всегда актуальными, и я продолжал после выхода в свет моей книги немало размышлять об уроках и последствиях Октябрьской революции, пополняя свою память чтением новых книг и статей. Только в Советском Союзе за последние шесть лет вышло в свет более ста книг и еще больше статей о событиях Русской революции 1917 года и Гражданской войны в России. Хотя эти книги мало что меняют в официальной советской доктрине, они вводят в научный оборот немало фактов и документов, ранее неизвестных широкому кругу советских историков.
Немало книг о Февральской и Октябрьской революциях в России было издано в последние пять-шесть лет западными историками и советологами. Важный вклад в изучение революционных событий в России внесла в эти же годы советская и русская эмиграция. Недавно начал публикацию своих «узлов» из серии «Красное колесо» А. Солженицын. Важным представляется и другое начинание Солженицына – издание им исследований и мемуаров в сериях «Исследований новейшей русской истории» и «Всероссийской мемуарной библиотеки».
Естественно, что при наличии столь значительного количества новых источников я мог бы расширить и дополнить каждый из разделов своей книги о революции. Однако у меня не возникло оснований менять что-либо в ее главных положениях и выводах.
В своей книге я не ставил задачей подробно изложить историю революции и Гражданской войны в России. Я попытался проанализировать лишь немногие из проблем, связанных с революционными событиями 1917–1922 гг., которые казались мне особенно важными для понимания последующего развития Советского Союза. Одной из таких проблем является вопрос о соотношении случайности и необходимости в течении и исходе важнейших событий Русской революции 1917 года.
Нетрудно убедиться, что на протяжении нескольких десятилетий советская историческая наука рассматривала события 1917 года и всю историю последующего развития Советской России с позиций примитивного детерминизма. Так, например, полемизируя с некоторыми западными «буржуазными» историками, А. Е. Кунина писала: «Социалистическая революция для России была единственным выходом из сложившегося узла империалистических противоречий. В результате резкого обострения классовых и национальных противоречий российский империализм оказался наиболее слабым звеном в цепи мирового империализма». (Выделено А. Куниной.) По мнению Куниной, и Февральская и Октябрьская революции 1917 года были событиями, которые уже нельзя было предотвратить[1 - Вопросы истории КПСС. 1977. № 10. С. 109.].
Нельзя не отметить, что подобные утверждения все чаще оспариваются в советской историко-политической литературе. «В истории нет фатального действия объективной необходимости, – писал, например, видный теоретик Ю. А. Красин. – В любой конкретной исторической ситуации люди имеют свободу выбора. Перед ними раскрывается как бы веер возможностей. И никто, кроме них самих, не определяет, на какую из них ставить ставку. Выбор делается под влиянием множества условий и факторов, среди которых есть и случайные, не поддающиеся учету заранее. Поэтому нет и не может быть однолинейной детерминированности событий, не допускающей разнообразных отклонений, попятных движений»[2 - Красин Ю. А. Революцией устрашенные. М., 1975. С. 96.].
Нетрудно заметить, что в мемуарной литературе, принадлежащей перу эмигрантов, редко встречаются утверждения о неизбежности революции и победы большевиков. Здесь преобладает поиск разного рода утраченных возможностей. При этом большинство мемуаристов удивляются легкости, с которой Февральская революция одержала победу над самодержавием, а затем и большевики взяли верх над Временным правительством. Совсем недавно один из свидетелей событий 1917 года М. Карпович писал, обвиняя царя и правительство в пренебрежении требованиями думской оппозиции – создать в России министерство общественного доверия. В этих требованиях, утверждает Карпович, «не было ничего революционного, и всякая сколь-нибудь разумная власть ухватилась бы за этот последний шанс – хотя бы для собственного спасения. Русская же власть того времени оставалась глуха ко всем предостережениям даже тогда, когда они шли от Государственного совета, от Совета объединенного дворянства, от великих князей. За последние до революции месяцы о ее неизбежности часто говорили. Но когда она пришла, она всех застала неподготовленными: и население, и правительство, и политические партии. В той быстроте, с которой она произошла, и в той легкости, с какой она одержала победу, было нечто фантастическое. Достаточно было нескольких дней уличных беспорядков в Петрограде и отказа солдат Петроградского гарнизона эти беспорядки подавить, чтобы режим прекратил свое существование. Трудно даже говорить о его низвержении – он просто распался от первого же толчка. Никаких настоящих попыток к самозащите с его стороны не было – оказалось, что ему не на кого было опереться…»[3 - Русская мысль. Париж, 1984. 9 февраля.]
Александр Солженицын полагает, что царь мог бы опереться на миллионный корпус присягавшего ему русского офицерства. Но это иллюзия. Хотя состав офицерства и изменился за годы мировой войны, в нем продолжало доминировать дворянство, явно желавшее сохранить монархию. Но что могли сделать офицеры и генералы без поддержки солдат, уже выходящих из подчинения? В отдельных случаях дело доходило до убийства солдатами и матросами своих офицеров. В моем архиве имеется небольшое письмо, отправленное 12 марта 1917 года из Кронштадта солдатом Анатолием своему другу Сергею. Вот его текст:
«Здравствуй, Сережа! Сережа, письмо твое я получил восьмого числа, и на которое спешу ответить. Сережа, я пока жив и здоров. Сережа, у нас в Кронштадте двадцать восьмого числа в десять часов вечера поднялось все войско и ходило всю ночь по городу с музыкой; а утром стали забирать все начальство, которые на судах и в домах, и сажать их и в тюрьмы, и в карцеры, но которое начальство было не особенно хорошее, тех тут же убивали. Первым долгом утром подошли к дому главного командира тыла Балтийского моря, сняли посты у его дверей, ворвались в его дом, вытащили оттудова командира и притащили его на площадь. Там его убили, и остальных почти также всех перебили, осталось офицеров очень мало, и то они сейчас сидят в тюрьме. Наши матросы приходили в тюрьму за остальными офицерами и хотели остальных перебить, но уже временный комитет приказал, чтобы из тюрьмы офицеров не выдавали военным; убитых офицеров насчитывается около ста человек.
Сережа, был я недавно в Петрограде, там тоже устанавливаются уже порядки. Заводы начали тоже работать, только одно плохо, что угля в Петрограде почти совсем нету, а потому и заводы не все работают, а только те, где делают снаряды. Сережа, в действующий флот, по всей вероятности, нас не будут списывать. Сережа, напиши, как у вас там дело насчет нового правительства и много ли у вас на шахте работает народу. Сережа, если будут пускать на шахте работать, то я постараюсь опять попасть на шахту. Сережа, еще напиши, что у вас на шахте не ворачивали рабочих из действующей армии за неимением рабочих на шахте. Сережа, написал бы еще кое-что, да некогда. Сережа, письма пиши по старому адресу. Затем прощай. Анатолий»[4 - В настоящем издании сохранены особенности орфографии и пунктуации архивных материалов.].
Думаю, что комментарии к этому письму излишни. Конечно, не везде с офицерами поступали так жестоко, как на флоте, но и в Петроградском гарнизоне они оказались изолированными и деморализованными, и уж во всяком случае не они могли защитить и спасти российское самодержавие. Частично офицеры смогли сплотиться против большевиков только в начале Гражданской войны – в Добровольческой армии, созданной Л. Корниловым, М. Алексеевым и А. Деникиным.
Я попытался доказать в своей книге, что ни Февральская, ни Октябрьская революции не были преждевременными, что «горючего материала» для этих революций в России в 1917 году было более чем достаточно. Сходные тезисы защищал и американский историк и советолог Роберт В. Дэниэлс в своей содержательной статье «Что произошло с Русской революцией?». Он, в частности, писал: «Со времени 1917 года принято объяснять недостатки и разочаровывающие стороны Русской революции указанием на то, что эта революция была преждевременной и поспешной в условиях той страны, в которой она произошла… Но если Октябрьское восстание было действительно преждевременной пролетарской революцией, тогда сам факт, что она могла произойти в России, при условиях, преобладающих в этой стране, немедленно ставит под сомнение тезис Маркса о том, что революция может иметь место только после того, когда старое общество полностью разовьется и истощит возможности своего развития. Однако более широкий взгляд на великие революции в истории, такие, например, как Английская и Французская, свидетельствует, что Россия не была одинокой в своей преждевременности. Революции, как правило, не возникают после полного созревания данной социальной системы и уж, несомненно, не возникают после полного развития капитализма. Марксистское предположение на этот счет является не только ошибочным для русского случая, оно является ошибочным вообще. Революция, как это было повсеместно отмечено, является естественным спутником процесса модернизации, однако она происходит обычно не в конце процесса, а в начале его средней стадии, то есть в период наиболее быстрых перемен и накопления величайшей напряженности между изменяющимся обществом и жесткими рамками устаревших учреждений»[5 - Daniels R. V. Whatever Happened to Russian Revolution? // Commentury. USA. 1978. November. P. 50–52.].
Роберт В. Дэниэлс, безусловно, прав, когда он утверждает, что революция 1917 года в России была столь же естественным результатом развития социально-политических отношений в стране, как это было в Англии и Франции в XVII и XVIII веках. Естественным и закономерным было развитие в XX веке таких революций, какие произошли в Китае, во Вьетнаме, на Кубе. Вероятность социалистической революции на ближайшие 15–20 лет очень велика во многих странах Латинской Америки, но практически равна нулю в США или в Канаде. Маркс был неточен в своих предположениях, ожиданиях и концепциях.
В середине XIX века Маркс и Энгельс вообще отвергали возможность победы социалистической революции в одной отдельно взятой стране. Они думали о революции, которая должна была охватить все главные капиталистические страны Европы. Маркс и Энгельс не могли даже предполагать, что экономическая система капитализма окажется в состоянии достигнуть таких уровней развития, как это произошло во второй половине XX века. Социализм, вышедший на международную арену после Октября, не смог и через 70 лет догнать по экономическому уровню ведущие страны капитализма.
Успехи мировой капиталистической системы, которая во многих отношениях все еще опережает параллельно развивающуюся мировую социалистическую систему и, в частности Советский Союз, отнюдь не доказывают ни вечности капитализма, ни невозможности новых социалистических революций – в том числе и в развитых капиталистических странах. Эти революции могут прийти в наш мир и без вооруженных восстаний и гражданских войн. Если XX век внес так много неожиданных поправок в наши представления о социализме и капитализме, то почему нельзя предположить, что и XXI век будет также богат неожиданностями, которые сегодня просто трудно представить.
Конечно же, ни Февральская, ни Октябрьская революции не были преждевременными, особенно в своих первых и главных революционных преобразованиях. Для Февральской революции это было свержение самодержавия и утверждение демократии; для Октябрьской революции – перемирие на фронтах мировой войны, передача помещичьих, удельных и церковных земель в распоряжение крестьянских Советов и комитетов, введение рабочего контроля и национализация крупных монополий, крупнейших предприятий и банков, отделение церкви от государства, установление 8-часового рабочего дня, уничтожение сословий и Декларация о полном национальном равноправии народов России. Однако многие из мероприятий советской власти, предпринятых весной 1918 года, были явно преждевременными, они были забеганием вперед и с этой точки зрения были ошибочными. Так, например, были явно ошибочными такие мероприятия, как национализация не только крупных, но также мелких и средних предприятий, полное запрещение частной торговли в стране, попытка введения прямого продуктообмена между городом и деревней, принудительное изъятие всех излишков зерна и других продуктов у крестьян. Именно для проведения такой политики были созданы многочисленные продовольственные отряды (продотряды) из рабочих и комитеты крестьянской бедноты (комбеды), наделенные чрезвычайными полномочиями. Явно неразумными мероприятиями были разделы и раздробление всех без исключения крупных аграрных хозяйств, включая и высокорентабельные капиталистические хозяйства. Очевидным разрушением производительных сил деревни стал и разгром и раздел относительно рентабельных крупных крестьянских (кулацких) хозяйств. Эти мероприятия оттолкнули от большевиков не только крупное крестьянство, но и значительную часть среднего, а также ремесленников и даже часть пролетариата. Оказался невозможным какой-либо компромисс между большевиками и другими социалистическими и мелкобуржуазными партиями России. Большевики оказались в изоляции, и это ослабило советскую власть и открыло дорогу для консолидации буржуазно-помещичьей контрреволюции. Констатация этих фактов и доказательство этих тезисов составляют главную, по моему замыслу, часть настоящей книги.
Нелишне отметить, что и сегодня большая часть советских исследователей пытается доказать, что политика продразверстки, комбедов и продотрядов, то есть всего того, что получило позднее название «военного коммунизма», была не причиною, а следствием гражданской войны. Так, например, советский автор И. Челышев, полемизируя с западными историками, пытается просто отрицать тот факт, что широкие массы мелкой буржуазии разочаровались весной и летом 1918 года в большевиках из-за проводимой ими политики военного коммунизма. В подтверждение своих рассуждений И. Челышев ссылается на слова Ленина о том, что военный коммунизм был политикой, вынужденной войной и разорением России, что он не отвечал глубоким хозяйственным задачам и интересам пролетариата[6 - Проблемы мира и социализма. 1983. № 7. С. 90.]. Эти слова Ленина были полупризнанием ошибок большевиков, и он имеет в виду последствия не Гражданской, а мировой войны. Последствия Гражданской войны в 1921 году были еще более тяжелыми, но именно в это время большевики приняли решение об отказе от политики военного коммунизма.
Более точно оценивает значение и мотивы политики военного коммунизма другой советский автор Е. А. Амбарцумов. Он считает более плодотворным трактовать политику военного коммунизма не как результат Гражданской войны, а как закономерный результат внутренней логики революции, ее максималистской и романтической традиции. Военный коммунизм естественно продолжал основные направления «красногвардейской атаки на капитал». Такое забегание вперед с последующим отступлением мы могли видеть позднее и в развитии других революций, например, в Китае и на Кубе. Еще Энгельс писал, что есть, по-видимому, закон, требующий от революции продвинуться дальше, чем она может осилить и закрепить. Но это позволяет революции прочно закрепить менее значительные преобразования. «Левизна», таким образом, оказывается почти неизбежной «детской болезнью» всякого революционного движения, особенно прошедшего этап вооруженной борьбы. Но эта «детская болезнь» может привести к тяжелым осложнениям, если ее не распознать вовремя и запустить[7 - Новое время. 1983. № 18, С. 18; см. также: Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 22. С. 308–309.]. Большевикам пришлось преодолеть свои ошибки весны и лета 1918 года, но только весной и летом 1921 года.
Анализируя разного рода примеры забегания вперед, Энгельс считает это особенностью лишь буржуазных революций, которые развиваются стихийно. Этого не будет, по мнению Энгельса, при пролетарских социалистических революциях, которые будут происходить под руководством дисциплинированной и хорошо организованной партии[8 - Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, 2-е изд. Т. 22. С. 533–534.]. Однако большевики в данном случае не оправдали ожиданий Энгельса, и они также не удержались от забегания вперед и от попыток решить задачи, время решения которых еще не наступило. Что удалось большевикам, благодаря главным образом Ленину, – это принять трудное решение об отступлении, не потеряв при этом ни власть, ни собственные головы. О таком исходе забегания вперед также предупреждал Энгельс[9 - Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, 2-е изд. Т. 28. С. 490–491.].
В связи со сказанным выше возникает вопрос и о периодизации истории революционной борьбы в России. В советской историографии период Гражданской войны датируется обычно 1918–1920 годами. Что касается событий 1921 года, то уже события первых месяцев этого года излагаются в разделе «Начало мирного социалистического строительства». Затем идет раздел «Переход к НЭПу»[10 - История КПСС: в 6 т. Т. 4. Книга 1. М., 1970.]. Не оспаривая того очевидного факта, что именно с весны 1921 года в Советской России начался переход к НЭПу, нельзя согласиться и с утверждением, что Гражданская война кончилась у нас в стране сразу же после разгрома войск генерала Врангеля в Крыму в ноябре 1920 года.
Уже осенью 1920 года в Советской России начали возникать новые крупные очаги гражданской войны, опасность которых для власти большевиков была порой не меньшей, чем от «походов Антанты». Так, например, на большой территории Центральной России с центром в Тамбовской губернии еще в августе 1920 года началось большое крестьянское восстание, получившее название «антоновщины» – по имени возглавившего это восстание эсера Александра Антонова. Восстание шло под лозунгами «Долой продразверстку!», «Да здравствует свободная торговля!», и в отрядах восставших крестьян было около 20 тысяч человек. Это восстание удалось подавить, только бросив против него отборные части Красной армии в 40 тысяч штыков и сабель. Применялось даже химическое оружие. Крестьянским по своей основе было и движение, возглавляемое Нестором Махно и охватившее крупные районы Юго-Восточной Украины. Не рассматривая здесь всей сложной истории этого движения, отметим только, что основная борьба между отрядами Махно и частями Красной армии происходила уже после разгрома войск генерала Врангеля в Крыму. В военных действиях против Махно принимала участие не только Первая, но и Вторая конная армия. Только в августе 1921 года последний отряд Махно, прорвав окружение, ушел через Днестр в Румынию. Менее крупные, но многочисленные восстания происходили в это же время на Дону и Северном Кавказе, в Поволжье и Сибири, а также в Средней Азии.
К этой же волне военных мятежей и крестьянских восстаний следует отнести и знаменитый Кронштадтский мятеж, который вспыхнул в марте 1921 года и охватил большую часть гарнизона Кронштадта и экипажи многих кораблей Балтийского флота. И здесь главными лозунгами были: «Свобода торговли», «Перевыборы Советов», «Советы без коммунистов», «Свободная деятельность левых социалистических партий» и др. На стороне восставших было около 30 тысяч матросов и солдат, два линкора, более ста пулеметов и 140 орудий береговой обороны. Как известно, для подавления восстания была восстановлена 7-я армия численностью в 45 тысяч человек, которая штурмом овладела крепостью Кронштадт. Решения Х съезда РКП(б) о переходе к новой экономической политике, о замене продразверстки продналогом, о постепенном расширении свободной торговли и т. п. далеко не сразу остановили эти разрозненные, но массовые восстания и мятежи. Во-первых, о решениях съезда российская деревня узнавала далеко не сразу. Во-вторых, во многих отдаленных районах страны и, в частности, в Сибири взимание продразверстки продолжалось до осени 1921 года. Таким образом, 1921 год был переходным – это был первый год новой экономической политики и последний год Гражданской войны.
Моя книга о революции была издана в 1978–1979 гг. не только в США, но также в Мексике, в некоторых странах Европы и в Японии. Она вызвала много откликов и рецензий, в которых содержались как положительные оценки, так и различные замечания. Хотя я получил в Москве лишь небольшую часть из опубликованных рецензий, общий характер замечаний, как я могу предположить, был одинаков во всех публикациях.
Часть рецензентов выражала сожаление, что они не нашли в книге каких-либо новых и сенсационных документов и материалов, неизвестных ранее специалистам по истории Русской революции 1917 года. Я не могу согласиться с этими упреками, так как я не ставил перед собой таких задач. Авторское название книги было: «Революция 1917 года в России: проблемы, особенности и оценки». Мне кажется, что содержание книги в основном отвечает этому скромному названию. Многие рецензенты бросали автору упрек в том, что он не развенчивает в своей книге В. И. Ленина, что он остается «убежденным ленинцем» и продолжает, несмотря на отдельные критические замечания, оценивать Ленина как великого революционера, изменившего своей борьбой судьбу России и всего мира. Я не могу согласиться и с этими замечаниями. Я не считаю, что мне подходит определение «убежденного ленинца» и предпочитаю говорить о себе как о независимом социалисте. В своей книге я пишу о том, что отвечает моим убеждениям и моему пониманию событий 1917–1918 гг. Я совершенно не согласен с теми оценками Ленина, в которых он изображается как человек, думающий прежде всего о личной власти, о господстве над Россией и чуть ли не над всем миром, как человек, преследующий какие-то свои эгоистические цели. Хотя я мог бы сегодня сказать многое об ошибках и просчетах Ленина как политика, о его жестоких распоряжениях и его участии в красном терроре и т. п., но из всех известных мне фактов я вынес убеждение о том, что для Ленина проблемы его личной власти занимали третьестепенное, если не десятистепенное место. Ленин был, безусловно, человеком одержимым до фанатизма, но он отнюдь не был одержим какими-то личными честолюбивыми или тщеславными замыслами; он был человеком по-своему глубоко идейным и стремился к осуществлению социалистического идеала, как он его понимал. Он считал капиталистическое общество глубоко несправедливым и боролся за его уничтожение. Он немало преуспел в этом даже в крайне трудных условиях. Вопрос о том, что получилось в конечном счете в нашей стране после победы революции и победы в Гражданской войне и в какой степени современный «развитый», «реальный» социализм или «начальная ступень зрелого социализма» соответствуют тем идеалам, которые пытался осуществить Ленин, – это особый вопрос, далеко выходящий за рамки моей книги. Народы Советского Союза прошли после 1917 года через очень большие испытания, но это обстоятельство не опровергает наличия у российских социал-демократов начала XX века, и в том числе у Ленина, самых благородных помыслов и самых благих намерений.
Я не хотел даже ставить в своей книге вопрос о роли пресловутых «немецких денег» в подготовке Октябрьской революции. Этих денег не было у большевиков. Оппонентам большевиков не удалось представить в защиту своих обвинений ни одного убедительного документа. В том, что касается средств на революционную деятельность, Ленин и большевики никогда не были особенно щепетильны. Еще во времена революции 1905–1907 гг. Ленин санкционировал ограбление банков и денежных фургонов – «на нужды революции». С согласия Ленина большевики организовали изготовление фальшивых купюр. Большевики принимали деньги отдельных купцов и капиталистов, которые по каким-либо личным причинам готовы были помогать левым партиям. Поэтому при определенных условиях и гарантиях Ленин мог бы согласиться и на получение «немецких денег» – на поддержку русской, а затем и германской революции. О такой помощи шли разговоры в недрах германского генерального штаба, но реальных миллионов немецких золотых марок никто большевикам не выделял, а была лишь очень скромная помощь от немецких социал-демократов. На этот счет имеются убедительные исследования американских и немецких историков, а также французского историка и политика Бориса Суварина[11 - Souvarine B. Est et Gwest. Paris, 1976. № 570, 1—15/IV.].
Ленинизм в целом несет немалую долю ответственности и за все то, что произошло в Советском Союзе и за его пределами уже после смерти Ленина. Однако я уверен, что если бы Ленин прожил бы еще хотя бы только 10 или 15 лет, то судьба нашей страны и партии сложилась бы совсем иначе. Работая над этой книгой, я мысленно переносился в эпоху 1917–1918 гг. и невольно задавал себе вопрос: если бы я жил в эти годы и был уже способен на сознательный выбор, то в рядах какой партии я бы тогда оказался? Я не могу не признаться себе, что, скорее всего, я бы стоял на стороне большевиков. Но даже такой крайне консервативный политический деятель Италии, как Индро Монтанелли, откровенный антикоммунист и владелец консервативной газеты «Иль Джорнале Нуово» писал в 1982 году: «Русский пожар был ошеломителен, он породил так много, он оставил неизгладимые следы. И потом этот взрыв 1917–1918 года. Не знаю, если бы мне было 20 лет в 1917 году, наверное, и я устремился бы в Москву, как Джон Рид и многие другие, и, вероятно, кончил бы плохо, но поехал бы, – то, что открывала эта революция, было огромно, надежды были велики, безмерны. Я понимаю, почему мир был восхищен»[12 - Континент. 1982. № 34. С. 431–432.].
Было бы ошибочным утверждать, что именно первоначальные и лучшие идеалы Октябрьской революции были осуществлены в Советском Союзе в последующие 60 лет. Но было бы также неверным утверждать, что все вообще идеалы и цели этой революции были в последующие десятилетия преданы и забыты. И в социальной, и в культурной, и в экономической жизни Советского Союза произошли огромные изменения, дорогу которым открыла именно Октябрьская революция. Есть много оснований утверждать, что без Октябрьской революции, то есть без победы большевиков, Россия просто бы распалась на несколько частей и перестала бы существовать как единое многонациональное государство, подобно Австро-Венгрии или Оттоманской империи. Для кого-то такой вариант кажется даже наилучшим.
Некоторые из рецензентов упрекали меня в том, что я писал свою книгу о революции с марксистских и социалистических позиций, что, даже критикуя большевиков, я не выхожу за рамки концепций, которые годятся сегодня «только для детского сада»[13 - Observer. 1980. 6 января.].
Я никогда не скрывал своей приверженности к социалистическим идеям, и я не могу согласиться со столь уничижительными оценками как социалистической мысли XIX, так и социалистических идей XX века. Конечно, мне известны самые различные концепции Октябрьской революции – от меньшевистско-эсеровских до либеральных и монархических. Но рассмотрение всех этих концепций не входило в задачу автора да и было ему не под силу. Всякая великая революция является столь многогранным и богатым оттенками событием, что невозможно в одной работе, а тем более одному автору объяснить или даже просто обозреть всю картину этой революции, ее причины и последствия.
Должен сказать, однако, что рассмотрение событий 1917 года с марксистских и социалистических позиций имеет особое значение. Марксизм претендует на объяснение событий всей человеческой истории. Но в данном случае речь идет о революции, которая проводилась при участии самих марксистов и в соответствии с теми идеями, которые лежали в основе их учения. Поэтому анализ как хода, так и исхода революции 1917 года позволяет понять не только достоинства, но и недостатки самих марксистских концепций общественного развития. Для меня именно эта задача была главной, хотя я готов признать несовершенство проделанной работы. Важно было хотя бы поставить такую задачу. Тем не менее надо отметить, что уже один тот факт, что при всех своих ошибках большевики в годы революции и Гражданской войны одержали победу над своими многочисленными противниками, доказывает, что их концепции были все же далеко не столь примитивными, как это представляется автору из «Обсервера». Глубоко ошибаются те, кто считает, что идеология не играет значительной роли в существовании и в политике СССР, что она лишь прикрытие для каких-то иных задач и целей. Также ошибаются те, кто решительно отрицает способность советского общества к обновлению и гуманизации, исходя из заложенных в нем самом внутренних возможностей.
Я высказывал в своей книге убеждение в том, что в конечном счете именно советские историки смогут выполнить главную работу по изложению и анализу революционных событий 1917–1922 гг. в России. Эта точка зрения также вызвала возражения у ряда рецензентов. Подобного рода сомнения можно понять. Хотя о нашей стране проводится много исследований, предметом которых являются события 1917–1922 годов, уровень этих исследований остается все еще очень низким. В советской исторической науке продолжает действовать еще множество различных табу, бессмысленных ограничений и запретов. И сегодня, например, советские историки не могут объективно оценивать революционную деятельность таких людей, как Л. Троцкий или Н. Бухарин, Л. Каменев и Г. Зиновьев, И. Смирнов или С. Мрачковский, а также десятков других виднейших деятелей революции и участников Гражданской войны, которые в 1920-е примыкали к левой или правой оппозиции и погибли в тридцатые годы, став жертвой сталинского террора 1930-х годов. Эти люди до сих пор не реабилитированы, и на позитивную оценку их деятельности в советской исторической науке наложен запрет. Советские историки до сих пор не имеют возможности объективно оценивать и изучать деятельность таких левых социалистических партий, как эсеры и меньшевики, без чего трудно понять как ход, так и исход событий 1917 года. И сегодня советские историки не имеют возможности критически оценивать некоторые из высказываний и оценок Ленина, которые были основаны на неточной информации или ошибочных представлениях. Показательна в этом отношении оценка Лениным событий июльского кризиса 1917 года.
Как известно, после разгрома июльской демонстрации власти отдали приказ об аресте Ленина, Троцкого и Зиновьева. Была разгромлена редакция газеты «Правда», Ленин перешел на нелегальное положение и расценивал происходящие события как контрреволюционный буржуазный переворот, как конец двоевластия. Однако реальное развитие событий было гораздо более сложным, и, с точки зрения правых буржуазных партий и генеральских кругов, июльский кризис в целом был сдвигом не вправо, а влево. Именно в июле 1917 года главой Временного правительства стал эсер Керенский. В новом составе правительства буржуазные партии были потеснены. Деятельность большевистской партии не была запрещена, и она провела в конце июля – начале августа свой VI съезд. Под другим названием стала выходить и газета «Правда». К концу июля и в августе позиции большевиков в Советах укрепились, особенно в Петрограде и Москве и прежде всего в районных Советах. Еще 3–5 июля в Петроград был введен Сводный отряд 5-й армии для поддержки Временного правительства. Однако фактическое командование этим отрядом осуществлял комитет во главе с поручиком Г. П. Мазуренко, который считал себя меньшевиком. Именно этот поворот общего хода событий влево и усиление позиций меньшевиков и эсеров в составе власти привели к попытке захвата власти генералом Л. Корниловым. В планы заправил этого Корниловского мятежа входили полный разгром Советов и отстранение от власти эсера А. Керенского. Общий итог июльско-августовских событий в Петрограде и Москве – это мощный сдвиг влево, который и вывел большевиков на подступы к Октябрьской революции.
Ленин также не сумел ни во время революции, ни в последующие годы Гражданской войны правильно оценить настроения, значение и возможности такого массового и важного в нашей стране сословия, как казачество. Почти все большевики смотрели на казачество и казачьи районы как на потенциальную Вандею, и они не сумели хотя бы нейтрализовать казачество, а это было возможно при более разумной политике. Однако в официальной исторической науке критика высказываний или деятельности Ленина пока еще невозможна. Такую критику можно встретить лишь в том случае, когда она опирается на самокритику Ленина, к которой он прибегал, как известно, весьма во многих случаях.
Можно надеяться, что в будущем положение исторической науки в Советском Союзе изменится к лучшему, и новое поколение советских историков будет избавлено от той невыносимой и мелочной опеки и от того давления, которые вынуждают их к умолчанию или даже к прямым фальсификациям. Не вполне свободны от разнообразных форм идеологического давления и западные историки-советологи. Большая часть советских архивов для них также закрыта, как и для нас. Однако западные историки могут использовать многочисленные эмигрантские источники, которые для нас, советских историков, по большей части все еще недоступны. Работая над книгой о Гражданской войне на Дону, я имел возможность лишний раз убедиться, что большая часть материалов и документов, относящихся к истории революции и Гражданской войны, находится в архивах, но они все еще не введены в научный оборот. Когда-нибудь это положение изменится.
Моя книга выходит в свет за границей, хотя она рассчитана главным образом на отечественного читателя. Рукопись этой книги прочитали некоторые из моих друзей, и я постарался учесть их замечания и пожелания.
Раздел первый. Была ли Октябрьская революция неотвратимым событием?
1. Разные точки зрения. Социальная революция и роль личности
Одно из утверждений, наиболее часто повторяемых западными историками, состоит в том, что в отличие от Февральской революции Октябрьская социалистическая революция в России не была закономерным результатом происходивших в нашей стране социальных, экономических и политических процессов. Тем более нельзя считать эту революцию закономерным результатом событий, происходивших в начале XX века в Европе и во всем мире. Эта революция стала результатом непредвиденного стечения обстоятельств, умело использованных Лениным и большевиками. Английский советолог Д. Лейн писал, например, в одной из своих книг: «Большевистская революция не была неизбежным событием <…> После отречения царя возник политический вакуум, который и заполнили большевики»[14 - Политика и общество в СССР. Лондон, 1970. С. 48.].
Американский историк и советолог Р. Дэниэлс также утверждал в одной из своих статей: «С любой разумной точки зрения большевистская революция была отчаянной игрой с весьма небольшими шансами на успех и с еще меньшими шансами, чтобы продержаться какое-то время. Слепая случайность поставила Ленина у власти, и она же позволила ему удержаться у власти после победы в трудные дни. Именно стечение непредвиденных обстоятельств обусловило отход России от привычного курса современных революций и проложило дорогу для того уникального явления, каким стал коммунизм XX века. <…> Октябрьская революция победила вопреки какому-либо рациональному расчету, но лишь благодаря счастливому стечению обстоятельств, на которые никто не мог рассчитывать. Возникновение и сохранение большевистского режима в этот ранний период – почти что историческое чудо»[15 - Русское обозрение. США, 1967. С. 339–340; см. также сб.: Русская революция. Нью-Йорк, 1970. С. 180.].
В одной из своих статей Дж. Биллингтон свидетельствовал: «Некоторые из западных историков продолжают рассматривать Октябрьскую революцию как случайное вмешательство разрушительной стихии и не видят в ней никакого глубокого смысла, а на ее последствия смотрят со смешанным чувством растерянности и бессильного гнева, с каким обычно встречают вмешательство бессмысленных стихий в человеческие дела»[16 - Мировая политика. 1966. Апрель. С. 457.].
Этим утверждениям нередко противостоят прямо противоположные утверждения о неизбежности и неотвратимости свершения и победы Октябрьской революции. «Если даже и можно говорить, – писал бывший коминтерновец И. Бергер, – что Ленин и окружавшие его большевики “совершили” революцию, все же еще ближе к правде утверждение, что они сами были результатом “совершившейся” революции. Я лично убежден, что существовало движение, которое нельзя было уже ничем и никак остановить и которое вынесло в первые ряды Ленина и его соратников. Я не хочу умалять значения нескольких десятилетий подготовительной работы русских революционеров, но я утверждаю, что главной причиной победы большевиков в октябре было то, что за них был народ»[17 - Бергер И. Крушение поколения: Воспоминания / Пер. с англ. Я. Бергера. Firenze: Aurora, 1973. С. 19.].
«Что произошло в 1917 году? – восклицал такой открытый враг большевиков, как И. Бунин. – Произошло великое падение России, а вместе с тем и вообще падение человека. Неизбежна ли была русская революция или нет? Никакой неизбежности, конечно, не было, ибо, несмотря на все недостатки, Россия росла, цвела, со сказочной быстротой развивалась и изменялась во всех отношениях. Революция, говорят, была неизбежной, ибо народ жаждал земли и таил ненависть к своему бывшему господину. Но почему же эта будто бы неизбежная революция не коснулась, например, Польши и Литвы? Или там не было барина, не было недостатка в земле и вообще всякого неравенства? И по какой причине участвовала в революции Сибирь с ее допотопным обилием крепостных уз? Нет, неизбежности не было, а дело было все-таки сделано и под каким знаменем? Сделано оно было ужасающе, и взамен синайских скрижалей, взамен Нагорной проповеди, взамен древних божеских уставов в Россию пришло нечто новое и дьявольское»[18 - Бунин И. А. Под серпом и молотом. Лондон; Канада, 1975. С. 211–212.].
Иного мнения придерживался русский религиозный философ Н. Бердяев. «Очень важно помнить, – писал он в книге “Истоки и смысл русского коммунизма”, – что русская коммунистическая революция родилась в несчастье и от несчастья, несчастья разлагающейся войны – она не от творческого избытка родилась. Впрочем, революция всегда предполагает несчастье, всегда предполагает сгущение тьмы прошлого. В этом ее роковой характер. Новое либерально-демократическое правительство, которое пришло на смену после февраля, провозгласило отвлеченные гуманные принципы, отвлеченные начала права, в которых не было никакой организующей силы, не было энергии, заражающей массы. Положение Временного правительства было настолько тяжелым и безысходным, что вряд ли его можно строго судить и обвинять. Керенский был человеком революции, ее первой стадии. Никогда в стихии революции, и особенно революции, созданной войной, не могут торжествовать люди умеренных, либеральных взглядов. Принципы демократии годны для мирной жизни, да и то не всегда, а не для революционной эпохи. В революционную эпоху побеждают люди крайних принципов, люди, склонные и способные к диктатуре. Только диктатура могла остановить процесс окончательного разложения и торжества хаоса и анархии… Только большевизм оказался способным овладеть положением, только он соответствовал массовым инстинктам и реальным отношениям. И он победил, он нашел лозунги, которым народ согласился подчиниться. В этом бесспорная заслуга коммунизма перед русским государством. России грозила полная анархия, анархический распад, – но он был остановлен коммунистической диктатурой»[19 - Цит. по газ.: Русская мысль. Париж, 1974. 8 августа.].
Лев Троцкий считал, что Февральская революция уже в 1916 году стала неотвратимой, однако перерастание ее в пролетарскую и социалистическую революцию в октябре 1917 года было результатом деятельности Ленина и в меньшей степени его, Троцкого. Троцкий писал позднее: «Если бы Николай пошел навстречу либералам и сменил бы Штюрмера на Милюкова, то развитие событий отличалось бы несколько по форме, но не по существу. Накопившиеся социальные противоречия должны были прорваться наружу и, прорвавшись, довести свою очистительную работу до конца. Перед напором народных масс верхушечные комбинации монархии с либерализмом имели эпизодическое значение и могли оказать влияние на порядок явлений и число действий, но не на общее развитие драмы и еще менее на ее грозную развязку»[20 - Троцкий Л. Д. Февральская революция. Берлин, 1931. С. 124–125.].
Иное дело Октябрьская революция. Если бы Ленин не вернулся в Россию и не развернул бы партию большевиков своими «Апрельскими тезисами», то в России не произошла бы Октябрьская революция.
Что можно сказать по поводу приведенных выше утверждений? Я думаю, что ни с одним из них нельзя согласиться полностью, хотя каждый из упомянутых нами авторов приводит в защиту своего мнения немало ярких фактов и убедительных доводов.
Прежде чем ставить вопрос о неотвратимости или случайности той или иной революции, нужно условиться о толковании самого понятия «революция», или «социальная революция». В общественных науках любое почти из основных понятий неоднозначно; в разных контекстах эти понятия имеют разные значения, что порождает нередко весьма схоластические споры. Думаю, что понятие «социальной революции» употребляется в марксизме в двух смыслах. Под социальной революцией понимается, во-первых, коренная перемена в социально-экономическом устройстве общества, переход от одной общественно-экономической формации к другой, безотносительно к конкретной форме такого перехода. В этом общем значении К. Маркс писал об эпохе социальных революций: «На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или – что является только юридическим выражением последних – с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением экономической основы более или менее быстро происходит поворот во всей громадной надстройке»[21 - Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 13. С. 7.].
В таком широком смысле слова социальные революции являются неотвратимыми и неизбежными. Маркс неслучайно пишет здесь об эпохе социальных революций, ибо такой переход может происходить в течение нескольких десятилетий, как это было в большей части стран Европы в XIX веке или в Японии в последней трети этого же века.
Понятие социальной революции можно употреблять, однако, и в более узком смысле слова – для обозначения скачкообразного и быстрого перехода политической власти из рук одного класса в руки другого в результате массового народного выступления или восстания. «Социальная революция, – писал об этом советский историк Я. С. Драбкин, – это коренной переворот в жизни общества, изменяющий его структуру и означающий качественный скачок в его прогрессивном развитии. Социальная революция всегда – активное политическое действие масс, в котором соединяются стихийность порыва с сознательной целенаправленностью к осуществлению прежде всего перехода руководства обществом, государственной власти в руки нового класса или классовой группировки. <…> Социальная революция отличается концентрированностью во времени и непосредственностью действий “низов”. В этом смысле различают обычно революционные и эволюционные процессы, революцию и реформу»[22 - Историческая наука и некоторые проблемы современности. М., 1969. С. 211–212.].
В таком более узком смысле любая социальная революция определяется не только действием внутренних закономерностей общества и неотвратимо складывающимся соотношением социальных факторов, но и деятельностью отдельных политических групп, а также отдельных руководителей, поведение и решения которых не могут быть полностью детерминированными. Даже поведение целых политических партий зависит порой от многих субъективных и случайных факторов, что неизбежно накладывает на весь конкретный ход исторических событий оттенок неопределенности и случайности.
Марксизму не свойственны тезисы и утверждения примитивного детерминизма, согласно которым все события в истории предопределены и не могли происходить иначе. Нет, любое, даже самое значительное по своим последствиям конкретное историческое событие всегда определяется сложным переплетением необходимых и случайных процессов, что заставляет нас в каждом отдельном случае говорить о большей или меньшей вероятности этого события, но не о его абсолютной неотвратимости. В развертывающихся перед нами исторических событиях обязательно содержатся несколько альтернатив, осуществление которых зависит от множества обстоятельств и поступков, далеко не все из которых можно заранее предвидеть. Факты истории свидетельствуют при этом, что отнюдь не всегда реализуется наиболее вероятная историческая альтернатива. Наоборот, в истории нередко происходят и самые, казалось бы, невероятные события. «Мы не верим ни призванию народов, ни их предопределению, – писал в свое время А. И. Герцен. – Мы думаем, что судьба народов и государств может по дороге меняться, как и судьба всякого человека. Но мы вправе, основываясь на настоящих элементах, по теории вероятности, делать заключения о будущем»[23 - Герцен А. И. Сочинения: в 30 т. М.: Изд-во АН СССР. Т. 14. С. 46.]. В истории нет либретто, отмечал тот же Герцен, путь в истории не назначен, маршрут истории не написан заранее. «Если бы в жизни народов и человечества все было бы предопределено, то история потеряла бы интерес, сделалась бы скучной, ненужной и смешной»[24 - Герцен А. И. Сочинения: в 30 т. М.: Изд-во АН СССР. Т. 6. С. 36.].
Не признавал роли случая или влияния сильной воли на исход событий и Лев Толстой. «Исход великих событий непредсказуем, но только потому, что никто не знает Судьбы или промысла Бога. “Сердце царево в руке Божьей”, – говорил Толстой, цитируя Библию. Великий человек – это действительно избранник судьбы… Человек, облеченный властью, – ее орудие, а не ее господин»[25 - Цит. по кн.: Кьяромонте Н. Парадокс истории. Рим, 1973. С. 30, 58.].
Л. Толстой был, несомненно, неправ, принижая возможности Наполеона, Александра Первого или Кутузова как полководцев. Конечно, бывают случаи, когда не приказы командующих определяют ход и исход военных событий. Но можно привести еще больше примеров, когда именно воля и умелые действия полководца сыграли решающую роль в исходе битвы.
В определенных пределах человек обладает свободой воли и свободой выбора, и это делает многие из его поступков непредсказуемыми. Человеческое сознание, конечно, не свободно от влияний как многих внешних, так и многих внутренних факторов, однако оно не является их простым отражением. Как духовное существо, человек обладает определенной активностью, которая может изменить в некоторых пределах и рамках ход внешних материальных событий и процессов – в том числе и исторических событий и процессов. «Мы не верим, – писал на этот счет Р. Гароди, – в автоматический приход будущего, чья история уже написана и где нет якобы места участию человека. Есть разные варианты возможного будущего. Каждый из нас несет личную ответственность за их осуществление»[26 - Гароди Р. Крутой поворот социализма: специздание. М., 1975. С. 11.].
Я не буду углубляться дальше в обсуждение всех этих сложных проблем историко-философского характера. Отмечу только, что моя точка зрения совпадает с мнением советского историка Л. Ренделя, который писал в одной из своих, к сожалению, неопубликованных работ: «Исторический процесс целесообразно рассматривать двояким образом. Во-первых, как процесс, где поведение людей определяется независимыми от них закономерностями и внешними условиями. Это позволяет представить подлинное положение действующих лиц на исторической сцене. Во-вторых, как процесс, свободно направляемый его участниками. Это позволяет лучше оценить негативные и позитивные последствия волевых решений действующих лиц»[27 - Рендель Л. Об особенностях исторического развития России: рукопись. С. 159.].
Переходя к поставленному в заголовке данного раздела вопросу об Октябрьской революции, мы должны ясно сказать, что ход событий в это время определялся не только неудержимым и, казалось бы, неотвратимым движением народных масс, но и организованной деятельностью партии большевиков. Победу Октябрьской революции готовили многие из деятелей партии – Л. Троцкий, Я. Свердлов, Ф. Дзержинский, И. Сталин, В. Антонов-Овсеенко, Ф. Раскольников, П. Дыбенко и другие. Однако главную роль в событиях Октября 1917 года сыграл, несомненно, В. И. Ленин, деятельность которого наложила на события XX века гораздо больший отпечаток, чем, например, деятельность Наполеона на события начала XIX века.
В анонимной рецензии на книгу А. Солженицына «Ленин в Цюрихе» журнал «Континент» писал: «Ленин в Цюрихе лишь на пороге того “подарка истории”, который преподнесет ему его величество “Случай”. Роль Ленина в подготовке русской революции ничтожна. Но в этой ничтожности уже проглядывает – какой она будет в ее эксплуатации»[28 - Континент. 1976. № 6. С. 441.]. Ложность подобных утверждений очевидна. Конечно, роль Ленина в Февральской революции была очень мала. Однако осенью 1917 года его роль оказалась решающей, и это понимали и почти все оппоненты большевиков. «Остаться без Ленина, – писал, например, Н. Суханов, – не значит ли вырвать из организма сердце, оторвать голову… Кроме Ленина в партии не было никого. Несколько крупных генералов без Ленина – ничто, как несколько планет без Солнца»[29 - Суханов Н. Н. Записки о революции: книга III. Берлин; Петроград; Москва, 1922. С. 54–55.].
Но Ленин не был пророком, представлявшим на земле какие-то высшие силы. Нет, Ленин был простым человеком, не гарантированным от ошибок и не слишком хорошо защищенным от множества подстерегавших его опасностей. Не буду говорить здесь о нескольких покушениях на жизнь Ленина. Приведу менее известный факт: при нелегальном переходе границы 15 декабря 1907 года Ленин едва не утонул, когда неокрепший лед Ботнического залива провалился под его ногами и ногами двух проводников Ленина.
В книге «Малознакомый Ленин» В. Валентинов задает риторический вопрос: «Что было бы, если 15 декабря 1907 года Ленин утонул бы в Ботническом заливе? Произошла бы Октябрьская революция 1917 года?
А если бы произошла, – приняла ли она тот особый социально-политический характер, который он своими декретами ей навязал насильственно и вопреки марксизму Плеханова, доказывавшего, что “никакой великий человек не может навязать обществу такие отношения, которые уже не соответствуют ему”? В ходе великих исторических событий, определенных Октябрьской революцией, не сыграл ли роль и такой пустяк, как пласт более крепкого льда, на который, ища спасения, сумел вскочить тонувший Ленин? Мелкая случайность в крупнейших событиях истории играет роль более важную, чем это принято думать»[30 - Валентинов Н. В. Малознакомый Ленин. Париж, 1972. С. 96.].
В этом рассуждении есть свой резон, ибо если бы личная судьба Ленина сложилась в 1907–1917 гг. иначе, то и судьба провозглашенной и организованной им революции могла сложиться по-иному.
Не была предопределена деятельность как противников, так и временных союзников большевистской партии. И с этой точки зрения очевидно, что победа Октябрьской революции не была неотвратимой. Но она не была и случайной. В любой из периодов развертывания революции обстановка допускала несколько различных альтернатив развития. Различные альтернативы развития событий сохранялись и после Октября в Петрограде. Это понимают и наиболее вдумчивые из числа западных историков. Один из них – У. Чемберлен писал еще в 1967 году: «Нельзя считать, что каждый шаг от традиционного государства Николая II к революционной диктатуре Ленина был фатально неизбежен»[31 - Русское обозрение. США, 1967. С. 12.].
Конечно, то, что уже произошло, изменить нельзя. И тем не менее изучение различных альтернатив и упущенных возможностей также должно быть частью работы историков и исторической науки. Эти знания и этот анализ могут быть полезны и для практических политиков, которые готовы учиться на уроках истории.
2. О Февральской буржуазно-демократической революции
Приняв изложенные выше тезисы, нужно сделать вывод, что и Февральская демократическая революция не была абсолютно неотвратимым событием. Неудачное начало войны, которая становилась все более и более непопулярной в широких массах народа, растущие тяготы солдат в окопах, углубление хозяйственной разрухи, брожение среди интеллигенции и в кругах мелкой буржуазии, – все это делало вероятным революционное свержение самодержавия. И эта вероятность революционного развития событий непрерывно возрастала с каждым месяцем в 1916 году и с каждой неделей в январе-феврале 1917 года. Однако до событий 27–28 февраля это была все еще вероятность, то есть одна из альтернатив в сложившейся исторической ситуации.
Нетрудно доказать, что Россия была беременна революцией еще до вступления ее в Первую мировую войну. Ни одна из проблем, которые стали причиной революции 1905–1907 гг., не была решена. Сохранение в России основ самодержавия, представлявшего в первую очередь власть крупных землевладельцев, полуфеодальные отношения в деревне, бюрократизм и коррупция, неравноправие народов, населявших Россию, растущая зависимость от иностранного капитала, прогрессирующее обнищание значительных масс городского и сельского населения, но также идущий одновременно процесс быстрого развития капитализма – все это размывало и разрушало фундамент когда-то прочного здания императорской России. Не смогла да и не пыталась остановить ход этих разрушительных процессов и православная церковь. «Истина вынуждает меня сказать, – писал недавно А. Солженицын, – что состояние Русской церкви к началу XX века, вековое унижение ее священства, пригнетенностъ от государства и слитие с ним, утеря духовной независимости, а потому утеря авторитета в массе образованного класса и в массе городских рабочих, и самое страшное – поколебленность этого авторитета даже в массе крестьянства – это состояние Русской церкви явилось одной из главных причин необратимости революционных событий (выделено Солженицыным)… Увы, состояние Русской православной церкви к моменту революции совершенно не соответствовало глубине духовных опасностей, оскалившихся на наш век и на наш народ»[32 - Вестник РХД. Париж. № 112–113. С. 106–107.].
Возможность революции была столь очевидной, что ее видели и не столь уж дальновидные монархисты. После роспуска первой Государственной думы, показавшейся царю слишком радикальной, князь Евгений Трубецкой писал Николаю II: «Государь, стремление крестьян к земле имеет неудержимую силу. Всякий, кто будет против принудительного отчуждения, будет сметен с лица земли. Надвигающаяся революция угрожает нам конфискацией, подвергает опасности саму нашу жизнь. Гражданская война не более чем вопрос времени… Быть может, правительству удастся теперь репрессивными мерами подавить революционное движение. Тем ужаснее будет тот последующий и последний взрыв, который ниспровергнет существующий строй и сровняет с землей русскую культуру. И вы сами будете погребены под развалинами»[33 - Вишняк М. В. 19 февраля 1861 года // Социалистический вестник. 1960. № 2–3.].
Хотя революция 1905 года потерпела поражение, породившие ее подспудные силы продолжали нарастать. Предпринятые П. А. Столыпиным реформы были, помимо прочего, попыткой предотвратить новую революцию. Эти реформы были, однако, недостаточно глубоки и последовательны, и они были свернуты после убийства Столыпина в 1911 году. Россия еще не «уперлась в тупик», как утверждал Л. Троцкий. Капиталистическое развитие в стране продолжалось довольно быстрыми темпами. Но ошибочным было и утверждение И. Бунина о том, что Россия «цвела и росла со сказочной быстротой, видоизменяясь во всех отношениях». В конце концов именно в победоносной и не особенно продолжительной войне российская монархия рассчитывала укрепить свои позиции.
Надежды на легкую и быструю победу в войне с Германией разделялись, однако, далеко не всеми в окружении царя. Были здесь и противники войны. Еще в феврале 1914 года, когда возросла вероятность военного столкновения России и Германии, бывший министр внутренних дел П. Н. Дурново писал в своей записке царю: «В случае военных неудач социальная революция в самых крайних ее проявлениях у нас неизбежна. Начнется с того, что все неудачи будут приписаны правительству. В законодательных учреждениях начнется яростная против него кампания, как результат которой в стране начнутся революционные выступления. Эти последние сразу же выдвинут социалистические лозунги… Побежденная армия окажется слишком деморализованной, чтобы послужить оплотом законности и порядка. Законодательные учреждения и оппозиционно-интеллигентские партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже представлению»[34 - Анин Д. С. Революция 1917 года глазами ее руководителей. Рим, 1971. С. 77–78.].
Российская монархия не вняла подобным пророчествам и вступила в войну. Но неудачно начатая, а главное, принявшая затяжной характер Первая мировая война лишь обострила все основные противоречия русского общества.
Монархия, однако, и в 1915–1916 гг. имела еще некоторые возможности для политических маневров, для компромисса с Думой и либералами, которые требовали в конце концов не таких уже больших уступок. После резких антиправительственных речей в Думе крайне правая группа, возглавляемая все тем же П. Н. Дурново, направила царю новую записку. «Либералы, – утверждалось в этой записке, – столь слабы, столь разрознены и, надо говорить прямо, столь бездарны, что торжество их стало бы столь же кратковременным, сколь и непрочным… Что дало бы при этих условиях установление ответственного министерства? Полный и окончательный разгром партий правых, постепенное поглощение партий промежуточных, центра, либеральных консерваторов, октябристов и прогрессистов и партии кадетов, которая поначалу и получила бы решающее значение. Но кадетам грозила бы та же участь. А затем? Затем выступила бы революционная толпа, коммуна, гибель династии, погромы имущественных классов»[35 - Дан Ф. И. Происхождение большевизма. Нью-Йорк, 1946. С. 444–445.]. П. Дурново был противником российско-германской войны и полагал, что только сепаратный мир может спасти царский режим.
Компромисса с монархией искали в 1916 году и те думские круги и партии, которые объединились здесь в так называемом «Прогрессивном блоке», в который вошли и кадеты и октябристы. Создание «Прогрессивного блока» показывало, что Николай II и его ближайшее окружение теряют поддержку и в буржуазно-помещичьих кругах России. И хотя речи участников «блока» в Государственной думе были подчас весьма резкими и вызывали живой отклик в стране, но, возвышая голос против правительства, лидеры оппозиционных партий требовали весьма скромных по тому времени реформ, рассчитывая таким образом предотвратить революцию. Они требовали «правительства доверия», ответственного не только перед монархом, но и перед Думой. Они не стремились к полной власти, но хотели разделить ее с монархией. Через несколько лет после революции один из лидеров «блока», крупный помещик и националист В. Шульгин в своей книге признавался в полном бессилии оппозиционных партий буржуазно-помещичьих кругов отказаться от монархического режима, – напротив, в их намерениях было стремление лишь разделить власть с монархией[36 - См.: Шульгин В. В. Дни. Л., 1927. С. 124.].
Другой лидер русских либералов В. А. Маклаков, раздумывая в эмиграции о причинах революции, приходил к выводу, что либералы «переусердствовали» в своей критике «исторической власти», то есть русского царизма. В. Маклаков сожалел, что либералы отказались в свое время войти в кабинет С. Ю. Витте, а затем не оказали должной поддержки правительству П. А. Столыпина. Была возможность лучше подготовить Россию к войне и избежать таким образом тех поражений на фронтах, которые и «столкнули Россию в революцию». «Но Россия могла бы пройти в войне до конца. Война могла пойти для России иначе и иначе кончиться»[37 - Адамович Г. В. Василий Алексеевич Маклаков: политик, юрист, человек. Париж, 1959. С. 110–111.].
В. Маклаков писал о «здоровых элементах исторической власти». Но где были эти «здоровые элементы» в 1915–1916 гг.? В окружении царя в эти годы уже не было фигур масштаба С. Витте или П. Столыпина. Поэтому, постоянно перетасовывая Совет министров, Николай II назначал на ключевые посты представителей все той же бездарной монархической бюрократии, которая была уже неспособна править страной ни в условиях мира, ни тем более в условиях войны.
Конечно, слепота правящей династии проистекала из присущих ее представителям классовых предрассудков, из нежелания царя поступиться даже долей своей власти, а помещичье-бюрократической верхушки – даже долей своих привилегий. И все же важнейшую роль в сложившейся ситуации играли такие отнюдь не детерминированные с исторической точки зрения факторы, как интеллектуальное ничтожество и безволие последнего русского царя и столь же очевидное ничтожество его фанатичной, истеричной и склонной к мистицизму супруги. «Будь Петром Великим, Иваном Грозным или Павлом – сокруши их всех», – призывала Александра Федоровна своего супруга в письме от 14 декабря 1916 года (она имела в виду в первую очередь думскую оппозицию)[38 - Переписка Николая и Александры Романовых. М., Госиздат. 1926. Т. 4. С. 129.].
Обвиняя царя в слишком большой доброте и мягкости, царица писала: «Мне хочется, чтобы ты всех держал в руках своим умом и опытом… Они должны научиться дрожать перед тобой… Помни, что ты император, и никто не смеет брать столько на себя»[39 - Переписка Николая и Александры Романовых. М., Госиздат. 1926. Т. 3. С. 167.].
Конечно, Николай II не был ни мягок, ни добр. Но он был бездеятелен и ленив, бесхарактерен и нерешителен, несмел и неумен. Его подавляли события, в которых он неспособен был разобраться и оттого был неспособен к какой-либо решительной инициативе.
Ускорило и облегчило революцию и то разложение российского двора, одним из симптомов которого была распутинщина. Единственное, на что решился царский двор в поисках выхода из тупика, это подготовка тайных переговоров с Вильгельмом о заключении сепаратного мира с Германией. Этому предшествовало назначение председателем Совета министров Б. Б. Штюрмера, откровенного германофила. Историки и сегодня спорят о том – как далеко пошел Николай II в своих попытках наладить контакты с противником. Но даже самые робкие попытки на этом направлении усилили слухи об измене и ускорили убийство Распутина. Это убийство вызвало ликование не только в кругах Думы, но и в части дворцового окружения.
