Революция и Гражданская война в России 1917—1922

скачать книгу бесплатно


Дворцовый переворот был, несомненно, одной из альтернатив развития России в 1916 году. К такому перевороту подталкивали лидеров думской оппозиции и многие деятели Антанты. В разговорах на эту тему принимали участие не только политики, но и часть видных военных лидеров. «Мы считали, – свидетельствовал А. Керенский, – что стихийное революционное движение недопустимо во время войны. И поэтому мы ставили себе задачей поддержку умеренных и даже консервативных групп, партий, организаций, которые должны были катастрофу стихийного взрыва предотвратить в порядке дворцового переворота?»[40 - Дни. Париж, 1932. 22 мая.] По свидетельству полковника Н. И. Билибина, А. Гучков, объезжая войсковые части по поручению Красного Креста, «в интимной беседе со мной высказал серьезные опасения за исход войны. Мы единодушно приходили к выводу, что неумелое оперативное руководство армией, назначение на высшие должности бездарных царедворцев, наконец двусмысленное поведение царицы Александры, направленное к сепаратному миру с Германией, – все это может закончиться катастрофой и новой революцией, которая, на наш взгляд, грозила гибелью государству. Мы считали, что выходом из положения мог стать дворцовый переворот: у Николая нужно силой вырвать отречение от престола»[41 - Цит. по кн.: Яковлев Н. Н. 1 августа 1914 года. М., 1974. С. 156.].

По свидетельству профессора Ю. В. Ломоносова, недовольство в думских кругах «было направлено в первую очередь против царя и царицы. В штабах и в Ставке царицу ругали нещадно, поговаривали не только о ее заточении, но даже о низложении Николая. Говорили об этом и за генеральскими столами. Но всегда и при всех разговорах этого рода наиболее вероятным исходом казалась революция чисто дворцовая, вроде убийства Павла…»[42 - Ломоносов Ю. В. Воспоминания о мартовской революции 1917 года. Стокгольм; Берлин, 1921. С. 15.].

Однако вся эта «подготовка дворцового переворота шла крайне вяло и ограничивалась в основном разговорами. Ни в придворных кругах, ни в “Прогрессивном блоке” не было человека, который взял бы на себя ответственность и возглавил заговор. Конечно, это обстоятельство не было детерминировано. Лидеры Думы не теряли надежды и на сговор с царем, пугая его неминуемой в ином случае революцией. Еще 10 февраля 1917 года председатель Думы М. В. Родзянко в своем последнем “всеподданнейшем” докладе царю говорил о близости революции. Царь Николай II отверг этот доклад. Раздраженный Родзянко заявил: “Я Вас предупреждал и я убежден, что не пройдет и трех недель, как вспыхнет такая революция, которая сметет Вас, и Вы не будете царствовать… ” – “Откуда Вы это берете”, – спросил царь. – “Из всех обстоятельств, как они складываются”. – “Ну, бог даст”. – “Бог ничего не даст, революция неминуема”»[43 - Блок А. А. Последние дни старого режима: архив русской революции. Берлин, 1922. Т. 4. С. 22–23.].

Некоторые из генералов были против переворота, но их было явное меньшинство. Большинство командующих фронтами поддержали идею дворцового переворота, который в конце концов был намечен на март 1917 года. Как свидетельствовал один из участников заговора генерал А. Деникин, «в состав образовавшихся кружков входили члены правых и либеральных кругов Думы, члены императорской фамилии и офицерство. Активным действиям должно было предшествовать последнее обращение к государю одного из великих князей… В случае неуспеха, в первой половине марта предполагалось вооруженной силой остановить императорский поезд во время следования из Ставки в Петроград. Далее должно было последовать предложение государю отречься от престола, а в случае его несогласия физическое его устранение. Наследником предполагался законный правопреемник Алексей и регентом Михаил Александрович»[44 - Деникин А. И. Очерки русской смуты. Т. I. Вып. I. Париж, 1922. С. 38.].

Счет шел, однако, уже не на месяцы, а на дни и недели. Еще 5 января охранное отделение доносило министру внутренних дел А. Д. Протопопову: «Настроение в столице носит исключительно тревожный характер. В обществе циркулируют самые дикие слухи – как о намерениях правительственной власти, так равно и о предположениях, враждебных этой власти групп и слоев населения, в смысле возможных революционных начинаний и эксцессов. Все ждут каких-то исключительных выступлений как с той, так и с другой стороны»[45 - Пролетарская революция. 1923. № 1. С. 6.].

Еще через день – 6 января та же охранка пыталась обобщить свои наблюдения. В ее новом донесении Протопопову говорилось: «Переживаемый момент очень похож на время, предшествовавшее первой революции 1905 года. Либеральные партии верят, что в связи с наступлением ужасных и неизбежных событий правительственная власть должна будет пойти на уступки и передать всю полноту власти в руки кадет. Левые же партии доказывают, что власть не пойдет на уступки, что наступит стихийная и анархическая революция, и тогда создастся почва для превращения России в свободное от царизма государство, построенное на новых социальных началах»[46 - Анин Д. С. Революция 1917 года… С. 49.].

Вероятность именно революционного развития нарастала теперь с каждым днем, и революция становилась почти неотвратимой. И царский двор и правительство оказались в январе и феврале полностью изолированными. Сложилось положение, когда небольшой повод мог вызвать всеобщее выступление, особенно в Петрограде. Лидер меньшевиков Н. Чхеидзе, выступая 14 февраля 1917 года в Думе, говорил: «Улица, господа начинает говорить. Плохо ли это, хорошо ли, но ведь факта, господа, не выкинешь. И я полагаю, что мы не можем не считаться с указаниями этой улицы»[47 - Государственная дума: стенографический отчет. Сессия V. Петроград, 1917. С. 1297.]. Однако правящую монаршую семью поразила слепота. Еще 24 февраля 1917 года Александра Федоровна писала в Ставку своему венценосному супругу: «Я надеюсь, что думского Кедринского (речь шла об А. Керенском) повесят за его ужасные речи, – это необходимо по законам военного времени, и это будет примером. Все жаждут и умоляют, чтобы ты проявил свою твердость»[48 - Пролетарская революция. 1923. № 1. С. 23.]. И царь попытался проявить твердость. В ответ на просьбу лидера октябристов М. В. Родзянко продлить полномочия Думы царь ответил Указом о приостановлении деятельности Государственной думы с 26 февраля 1917 года. В эти же дни в ответ на стачки рабочих и работниц из-за продовольственных затруднений в столице 22 петроградских предприятия объявили локаут, то есть увольнение всех рабочих. Неудивительно, что забастовки и стачки в столице стали перерастать в восстание. Судьбу начавшейся в конце февраля революции решили военные части Петроградского гарнизона – запасные батальоны находившихся на фронте гвардейских полков – Павловского, Литовского, Волынского, Преображенского, присоединившихся к рабочим. После недолгих колебаний к восстанию присоединились и казачьи полки. Рабочие захватили арсенал, Петропавловскую крепость, освободили заключенных из тюрем. Одновременно с Временным комитетом Государственной думы начал формироваться и Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов.

27 февраля Родзянко послал царю новую телеграмму: «Положение ухудшается, надо принять немедленные меры, ибо завтра будет уже поздно. Настал последний час, когда решается судьба родины и династии». И это был действительно последний час. Но царь, прочитав телеграмму, сказал своему приближенному Фредерику: «Опять этот Родзянко написал всякий вздор, на который я ему даже не стану отвечать»[49 - Пролетарская революция. 1923. № 1. С. 27.].

27 февраля судьба монархии была уже решена. Даже Совет министров, часть которого была уже арестована, послал царю телеграмму, прося создать «ответственное министерство» и заявляя, что министры не могут выполнять свою работу. Царь запретил перемены в правительстве, и в сопровождении нескольких воинских подразделений поезд царя выехал в столицу. В телеграмме царице Николай писал: «Выехали сегодня утром в 5. Мыслями всегда вместе. Великолепная погода. Надеюсь, чувствуете себя хорошо и спокойно? Любящий нежно Ники»[50 - Пролетарская революция. 1923. № 1. С. 35.].

Но путь в столицу был закрыт, и царский поезд повернул к Пскову.

В этом поезде 2 марта Николай II подписал отречение от престола в пользу Михаила Александровича, своего младшего брата. Однако на следующий день отречение подписал и Михаил. В Таврическом дворце проводились первые заседания Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов. По соглашению с ним 3 марта было сформировано Временное правительство из представителей партий кадетов, октябристов и прогрессистов. Во главе правительства стоял князь Г. Е. Львов. Министром иностранных дел в нем стал П. Н. Милюков (кадет), военным и морским министром А. И. Гучков (октябрист). Вошел в правительство в качестве министра юстиции и А. Ф. Керенский.

Александр Солженицын полагает, что даже в эти февральско-мартовские дни можно было еще спасти монархию. Он писал: «Не Россия отреклась от Романовых, но братья Николай и Михаил навсегда отреклись от нее за всех Романовых – в три дня от первых уличных беспорядков в одном городе, не попытавшись даже бороться, предавши всех – миллионное офицерство! – кто им присягал»[51 - Солженицын А. И. Письма из Америки // Вестник РХД. 1975. № 116. С. 127.].

Но это было не так. Именно Россия отвернулась в эти февральско-мартовские дни от Романовых. Почти не было в те дни генералов и офицеров, которые, повинуясь присяге, готовы были проливать кровь за Романовскую династию. А тем более не было солдат, которые стали бы выполнять приказания верных царю генералов и офицеров. Революция победила еще до отречения Николая и Михаила, и потому мы называем ее Февральской. Этот конец самодержавия был, конечно, закономерен. Но он вовсе не был именно в такой конкретной форме единственно возможным результатом тех социальных, экономических и политических процессов, которые происходили в России в начале XX столетия.

3. Об Октябрьской социалистической революции

Если о Февральской революции нельзя сказать, что она была абсолютно неотвратимым событием, то тем более этого нельзя сказать об Октябрьской социалистической революции. Конечно, уже с весны 1917 года в России возникла возможность новой революции, которая могла передать власть из рук буржуазии в руки пролетариата и в руки большевиков. Это позволило Ленину не только провозгласить лозунг «Вся власть Советам!», но и закончить свою краткую речь на Финляндском вокзале призывом к социалистической революции. Этот курс на непрерывное развитие революции, перерастание буржуазно-демократической революции в социалистическую был принят на Апрельской Всероссийской конференции РСДРП(б) в конце апреля. Когда на Первом Всероссийском съезде Советов лидер меньшевиков И. Церетели стал утверждать, что в России в настоящий момент (июнь 1917-го) нет политической партии, которая говорила бы: дайте в наши руки всю власть, уйдите и мы займем ваше место, – то Ленин, перебив оратора, громко воскликнул: «Есть такая партия!» Он имел в виду партию большевиков, которая на Первом съезде Советов имела всего 105 делегатов из более чем 1000 делегатов[52 - История Гражданской войны в СССР. М., 1937. Т. 1. С. 133.].

Влияние большевиков, однако, быстро росло, и это показала, в частности, стихийно начавшаяся и едва не перешедшая в восстание июльская демонстрация в Петрограде. Временное правительство сумело разогнать эту демонстрацию. Часть большевистских лидеров была арестована, другие, включая Ленина и Зиновьева, перешли на нелегальное положение. Однако влияние большевиков в массах продолжало расти, и это продемонстрировал VI съезд партии, нацеливший большевиков на организацию вооруженного восстания.

Во многих отношениях именно август 1917 года стал месяцем перелома в политической ситуации в стране. Опираясь на часть армии, генеральская контрреволюция лихорадочно собирала силы, чтобы остановить революцию, используя временное поражение большевиков. Казалось, что дело социалистической революции на этом этапе проиграно. Еще в конце июля Ленин писал: «Всякий внимательный рабочий, солдат, крестьянин должен внимательно вдуматься в уроки русской революции, особенно теперь в конце июля, когда стало видно, что первая полоса нашей революции кончилась неудачей»[53 - Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 34. С. 55.].

Для контрреволюции главной задачей в эти летние недели было объединение своих основных сил – буржуазии и ее партий, офицерства, казачьих верхов, правых лидеров меньшевиков и эсеров. Эта задача не была легкой, но она не казалась и абсолютно невыполнимой. Во всяком случае союз или соглашение Керенского и генерала Корнилова против большевиков были во второй половине августа значительно более вероятными, чем их неожиданно быстро развившееся противостояние. Решительное выступление Керенского против Корнилова перепутало все карты и привело к неоформленному и временному компромиссу между Керенским и большевиками, на которых он только и мог тогда опереться в своей борьбе с Корниловским мятежом. Сам Ленин был удивлен тогда этим «в такой момент и в такой форме неожиданным и прямо-таки невероятно крутым поворотом событий»[54 - Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 34. С. 119.]. Однако Ленин не растерялся и с другими лидерами большевиков он с удивительной быстротой перестроил всю политику партии, чтобы использовать в целях развития революции столь неожиданно открывшиеся новые шансы. «Невероятно было бы думать, – писал Ленин 30 августа 1917 года, – что мы дальше отошли от задачи завоевания власти пролетариатом. Нет, мы чрезвычайно приблизились к ней, но не прямо, а со стороны. И агитировать надо сию минуту не столько прямо против Керенского, сколько косвенно против него же именно: требуя активной и активнейшей революционной войны с Корниловым. Развитие этой войны одно только может нас привести к власти и говорить в агитации об этом поменьше надо (твердо памятуя, что завтра события могут вас поставить у власти и тогда мы ее не выпустим)»[55 - Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 34. С. 121.].

Ленинский прогноз оказался правильным. Выступление Керенского против Корнилова оттолкнуло от Временного правительства все правые силы, включая кадетов. Большая часть офицерства относилась теперь к Керенскому с нескрываемым презрением. После разгрома Корниловского мятежа власть Керенского была настолько иллюзорной и слабой, что Ленин уже в сентябре 1917 года считал победу большевиков вполне обеспеченной и поэтому непрерывно торопил и подталкивал колеблющееся большинство ЦК. Петроградский и Московский советы стали принимать осенью 1917 года большевистские резолюции. Л. Троцкий был освобожден из тюрьмы и возглавил в сентябре Петроградский совет.

Нет необходимости писать здесь о событиях сентября и октября 1917 года, о создании Предпарламента, о подготовке к выборам в Учредительное собрание, о лихорадочных попытках Керенского укрепить власть Временного правительства и, наоборот, о растущем влиянии большевиков и их давлении на это правительство. 10 и 16 октября 1917 года ЦК РСДРП(б) на своих заседаниях принял решение о вооруженном восстании, которое фактически началось 24 октября 1917 года.

Перед тем как покинуть свою последнюю нелегальную квартиру и перейти в Смольный, где заседал Петроградский совет и готовилось заседание Второго съезда Советов всей России, Ленин отправил в ЦК партии письмо, примечательное как по тону, так и по содержанию. «Я пишу эти строки вечером 24-го, – говорилось в этом “Письме к товарищам”, – положение донельзя критическое. Яснее ясного, что теперь, уже поистине, промедление в восстании смерти подобно. Надо во что бы то ни стало, сегодня вечером, сегодня ночью арестовать правительство, обезоружив (победив, если будут сопротивляться) юнкеров и т. д. Ни в коем случае не оставлять власть в руках Керенского и компании до 25-го, никоим образом: решать дело непременно сегодня вечером или ночью. История не простит промедления революционерам, которые могли победить сегодня (и наверняка победят сегодня), рискуя терять много завтра, рискуя потерять всё»[56 - Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 34. С. 436.].

Письмо Ленина лишний раз показывает его огромную личную роль в происходивших в России в 1917 году революционных событиях. Именно Ленин, вернувшись в Россию в начале апреля, сумел переубедить и переориентировать партию на основе своих «Апрельских тезисов». Без Ленина партии трудно было бы пройти через несколько кризисов 1917 года, не растеряв, а нарастив свои силы и свое влияние. Именно Ленин наметил конкретный тактический план и время восстания и разработал программу первых мероприятий будущего советского правительства. Эти примеры можно продолжить. Нельзя поэтому согласиться с теми историками, которые писали о неотвратимости Октябрьской революции. Гораздо ближе к истине академик А. М. Румянцев, который писал: «Путь от Февраля к Октябрю не был прямолинеен, победа большевиков не была “запрограммированной”, то есть неотвратимой с самого начала. Большевикам для завоевания на свою сторону большинства народа пришлось преодолеть гигантские трудности»[57 - Румянцев А. М. Проблемы современной науки об обществе. М.: Наука, 1969. С. 23.].

Не была, впрочем, запрограммирована заранее и деятельность политических противников большевиков и, в частности, партий меньшевиков и эсеров, оказавшихся уже в феврале 1917 года во главе Советов, а после июльского кризиса и во главе Временного правительства. Эти партии (которые также считали себя социалистическими), несмотря на свою организационную слабость, были вынесены революционным половодьем на авансцену политической жизни. На протяжении нескольких месяцев в их руках были главные рычаги политической власти. Они цеплялись за коалицию с буржуазными партиями и хотели сохранить ее даже после поражения Корниловского мятежа. Оказавшись ведущей силой в составе власти, эсеры и меньшевики не сделали ничего существенного для проведения в жизнь своих же собственных политических программ, уступив инициативу большевикам.

Так, например, можно было ожидать, что инициатива в разрешении земельного вопроса в России будет исходить в 1917 году именно от партии эсеров. Именно в их программе центральное место занимало требование «социализации» всех частновладельческих земель, то есть «изъятие их из частной собственности отдельных лиц или групп в общенародное достояние». В эсеровской программе говорилось: «Все земли поступают в заведывание центральных и местных органов самоуправления… Пользование землей должно быть уравнительно-трудовым, то есть обеспечивать потребительскую норму на основании собственного труда или в товариществе»[58 - Программы русских политических партий. М., 1917. С. 18–19.].

Именно под руководством эсеровских организаций летом 1917 года были составлены 342 местных крестьянских наказа, которые легли потом в основу общего крестьянского «Наказа», опубликованного в «Известиях» Всероссийского Совета крестьянских депутатов еще 19 августа 1917 года. Не большевистская «Правда», а официальная газета эсеровской партии писала в сентябре 1917 года в передовой статье: «Почти ничего не сделано до настоящего времени для уничтожения тех кабальных отношений, которые все еще господствуют в деревне именно Центральной России. Закон об упорядочении земельных отношений в деревне застрял в каких-то канцеляриях. Разве мы не правы, утверждая, что столыпинская хватка еще сильно дает о себе знать в приемах революционных министров»[59 - Дело народа. 1917. 29 сентября.].

Не эсеры, а большевики сразу же после победы Октября объявили крестьянский «Наказ» временным законом, обязательным к исполнению на всей территории России. Выступая на Втором Всероссийском съезде Советов, Ленин говорил: «Здесь раздаются голоса, что сам декрет и наказ составлен социалистами-революционерами. Пусть так. Не все ли равно, кем он составлен, но, как демократическое правительство, мы не можем обойти постановление народных низов, хотя бы с ним были не согласны»[60 - Ленин В. И. ПСС. Т. 35. С. 27.].

Большевики, таким образом, провели в жизнь программные требования эсеровской партии, которые не решилась вовремя провести сама эта партия.

Известно, что радикальному решению земельного вопроса мешала позиция правых лидеров эсеров – Н. Д. Авксентьева, В. М. Чернова, А. Ф. Керенского. Не без их ведома и участия Временное правительство летом и осенью 1917 года санкционировало посылку военных отрядов для предотвращения самовольного захвата крестьянами помещичьих земель. Только в октябре, когда крестьянское движение в России стало принимать характер аграрной революции, а среди крестьянства стало быстро расти влияние как левых эсеров, так и большевиков, лишь в эти дни стала меняться и позиция правого крыла эсеровской партии. Так, 16 октября 1917 года Объединенная комиссия Временного правительства и Совета Республики спешно провела законопроект, который временно отдавал землю крестьянам. Но эта мера уже не произвела на крестьянские массы такого впечатления, на какое рассчитывал А. Керенский. На местах мало кто узнал об этом новом законе, так как информационные связи между столицей и деревней были тогда еще очень слабые.

Не была абсолютно детерминирована и внешняя политика Временного правительства. Я уже писал выше, что крах самодержавия был ускорен одними лишь слухами о попытках двора заключить сепаратный мир с Германией. Буржуазные круги России все еще хотели вести войну «до победного конца». Поэтому Временное правительство стремилось восстановить боеспособность армии и подготовить ее к новому наступлению на главных фронтах. Но после неудачи июньского наступления настроение в стране и в армии резко изменилось, что привело и к изменениям в составе Временного правительства. К началу осени вопрос о мире стал главным политическим вопросом в стране. За мир выступали теперь не только большевики, но и левые фракции меньшевиков и эсеров. Так, например, Л. Мартов в своей речи в Совете Республики требовал немедленного заключения мира, ибо иначе «от русской армии ничего не останется, и даже сама Россия станет предметом торга между империалистическими державами»[61 - Рид Дж. Десять дней, которые потрясли мир. М., 1959. С. 40.].

Всего за несколько дней до Октябрьского переворота военный министр А. И. Верховский сделал в одной из комиссий Предпарламента секретный доклад о положении в армии. По свидетельству М. К. Скобелева, Верховский, в частности, заявил: «Я сказал прямо и просто всему составу Временного правительства, что при данной постановке вопроса о мире катастрофа неминуема <…> В самом Петрограде ни одна рука не вступится в защиту Временного правительства, а эшелоны, затребованные с фронта, перейдут на сторону большевиков. Действия правительства ведут к катастрофе». Если судить по сохранившимся черновикам протоколов и записям самого Верховского, его доклад правительству сводился к следующим тезисам: «Положение на фронте катастрофично. Выхода нет. Всякие попытки восстановления боевой мощи не способны преодолеть разлагающую пропаганду мира. Здесь тупик. Единственная возможность бороться с тлетворным влиянием большевиков – это вырвать у них почву из-под ног и самим немедленно возбудить вопрос о заключении мира. Весть о мире внесет в армию оздоровляющее начало. Опираясь на наиболее сохранившиеся части, можно было бы силой подавить анархию в стране»[62 - Анин Д. С. Революция 1917 года… С. 365, 367.].

Ознакомившись с этим докладом, А. Керенский был крайне разгневан и отправил военного министра в отставку. Однако позицию Керенского в вопросах войны и мира перестал поддерживать в эти дни не только лидер меньшевиков Ф. И. Дан, но и лидер правых эсеров А. Р. Гоу.

Уже после победы Октябрьской революции английский посол в России Джордж Бьюкенен дал телеграмму своему Министерству иностранных дел, советуя «освободить Россию от данного ею слова и сказать ее народу, что принимая во внимание изнуренность, вызванную войной, и дезорганизацию, связанную с любой великой революцией, мы предоставляем им право самим решать – хотят ли они заключить мир с Германией на ее условиях или продолжать войну на стороне союзников. Требовать от России выполнения обязательств, установленных соглашением 1917 года, было бы с нашей стороны игрой на руку Германии»[63 - Фишер Л. Жизнь Ленина. Лондон, 1970. С. 232 (на рус. яз.).].

Историк Луис Фишер, комментируя эту телеграмму, справедливо замечал: «Если бы посол отправил такую депешу шестью месяцами раньше и убедил своих начальников в ее разумности, и если бы другие западные послы в Петрограде поступили таким же образом и имели такой же успех, то советской власти, может быть, и не было бы. Не было ничего, ни в истории, ни на небесах, что предопределяло бы происшедшие события»[64 - Фишер Л. Жизнь Ленина. Лондон, 1970. С. 233.]. Вскоре после Октябрьской революции в Петрограде был созван съезд партии правых эсеров. Большинство выступающих на съезде видели главную причину поражения партии в неправильной тактике эсеровского ЦК, оказавшегося неспособным к решительным действиям. В резолюции съезда по текущему моменту указывалось на то, что необходимый для социалистической демократии этап коалиции с буржуазией сослужил большую службу весной 1917 года. Но в дальнейшем этот союз перестал оправдывать себя, и от него следовало отказаться. Однако эсеровская партия не проявила достаточной решительности и не взяла вовремя власть в свои руки, оставив эту власть до конца «в руках ослабленного, обесцвеченного, потерявшего популярность правительства, сделавшегося легкой добычей первого же заговора»[65 - Спирин Л. М. Классы и партии в Гражданской войне в России. М., 1968. С. 82–83.].

Русская буржуазия хотела вести войну «до победного конца». Но она вовсе не желала вести войну во что бы то ни стало, даже ценой потери своей власти. Уже через несколько месяцев после Октябрьской революции генерал П. Краснов, возглавивший Донское правительство, заключил союз с германским командованием и разрешил германским подразделениям вступить на территорию Донской области. Добровольческая армия Л. Каледина и А. Деникина сохраняла верность Антанте. Однако еще в августе 1918 года глава кадетов П. Милюков писал конфиденциально Деникину, что нужно соглашаться на мир с Германией, на независимость Польши и Финляндии, даже на благожелательный нейтралитет в отношении Германии, лишь бы немецкие власти помогли созданию в России национального правительства во главе с великим князем Михаилом Александровичем[66 - Пионтковский С. А. Гражданская война в России: хрестоматия. М., 1927. С. 206–207.].

Не была предопределена и политика Временного правительства по отношению к Учредительному собранию. Была возможность созвать Учредительное собрание уже через несколько месяцев после Февральской революции, то есть летом 1917 года. Это существенно укрепило бы власть и мелкобуржуазных партий. Однако Временное правительство намеренно затягивало созыв Учредительного собрания. Как писал один из историков в эмиграции: «Временное правительство не сумело правильно рассчитать свое время и не успело выполнить свою задачу, для решения которой оно было создано. В этом именно и был его исторический провал»[67 - Кирюшин Б. Т. Пути российской революционности. Франкфурт-на-Майне: Посев, 1959.].

Из сказанного выше очевидно, что и Октябрьская революция вовсе не была абсолютно неотвратимым событием. Октябрь даже в большей степени, чем Февраль, был реализацией одной из альтернатив возможного исторического развития России. Это событие не было ни случайным, ни абсолютно неизбежным, но, как и всякое историческое событие, оно было сочетанием необходимости и случайности.

4. О стихийности и организации масс в 1917 году

Вопрос о соотношении между стихийностью и организацией в революционном движении давно занимал русские революционные партии. Меньшевики утверждали, ссылаясь на опыт Европы, что массовые народные революции всегда начинаются стихийно. Поэтому никакая партия не может «назначить» революцию в России: эта революция придет сама и ее нельзя «организовать». Партия должна быть готова к революции, члены партии должны вести агитацию и пропаганду, способствуя прояснению целей революции и выдвижению народных вождей. Но народными движениями нельзя руководить подобно тому, как полководец руководит действиями войск во время сражения.

После массовых выступлений в январе 1905 года меньшевики писали в «Искре» (тогда уже меньшевистской), что этот подъем стихийной массовой пролетарской борьбы решительно опровергает как либеральных маловеров, не веривших в то, что «народ заговорит», так и большевиков – этих «утопистов конспиративной организации», которые считали возможным «механическим рычагом агентуры двигать по своему усмотрению миллионную армию рабочего класса»[68 - Искра. 1905. № 34.]. Задача социал-демократов, как писал тогда Л. Мартов, «не столько организовывать народную революцию, сколько развязывать ее»[69 - Искра. 1905. № 85.]. Сходной точки зрения придерживались в то время и ведущие социал-демократы Европы. «Революции не поддаются воспитанию, – писала Роза Люксембург, – масса должна быть действующим хором, а руководители лишь “персонажами с речами”, “истолкователями массовой воли”». Даже требования большевиков о военно-технической подготовке восстания Р. Люксембург считала утопическими[70 - Люксембург Р. Всеобщая забастовка. С. 55, 108.].

Иной была позиция большевиков. Они не отрицали ни возможности, ни важности стихийных революционных выступлений, подобных январским выступлениям петроградского пролетариата в 1905 году или восстанию на броненосце «Потемкин». Уже позднее, подводя опыт также и Февральской революции, В. И. Ленин писал: «Что стихийность движения есть признак его глубины в массах, прочности его корней, его неустранимости, это несомненно»[71 - Ленин В. И. ПСС. Т. 34. С. 217.]. Но одной стихийности мало. Именно стихийность, неорганизованность и связанная с этим разрозненность революционных выступлений были главной причиной неудачи революции 1905–1907 гг. «Не может быть назначена народная революция, – писал Ленин. – Но назначить восстание, если его действительно готовили и если народное восстание возможно в силу совершившихся переворотов в общественных отношениях, вещь вполне осуществимая»[72 - Ленин В. И. ПСС. Т. 9. С. 259.].

Одну из своих статей в газете «Вперед» Ленин озаглавил «Должны ли мы организовывать революцию?». Его ответ был положительным.

Революция 1905–1907 гг. не разрешила этого спора. Тогда потерпели поражение и массовые стихийные выступления рабочих, крестьян и моряков, но не привело к победе и такое заранее спланированное и организованное большевиками и эсерами выступление, как декабрьское вооруженное выступление рабочих в Москве.

Февральская революция была в значительной степени результатом стихийного взрыва недовольства петроградских рабочих, работниц и гарнизона. К революции неожиданно для властей примкнули и находившиеся в столице казачьи полки. Сопротивление отдельных полицейских подразделений было быстро сломлено: фигуры жандармов исчезли с улиц города. Революция, возникшая в столице, как пожар охватила всю страну и была поддержана на всех фронтах. Н. Бердяев писал: «Нельзя даже сказать, что Февральская революция свергла монархию в России. Монархия в России сама пала, ее никто не защищал, она не имела сторонников»[73 - Русская мысль. Париж, 1974. 8 августа.]. Иными словами, Февральская революция произошла примерно так, как и представляли себе политическую революцию меньшевики: никто эту революцию не назначал, никто заранее не составлял плана ее развертывания ни в Петрограде, ни по всей стране. Не удалось позднее установить имена тех солдат, которые подняли Волынский полк на поддержку бастующих рабочих, – событие, ставшее переломным в дни революции.

О стихийности и неожиданности Февральской революции писали впоследствии и многие из ее участников и ученые-историки. «Ни одна организация, – писал В. Базаров, – не может приписать себе чести руководства первыми днями революции»[74 - Базаров В. Первые шаги русской революции: 1917 // Летопись. № 2–4. С. 379.]. Активный участник февральских событий в Петрограде Н. Суханов также свидетельствовал: «Ни одна партия не готовилась к великому перевороту. Все мечтали, предчувствовали, “ощущали”[75 - Суханов Н. Н. Записки о революции: книга I. С. 19.]. Эсер В. Зензинов писал вскоре после падения монархии: «Революция ударила как гром с неба и застала врасплох не только правительство, Думу, существующие общественные организации, она явилась неожиданностью и для нас, революционеров»[76 - Дело народа. 1917. 15 марта.].

Через десять лет после революции меньшевик О. А. Ерманский вспоминал: «Улица была окончательно завоевана рабочими массами, которые двигались как лавина. Это было стихийное движение, в котором не было оформленной и непосредственной цели. Были ли тут попытки какого-либо руководства – не знаю. Кажется, не было»[77 - Ерманский О. А. Из пережитого. М. – Л., 1927. С. 141.].

Этот же тезис о полной неожиданности и стихийности Февральской революции повторяется и во многих западных исторических исследованиях. «Февральская революция, которую все революционные партии ожидали, – писал, например, М. Файнсод, – застала всех их врасплох»[78 - Файнсод М. Как управляется Россия. Кембридж, 1963. С. 60.].

Американский историк А. Уолш также утверждал: «Февральская революция ни в каком смысле не была большевистским или марксистским движением. По своим причинам, организации или руководству она была хаотичным движением»[79 - Уолш А. Россия и Советский Союз. 1958. С. 370.].

В. И. Ленин также не раз отмечал стихийный по преимуществу характер февральских событий в России. Он писал: «В феврале массы создали Советы раньше даже, чем какая бы то ни было партия успела провозгласить этот лозунг. Само глубокое народное творчество, прошедшее через горький опыт 1905 года, умудренное им, – вот кто создал эту форму пролетарской власти»[80 - Ленин В. И. ПСС. Т. 36. С. 6.].

Верно, однако, и то, что неожиданность и быстрота революционного взрыва в 1917 году, который в этой его форме действительно никто не мог предвидеть, была связана с огромной подготовительной работой всех революционных партий в предшествующие годы. Уже революция 1905–1907 гг. была «генеральной репетицией» революционных событий 1917 года. Сам царизм, призывая в армию и обучая обращению с оружием миллионы крестьян и рабочих, проводил, помимо своей воли, военно-техническую подготовку революции. Немалое значение для развертывания революционных событий имело массовое пополнение младшего офицерского корпуса представителями интеллигенции, студенчества, а также отличившимися на войне солдатами и рядовыми казаками. Вероятные союзники рабочего класса – крестьяне – стояли вооруженные и организованные в качестве военных гарнизонов во всех крупных городах, при этом особенно крупные гарнизоны были в Москве и Петрограде.

Надо ответить также, что не одни лишь левые, но и часть правых и либеральных центристских партий своей критикой царского правительства также способствовали подготовке революции. Многие речи известных думских ораторов распространялись через газеты или в списках не только в буржуазно-либеральных кругах, но и среди студенчества, интеллигенции, в офицерских кругах и среди части рабочего класса. Милюков говорил, что, критикуя правительство, Дума сдерживает толпу и таким образом охраняет власть. Но это была иллюзия. Ближе к истине был В. Шульгин, который постоянно задавал себе вопрос: «Не слишком ли сильно Прогрессивный блок критикует правительство, уверяя, что оно никуда не годится? Не помогает ли это революции? Сдерживаем ли мы или разжигаем революцию?»[81 - Шульгин В. В. Дни. С. 136.] И действительно, критика правительства в Думе в сочетании с тупой неуступчивостью царской власти объективно помогала развитию и расширению революционных настроений в обществе.

Подготовке Февральской революции служила деятельность меньшевиков, эсеров, народников и других близких им политических групп и течений, включая и различные националистические течения и партии. Занимая, как правило, оборонческую позицию, эти группы и партии все более резко критиковали правительство и монархию. В одном из воззваний меньшевиков-оборонцев осенью 1916 года ясно говорилось об «устранении, свержении или уничтожении того режима, который привел страну на край гибели». Здесь же говорилось, что «демократизация страны не может быть отделена от ее защиты»[82 - Канун революции. Петроград, 1918. С. 104.].

Еще более настойчивую работу по подготовке революции проводили большевики, хотя их деятельность не была столь заметна, как деятельность «Прогрессивного блока». Только большевики сумели создать и сохранить в основных пролетарских центрах разветвленную подпольную организацию, отдельные звенья которой проникали и в армию. Еще во время войны в Россию вернулся из эмиграции А. Г. Шляпников, который возглавил Русское бюро ЦК. Накануне Февральской революции в докладе ЦК РСДРП(б) Шляпников писал: «По сравнению с тем, как обстоят дела у других, у нас – блестяще. Можно сказать, что всероссийская организация в данное время есть только у нас. Меньшевики, объединенцы и прочие отколовшиеся вновь вступают в ряды партии. Политическая борьба с каждым днем обостряется. Недовольство бушует по всей стране. Со дня на день может вспыхнуть революционный ураган. Настроение угрожающее»[83 - Вопросы истории КПСС. 1965. № 9. С. 81.].

Почти все стачки и демонстрации, проводившиеся в январе и феврале 1917 года, имели своих руководителей, они координировались районными комитетами и Петроградским комитетом большевиков. К концу февраля 1917 года большевистские организации по всей стране насчитывали 24 тысячи человек, из них в Москве было около 600 человек, а в Петрограде около двух тысяч[84 - Вопросы истории КПСС. 1965. № 9. С. 81.].

«Эти люди, – писал в те дни о большевиках Н. Суханов, – варились в совершенно иной работе, обслуживая технику движения, форсируя решительную схватку с царизмом, организуя агитацию и нелегальную печать»[85 - Суханов Н. Н. Записки о революции: книга I. С. 50.].

Из всех приведенных выше фактов и соображений не следует, однако, что революция в феврале не была по преимуществу стихийной, что ее главными организаторами были большевики и что революционные события развивались по какому-то тайному, но четкому плану, разработанному Русским бюро ЦК. Однако столь же неверным было бы утверждать, что революция никем по-настоящему не готовилась и всех застала врасплох. Истина лежит между этими крайними точками зрения. К этой истине близко подошел Л. Троцкий, который позднее писал в своей книге о Февральской революции: «Мистика стихийности ничего не объясняет. Чтобы правильно оценить обстановку и определить момент удара по врагу, нужно было, чтобы у массы, у ее руководящего слоя, были свои запросы к историческим событиям и свои критерии их оценки. Другими словами, нужна была не масса вообще, а масса петроградских рабочих и вообще русских рабочих, прошедших через революцию 1905 года, через московское восстание декабря 1905 года… Нужно было, наконец, наличие в частях самого гарнизона передовых солдат, захваченных или хотя бы задетых в прошлом революционной пропагандой. На каждом заводе, в каждом цеху, в каждой роте, в каждой чайной, в военном лазарете, на этапном пункте, даже в обезлюдевшей деревне шла молекулярная работа революционной мысли. Везде были свои истолкователи событий, главным образом из рабочих, у которых справлялись, что слышно, от которых ждали нужные слова… Элементы опыта, критики, инициативы, самоотвержения пронизывали массу и составляли внутреннюю, недоступную поверхностному взгляду, но тем не менее решающую механику революционного движения как сознательного процесса»[86 - Троцкий Л. Д. Февральская революция. С. 178–179.].

Большевистские организации Петрограда, конечно, и готовились к революции и готовили ее. Но даже они не предполагали, что события развернутся со столь стремительной быстротой. Показательно, что на 23 февраля большевики не намечали никаких стачек и демонстраций. Только на 1 мая 1917 года была намечена всеобщая забастовка и манифестации на улицах[87 - Большевики в Февральской революции 1917 года. М., 1971. С. 142.].

Но события обогнали этот план. Именно 23 февраля начались стихийные выступления петроградских работниц, к которым вскоре примкнула большая часть рабочего класса Петрограда. Контроль за начавшимся массовым движением не был, однако, утрачен. Все партийные комитеты большевиков немедленно присоединились к движению, стремясь не только политически его оформить, но и выдвинуть вперед своих представителей.

Немалую роль в событиях первых дней и недель революции играли и отдельные группы меньшевиков и эсеров. Меньшевики в это время пользовались еще большим влиянием на многих предприятиях, а эсеры – среди солдат гарнизона. В самом первом составе исполкома Петроградского совета большевиков еще не было. В первые дни революции руководство Петроградским советом оказалось в руках трех лиц: Ю. Стеклова, не примыкавшего тогда ни к большевикам, ни к меньшевикам, Н. Суханова, который примыкал к группе меньшевиков-интернационалистов, и Н. Соколова, который в это время примыкал к левому крылу меньшевиков. При участии этих людей был составлен и знаменитый «Приказ № 1» Петроградского совета – о демократизации в армии. С возвращением в Петроград других, более авторитетных деятелей социалистических партий эти первые активисты Петроградского совета отошли на задний план.

Важно проследить и за позицией В. И. Ленина в январе-феврале 1917 года. В нейтральной Швейцарии, оторванный от России, Ленин внимательно следил за событиями в России, в Европе и во всем мире. Конечно, он ждал революции и в России и во всей Европе и делал все, что было в его силах, чтобы приблизить этот революционный взрыв. Ленин был уверен, что мировая война кончится революцией в большинстве стран Европы, но он, конечно, не мог предвидеть конкретного хода политических и военных событий. Ленин хорошо видел, что именно Россия является наиболее слабым звеном среди воюющих стран, и он тщательно продумывал возможные альтернативы развития событий. Часто ссылаются в этой связи на доклад Ленина для швейцарской молодежи об уроках революции 1905 года. В этом докладе в январе 1917 года Ленин, в частности, говорил: «Нас не должна обманывать теперешняя гробовая тишина в Европе. Европа чревата революцией. Чудовищные ужасы империалистической войны, муки дороговизны повсюду порождают революционное настроение. Господствующие классы все больше и больше попадают в тупик, из которого без величайших потрясений они вообще не могут найти выхода. Ближайшие годы как раз в связи с этой хищнической войной приведут в Европе к народным восстаниям под руководством пролетариата против власти финансового капитала, против крупных банков, против капиталистов, и эти потрясения не могут закончиться ничем иным, как только экспроприацией буржуазии и победой социализма. Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции. Но я могу высказать надежду, что молодежь, которая работает так прекрасно в социалистическом движении, что она будет иметь счастье не только бороться, но и победить в грядущей пролетарской революции»[88 - Ленин В. И. ПСС. Т. 30. С. 328–329.].

Очевидно, что фраза о «стариках» в данном контексте была не более чем риторическим приемом. Ленин был глубоко уверен, что революция не за горами. Н. К. Крупская вспоминала: «Никогда, кажется, не был так непримиримо настроен Владимир Ильич, как в последние месяцы 1916 и в первые месяцы 1917 года. Он был глубоко уверен, что революция надвигается»[89 - Крупская Н. К. Воспоминания о Ленине. М., 1957. С. 271.].

Но и Ленин не думал, что революция придет в Россию уже в конце февраля. Через полтора года после февраля Ленин говорил: «За два месяца до января 1905 года и перед февралем 1917 года ни один, какой угодно опытности и знания революционер не мог бы предсказать, что такой случай взорвет Россию»[90 - Ленин В. И. ПСС. Т. 36. С. 496.].

Это был стихийный взрыв, пояснял Ленин, без таких стихийных взрывов ни одной революции не было и быть не может.

Если в развитии Февральской революции преобладало стихийное начало, то совершенно иначе происходило вызревание и развитие Октябрьской революции. Это и понятно, Февральская революция происходила в стране, лишенной основных демократических свобод. Эта революция развивалась в формах спонтанного и плохо управляемого взрыва народного недовольства. Совершенно иное положение было в России перед Октябрем. Уже более полугода Россия жила в условиях почти полной политической свободы. Были легализованы все левые политические партии, их численность быстро увеличивалась. При этом партия большевиков, благодаря своей программе и своей организации и дисциплине, успешно обретала преобладающее влияние в главных промышленных центрах. Временное правительство было вынуждено после Февраля делить власть с Советами, и оно не смогло в короткие сроки создать сколько-нибудь эффективный аппарат управления.

В этих условиях большевики могли вести не только активную агитацию и пропаганду, создавая политическую армию для новой революции, они стали проводить и большую работу по созданию реальной военной опоры для нового поворота революции. Уже летом 1917 года на предприятиях создавались вооруженные отряды Красной гвардии с единым командованием. Большевики сумели приобрести решающее влияние в революционных организациях Балтийского флота. Их влияние росло в подразделениях Петроградского и Московского гарнизонов, а также в частях действующей армии, особенно на Северо-Западном фронте.

Особое значение имел переход под контроль большевиков Петроградского и Московского советов, на активной или хотя бы пассивной поддержке которых держалось Временное правительство. Правда, и в сентябре и в начале октября 1917 года в России наблюдался спад массового движения и, напротив, рост черносотенной прессы, на что нередко ссылались оппоненты Ленина. Но он убедительно отклонял эти доводы. «Абсентеизм и равнодушие масс, – говорил Ленин на заседании ЦК 10 октября 1917 года, – можно объяснить тем, что массы утомились от слов и резолюций»[91 - Ленин В. И. ПСС. Т. 34. С. 391.]. Поясняя свою точку зрения, Ленин через несколько дней писал: «Да, массы сегодня не рвутся на улицу. Для восстания нужно не это, а сознательная твердая решимость сознательных биться до конца, это – с одной стороны. А с другой стороны, нужно сосредоточенно-отчаянное настроение широких масс, которые чувствуют, что полумерами ничего теперь спасти нельзя»[92 - Ленин В. И. ПСС. Т. 34. С. 412–413.]. (Выделено Лениным.)

Самые широкие массы, утверждал Ленин, готовы теперь к революции, и все последующие события показали, что Ленин был прав. Опираясь на письма и советы Ленина, Военно-революционный комитет Петроградского совета сумел составить четкий план действий, развернутую диспозицию предстоящего вооруженного восстания, которое было проведено точно в назначенные сроки и увенчалось полным успехом. С несколько большими трудностями и жертвами, но также успешно прошло вооруженное восстание в Москве. А во многих других крупных городах оказалось возможным обойтись без вооруженного восстания. Власть перешла здесь в руки Советов мирно, без стрельбы и без жертв.

Октябрьская революция была, по существу, первой большой революцией, в которой фактор стихийности не имел решающего значения. Эта революция была проведена организованно и четко почти в полном соответствии с заранее составленным планом. Таким образом получили подтверждение мысли и слова Ленина о возможности и желательности не только политически готовить, но также «планировать» и «организовывать» революцию. Оказалось, что революции, вопреки мнению Розы Люксембург, все-таки могут «поддаваться воспитанию».

Коль скоро Октябрьский вооруженный переворот в Петрограде не являлся результатом стихийного взрыва, то возникает вопрос – в какой мере действия и решения большевиков содержали в себе элемент риска и насколько была велика угроза их поражения?

Нетрудно убедиться, что в октябре 1917 года и в Петрограде и в Москве победа большевиков была практически обеспечена. Решение VI съезда РСДРП(б) о вооруженном восстании не было секретом для Временного правительства. В октябре 1917 года это правительство достаточно хорошо знало о подготовке большевиками вооруженного восстания; об этом писали тогда многие газеты. Не были известны лишь точные сроки и детали ожидаемого выступления большевиков. Но ни в сентябре, ни в октябре Керенский уже не мог повторить то, что ему отчасти удалось сделать в июле, то есть заставить большевиков отступить или уйти в подполье. Силы контрреволюции были еще очень велики, но они были разрознены, и Керенский не в состоянии был их объединить. После неудачи Корниловского мятежа Временное правительство утратило поддержку большинства генералов и офицеров, а также большинства буржуазных партий. Эти люди относились к Керенскому с нескрываемым презрением и не собирались защищать его от большевиков. Эти люди были уверены, что большевики не сумеют продержаться у власти более двух-трех недель и им на смену придет наконец твердая «русская власть». Газета «Новая Русь» называла в этой связи имена генерала М. В. Алексеева, епископа Андрея Уфимского, социалиста Г. В. Плеханова, народника Н. В. Чайковского, а также нескольких казачьих генералов. Одной из задач такого правительства должно быть «восстановление доброго имени генерала Корнилова, снятие с него всех обвинений и проведение его на святое место представителя всей Руси»[93 - Новая Русь. 1917. № 27. 12 октября.].

Сам А. Керенский между тем не хотел замечать тогда своей изолированности и слабости. Видный деятель Временного правительства В. Л. Набоков позднее писал: «За четыре-пять дней до октябрьского большевистского восстания я прямо спросил его (Керенского. – Р. М.) – как он относится к возможности большевистского выступления, о котором все тогда говорили. “Я был бы готов отслужить молебен, чтобы такое выступление произошло”, – ответил он мне. “А уверены ли вы, что сможете с ним справиться?” – “У меня больше сил, чем нужно. Они будут раздавлены окончательно”»[94 - Анин Д. С. Революция 1917 года… С. 203.].

Как известно, открытие Второго съезда Советов первоначально было намечено на 20 октября. К этому дню многие из деятелей Временного правительства ожидали и выступления большевиков. Командующий Петроградским военным округом Г. Полковников докладывал, что настроение Петроградского гарнизона склоняется в общем на сторону Временного правительства. Поэтому не следует опасаться активного участия войск в выступлении большевиков. Тот же полковник Г. Полковников на закрытом заседании одной из комиссий Предпарламента заявил еще увереннее, что никакие выступления допущены не будут. Все нужные меры уже приняты, и если большевики выступят, то их выступления будут ликвидированы с самого начала.

ЦИК отложил, однако, открытие съезда Советов на 25 октября, ожидая прибытия в столицу ряда опаздывающих депутатов. Никакого выступления большевиков 20 октября не произошло, да оно и не планировалось. Подконтрольная эсерам и меньшевикам газета «Известия ЦИК» писала 20 октября в статье «Ультиматум»: «Их (большевиков. – Р. М.) авантюра с вооруженным восстанием в Петрограде – дело конченое. В этой авантюре они оказались совершенно изолированными, были окружены со всех сторон и не корниловцами, а всеобщим негодованием всех демократов, и они уже сдаются»[95 - Известия ЦИК. 1917. 20 октября.].

Все это были, однако, иллюзии. Не только в Петрограде, но и во всех почти промышленных центрах страны большевики к началу октября 1917 года были сильнее своих противников и в политическом и в военном отношениях. Но Керенский понял это слишком поздно. Когда западный советолог Б. Вульф, беседуя в США с престарелым экс-премьером, задал ему вопрос – почему он не подавил большевиков сразу, как только они открыто объявили войну его правительству, Керенский ответил: «А какими силами я мог бы подавить большевиков?»[96 - Вопросы истории КПСС. 1972. № 9. С. 86.]

Предположения Г. Полковникова оказались ошибочными. Хотя лишь часть Петроградского гарнизона поддержала большевиков, зато другая часть этого гарнизона решительно отказалась от поддержки Временного правительства и заявила о своем нейтралитете. Подсчеты советских историков показывают, что только в Петрограде накануне Октябрьского вооруженного восстания на стороне большевиков в вооруженных отрядах рабочих, матросов и солдат было не менее 300 тысяч человек. Временное правительство могло рассчитывать на поддержку к вечеру 24 октября всего лишь 25 тысяч человек. К вечеру 25 октября большевики стянули к Зимнему дворцу, где непрерывно заседало Временное правительство, около 20 тысяч красногвардейцев, матросов и солдат. Между тем во дворце и вокруг него имелось не более трех тысяч защитников, многие из которых к ночи покинули свой пост. Из-за подавляющего превосходства большевиков никаких серьезных боевых столкновений в столице 24–26 октября не происходило, и общее число убитых с обеих сторон составило всего 15 человек, а раненых было не более 60 человек[97 - Ерыкалов Е. Ф. Октябрьское вооруженное восстание в Петрограде. Л., 1966. С. 303–304, 434, 435, 461, 462.].

В критические часы вооруженного восстания 24 и 25 октября, когда все главные стратегические объекты города переходили в руки большевиков (телефон, телеграф, мосты, вокзалы, Зимний дворец и др.), Петроград в целом продолжал жить своей обычной жизнью. Большинство солдат находились в казарме, заводы и фабрики работали, в школах не прекращались текущие занятия. Не было ни забастовок, ни массовых демонстраций и беспорядков, которыми сопровождалась Февральская революция. Кинотеатры (тогда их называли кинематографами) были переполнены, все театры давали свои представления, публика гуляла по Невскому проспекту. Рядовой обыватель практически не замечал происходивших исторических событий и перемен, не прерывалось даже трамвайное движение – главный вид общественного транспорта в 1917 году. В одном из трамвайных вагонов поздно вечером 24 октября В. И. Ленин и охранявший его Эйно Рахья приехали в Смольный из квартиры М. В. Фофановой, где Ленин скрывался в последние дни перед Октябрем. Западный биограф В. И. Ленина Луис Фишер писал: «Все произошло так внешне спокойно, без жертв, без боев и беспорядков, что в Смольном, куда 24 октября вечером прибыл Ленин, царил энтузиазм. Первую ночь Ленин провел в Смольном, он лег поздно ночью, уже под утро, спать в одной комнате с Троцким. На следующий день в 2 часа ночи 26 октября был взят Зимний и Временное правительство было арестовано. Узнав об этом, Ленин снял парик и грим. Он выступил перед Петроградским советом, а потом отправился ночевать к Бонч-Бруевичу. Никаких часовых перед квартирой и никакой охраны не было. Как вспоминал позднее Бонч-Бруевич, “он запер входные двери на все цепочки, замки и крючки, привел в боевую готовность револьверы… Ведь только первая ночь наша – всего можно ожидать!”. Ленина поместили в маленькой спальной. Бонч лег в соседней комнате на диване. Ленин погасил электричество. Бонч тоже. Уже засыпая, Бонч услышал, как Ленин встал, включил свет и стал писать. Рано утром Ленин лег в постель и заснул. Проснувшись через несколько часов, он показался из комнаты, свежий и улыбающийся. “С первым днем революции”, – поздравил он присутствующих. Вскоре мы двинулись в Смольный пешком, потом сели в трамвай. Владимир Ильич сиял, видя образцовый порядок на улицах. В кармане у Ленина был “Декрет о земле”, написанный ночью. В этот вечер, после того как был принят “Декрет о мире”, Ленин прочел “Декрет о земле” перед съездом Советов, который принял его единогласно»[98 - Фишер Л. Ленин. 1970. Лондон. На русском языке. С. 374–375.].

Рассказывая через 15 лет об этих же решающих днях и часах Октября, Л. Д. Троцкий также писал: «Завершительный переворот кажется после всего этого слишком коротким, слишком сухим, слишком деловым, как бы не отвечающим историческому размаху событий. Читатель испытывает своего рода разочарование… Где восстание? Картины восстания нет. События не слагаются в картину. Мелкие операции, рассчитанные и подготовленные заранее, остаются отделенными друг от друга в пространстве и времени. Связывает их единство цели и замысла, но не слитность самой борьбы. Нет действий больших масс. Нет драматических столкновений с войсками. Нет всего того, что воспитанное на фактах истории воображение связывает с понятием восстания… На самом деле это было самое массовое из всех восстаний в истории. Рабочим не было надобности выходить на площадь, чтобы слиться воедино: они и без того составляли политически и морально единое целое. Солдатам даже воспрещалось покидать казармы без разрешения. Но эти невидимые массы более чем когда-либо шли нога в ногу с событиями, бесшумно передвигалась социальная почва, точно вращающаяся сцена, выдвигая народные массы на передний план и унося вчерашних господ в преисподнюю»[99 - Троцкий Л. Д. Октябрьская революция. Ч. 2. Берлин, 1933. С. 253–254.].

А. Керенский, остававшийся еще формально Верховным главнокомандующим, сумел, как известно, бежать из Петрограда незадолго до взятия большевиками Зимнего дворца. Он был уверен, что скоро вернется в столицу во главе сильного отряда верных правительству войск. Недалеко от Петрограда был расположен казачий корпус генерала П. Краснова. Именно этот корпус Керенский и хотел в первую очередь повести на Петроград. Однако встреча Керенского и Краснова была далеко не дружественной. Краснов писал об этом в своих мемуарах: «Я шел к Керенскому. Я никогда, ни одной минуты не был поклонником Керенского. Я никогда его не видел, не читал его речи, но все в нем было мне противно до гадливого отвращения. Противна была его самоуверенность и то, что он за все брался и все умел. Когда он был министром юстиции, я молчал. Но когда Керенский стал военным и морским министром, все возмутилось во мне. Как, думал я, во время войны управлять военным делом будет человек, ничего в нем не понимающий… И вот я иду к нему этой лунной волшебной ночью, иду как к Верховному главнокомандующему, предлагать свою жизнь и жизнь вверенных мне людей в его полное распоряжение»[100 - Октябрьская революция. Мемуары. М.; Л.: Госиздат, 1926. С. 50, 52.].

А. Керенский все же убедил Краснова двинуть часть казачьих сотен на Петроград. Но уже после первых стычек с красногвардейцами и матросами казаки Краснова отказались сражаться. Они потребовали прекращения междоусобной борьбы и выдачи Керенского. Бывший премьер и Верховный главнокомандующий трусливо бежал от Краснова по тайному ходу. Встречая везде неприязнь и даже ненависть, он вскоре эмигрировал из России. Генерал П. Краснов был арестован, но вскоре отпущен под «честное слово». Он обещал не вести больше борьбу против советской власти.

Положение дел в стране было, однако, намного более сложным, чем в Петрограде и Москве. Россия вела войну, и под ружьем на всех фронтах стояли миллионы солдат. Не только генералитет и офицерство, но и большая часть выборных армейских комитетов была настроена враждебно к новой власти в столице. Используя эти настроения, командующий действующей армией генерал Н. Н. Духонин отказался признавать Совет народных комиссаров и выполнять его приказы. Это ставило новое правительство в трудное положение. Решение Ленина сместить Духонина и назначить на его место большевика – прапорщика Н. Крыленко было смелым, но рискованным шагом. Можно сослаться в данном случае на воспоминания И. В. Сталина. «Помнится, – говорил он, – как Ленин, Крыленко и я отправились в главный штаб в Питере для переговоров с Духониным. Минута была жуткая. Духонин и Ставка категорически отказались выполнять приказ Совнаркома о прекращении военных действий и начале переговоров с немцами. Командный состав армии находился целиком в руках Ставки. Что касается солдат, то неизвестно было, что скажет 14-миллионная армия, подчиненная так называемым армейским организациям, настроенным против советской власти»[101 - Сталин И. В. Сочинения. Т. 6. С. 62.].

Как известно, генерал Духонин отказался признавать приказ о переговорах с немцами и о своем смещении. Тогда Ленин от имени Совнаркома обратился непосредственно к солдатам с предложением о том, чтобы сами полки на позициях взяли на себя переговоры о перемирии. «Это был, безусловно, правильный шаг, – писал через год Н. Крыленко, – рассчитанный не столько на непосредственные практические результаты от переговоров, сколько на установление полного и беспрекословного господства новой власти на фронте. С момента предоставления этого права полкам и дивизиям и приказа расправляться со всяким, кто посмеет воспрепятствовать переговорам, дело революции в армии было выиграно, а дело контрреволюции безнадежно проиграно. И нечего было бояться, что создается хаос на фронте, этим парализовывалась война: нечего было опасаться и немцев – они должны были занять выжидательную позицию, и они заняли ее. В то же время с контрреволюцией на фронте было покончено»[102 - Военно-исторический журнал. 1964. № 5. С. 58.].

Не обращая внимания на ставку Духонина в Могилеве, Совнарком направил на фронт нового командующего Н. В. Крыленко, предоставив ему полномочия на заключение перемирия. Германское командование, также стремившееся к заключению перемирия, признало полномочия парламентеров, направленных Крыленко в штаб одной из немецких дивизий, и Крыленко немедленно издал приказ о прекращении перестрелки по всему фронту. А вскоре было заключено перемирие с германским командованием, действовавшее до февраля 1918 года. Тем самым ставка генерала Духонина была изолирована, и все усилия превратить ее в главный центр по борьбе с новой властью окончились провалом. Часть генералов во главе с арестованным ранее Корниловым бежала на Дон, а сам генерал Духонин был убит занявшими его ставку матросами и восставшими солдатами.

Общее положение на фронтах Первой мировой войны было в эти месяцы крайне сложным и плохо прогнозируемым. Усталой, ослабленной и деморализованной русской армии противостояли на фронте еще достаточно сильные и дисциплинированные армии германо-австрийской коалиции, и перемирие с ними было не слишком прочной гарантией невмешательства. Да и в союзных России странах – Великобритании, Франции, США и Японии – под ружьем находились миллионы солдат, часть которых Антанта могла использовать для подавления русской революции и восстановления Восточного фронта.

Призывая начать социалистическую революцию в воюющей России, Ленин рассчитывал, что русский пролетариат будет очень скоро поддержан пролетариатом главных европейских стран. В 1917 году ни Ленин, ни другие руководители большевиков не надеялись и не предполагали, что революционная Россия сможет долго уцелеть во враждебном для нее капиталистическом окружении. Ставился вопрос о том, чтобы начать не столько русскую, сколько мировую революцию, создать для нее плацдарм и продержаться по возможности дольше – пока не дозреют до революции другие страны. В этом был тогда главный стратегический расчет Ленина и в этом был главный риск, ибо бесчисленное количество различных факторов, определяющих международную обстановку и ход войны, нельзя было просчитать и определить заранее. И Ленин на этот счет не обманывался – он хорошо понимал, что поднять вооруженное восстание в тылу воюющей армии и в условиях мировой войны – это не просто риск, а это значит все поставить на карту. Понимали это и другие члены советского правительства.

Но было бы несправедливым обвинять большевиков в том, что они ведут слишком рискованную игру. Ф. Энгельс писал: «В революции, как и на войне, в высшей степени необходимо в решающий момент все поставить на карту, каковы бы ни были шансы. <…> Бесспорно, что во всякой борьбе тот, кто поднимает перчатку, рискует быть побежденным. Но разве это основание для того, чтобы с самого начала объявить себя разбитым и покориться ярму, не обнажив меча»[103 - Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения: 2-е изд. Т. 8. С. 80–81.].

Всякая революция содержит в себе элемент риска. Тем более первая в истории социалистическая революция, которая почти во всем является скачком в неизвестность. Еще К. Маркс писал, что творить мировую историю было бы очень удобно, «если бы борьба предпринималась только по условиям непогрешимо благоприятных шансов»[104 - Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения: 2-е изд. Т. 33. С. 175.].

Ссылаясь на эти слова Маркса, Ленин также заявлял: «Попытка учесть наперед шансы с полной точностью была бы шарлатанством или безнадежным педантством»[105 - Ленин В. И. ПСС. Т. 14. С. 378.].

Этими положениями большевики руководствовались в декабре 1905 года и потерпели поражение. Этими положениями они руководствовались в октябре 1917 года и одержали победу.

Раздел второй. Была ли Октябрьская революция преждевременной?

1. Возможна ли преждевременная революция?

Прежде чем поставить вопрос о «своевременности» Октябрьской социалистической революции, резонно задаться другим вопросом: а возможны ли вообще преждевременные революции? Разве не Маркс утверждал, что человечество ставит себе только такие задачи, которые оно может разрешить, так как при ближайшем рассмотрении всегда оказывается, что сама задача возникает лишь тогда, когда материальные условия ее решения имеются уже налицо или, по крайней мере, находятся в процессе становления[106 - Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 1З. С. 7.].

Нетрудно заметить, что Маркс говорил в данном случае о социальных революциях в самом широком смысле слова. Что касается конкретных революционных выступлений в отдельных странах, то Маркс и Энгельс всегда считались с возможностью как явно запоздалых, так и явно преждевременных выступлений. Да и сам вопрос о степени зрелости той или иной страны для революционного преобразования ее общественного строя нередко становился предметом острой научной и политической полемики. Русские народники 60-х годов XIX века всерьез верили, что Россия уже созрела для социализма, и видели готовые зачатки этого социализма в деревенской общине. С другой стороны, в 1920–1922 гг. все марксисты были уверены, что капитализм себя уже изжил, что он не может открыть какие-то новые возможности для развития производительных сил и что Европа и США стоят на пороге социалистической революции. Экономический кризис 1929–1933 гг., победа фашизма в Германии и новая мировая война, казалось бы, лишь подтверждали этот тезис. Кто бы мог подумать сорок лет назад, что после войны и даже после крушения колониальной системы капитализм в Западной Европе и в США обретет второе дыхание и что именно в недрах капиталистической системы зародится и получит свое развитие новая научно-техническая революция?!

Вообще в истории революционных движений любой страны редко бывало, что революция приходила сразу «ко времени». Любой почти победоносной революции предшествовало обычно несколько неудачных, преждевременных попыток. Но лишь некоторые из этих попыток заслуживают осуждения как авантюризм. В большинстве случаев эти выступления организуются искренними революционерами, не сумевшими, однако, правильно рассчитать свои силы и силы врагов. Но еще больше преждевременных выступлений происходило стихийно, они были порождены отчаянием угнетенных людей. Таким было восстание Спартака и много других менее известных восстаний рабов. Таким были выступления Степана Разина и Емельяна Пугачева и множество других менее известных крестьянских восстаний. Почти не было шансов ни у парижских коммунаров 1871 года, ни у пролетариев Москвы в декабре 1905 года. Но многие из таких выступлений обогащали революционную мысль, рождали традиции, выдвигали революционных вождей, способствуя в конечном счете победе грядущей революции.

Почти всегда «преждевременные» или недостаточно подготовленные революционные выступления заканчиваются поражением, как это было с восстанием декабристов в 1825 году, с Парижской коммуной в 1871 году, с декабрьским вооруженным восстанием в Москве в 1905 году, с Кантонской коммуной в 1927 году. Но Маркс и Энгельс серьезно считались и с возможностью победы «преждевременных революций» и, в частности, с возможностью победы пролетариата и его партии в такой обстановке, когда для выполнения их радикальных социалистических программ еще не созрели ни объективные, ни субъективные условия. При подобном преждевременном политическом перевороте Ф. Энгельс предсказывал два возможных варианта развития событий. В первом случае пришедшая к власти крайняя партия будет выполнять не те преобразования, которые она хотела бы выполнять в соответствии со своей главной партийной программой, но только те, которые можно будет выполнять при данных социальных и экономических условиях. Предсказания Энгельса на этот случай были пессимистическими.