Сумеречный муж

– Это жестоко.

– Что поделать? – с философским смирением вздохнул Артем. – Такова жизнь. Вернее сказать, юность. Хотя я не думаю, что дальше дело пойдет лучше.

– Я что-то не пойму, ты у нас кто: оптимист или пессимист?

– Я позитивный пессимист, – улыбнулся тот. – Вижу все плохое, но стараюсь не паниковать.

– Не слишком ли ты мудрый для своих лет, а?

– А ты не слишком ли унылая, а?

Мы оба рассмеялись. Затем я спрыгнула с подоконника, подошла к нему и с благодарностью чмокнула в лоб.

– Уже не такая унылая, какой была до того, как увидела твою сияющую физиономию.

Хотя я произнесла эти слова шутливо, он ответил мне серьезным взглядом:

– То, о чем ты не хочешь говорить… это ведь не очень страшно?

– Нет, это вообще не страшно. Только очень печально.

Кажется, он понял. Во всяком случае, больше не задавал вопросов на эту тему. За что я, конечно, была ему бесконечно признательна. Что и говорить, я не знала в своей жизни человека более удивительного, чем Артем. Он был младше меня на целых десять лет, но иногда я чувствовала себя рядом с ним наивной, беззащитной девочкой, ничего не понимающей и ни на что не способной. К счастью, такое случалось крайне редко, иначе я бы совершенно растеряла всю свою и без того не слишком обширную уверенность в себе.

Фильмы, которые так хвалил Артем, действительно оказались очень смешными. Настолько смешными, что я даже забыла на какое-то время о своей трагической встрече с Ярославом. А благодаря шоколадной пасте, намазанной на хрустящие ломтики свежего хлеба, и ароматному чаю мое настроение почти полностью восстановилось, хотя в глубине души я знала, что когда Артем уйдет домой, чувство вины вновь протянет ко мне свои острые влажные щупальца, от которых я не смогу уклониться, что бы ни делала.

Но пока я наслаждалась весельем и старалась не думать о том, что будет дальше.

Время промелькнуло очень быстро. Я уже совсем разомлела на диване в компании брата и планшета, как вдруг первый предложил включить телевизор, ибо вот-вот должен был начаться его любимый сериал – как всегда, очередной детектив с элементами мистики. Он также добавил, что сериал обычно начинается в половине седьмого.

Это замечание – в половине седьмого – пробудило в моей памяти какое-то смутное, неопределенное движение. В первый миг я ничего не поняла, а затем резко вскочила на ноги.

– Эй, ты что? – ошеломленно воскликнул Артем.

Я приложила руку ко лбу:

– Ой, черт, я же совсем забыла.

– Что забыла?

– Я скажу, если пообещаешь, что не будешь смеяться, – я подбежала к небольшому трюмо в углу комнаты и стала поспешно приводить себя в порядок (не особенно, впрочем, стараясь).

– Да не буду, не буду! В чем дело?

– Я вчера познакомилась в интернете с одним парнем и сегодня в семь часов иду с ним на свидание.

Теперь Артем взвился на ноги, точно подброшенный ураганом. Он не засмеялся, нет, но его реакция оказалась еще ужаснее. Он разозлился.

– Арин, ты что, серьезно???

Я заставила себя не смотреть на него.

– Абсолютно.

– Сейчас же скажи, что это шутка!

– Да что такого? Сейчас все так поступают.

– Да мне плевать! Я твой брат и не могу позволить, чтобы ты моталась неизвестно с кем!

– Да что ты несешь, Тем? – я ласково ему улыбнулась. – За кого ты меня принимаешь, в самом деле? Ты же знаешь, какая я. Мне все это не дано. А сейчас я просто шучу.

– В смысле – шутишь?

– Мне хочется вырваться ненадолго из обыденности. Сделать что-то такое, чего я обычно не делаю. А потом посмеяться над этим. Ты понимаешь меня?

Артем долго думал, прежде чем ответить. Наконец, он заявил:

– Не уверен!

Я рассмеялась:

– Да не бойся ты за меня! Ничего с твоей бестолковой сестрой не случится.

– А вдруг это какой-то маньяк?

– Ну, если б это был маньяк, вряд ли бы он стал приглашать меня в такое людное место, как Никольский парк.

– Хм… куда ни шло. А во сколько ты вернешься?

Я закатила глаза:

– Ты хуже нашей мамы, тебе это известно?

– Возможно, и все-таки?

Я расчесала волосы, закрепила передние пряди на затылке (это была самая простая прическа из всех, которые я знала, придававшая мне несколько строгий и вместе с тем изящный вид) и накрасила губы светло-розовой помадой.

– Это зависит от наружности моего кавалера. Если окажется страшным, тут же убегу, если более-менее – может, пообщаюсь часика два.

– Так ты что, его еще даже не видела???

– Ну, нет.

– У него на стене не было фотки???

– Не было, – со вздохом призналась я.

– Арин, да ты с ума сошла! Вдруг это какой-то…

– Леший, что ли?

– Да не леший, а кто-нибудь похуже!

– Да успокойся ты. Чем безобразней он окажется, тем больше смеха нам потом будет.

– Арин, ну не иди, прошу тебя!

Я удивленно взглянула на него. Мне еще никогда не приходилось видеть на его лице такое молящее, испуганное выражение. Я с недоумением вспомнила, что еще совсем недавно он казался мне необыкновенно взрослым и рассудительным, чуть ли не умнее и опытнее меня. Да это же сущий младенец, пугливый и беспокойный, как брошенный котенок!

– Да расслабься ты, глупыш! Я тебе все время буду писать!

– А в чем ты пойдешь? – тревожно осведомился он.

Вероятно, он боялся, что я надену что-нибудь открытое и вызывающее, чего он, конечно, допустить никак не мог. Но ему не о чем было волноваться.

– Да вот так и пойду, – сказала я, указывая на свои матовые черные брюки и коралловую блузку с длинными рукавами и высоким горлом. В этой одежде я вернулась с работы и так и не сменила ее.

Артем внимательно осмотрел меня и как будто остался доволен увиденным. Но, впрочем, тут же заметил:

– А помада не слишком ли яркая?

– Да ты что? Это самый бледный оттенок розового, какой только можно найти.

– Ну ладно, ладно. Возвращайся быстрей. И пиши мне, слышишь?!!

– Да буду, буду, обещала же.

Я взглянула на часы, у меня оставалось еще пятнадцать минут. Вполне достаточно, чтобы дойти до парка. Плохо только, что я глаза накрасить не успела… но ничего, так даже лучше. Выпендриваться-то все равно не перед кем. Хватит и того, что есть. Тем более что и так я выгляжу вполне сносно.

Взяв сумку, я направилась в коридор. Артем, естественно, последовал за мной. Он не отрывал от меня взгляда, пока я надевала туфли и в последний раз прихорашивалась перед зеркалом. Но когда я уже вышла за порог и хотела было закрыть дверь, он вдруг вцепился в мою руку и жалобно произнес:

– Ты сказала, что это шутка, да? Ну, так я тоже люблю посмеяться. Давай я пойду с тобой!

– Артем, ну ты вообще, – я притворилась рассерженной (во всяком случае, предприняла такую попытку).

– Ну пожалуйста!

– Я что-то не пойму: тебе пятнадцать лет или пять? Возьми себя в руки! Я взрослая баба, ничего со мной не станется.

– Ты не баба, ты моя сестра!

– Не капризничай! Ах, да, я еще хотела попросить тебя: не говори ничего родителям. А то мама мне опять сцену устроит…

Артем коварно сощурился:

– Не скажу, если ты возьмешь меня с собой.

– Артем! – сурово произнесла я.

– Да, да, да!

– Артем!

– Эх, ладно! – тут он тяжело вздохнул, видимо, почувствовав, что его игра в «своенравного ребенка» уже переходит известную черту. – Но ты хоть представляешь себе, каково мне будет сидеть тут до твоего прихода!

Я мягко улыбнулась:

– Даю слово, я быстро вернусь. А ты развлекайся. Смотри свой сериал. Можешь съесть хоть всю пасту, я не обижусь.

– Да уж не сомневайся, я так и сделаю! – объявил он, после чего, состроив мне рожу, захлопнул дверь.

Я перевела дыхание (мне уж казалось, что он от меня не отстанет), натянула сумку на плечо и, наконец, двинулась прочь из подъезда.

Идти мне предстояло совсем недолго. Путь мой пролегал через две улицы: Владимирскую и Зимнюю, которые, в конце концов, упирались в горизонталь Красной, где и был расположен Никольский парк.

Несмотря на то, что август еще не закончился (сегодня было двадцать третье число), в воздухе уже отчетливо ощущался осенний холодок – слабая колючая прохлада, которая не была неприятной, но и особого удовольствия не доставляла. Быстро смеркалось, и по мере того, как солнце уходило за горизонт, вечерняя свежесть нарастала.

В своей тоненькой шифоновой блузке я вскоре начала зябнуть, но возвращаться домой за курткой было слишком поздно. Во-первых, у меня не было желания в очередной раз травмировать своим уходом Артема, а во-вторых, я хотела прийти на встречу вовремя; пунктуальность всегда была одним из моих наиболее выдающихся качеств. Раз уж обстоятельства так сложились, попрошу своего кавалера обойтись без прогулки и сразу зайти в ресторан – там и согреюсь.

Как я и предполагала, у входа в парк было очень оживленно. Обыватели Тихого наслаждались выходными. Большинство только направлялось на прогулку, но некоторые уже шли обратно. Вследствие этого маленькая белая площадь перед входом все время была переполнена людьми. Но так как все беспрестанно двигались, и на месте никто не стоял, я легко нашла себе наблюдательный пункт возле самых ворот, где никто не мог меня толкнуть, и где я никому не могла помешать.

Ворота, так же, как и стены, окружавшие парк, представляли собой высокий решетчатый забор из гладких серебристых балок, имевших необычайно достойный, прямо-таки аристократический вид. Каждая была преобразована на конце в замысловатую металлическую фигуру, напоминавшую семилистный клевер или какой-то другой цветок с крупными лепестками однообразной формы. Со стороны это выглядело очень красиво и даже оригинально.

Что касается самого парка, то это место не зря считалось самым очаровательным в городе. Представьте себе небольшой ухоженный лес, в котором нет ни мусора, ни бурелома, но зато всюду мелькают прекрасные цветы самых разных оттенков, высятся белоснежные статуи маленьких ангелов, сделанных с исключительным мастерством, и петляют во все стороны чудесные узенькие тропинки, выложенные крохотными светло-серыми камешками, кажущиеся до того загадочными и волшебными, что по ним можно проблуждать несколько часов и даже не заметить этого.

Если вам удалось нарисовать в своем воображении такое место, ты вы теперь знаете, что собой представлял Никольский парк. В сущности, это был лес, но лес необыкновенный – лес удивительной чистоты и восхитительной красоты. На первый взгляд в нем не было ничего незаурядного или сверхъестественного, но все же это был своего рода фантастический мир, который никого не мог оставить равнодушным.

Лично я обожала проводить здесь время и делала это нередко, особенно в зимнюю пору, когда снега еще не было, но лес уже застывал в какой-то особенной зачарованной неподвижности. Более подходящего места для размышлений и восстановления душевного спокойствия я бы не смогла себе выбрать.

Ресторан, прилегавший к парку, находился на другой его стороне и назывался «Тихой дубравой». Еще одно изумительно уютное место, которое я также особенно любила посещать зимой. Артем, правда, не соглашался с названием «Тихой дубравы». Вследствие того, что оформление ресторана содержало огромное множество старинных русских ковров (они же заменяли и скатерти), мой брат завел себе привычку называть его Ковриком. Сначала меня это раздражало, но вскоре я и сама стала применять это наименование.

В последний раз я приходила сюда весной, где-то в конце апреля. С тех пор мало что изменилось, но все же я чувствовала себя очень напряженной. Хотя, конечно, ни к парку, ни к Коврику это не имело никакого отношения. Во всем была виновата причина, которая привела меня сюда сегодня.

Сейчас, уже явившись на место встречи, я была в ужасе от собственной храбрости. Я не могла поверить в то, что действительно решилась на такой бесшабашный поступок. Это ведь так мало было на меня похоже! Как мне только в голову пришла такая мысль? Назначить свидание человеку, которого я ни разу в жизни не видела и о котором решительно ничего не знала? Это, наверное, сделала не я, а кто-то другой, кто-то, помутивший мой рассудок.

И что я буду говорить, хотелось бы знать? Как мне вообще следует вести себя при встрече? Держаться естественно я уже не смогу, так как слишком взволнована. А что я обычно делаю, когда нахожусь в подобном состоянии? Совершенно верно – несу всякий бред и превращаюсь в полную идиотку!

Я так забеспокоилась, что даже вспотела. Но, к счастью, у меня было утешение. Какую же облегчительную радость доставила мне мысль, что человек, которого я жду, без всяких сомнений, неказист и жалок на вид! Безусловно, это придаст мне уверенности в себе и поможет вести себя достойно. Что и говорить, это был мой вечный страх в жизни: показаться легкомысленной или глупой. Увидеть себя такой я не могла позволить даже самому безобразному парню.

Между тем время шло, а мой кавалер все не появлялся. Во всяком случае, я не видела поблизости никого более-менее подходящего. Люди, шумя и весело переговариваясь, входили в парк и выходили из него. Подъезжавшие то и дело машины выпускали очередных посетителей и забирали уже отгулявших свое. А я все стояла у ворот, обхватив себя обеими руками, иззябшая, одинокая и беспокойная, как волк, отбившийся от стаи. Может быть, это и не очень удачное сравнение, но именно так я себя и чувствовала.

Я была растеряна. С одной стороны, меня дико раздражала вся эта ситуация, в особенности тот факт, что я ждала какого-то неизвестного наглеца, заставившего меня промерзнуть до костей, хотя вообще-то он должен был быть здесь задолго до меня, но уж точно не позже. А с другой стороны, я всем сердцем желала, чтоб он так и не появился. Это было бы, конечно, довольно унизительно, но зато до чего спокойно!

Кроме того, я и так уже унизила себя тем, что прождала целых десять минут, хотя должна была уйти сразу после того, как увидела, что меня никто не ждет. Вероятность того, что меня не заметили, была исключена. Я стояла на видном месте, у самого входа в парк, как и было условлено; к тому же, на мне была яркая огненно-коралловая блузка, которую просто невозможно было не заметить. И прическа у меня была та же, что и на фотографии в интернете, так что какая-либо ошибка была немыслима.

Если бы Рахманов был здесь, он бы немедленно узнал меня и подошел. А раз он не подошел, значит, еще не появлялся.

Это и оскорбляло и обнадеживало меня в одно и то же время.

А вечер между тем все стремительнее вступал в свои права. Колючий холод, усиливаемый приближающейся ночью, с каждой минутой царапал меня все глубже и беспощаднее.

Я стояла, вздрагивая от холода, на прежнем месте и проклинала себя за то, что не ушла сразу после того, как пробило семь вечера. Но так как роковая ошибка уже была совершена, я решила потерпеть еще несколько минут и уже тогда уйти с твердым осознанием того, что я сделала все, что могла, и моей вины в несостоявшемся свидании нет и быть не может.

Я решила подождать до семи двадцати, хотя здравый смысл подсказывал мне, что это было даже слишком много. Тот же здравый смысл шепнул мне, что я пустоголовая двадцатипятилетняя идиотка, которая ничего другого и не заслуживает, кроме как стоять здесь и мерзнуть в ожидании черт знает кого, а если быть точнее – убивать время на явного афериста. Все эти его изящные выражения, старинные словечки – так сейчас никто не говорит! Похоже, меня действительно развели. Я бы, если честно, совсем не удивилась, если б узнала, что прямо сейчас кто-то тайно за мной наблюдает и помирает со смеху.

Эта мысль не казалась мне такой уж маловероятной. И, странно, она совсем меня не разозлила. Хотя и была довольно обидной. Выходит, не я буду смеяться над кем-то в старости, а надо мной кто-то. Унизительно! До чего же унизительно!

Я нетерпеливо взглянула на часы. Еще две минуты, и можно будет отправляться домой. Неважно, пусть Артем насмехается надо мной, сколько ему угодно, главное, что я наконец-то буду в тепле и уюте. Скорее бы…

И в этот момент произошел неожиданный эпизод, мгновенно приковавший к себе всеобщее внимание, в том числе, конечно, и мое.

Возле парковой площади, чуть правее от входа, затормозил самый настоящий (а не декоративный) серебристо-белый роллс-ройс, длинный и могучий, как гребнистый крокодил. Зрелище это было до того небывалое для Тихого (как, впрочем, и для любого другого провинциального города), что все вокруг прямо-таки остолбенели от изумления. Я тоже была несколько шокирована. До сих пор мне приходилось видеть подобные автомобили исключительно в кино, в реальности же – никогда.

Но самое поразительное было еще впереди. Вместо ожидаемого мной почтенного старика в деловом костюме, сурового и морщинистого, как дон Корлеоне, из машины вышел человек, окончательно повергший толпу наблюдателей в благоговейный трепет. Во мне же он вызвал чувство, на которое я до сих пор не считала себя способной.

Надо сказать, несмотря на то, что мне уже давно исполнилось двадцать пять лет, я все еще хорошенько не знала, какие парни в моем вкусе. Брюнеты – блондины, светлые – смуглые, сероглазые – кареглазые – у меня никогда не было каких-то особых предпочтений. Все мужчины, которых я когда-либо видела, неизменно сливались для меня в одну сплошную, бесформенную массу, из которой никто никогда не выделялся. И даже если мне случалось встречать действительно незаурядного красавца, я никогда не могла понять, почему все вокруг им так восхищаются; я не видела в нем решительно ничего особенного. Но если я высказывала это мнение вслух, на меня смотрели, как на слабоумную.

Я никогда никем не восхищалась. Я даже не понимала, что это такое.

Но то чувство, которое овладело мной теперь, даже трудно было назвать восхищением. Это была скорее какая-то жуткая, восторженная боль, неистовое, но сладостное отчаяние, которое так ошеломило меня, что я едва не покачнулась от слабости. Моментально, в одну секунду, это чувство смешалось с лихорадочной паникой.

Никогда еще в жизни со мной не происходило ничего подобного! Я не могла контролировать свои эмоции! Не могла ясно мыслить и принимать логические решения! Я вообще ничего не могла! Мой внутренний мир впал в необратимый хаос! А все дело было в нем…

Попытаюсь описать его как можно явственнее.

Это был высокий худощавый брюнет примерно одного со мной возраста, одетый в черный деловой костюм. Три вещи в нем поразили меня до такой степени, что на какую-то неуловимую секунду я подумала, будто передо мной не человек, а некое мифическое существо из древней легенды.

В самый первый миг, когда я только-только увидела его, мой взгляд зацепили его волосы. Ни у кого прежде: ни у мужчин, ни женщин, я не видела таких волос. Необычайно густые, блестящие, они напоминали свежую смолу, вылитую на раскаленный асфальт в жаркий знойный день. Это был до того мощный чернильный цвет, что, кажется, и в безлунной ночи он бы выделялся из общего покрова непроницаемости, подобно тому, как более глубокие тени порой накладываются на более светлые. Несмотря на то, что стрижка у него была не очень длинная, его волосы неумолимо приковывали к себе внимание и поражали не только своей загадочной своеобразной красотой, но и той удивительной естественностью, которую они имели при всей своей необычайности. На голове любого другого человека такой цвет смотрелся бы вычурно и нелепо, но в данном случае трудно было бы представить более подходящий вариант. И это тоже в некотором роде было невероятно.

Следующее, что меня ошеломило в таинственном обладателе серебристого роллс-ройса, было его лицо. Если до сих пор я еще толком не знала, какие парни мне нравятся, то теперь все мои сомнения были развеяны. Вот такие. Вернее сказать, вот такой.

Стоило мне один раз взглянуть на его лицо, как оно будто вонзилось в мой мозг, отпечаталось в сознании, словно шрам от смертельного удара, так что каждый нерв во мне зазвенел и содрогнулся.

Ни одна живая душа во всем мире не смогла бы назвать этого человека смазливым. Несомненно, он был красив и красив незаурядно, но в его красоте было что-то мрачное, жесткое и бесконечно мужественное, так что никто не осмелился бы взглянуть на него с презрением. Кожа у него была очень светлая, но не болезненная, я бы сказала: аристократически бледная; губы тонкие, спокойные, неподвижные; на редкость правильный нос без малейшего изъяна: не слишком крохотный, но и не длинный – абсолютно идеальной формы; суровые, но не грубые скулы и выразительные черные брови, почти сливавшиеся с падающими на лоб волосами.

Во всем его облике было что-то невыразимо сильное и благородное, хотя и в равной степени пугающее. Думаю, пугающим было выражение его лица, до того серьезное и сосредоточенное, что можно было легко предположить, будто он явился сюда с целью убить кого-то. Мне бы очень хотелось узнать, что его так беспокоило, но я не успела хорошенько подумать над этим, так как мне вдруг со страшной отчетливостью удалось разглядеть его глаза.

Я и без того уже пребывала, мягко говоря, в неустойчивом душевном состоянии, но стоило мне со всей ясностью рассмотреть его глаза, как я едва не позабыла собственное имя, до того меня потрясло увиденное.

Это были не глаза, нет, это были огромные изумруды, омытые в кристально чистой ледяной воде и каким-то непонятным образом очутившиеся на его лице. Поверьте, это впечатление вовсе не было преувеличенным! Я действительно видела то, о чем сейчас говорю – мистические глаза-кристаллы с непроницаемыми черными зрачками.

Это зрелище оказалось для меня самым шокирующим. Оно было одновременно и прекрасным и ужасным, но в нем определенно не было ничего человеческого. Этот зловещий взгляд окончательно лишил меня власти над собой. Я все также стояла сбоку от ворот и, наверное, со стороны казалась совершенно банальной и ничем не примечательной, но в душе у меня творилось такое, что если бы я вдруг обрела возможность выплеснуть все это наружу в виде стихийного бедствия, Тихий в одно мгновенье оказался бы погребенным под многометровой массой земли.

Но поскольку я не могла этого сделать и, следовательно, город был защищен от подобной угрозы, я была вынуждена принимать весь ее удар на себя. И это – поверьте мне – было совсем нелегко!

Ведь я утратила над собой всякий контроль! Меня обуревали желания, которым не было никакого объяснения, но которые терзали меня так сильно, что я никакими способами не могла их подавить. Например, мне дико хотелось подбежать к этому странному незнакомцу, крепко обнять его и не отпускать до тех пор, пока это только будет возможно. И я действительно прилагала все усилия, чтобы задавить в себе этот безумный порыв!

Кроме того, я испытывала какую-то непреодолимую и совершенно бредовую тягу защищать его. Хотя мне самой было очевидно, что это редкостный вздор, я чувствовала неукротимое желание быть рядом с ним, чтобы в случае чего броситься ему на помощь. Спасти от неведомого врага, который может отказаться где-то поблизости. Загородить собой, если будет нужно…

Нет, это явно была не любовь с первого взгляда! Тяжелейшей формы умопомешательство, вот что это было такое! Я потеряла рассудок – похоже, что иного объяснения моему нынешнему состоянию не было и быть не могло.

Однако сути это не меняло. Ведь я все еще была здесь, и о моем критическом положении никто не знал. Я должна была любой ценой привести себя в чувство, но, к сожалению, все мои попытки достичь этой цели были тщетны. В полном смятении чувств я увещевала себя:

«Арина, успокойся! Успокойся, истеричная девчонка! Этот парень не твой! Он приехал забрать свою жену или девушку! Ты для него не существуешь и никогда не будешь существовать! Пойми это и возьми себя в руки! Этот мужчина не для тебя! Ты сама прекрасно знаешь, что он никогда на тебя не взглянет! Так о чем вообще переживать?»

Все это было разумно и обосновано, но абсолютно бессильно против той неудержимой бури чувств, что овладела моим сердцем и рассудком. Я ничего не могла с собой поделать. Мне чудилось, что этот парень – самый близкий и родной человек в моей жизни, просто ненадолго забытый. Я бы, наверно, точно также смотрела на Артема, если б не видела его несколько лет. Хотя, думаю, и тогда бы мое состояние не было таким хаотическим.

Я знала, что этот человек никогда меня не заметит, никогда не узнает о моем существовании. Но все же при мысли о том, что он сейчас подойдет к какой-нибудь посторонней девушке, поцелует ее и равнодушно уведет мимо меня, я готова была разрыдаться прямо посреди этой толпы, без всякого страха за неизбежный в таком случае позор.

И то, чего я боялась, свершилось.

Мой столь неожиданно обретенный кумир внезапно увидел кого-то в толпе и стал быстро подниматься на парковую площадь. Я обернулась и увидела в той стороне, куда он смотрел, роскошную длинноногую блондинку в ярко-алом платье. Что уж тут говорить, я бы не смогла с ней конкурировать. Но, странно, когда я ее увидела, мое отчаяние не только не ослабело, но напротив – многократно возросло. И дело было не в том, что она неизмеримо превосходила меня и по росту, и по красоте, нет, эта боль была вызвана не завистью и даже не ненавистью. Просто я точно знала, что она не может любить его так, как любила бы я.