Царевна-лягушка

Дворец залихорадило

От залихватской барыни,

Посуда и светильники

Ходили ходуном,

И даже сам царь-батюшка

Коленца так выписывал,

Что, рассмешив собрание,

Упал, не чуя ног.

Купчиха и боярышня

От зависти отчаянной

Совсем ополоумели,

Решили повторить,

Как Василиса сделала,

И рукавами мокрыми

Давай гостей забрызгивать,

Костьми давай сорить.

Одно крыло гусиное

Емеле в глаз заехало,

Царь-государь разгневался

И выгнал девок прочь.

Иван-царевич, пользуясь

Всеобщей суматохою,

За дверь украдкой выскочил,

Помчался во всю мочь

Домой. Нашёл лягушкину

Одёжку изумрудную

И сжёг в печи ребячливо –

Порыв его накрыл.

Хотя сверчок пронзительно

Визжал: «Нельзя»! И кошечка

Хватала лапой за ноги,

Взволнованно вопив.

А у дворца тем временем

Мышами слуги сделались,

Кузнечиками – лошади

И ускакали прочь.

Карета стала устрицей,

А Василиса в горлицу

Со стоном перекинулась

И устремилась в ночь.

К Ивану птица в горницу

Влетела, села на руку:

«Напрасно ты, Иванушка,

Сжёг кожу. Поспешил.

Три дня всего-то-навсего

Ещё заклятье действует.

Три дня – и жили б счастливо,

Любили б от души.

Вернуть меня надумаешь –

Сотрёшь три пары обуви

И три железных посоха!

За тридевять земель

Идти придётся пешему!

Конечно, если свататься

Теперь не передумаешь,

Ведь мой отец – Кащей!»

Сказав, в окошко прянула,

Лишь пёрышко оставила

На рукаве царевича.

С бедой своей сам-друг

Сидел он опечаленный.

«Как так»? – напрасно спрашивал,

В ответ – лишь сердца бедного

Кудахтающий стук.

Часть третья. Царевич

Узнав о том, что выступил

Иван в дорогу дальнюю,

В сердцах велел царь-батюшка

Заставы запереть.

Но для влюбленных, солнышко,

Запреты не препятствие,

А на Руси – тем более:

Нам легче умереть,

Чем сдаться. И решение

Найдётся виртуозное,

Коли задача трудная

И силы неравны.

Чем выше заграждение,

Тем русским интереснее.

Чем больше недруг бесится,

Тем веселее им.

Иван-царевич вывернул

Тулуп на леву сторону,

На сапоги сафьянные

Онучи накрутил,

Платком закутал голову,

Другим – пониже пояса,

Согнулся весь, скукожился,

Прикинулся немым

И вышел с богомолками –

Им царь дал послабление.

Велев казнить охранников,

Емеля затужил.

Не пил – одну лишь горькую,

Не ел – слегка закусывал,

Не спал – чуть-чуть задрёмывал,

Лицо слезами мыл,

А в слуг кидал предметами.

Лишь нянька Пантелеевна

Была к нему допущена,

Но и её пилил:

«Пока ты, дура старая,

Плясала ковырялочку,

Сынок любимый младшенький

Такое учудил –

Смерть выбрал неминучую»!

Но способом проверенным

Владела Пантелеевна,

Чтобы его унять:

Чесала спину царскую

И дула в свою дудочку:

«Что на роду написано,

Того не миновать».

Иван шёл долго, коротко ль,

Сел на пенёк поужинать,

Вдруг видит: дряхлый дедушка

Откуда ни возьмись.

«Сынок, такого хлебушка

Я отродясь не видывал»!

Иван ему: «Пожалуйста,

Бери, отец, садись,

Дели со мною трапезу».

А то был леший, солнышко.

«Куда путь держишь, молодец?» –

Старик вопрос задал.

Пока царевич сказывал,

Тот всё поел до крошечки.

Иван остался голоден,

Но виду не подал

И из мешка заплечного

Ещё продукты вытащил –

Опять та же история.

Когда же промолчал

И в третий раз Иванушка,

Старик, поклон отвесивши,

Сказал: «Никто так вежливо

Меня не привечал.

Сторицей всё восполнится!

Прошёл ты испытание,

Царевич-сердце чистое

И добрая душа.

За то и я поведаю

Тебе всю правду: сызмальства

Страдала дочь Кащеева

За то, что хороша,

Умна, честна, а главное –

Что добрая волшебница,

И этим отличается

От злобного отца.

Кащей, бывало, сделает

Людишкам что-то скверное –

Она вернёт. Он сызнова.

Без края, без конца:

Цветёт заледенелое,

Живёт окаменелое,

Богато погорелое.

Но он ей всё прощал,

Пусть, дескать, забавляется.

Когда же дочка выросла,

То стала расколдовывать

Кого он превращал

В зверей и птиц. Кащеюшка

Страдал особой слабостью:

Он для омоложения

Красавиц похищал.

Бессмертье – дело хитрое.

Брал в жёны, всё по-честному,

И горы драгоценные,

Златые обещал.

Но долго жёны не жили.

А кто ему отказывал,

Те становились зайцами!

Коли шлея под хвост –

То утками и щуками!

Злодей не церемонился,

Считал, что это шалости.

Но был не так уж прост –

Утаивал от дочери.

Когда она проведала,

Просила человеческий

Им облик возвратить,

А то уйдёт, мол, из дому.

Он посмеялся. Девица

Пошла зайчих разыскивать,

Да разве всех найтить?

Их тьма по лесу бегает.

Кащей тогда разгневался,

Велел ей быть лягушкою

Три года и три дня.

Вот так… Иди за пёрышком, –

Дед вынул из-за пазухи, –

Его она оставила

Нарочно для тебя.

Минуешь лето гнусное,

И осень беспросветную,

И зиму беспробудную,

Коли весна в груди!

Ступай». Царевич лешему

Стал в пояс низко кланяться:

«Спасибо!» Поднял голову –

Того и след простыл,

Шуршит лишь ёж под деревом.

Глядит Иван: вот чудо-то –

Еда в мешке не тронута!

И сколько бы ни брал,

Она всё так же целая.

Легко путём-дорогою

Он шёл, и где б ни ужинал,

Всех щедро угощал:

Двуногого, пернатого,

Ползучего, лохматого

И даже насекомого.

Два посоха истёр,

Сносил две пары обуви,

Когда пришёл за пёрышком

В чащобу леса тёмного,

Где паутины флёр

Луну невестой делает.

Там, на лугу некошеном

Изба стояла древняя,

Древнее, чем сыр-бор.

На двух ногах чешуйчатых,

По пояс мхом заросшая,

На крыше – пара воронов

Несла дневной дозор.

Но лишь ступил Иванушка

На травку безобидную,

Зачвякала, задвигалась

Трясина под ногой.

Что делать – призадумался,

Прилёг, уснул нечаянно.

А из лесу тем временем

На помощь шли гурьбой,

Чтобы к избушке выстелить

Дорогу-гать из хвороста,

Ежи, еноты, белочки

И прочее зверьё.

Слетелись птички. В клювиках

Они держали веточки,

Тащили палки длинные

Колонны муравьев.

Иван проснулся: батюшки –

Кипит работа спорая!

Готово! Он всех досыта,

Конечно, накормил.

Но лишь к избе приблизился,

Вдруг вороны закаркали,

Та отвернулась судорожно.

Иван проговорил:

«Избушка расчудесная,

В таком почтенном возрасте

Так скоро, плавно двигаться

Как удаётся вам?

И быть в такой сохранности

В сыром болотном климате?

Вот только вход, мне кажется,

Немного подкачал».

Захохотали вороны,

Изба качнулась, крякнула

И повернулась передом.

Глядит Иван, а дверь,

Разбухшая от сырости,

И правда перекошена.

Достал топорик молодец:

«А мы её ровней,

Не бойся, мигом сделаем»!

И сделал. Сел на лавочку.

Влетает в ступе страшная

Карга: «Фу-фу, фу-фу!

Сто лет я духу русского

Не чуяла – и на тебе –

Он сам ко мне пожаловал!

Скажи, как на духу,

Ты кто таков, откудова?

Зачем ты здесь? А главное,

Ты как в мою хоромину

Пробрался? Колдовством»?

Иван-царевич выпалил:

«И вам, бабуся, здравствуйте!

Сначала гостя потчуют,

Попарят, а потом

Прямых ответов требуют.

Возможно, вы не знаете,

Но на Руси так принято».

Яга ему в ответ:

«Во как! А мне наврали-то,

Что обмывают умерших!

Я тоже чту обычаи,

Хоть не народовед:

Перед приготовлением

Я мясо мою тщательно.

Но коли хочешь, молодец,

Ты чистым помереть,

Я баньку тебе вытоплю».

Пока царевич парился,

Яга куснула яблоко

И ну его вертеть

На блюдце: «Гой, показывай,

Что тут наш гость поделывал».

Кружиться стало яблочко

По блюдечку волчком.

Она смотрела, хмыкала,

Почёсывала голову,

Ну а потом для молодца

Кувшин с хмельным кваском

Поставила в предбаннике.

Он вышел – и дивуется:

Метла прошлась и вымела

Сама собою пол,

Да две руки проворные

На стол накрыли ужинать,

Да враз по стенкам вспыхнули

Глазницы черепов.

«Теперь по-человечески? –

Яга хитро прищурилась, –

Садись рядком и сказывай,

Дурак ты аль храбрец

И чьё вот это пёрышко».

Иван без околичностей

Поведал ей историю

Разлуки двух сердец

И попросил о помощи.

Яга не вдруг ответила:

«С Кащеем-кровопивцем я

Давненько на ножах.

Одно скажу наверное:

Тебе бояться нечего,

Ему с тобой не справиться,

Ты – светлая душа.

Но как невесту вызволить,

Тебе решать. Ни магией,

Ни силой, ни оружием

Кащея не убить.

Непобедим он, деточка,

Но не бессмертен. Многие

За тайну его страшную

Готовы заплатить».

«И я», – кивнул Иванушка.

«Что у тебя есть ценного?»

«Мешок, где не кончается

Еда». «Эвона как!

А жизнь?» «А жизнь – бесценная!»

Яга молчит, задумалась.

«Сейчас, – сказал он весело, –

Не дал бы и пятак

За жизнь свою бесценную.

Я с детства знаю, бабушка,

Что ты людьми питаешься

И что одной ногой,

Здоровой, человеческой –

Рассказывала нянюшка –

Ты в землю упираешься,

Другою, костяной –

Уходишь в преисподнюю».

«Но только, – ведьма молвила, –

Беру я тело бренное,

А душу – никогда.

Кащей – напротив. Душами,

Их животворной силою

Он длит своё бессмертие».

Иван сказал: «Тогда

Готов я жизнь пожертвовать

За Василису милую!

Ещё: я вырос с нянюшкой,

А мать почти не знал.

Но руки её нежные,

Её дыханье тёплое

И голос её ласковый

Я помню. Как скучал,

Как плакал вместе с батюшкой!

С тех пор, как она сгинула,

Мы все живём, как начерно,

С душой напополам.

Я, если б знал, что женщины,

Кащеем превращённые,

Домой вернутся к деточкам,

Легко бы жизнь отдал».

Часть 4. Царица

«Гляжу я, – баба всхлипнула, –

Ты в печку так и просишься!

Назад пойдёшь – захаживай!

Дарю тебе клубок:

Пройдёшь весну гулливую,

И лето плодовитое,

И осень расставальную…

Ах, да, давай мешок!

Ужасно всё волшебное

Люблю! Клубок покатится –

За ним! И не сворачивай,

Он к смерти приведёт!»

Иван вскричал: «А пёрышко?

Оно же путеводное!»

Яга сердито рявкнула:

«Кого оно найдёт?

Жену! А смерть Кащееву –

Клубок! Она находится

В игле из щучьей косточки,

На самом на конце.

Игла в яйце схоронена,

Яйцо – в лилейной утице,

А утка в зайце спрятана,

А заяц – он в ларце,

Ларец – на дубе росляном!

Прощай». Иван откланялся

И на тропу петлистую,

Задумавшись, ступил.

Идти голодным муторно:

Срубил он ветку гибкую,

Сплёл тетиву из волоса

И стрелы заточил.

Увидел утку – целится,

Но утка человеческим

К нему взмолилась голосом:

«Прошу, не убивай!

Я пригожусь при случае».

Не стал стрелять Иванушка.

Грибов наелся жареных,

Попил из липы чай.

Потом зайчиха жирная

Ему на тропке встретилась,

Опять Иван прицелился,

Зайчиха говорит:

«Не бей меня, о, юноша!

Как будет вдруг оказия,

Я пригожусь». Послушался

Иван, но не хандрит:

Грибы, орехи, ягоды,

Щавель, коренья ревеня

Всегда на пропитание

В лесу легко найти.

Шёл за клубочком бабкиным

Он долго. Вдруг с медведицей

С мальцами-медвежатами

Столкнулся на пути.

Медведица взъерошилась,

Пасть ярую оскалила,

Хотел царевич выстрелить

От страха, но не стал.

Она клубок увидела

И сразу успокоилась.

«Спасибо, добрый молодец,

За то, что не стрелял.

И я не трону, – молвила

Степенно косолапая, –

Клубок узнала матушкин.

Пойдём, поговорим.

Сто лет молчала – хочется!

Когда была я девицей,

Кащей ко мне посватался,

Но не уговорил.

Обиделся, как маленький,

И обратил в медведицу.

Живу, уже освоилась,

А поначалу жуть,

Как худо было. Матушку

Я страсть возненавидела

За то, что не смогла меня

Обратно возвернуть.

Я думала, что запросто

Яга с Кащеем справится.

Сама не сможет – армию

Из пекла призовёт!

Бессмертный он, но всё-таки

Слабинка есть у каждого.

Не сможет силой – хитростью,

Не по лбу – так в обход!

Хоть попытаться стоило?

Поплакать для приличия?

Она же мне бестрепетно

Сказала, что тогда

Я снова стану женщиной,

Когда зайчиха в панике

Не зайца – утку выродит!

Ну, то есть никогда.

И в бешенстве бежала я

Не помню сколько времени:

Не любит меня матушка –

Я тоже отрекусь,

Семью забуду, родину.

Теперь-то, уже с возрастом

Приходит понимание.

Тоскую, но не злюсь.

Недавно сон привиделся:

Сидит она у зеркала

И волосы роскошные

Свои плетёт в косу.

Как там она, здорова ли?

По-прежнему красавица?»

Иван сказал: «Косматая,

С щетиной на носу.

Как мир, как камень древняя»!

Медведица заплакала:

«Волшебницы не старятся!

Их горе лишь старит».

Иван спросил: «Как звать тебя?»

«Я – Понеделя, старшее

Дитя Яги и Велеса.

Ты что за индивид?»

Он рассказал и сызнова

Пустился в путь-дороженьку.

Запахло морем вскорости.

Клубочек его вёл

Вдоль пены, спотыкавшейся

О валуны прибрежные.

Вдруг видит – щука мёртвая!

Царевич подошёл,

Представил её жареной,

Схватил за хвост, но рыбина

Вдруг просипела жалобно:

«Дышать я не могу,

Спаси меня, пожалуйста,

Брось в воду, и когда-нибудь

В урочное мгновение

Я тоже помогу!»

Сглотнул слюну Иванушка.

Хоть был он очень голоден,

Но просьбу щуки выполнил

И в море отпустил.

Она плескалась радостно,

Иван себе поужинать

Собрал на камнях мидии

И крабов наловил.

Костёр развёл на бережке,

Поел и, глядя в звёздное

Чужое небо, чёрное,

О родине всплакнул.

Завёл он песню милую,

Тягучую и грустную –

Её певала мамочка,

Чтоб он скорей уснул.

И эта колыбельная

Будила – не баюкала:

Живое всё заслушалось

И затаило дух,

Луна из дымки выплыла,

Притихло море шумное,