скачать книгу бесплатно
Вздох. Закатившиеся глаза.
– Одиннадцать.
– ОДИННАДЦАТЬ?!
– Кажется…
Любая правда о ее прошлом была невидима для всех, кто не входил в семью. Она вальсировала по миру как гламурное, прекрасное, смутно итальянистое видение. Однако мы видели трещины – как они постепенно проявлялись, углублялись и, наконец, вскрывались. Да, она была суперкрутой, и красивой, и очень нас любила. Но еще она порой напивалась, срывала картины со стен, и усыпала лестницы битым стеклом. Она мешала ксанакс с вином, оказывалась голая за захлопнувшейся на замок дверью спальни, а потом пыталась влезть внутрь по стене дома, приставив к ней стремянку и выбив окно. Как-то раз она угодила в один реабилитационный центр с Линдси Лохан, но тсс, это секрет. Однажды «случайно» переборщила с лекарствами, когда путешествовала по Италии. Мне было тогда шестнадцать. Я была дома с сестрой, когда папа позвонил из Калифорнии, чтобы рассказать об этом.
– Ваша мать в больнице. У нее передозировка валиума.
– Ой!
– Она три дня пролежала в коме. Теперь пришла в себя.
– В чем пролежала?
– В коме. Теперь пришла в себя. Они мне только сейчас позвонили.
– Ты туда поедешь?
– У нее обратный рейс уже во вторник, а пока я туда доберусь…
– Ладно.
У моих родителей было мало общего, но попытки убить себя были тем самым клеем, который скреплял нашу семью.
После того как папа повесил трубку, я повернулась к сестре.
– Мама три дня была в коме, по всей видимости. Но теперь пришла в себя.
– В коме? Почему?
– Приняла слишком много валиума.
– Ой!
Мы немного постояли, помолчали.
– Может быть, отправить ей эсэмэску? – предположила Люси.
– Хочешь – отправь.
– Она может на нас разозлиться. Если поймет, что мы знаем.
– Тогда не отправляй.
Родители спали в отдельных комнатах, вели каждый свою жизнь и имели разные интересы, из-за чего мы с Люси тоже были отдельными существами. Они давали нам с сестрой всю свободу, о которой можно было только мечтать, и еще немного сверху. В результате родительской безалаберности я превратилась в гиперактивное чудовище, препиравшееся со школьными директорами и обожавшее театральность. Моя сестра, напротив, стала мрачной и саркастичной. Мы жили в доме, который часто казался пустым: мать запиралась в «своей башне», как отец называл хозяйские комнаты на верхнем этаже, а он сам прятался в «своем кабинете», как мама называла его спальню на цокольном этаже. Мы разговаривали друг с другом через интерком домашнего телефона.
К примеру, позвонила мама.
– Что делаете, девочки?
– Смотрим «Дарью»[4 - Мультипликационный сериал об одном из второстепенных персонажей «Бивиса и Батхеда».], – ответила сестра, хрустя чипсами.
– Вы целый день у телевизора, идите, займитесь чем-нибудь другим.
– Ладно. – Люси повесила трубку и снова увеличила звук. Минуту спустя мать перезвонила.
– Все еще смотрите телевизор?
– Да.
– Ладно. Давайте смотрите, хоть все глаза проглядите! Мне все равно.
– Ага, спасибо. Пока! – и сестра повесила трубку.
Нечасто такое бывало, чтобы мы чем-то занимались все вместе, как семья. Когда папа возвращался из поездок, у него иногда случался приступ «семейности», и он заставлял нас вместе садиться ужинать. Когда же он работал, мама заказывала еду с доставкой из ресторанов, и мы молча жевали ее перед телевизором. Родители редко демонстрировали физические проявления нежности друг к другу. Я только один раз видела, как они целовались, и то лишь тогда, когда мы с сестрой заставили их это сделать, крича «Поцелуйтесь! Поцелуйтесь! Поцелуйтесь!» с заднего сиденья машины. Нам пришлось орать добрых пятнадцать минут, прежде чем мы добились от них быстрого чмока в щечку.
Дважды в месяц мы выбирали время для семейной игры. Игр было две. Первая называлась «раскритикуй фильм/рекламный ролик/выпуск новостей». По правилам этой игры мама издавала вопль всякий раз, как замечала плохо сделанный парик, или несовпадение тона на лице и шее ведущего, или уродливого актера, случайно попавшего на роль в какой-нибудь ситком. Папа тыкал пальцем в экран, если замечал, как киношные прожектора отражались в чьих-то зрачках, или когда ночную сцену явно снимали днем с плохим фильтром. Мы с сестрой пытались состязаться с ними в язвительных шутках, иногда притворяясь, что поймали какой-то ляп, тогда как в действительности ничего такого не видели.
Другая игра называлась «пойти в ванную комнату и обсудить мамин алкоголизм». Не знаю точно, почему подобные разговоры всегда велись в ванной, но, думаю, папе нужно было место, где бы мы все втроем оказались вместе и не смогли втихаря смыться. После любого особенно поганого запойного эпизода мы с матерью и сестрой предпочитали подмести стекло, извиниться перед копами, выплатить что-то вроде административного штрафа и постараться следующие семнадцать дней не смотреть друг другу в глаза. Потом возвращался домой папа, обнаруживал, что очередное произведение искусства стоимостью в пять тысяч долларов пожертвовано городской свалке, и призывал нас в «комнату для омовений» на «совещание». Все они проходили примерно так:
– Вашей матери необходимо лечь на реабилитацию.
Мы с сестрой что-то согласно мямлили.
– Нам нужно поддержать ее, пока она будет выздоравливать.
Мы с сестрой закатывали глаза в ответ на эту концепцию семейной поддержки.
– Она больна. Вы ведь это понимаете, верно?
Мы кивали.
– Мэрилин, БУДЬ ТАК ДОБРА, МОЖЕШЬ ПОГОВОРИТЬ С ДЕТЬМИ?!
Мать, сидевшая на крышке унитаза, по-прежнему в ночной рубашке, которую не меняла несколько дней, чуть приподнимала голову. Заправляла волосы за уши, молитвенно складывала ладони.
– Ммм? Да. Мне на самом деле надо просто снова обрести свой центр.
Хотя мама действительно пару раз пыталась пройти реабилитацию, а однажды даже сказала, что у нее «аллергия на спиртное», трезвенницей она так и не стала. Однако ей удалось научиться изящнее скрывать свое пьянство от отца, предаваясь любимой привычке только тогда, когда он уезжал из города на работу. В отсутствие взрослого человека, который мог бы ее приструнить, она была вольна сеять хаос в нашем доме. А также в нашей социальной жизни. Как в тот раз, когда я пришла домой с подругами, а она «занималась йогой» в гостиной, одетая в одни колготки и лифчик.
– Давайте присоединяйтесь, девочки, – задыхаясь, невнятно проговорила мама. Она лежала на спине, широко раскинув ноги, и тонюсенький полиэстер был единственной преградой между взглядами моих подруг и влагалищем моей матери.
– Задирать ноги на стену очень полезно, очень важно… это создает обратный ток энергии.
Иногда такие эпизоды заканчивались тем, что я или сестра вызывали копов, но только в том случае, если мать грозилась покончить с собой или решала, что сесть за руль в таком состоянии – отличная идея.
Я обожала визиты полицейских. Они так беспокоились о нашем благополучии! Поскольку сестра не любила с ними разговаривать, я естественным образом становилась центром внимания.
– Ваша мать когда-нибудь вас бьет?
– Ну-у…
– Иззза! – шипела сестра.
– Нет. Не бьет.
– Напивается часто?
– Ну она же алкоголичка, – небрежно констатировала я. – Так что – да, часто.
После того как копы уезжали, убедившись, что мать стабильна и на самом деле лишь умеренно пьяна, она набрасывалась на нас.
– Господи помилуй, что вы…
– Мам, прости – нам было страшно! – пыталась объяснить Люси.
– Чушь собачья! Ты лгунья! Только и прикидываешь, как бы разрушить мою жизнь!
– Мама, пожалуйста…
– Иди и ябедничай отцу, чего ждешь?! – Она, спотыкаясь, брела по лестнице в свою комнату. – Я знаю, что вы обе больше любите его. Но где он? А? Где он?!
– Мам…
– Таскается где-то со своими шлюхами – вот где! Я вас воспитываю. И вот что получаю вместо спасибо?! – Она хлопала дверью и яростно проворачивала ключ в замке.
– Не понимаю, зачем ты вообще пытаешься с ней разговаривать, – говорила я Люси. – Только время зря тратишь.
Если мы не вызывали копов, то звонили ее ближайшей (на данный момент) подруге, которая мчалась на помощь и пыталась обеспечить нам защиту.
– О, не волнуйтесь, я обо всем позабочусь, – ворковала лучшая подруга.
Я же повторяла свою мантру:
– Она алкоголичка. Вы не можете ничего исправить. Просто позаботьтесь о том, чтобы она не умерла.
– Ну-ну, не надо драматизировать, – всегда утешала нас лучшая подруга, деликатно стучась в дверь маминой спальни. – Мэрилин! Мэрилин, можешь открыть дверь? Это я!
– Она говорила, что у нее есть бритвенные лезвия, – услужливо вставляла Люси.
После запоя мама пару дней не вылезала из постели, а потом наконец спускалась вниз, наряженная, накрашенная, с вопросами о том, почему Роза не пропылесосила в гостиной и почему никто не принес ее заказ из универмага Neiman Marcus. А потом отрекалась от той подруги, которую мы зазывали к нам домой, чтобы помочь ей.
– А, Нэнси? – говорила она, когда мы спрашивали, почему ее подруга больше не заезжает к нам. – Она оказалась отпетой сукой. Как и все они.
Когда мать напивалась, я не могла ни уйти – поскольку меня приводила в ужас мысль о том, что она умрет, ни остаться – потому что боялась, что она нечаянно убьет нас. Когда мы с сестрой были маленькими, мы прятались под ее кроватью и играли в ролевые игры с мягкими игрушками. Ни одной из нас на самом деле не хотелось никаких игр, но мы передвигали своих зверюшек и заставляли их разговаривать друг с другом, делая вид, что ничуточки не напрягаемся, силясь услышать шаги матери, пьяно шатающейся по дому.
– Кем работает твой мишка?
– Он астронавт.
– Ладно, мой тогда будет ученым.
– Хорошо.
– Привет, мистер Медведь! Давайте полетим на Плутон.
– Он не хочет лететь на Плутон.
– Почему?
– Потому что это дурацкая планета.
Я жила двумя жизнями. С одной стороны, я была богатой белой девочкой, родители которой водили знакомство со знаменитостями; девочкой, у которой была возможность бывать на съемочных площадках. Я летала первым классом в Европу и дарила подружкам постеры группы Destiny’s Child с автографами на дни рождения. А еще я была девочкой, чьи родители были искалечены собственными психическими недугами до такой степени, что почти что бросили ее. Я чувствовала, как эти две мои половины начинают поляризоваться. Была та я, которая хотела быть богатой и гламурной, как родители, и была другая, желающая убить свою семью и сжечь дотла весь мир.
Поскольку любовь и внимание родителей были редкими и импульсивными подарками судьбы, я научилась искать эти вещи в других местах. Из-за того что не чувствовала себя «своей» даже в собственной семье, роль отверженной давалась мне естественно, и я начала упиваться возможностями, которые она мне предоставляла. Если мне суждено быть странной девицей с трагической семейной историей, то я буду самой странной девицей с самой что ни на есть трагической семейной историей.
В конце концов, это был отличный способ привлечь внимание.
Глава 2. Девочки преследуют мальчиков[5 - Girls Chase Boys – песня американской инди-поп певицы и автора песен.]
– Отныне и впредь я иду по викканскому пути, – нараспев провозгласила я. – Посвящаю себя вам, Мать-Богиня и Отец-Бог! – тут я подняла повыше зажженную свечу, позволяя раскаленному воску стекать по рукам. В конце концов, что такое посвящение, если не боль?
Мне нужно было выделяться, быть не такой, как все, чтобы мне вслед оборачивались, когда я шла по коридору. Казалось, самый простой способ добиться этого – стать самой странной девицей во всей средней школе. В двенадцать лет я решила, что хочу принять языческую религию, в которой ни черта не смыслила, и тогда я рыбкой нырнула в свою «викканскую фазу». Я была одержима сакральной женственностью и накладывала заклятия на девчонок, которые странно смотрели на меня во время переменок. Мое обычное одеяние состояло из длинных черных струящихся юбок и браслетов, нанизанных на руки до самого локтя.
– Я не хожу в церковь, я же ведьма, – объяснила я своим одноклассникам. – Мне не хотелось бы, чтобы меня сожгли у столба или еще что.
Некоторые хмыкали в ответ. Они за это заплатят! У меня была целая книга заклинаний отмщения. Однако большинство ничего не имели против. В Боулдере все эти ведьмовские дела считались чуть ли не суперкрутыми. Мама моей подружки Меган ходила к целителю рейки[6 - Рейки – один из древнейших видов тибетского целительного искусства] и дарила мне кусочки розового кварца, когда я болела простудой.
Однако все изменилось, когда я перешла в шестой класс и папа вдруг решил перевезти нас в Италию.
– Чтобы вы могли выучить итальянский, – так он это объяснил.
– Но мы достаточно хорошо знаем итальянский, – запротестовала сестра.
– Вам девочки, нужно свободно разговаривать. Я хочу, чтобы вы смогли жить там, когда станете постарше.
Чтобы облегчить период привыкания к новой стране, он снял просторную виллу, обставленную шелковыми викторианскими диванами. Нам не разрешалось не только прикасаться к ним, но даже дышать рядом. Первый год мы учились в американской частной школе, где моя бабушка работала библиотекарем и администратором. Это была та же школа, в которую ходил в детстве отец, и все остальные ее ученики были родственниками знаменитых художников или дизайнеров обуви. Когда нам случалось захаживать в винный магазин, я видела их фамилии, сиявшие золотом на бутылках кьянти по восемьдесят евро за штуку.
В Боулдере я была странной богатой девочкой со знаменитыми родителями и слишком большим количеством браслетов. В Италии я была той странной небогатой девочкой, у чьей семьи не было никакой родовой истории и которая не умела правильно одеваться. Поначалу я пыталась играть роль той же громогласной несносной девицы, которой была дома.
– Девчонки, вам нравится Мэрилин Мэнсон? Мой папа снимал для него видеоклип. Тот самый, знаете, где все эти органы в банках.
Красивая рыжеволосая девочка по имени Кендра только моргнула.
Ее подруга Шелби ответила:
