Стеклянный дом

Майя М.

Стеклянный дом

Глава 1: Осколки и начало

Капля упала на паспорт и расплылась темным пятном, размывая буквы в фамилии. Не сразу она поняла, что это слеза. Стояла в центре почти пустой квартиры, залитой неестественно ярким для пасмурного дня светом от голых лампочек, и смотрела на штампе в графе «семейное положение». «Не состоит». Всего два слова. Два слова, которые перечеркнули семь лет. Они казались такими жирными, такими зловещими, будто их выжгли раскаленным железом.

Развод – это не взрыв. Это тихая, методичная асфиксия. Сначала перестает хватать воздуха в общих комнатах, потом слова застревают в горле комьями, а взгляды соскальзывают, не находя точки соприкосновения. Потом остается только тишина. Гробовая тишина, которую не могут нарушить даже ссоры. И вот ты стоишь один среди голых стен, с паспортом в руке, и понимаешь, что дышать стало легче, но почему-то невыносимо больно.

Карина провела пальцем по свежей печати. Холодная, гладкая, бездушная. Именно такой она и представляла себе свободу в самые отчаянные дни. Теперь она ее держала в руках, и она была похожа на осколок.

Она отбросила паспорт в открытую сумку, стоящую на полу рядом с двумя упакованными картонными коробками. Это было все ее имущество. Все, что она решила взять с собой из прежней жизни. Остальное – мебель, посуда, даже книги – все это было окрашено памятью, от которой она бежала. Как от чумы.

Переезд в провинциальный городок на другом конце области казался единственно верным решением. Просмотреть объявления, найти свободную квартирку, бросить монетку – и вот она, судьба. Городок с поэтичным названием Сосновое, окруженный лесами и озером, на карте выглядел точкой умиротворения. Именно то, что нужно ее израненной душе. Побыть одной. Прийти в себя. Перестать быть бывшей женой и снова стать просто Кариной. Кем бы она ни была.

Дорога заняла всего три часа, но чувствовалось, что это другое измерение. Давящий смог мегаполиса сменился хвойным ароматом, проникающим даже в приоткрытое окно машины. Гул магистрали – оглушительной тишиной, нарушаемой лишь криком птиц. Бесконечный поток машин – пустынной дорогой, убегающей в чащу.

Сосновое встретило ее серым небом и мелким, моросящим дождем. Первое впечатление – сонное царство. Невысокие, в основном двухэтажные дома, преимущественно деревянные, с резными наличниками. Чистые, пустынные улицы. Несколько магазинчиков с выцветшими вывесками. И тишина. Такая глубокая, что сначала в ушах стоял звон.

Агентство не обмануло. Квартира в небольшом, но ухоженном деревянном доме на окраине, почти у самого леса, оказалась именно такой, как на фотографиях: маленькая, уютная, с печным отоплением и старомодным, но чистеньким ремонтом. Хозяйка, пожилая женщина с умными, добрыми глазами, сдавала ее за смешные по столичным меркам деньги.

– Уезжаю к дочери, поближе к внукам, – объяснила она, передавая Карине ключи. – Дом хороший, крепкий. Только смотри, печь сама не растапливай, я тебе истопника надежного найду. Антон всегда всем помогает.

Карина лишь кивнула, не вдаваясь в подробности. Ей нужна была тишина и изоляция, а не «надежные истопники». Она расплатилась, поблагодарила и осталась одна.

Вечер первого дня. Она сидела на скрипучей табуретке на крошечной кухне, пила чай и смотрела в окно. Дождь усиливался, стуча по крыше и стеклам убаюкивающим монотонным ритмом. Лес за окном был темной, почти черной стеной. В нем было что-то первобытное, пугающее и одновременно манившее. Здесь не было намека на ту жизнь, которую она оставила позади. Никаких ассоциаций. Чистый лист.

Именно этого она и хотела. Почему же тогда сквозь усталость и оцепенение пробивалось острое, колющее чувство одиночества? Не уединения, которое она себе выбрала, а именно одиночества. Безразмерного, как этот лес ночью.

Она встала, решив разобрать хотя бы одну коробку с самыми необходимыми вещами. Книги, немного посуды, постельное белье. На дне второй коробки ее ждал сюрприз. Завернутая в мягкую ткань стояла старая фарфоровая чашка с нежными незабудками. Ее чашка. Та самая, из которой она пила кофе по утрам в их первой, съемной квартире, когда все только начиналось и казалось, что впереди целая вечность счастья. Она сунула ее машинально, на автопилоте, не думая.

Карина взяла хрупкий предмет в руки. Он был холодным. Она сжала пальцы, и вдруг ее охватило иррациональное, яростное желание. Желание швырнуть ее об стену, услышать тот самый звук – хруст, звон, безвозвратность. Уничтожить этот последний, затерявшийся осколок прошлого.

Она замерла с занесенной рукой, дрожа от напряжения. Слезы снова подступили к горлу. Но она сжала зубы. Нет. Она не будет ломать вещи. Она не она. Она сильнее.

Осторожно, почти с благоговением, она поставила чашку на полку. Пусть остается. Как напоминание. Не о нем, а о той Карине, которая когда-то могла радоваться таким мелочам, как чашка с незабудками.

На следующее утро дождь прекратился. Солнце пробивалось сквозь рваные облака, и мир преобразился. Карина, плохо спавшая на новом месте, вышла на крыльцо, чтобы вдохнуть свежий, промытый воздух. Воздух пах влажной хвоей, прелыми листьями и чем-то неуловимо свежим, озерным.

Она заметила его сразу. Он стоял у калитки, прислонившись к столбу, и о чем-то разговаривал с ее хозяйкой, которая, видимо, как раз собиралась уезжать. Мужчина. Высокий, широкоплечий, в простой темной куртке и рабочих ботинках. Но было в нем что-то, что сразу выделяло его из фона этого простого пейзажа. Невероятная, физическая уверенность в каждом движении. Он повернул голову, и Карина увидела его лицо. Не классически красивое, но… сильное. С резкими чертами, твердым подбородком, густыми темными бровями. И глазами. Такими светлыми, почти ледяными на фоне смуглой кожи. Он что-то сказал, хозяйка рассмеялась, и его лицо преобразила улыбка – широкая, открытая, чуть асимметричная, делающая его мгновенно доступным и невероятно привлекательным.

Хозяйка что-то сказала ему, кивнув в сторону Карины. Мужчина обернулся. Его взгляд встретился с ее взглядом. Он не улыбнулся сразу, сначала просто посмотрел. Пристально, оценивающе, но без наглости. Словно считывал информацию. И только потом, кивнув хозяйке, он медленно направился к Карине.

– Доброе утро. Вы новая жиличка? – его голос был низким, бархатным, идеально сочетающимся с его внешностью. В нем были теплые, медовые нотки.

– Да, – голос Карины прозвучал сипло от неожиданности и прохлады утра. Она почувствовала себя нелепо в своих растянутых домашних штанах и старом свитере. – Карина.

– Антон, – он легко представился, остановившись на приличном расстоянии, не нарушая ее личного пространства. – Меня Марьяна Ивановна просила заглянуть. С печкой помочь. Она у вас капризная, старенькая. Нужен подход.

– О… Спасибо. Но я, честно говоря, не собиралась ее растапливать. Есть электрический обогреватель.

– Он денег съест много, – мягко, но уверенно парировал он. – А дров у меня много. Я сторож на турбазе через озеро, так что с лесоматериалом проблем нет. Давайте я все сделаю как надо. Чтобы вы не замерзли. Ночи уже холодные.

В его предложении не было навязчивости. Была спокойная, деловая уверенность. Забота, но не панибратство. Он был профессионалом, который знает свое дело.

– Ну… если не сложно… – сдалась Карина.

– Пустяки. Разрешите? – он уже снял ботинки на крыльце, прежде чем войти в дом, проявив неожиданную для такого крупного мужчины аккуратность.

Она пропустила его внутрь. Он шел по ее дому легко, точно зная планировку. Она наблюдала, как он осматривает печь, проверяет заслонки, щупает стенки. Его движения были точными, экономичными, полными мужской силы. Он явно знал, что делал.

– Все в порядке, – заключил он. – Сейчас протоплю немного, просушим дом. Пахнет сыростью.

Он принес охапку аккуратных поленьев с крыльца и минут через десять в печи уже весело потрескивал огонь. Он не суетился, не пытался заполнить тишину пустой болтовней. Он просто делал свое дело. И в этой его молчаливой компетентности было что-то невероятно успокаивающее.

– Вот и все, – он вытер руки о тряпку. – Теперь знаете, как с ней обращаться. Если что, я через дорогу, вон в том синем доме. Всегда можно стучать.

– Вы живете так близко? – удивилась Карина.

– Да. Это мой дом. А этот, – он кивнул вокруг, – я когда-то Марьяне Ивановне, своей тете, продал. Так что мы с вами почти соседи.

Он улыбнулся своей асимметричной улыбкой, и в комнате словно стало светлее. Карина поймала себя на том, что отвечает ему улыбкой. Впервые за долгие недели.

– Может, чаю? – предложила она, чувствуя себя обязанной. – Я как раз собиралась.

– Не откажусь, – легко согласился он.

Они сидели за маленьким кухонным столом. Он пил чай из той самой чашки с незабудками. Карина наблюдала за его большими, сильными руками, сжимающими хрупкий фарфор. Казалось, он вот-вот раздавит его одним неосторожным движением. Но его пальцы были удивительно аккуратны.

Он оказался приятным собеседником. Рассказал о городке, о людях, о том, где лучше покупать продукты, кто в поселке лучший медсестра, а к кому лучше не попадать на прием. Говорил без лишних подробностей, с легкой, ненавязчивой иронией. Он не расспрашивал ее ни о чем. Ни о том, откуда она, ни зачем приехала, ни одна ли. Это было бесценно.

– Вы надолго к нам? – единственное, что он поинтересовался.

– Не знаю, – честно ответила Карина. – Пока поживу. Решу.

Он кивнул, как будто этот ответ был единственно верным.

– Место здесь хорошее. Спокойное. Лечит.

Он произнес это так, словно знал, что ей нужно лечение. Словно видел насквозь ее разбитое сердце и усталость.

Потом он ушел, отказавшись от второй чашки чая, сославшись на работу. Карина осталась одна в постепенно согревающемся доме. И странное дело – его присутствие, короткое и необременительное, словно развеяло ту тяжелую завесу одиночества, что давила на нее с прошлого вечера. В доме пахло не сыростью, а теплым деревом и дымком. И было тихо, но уже не гробовой тишиной, а миром.

В последующие дни Антон стал появляться регулярно. То принесет дров и сложит их аккуратной поленницей под навесом. То предложит сходить на озеро, показать самые красивые виды. То просто заскочит на пять минут, чтобы узнать, все ли в порядке, не нужна ли помощь.

Он был идеальным соседом. Внимательным, но ненавязчивым. Сильным, но не доминирующим. Он словно чувствовал ее границы и никогда их не переступал. Карина начала ждать этих коротких визитов. Ждать его улыбки, его спокойного, низкого голоса. Он стал тем единственным островком человеческого тепла в ее новом, одиноком мире.

Как-то раз он помог ей повесить полку в комнате. Они стояли близко в маленькой комнатушке, он держал конструкцию, а она подавала инструменты. Он пах лесом, дымом и чем-то чистым, мужским – мылом или лосьоном после бритья. И вдруг ее рука коснулась его руки. Мимолетное, случайное прикосновение. От него по всему ее телу пробежала электрическая волна. Она вздрогнула и отдернула руку, словно обожглась.

Он замер, все еще держа полку. Его светлые глаза прищурились, изучая ее. В них мелькнула тень удивления, а потом… понимания. Он все видел. Видел ее смятение, ее реакцию.

– Прости, – выдохнула она, чувствуя, как горит лицо.

– Не за что, – тихо сказал он. Его голос потерял свои медовые нотки, стал глубже, интимнее. Он не отводил взгляда. – Карина.

Он произнес ее имя впервые. До этого он обращался к ней на «вы» и как-то безличного. А теперь произнес ее имя, и оно прозвучало в его устах как нечто драгоценное, сокровенное.

Они закончили вешать полку в напряженном молчании. Напряжение было густым, сладким и пугающим. Когда он уходил, он снова посмотрел на нее этим пронзительным, задерживающимся взглядом.

– Заходите завтра на чай, если хотите, – неожиданно для себя предложила она. – Я испеку что-нибудь.

Он улыбнулся. – Обязательно.

Дверь закрылась. Карина прислонилась к косяку, слушая, как затихают его шаги по деревянному крыльцу. Сердце бешено колотилось. Это было безумием. Она только что вырвалась из одних отношений. Сама приехала сюда, чтобы исцелиться, чтобы быть одной. А теперь она пригласила на чай красивого, харизматичного мужчину, который явно проявлял к ней интерес.

Но разве это плохо? – спросил ее внутренний голос, который она долго заставляла молчать. – Разве ты должна вечно носить траур по несбывшемуся? Он хороший. Добрый. Заботливый. Он делает тебя счастливой в эти короткие моменты. Разве ты не заслужила немного счастья?

Она решила, что заслужила.

На следующий день она провела уборку, испекла яблочный пирог по бабушкиному рецепту и надела не растянутый свитер, а простое, но элегантное платье. Она снова чувствовала себя женщиной. Желанной. Живой.

Он пришел ровно в назначенное время. Не с пустыми руками, а с бутылкой хорошего красного вина и букетом поздних осенних астр. Это было так старомодно, так мило и так неожиданно от такого сурового с виду мужчины.

Вечер пролетел незаметно. Они говорили обо всем и ни о чем. Он оказался на удивление начитанным, с тонким чувством юмора. Он рассказывал истории из жизни в городке, и она смеялась до слез. Он внимательно слушал ее, и хотя она по-прежнему не говорила о прошлом, он ловил каждое ее слово. Вино согревало, огонь в печи трещал, за окном сгущались сумерки. В доме пахло яблоками, корицей и его одеколоном.

Карина ловила себя на том, что все чаще смотрит на его губы. На сильные, уверенные руки. Она чувствовала, как ее влечет к нему с необъяснимой силой. Это было страстное, почти животное влечение, которого она не испытывала очень давно. Возможно, никогда.

Он тоже смотрел на нее. Его взгляд стал тяжелее, темнее. В нем читалось явное желание.

– Карина, – снова произнес он ее имя, и от этого у нее перехватило дыхание. – Я, наверное, должен идти.

Он сказал это, но не двинулся с места. Он сидел напротив нее, и расстояние между ними казалось ничтожно малым.

– Необязательно, – прошептала она. И поняла, что это точка невозврата.

Он медленно, словно давая ей время передумать, потянулся через стол и коснулся ее лица. Его пальцы были теплыми и слегка шершавыми. Они провели по ее щеке, и она зажмурилась от этого прикосновения. Оно было таким острым, таким реальным после месяцев эмоционального онемения.

Он встал, обошел стол и помог ей подняться. Они стояли друг против друга в центре комнаты, освещенной только светом настольной лампы и пламенем в печи. Он наклонился к ней. Она почувствовала его дыхание на своих губах. Терпкое, с легким ароматом вина.

И в этот самый момент, когда их губы вот-вот должны были встретиться, раздался резкий, пронзительный звук.

Дзинь-дзинь!

Карина вздрогнула и отпрянула, как от удара током. Антон замер, его лицо исказила мгновенная, безудержная ярость. Это было так неожиданно, так страшно, что она инстинктивно сделала шаг назад.

Дзинь-дзинь!

Это был дверной звонок. Старомодный, механический, с висячей ручкой.

Кто это мог быть? Сейчас же вечер, почти ночь.

Антон выдохнул, и гнев на его лице сменился на легкое раздражение.

– Никого не ждете? – спросил он, его голос снова стал ровным, контролируемым, но в нем уже не было прежней теплоты.

– Нет… – растерянно прошептала Карина.

– Не открывайте. В такую пору… – он пожал плечами.

Но звонок повторился снова. Настойчиво, почти истерично. Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь!

Карина, все еще дрожа от адреналина и несостоявшейся близости, пошатнулась к двери.

– Карина, не надо, – мягко, но твердо сказал Антон. – Это может быть кто угодно.

Но она уже выглянула в маленькое оконце у двери. На крыльце, освещенная тусклым светом крыльцового фонаря, стояла женщина. Худая, почти изможденная, с мокрыми от дождя темными волосами, прилипшими к бледному лицу. Она была без пальто, в одном легком платье, и вся дрожала. Но не от холода. Ее глаза, огромные, темные, полные невыразимого ужаса, были прикованы к двери.

Карина, движимая внезапным порывом сострадания, повернула ключ и открыла дверь.

– Здравствуйте? – неуверенно произнесла она.

Женщина не ответила. Ее взгляд пролетел мимо Карины и ухватился за фигуру Антона, стоявшего в глубине комнаты. Ее лицо исказилось гримасой чистого, неприкрытого страха.

– Я… я предупредить, – прохрипела женщина, и ее голос звучал как скрежет по стеклу. – Я видела свет… Новые жильцы… Он здесь… – она снова посмотрела на Антона и съежилась, словно ожидая удара.

Антон сделал шаг вперед. Его лицо было каменным, непроницаемым.

– Вера, – произнес он ледяным тоном, который Карина слышала впервые. – Уходи. Ты не в себе. Ты пугаешь людей.

– Нет! – женщина по имени Вера вдруг вцепилась своими ледяными пальцами в руку Карины. Ее хватка была удивительно сильной. – Слушайте меня! Бегите! Пока не поздно!

– Вера, хватит! – голос Антона гремел, заполняя все пространство прихожей. Он звучал как кнут. Женщина вздрогнула, но не отпустила Карину.

– Он… он… – она задыхалась, ее глаза наполнялись слезами. – Он разбивает женщин. Как стекло. Красиво, идеально… а потом просто разбивает. В мелкие осколки. Бегите!

Антон стремительно сократил расстояние между ними. Он не бежал, он двигался с хищной, неумолимой грацией. Он взял Веру за плечо, и та мгновенно замолкла, обмякнув под его прикосновением, словно получив разряд тока.

– Простите, Карина, – его голос снова стал бархатным, но теперь в нем слышалось напряжение. – Это Вера. Моя бывшая жена. У нее… проблемы. Она не всегда адекватна. Я отведу ее домой.

Он мягко, но неоспоримо разомкнул пальцы Веры на руке Карины и повернул женщину к выходу. Та не сопротивлялась. Она шла, как зомби, обреченно опустив голову.

На пороге Антон обернулся. Его светлые глаза встретились с Кариными. В них не было ни ярости, ни смущения. Только глубокая, бездонная печаль.

– Простите за это, – повторил он. – Все объясню.

И он вышел в ночь, уводя с собой свою бывшую жену, эту тень, этот призрак из его прошлого.

Карина медленно закрыла дверь, повернула ключ и прислонилась к деревянной поверхности спиной. Ее сердце бешено колотилось. В ушах стоял звон. Дом, который минуту назад был наполнен теплом, уютом и предвкушением, вдруг стал холодным и чужим.

Она медленно соскользнула на пол и сидела, обхватив колени руками, глядя в пустоту.

«Он разбивает женщин. Как стекло».

Слова висели в воздухе, ядовитые, колющиеся. Они впивались в кожу, в мозг.

Она посмотрела на полку, где стояла та самая чашка с незабудками. Хрупкая, прекрасная, сделанная из стекла.

И почувствовала леденящий ужас.

Глава 2: Трещины на идеале

Слова Веры висели в тишине, как ядовитый туман. Карина не знала, сколько просидела на холодном полу прихожей, вцепившись в собственные колени, пытаясь унять дрожь, пробивавшуюся изнутри. «Он разбивает женщин. Как стекло». Эта фраза врезалась в сознание, как осколок, и любая попытка вынуть ее причиняла новую, свежую боль.

Противоречивые чувства бились внутри нее, как дикие птицы в клетке. С одной стороны – рациональный ужас. Явно нездоровая, испуганная женщина, его бывшая жена, прибежала с предупреждением. Это был сюжет из дурного триллера, но в реальности это было в тысячу раз страшнее. С другой стороны – ее собственная, уже успевшая зародиться симпатия к Антону. Его спокойная сила, его забота, его улыбка. И его глаза, полные печали, когда он уводил Веру. Он выглядел не монстром, а человеком, измученным чужой болезнью.

Она заставила себя подняться. Ноги были ватными. Она подошла к столу, где стояли недопитые чашки, тарелка с недоеденным пирогом, его букет астр. Идиллия, разрушенная в одно мгновение. Она схватила свою чашку и залпом выпила остывший чай, пытаясь согреть ледяную внутренность.

«У нее проблемы. Она не всегда адекватна». Звучало правдоподобно. Слишком правдоподобно. Поведение Веры было иррациональным, истеричным, ее взгляд – потусторонним. Кто же поверит словам явно невменяемого человека? Но что-то глубинное, животное в Карине кричало, что в этом предупреждении есть доля страшной истины. Та самая доля, которая заставляет отпрянуть от края пропасти, даже если разум уверяет, что ты в полной безопасности.

Она не смогла уснуть почти до утра. Ворочалась в постели, прислушиваясь к каждому шороху за окном. Ей мерещились шаги на крыльце, чье-то дыхание за стеклом. Лес, бывший до этого умиротворяющим фоном, теперь казался враждебным, полным скрытых угроз. Ветки скрипели, словно предупреждая об опасности. А в голове крутилась одна и та же пластинка: его бархатный голос и ее хриплый шепот. Его улыбка и ее глаза, полные ужаса.

Утро принесло с собой серый, бесцветный свет и ледяной рассудок. Ночные страхи отступили, уступив место здравому смыслу и чувству неловкости. Она представила, как Антон должен себя чувствовать. Его вечер был разрушен, его личная жизнь выставлена напоказ перед новой, едва знакомой женщиной. Из-за его бывшей жены, которая, судя по всему, нуждалась в серьезной помощи. Карина почти почувствовала вину за свою паническую реакцию.

Она решила вести себя нормально. Как ни в чем не бывало. Если он придет и захочет объясниться – она выслушает. Если нет – значит, так тому и быть. Она приехала сюда за тишиной, а не за чужими драмами.

Но он пришел. Ровно в одиннадцать, как будто вчерашнего инцидента не было. В руках он держал не охапку дров, а небольшой горшочек с цветущей голубой сенполией.

– Доброе утро, Карина, – он стоял на пороге, и в его глазах читалась осторожная, вопросительная надежда. Он выглядел уставшим, но собранным. – Принес тебе мирный договор. И снова прошу прощения за вчерашний спектакль.

Он произнес это так просто, с такой легкой, самоироничной улыбкой, что Карина почувствовала, как ее защитные барьеры тают.

– Заходи, – сказала она, отступая вглубь. – Ничего страшного.

– О, поверь, еще как страшно, – он вошел, снял ботинки и протянул ей цветок. – Фиалка. Говорят, они приносят в дом умиротворение. Надеюсь, это правда.

Она приняла горшочек. Листья были бархатистыми, цветы – нежными и совершенными.

– Спасибо. Она красивая.

Он прошел на кухню, будто был здесь сто раз, и поставил на стол принесенную с собой бумажную сумку, из которой пахло свежей выпечкой.

– Пирожки с вишней. От Марьи Ивановны, моей тети, твоей хозяйки. Она позвонила, передала, что слышала о вчерашнем… и очень смущается. Мол, нехорошо получилось, такое первое знакомство с городом.

Карина не знала, что сказать. Этот жест – забота его тети – казался таким искренним, таким человечным, что сцена с Верой окончательно отодвинулась в разряд досадных, болезненных недоразумений.

– Давайте выпьем кофе, – предложила она. – И если ты не против… расскажешь.

Он кивнул, и его лицо стало серьезным. – Конечно. Я обязан.

Они сели за стол. Аромат свежемолотого кофе постепенно вытеснял остатки вчерашнего напряжения.

– Вера… – Антон произнес ее имя с усталой грустью, глядя в свою чашку. – Мы были женаты пять лет. Развелись больше двух лет назад. Она всегда была… хрупкой. Чувствительной. А потом началось. Ревность без повода, истерики, паранойя. Она могла просмотреть все мои сообщения, устроить сцену из-за коллеги-женщины, с которой мне приходилось работать. Потом стали появляться голоса. Она говорила, что я сговариваюсь против нее, что хочу ее сглазить, отравить…

Он замолчал, собираясь с мыслями. Его боль казалась такой настоящей.

– Я уговаривал ее лечиться. Водил к врачам. Она пила таблетки, и наступали периоды просветления. Она снова становилась той самой Верой, которую я когда-то любил. А потом она бросала лечение, и все начиналось по новой. Последней каплей стало то, что она ночью пыталась поджечь гараж. Говорила, что там я прячу своих любовниц. После этого я подал на развод. Она живет теперь с своей сестрой в городе, но иногда сбегает, приезжает сюда. Ищет меня. И… предупреждает других женщин.

Он посмотрел на Карину, и в его светлых глазах стояла такая незащищенность, что у нее сжалось сердце.

– Ее любимая фантазия – что я маньяк, убивающий женщин. «Разбиваю, как стекло». Это ее устойчивое выражение. Врачи говорят, это какой-то сложный случай на грани шизофрении и биполярного расстройства. Я уже и не знаю. Я устал, Карина. Устал оправдываться, устал видеть этот страх в глазах людей. И больше всего я устал видеть, как мучается она.

Его история была выверенной, логичной и ужасно печальной. Она объясняла все. Истерику Веры, ее слова, ее дикий страх. Она снимала с Антона всякую вину и превращала его в жертву трагических обстоятельств, в благородного страдальца, пытавшегося спасти свою больную жену.

Карина почувствовала прилив стыда за свои ночные подозрения. Как она могла поверить тому бреду? Она положила руку на его руку.