Пастушка королевского двора

При этих словах король вздрогнул и невольно сделал шаг вперед к окну. Но он тут же снова отступил назад и уныло пробормотал:

– Нет, я ведь клялся…

Беата звонко расхохоталась.

– Чему вы смеетесь, черт возьми? – крикнул король.

– Тому, ваше величество, что я сейчас чуть не заработала себе предков! Как ни как, а движение вы все-таки сделали! Ну да ничего! Сегодня я уже сделала кое-что ради этого, а в будущем, надеюсь, не всегда же ваше величество станет исключительно… вздыхать!

– Знаете что? – резко оборвал ее король. – Вы сказали, что поджидали меня? Надеюсь – не затем, чтобы высмеивать меня, словно робкого пажа, только что приехавшего ко двору? Ну так к делу! Что вы хотели сказать мне?

– Мне нужна помощь вашего величества. Девушку, которая очень любит Луизу де Лавальер и которая могла бы быть мне очень полезной в обережении дорогого вам человека, опутали наши враги, и я едва успела предотвратить большое несчастье…

– Что такое? – испуганно спросил король.

– Мммм… – замялась Беата. – Нет, уж лучше разрешите мне, ваше величество, снова воспользоваться однажды данным мне правом и держать до поры до времени свои козыри скрытыми, иначе вы можете испортить мне всю игру! Но завтра вечером, на пиру…

– На каком пиру?

– На холостом пиру у его высочества, герцога Филиппа!

– Но я и не собирался там быть!

– А между тем на ваше величество вполне рассчитывают.

– Но я не давал слова. Я уклонился от решительного обещания и в душе отказал.

– И все-таки вы будете там, ваше величество!

– Да вы-то что можете знать, несносное создание?

– Все или почти все, что мне нужно! Ну да не стоит спорить о будущем. Достаточно будет, если завтра вечером вы вспомните о моих словах… Да, о чем я говорила? Так, вспомнила! Завтра вечером на пиру всех ждет неожиданный сюрприз, и, когда вы увидите нежданное украшение красавицы, вспомните, что это украшение готовилось Луизе де Лавальер.

– Странное вы существо! Ну да я уже убедился, что вас даже пытками не заставишь сказать то, чего вы не хотите. Так, мимо! Вы говорили о какой-то девушке?

– Да, государь. Это – Полина д'Артиньи. Она… – и тут Беата сжато, но обстоятельно рассказала Людовику то, что уже известно читателю.

Но при этом она очень искусно избежала упоминания имен и фактов, связанных с интригой Генриетты; изложив трагическое положение подруги Луизы, она просто объяснила, что этим положением воспользовались враги Луизы как оружием власти над Полиной.

– Ну эта история с беганьем к отравительнице мне не нравится, – недовольно пробурчал Людовик. – И за то что она чуть не наделала какой-то беды Луизе, я еще должен ее выручать?

– Да, ваше величество, потому что этим вы приобретаете верного слугу и выбиваете у врагов оружие!

– Допустим. Что же я должен сделать?

– Завтра ваше величество изволит завтракать у их высочеств?

– Вы и это знаете? Странная девушка! Ну да. Дальше?

– Полина будет нести дежурство. Подшутите вслух над тем, что она – клиентка отравительницы. Тогда ее визит к Вуазен перестанет быть оружием в руках врагов вашего величества.

– Допустим. Дальше?

– А дальше ушлите кавалера де Гранире с каким-нибудь экстренным поручением на край света. Если он захочет увезти с собой Полину – скажите ему, что она нужна здесь. Если он захочет сначала жениться – как можно суровее скажите, что время не ждет и что королевское поручение важнее свадьбы.

– Понимаю! Хорошо, будет сделано. Это – все?

– Пока все, государь!

– Ну так вот что, милая моя. Я нахожу, что вам пора спать. Поняли? Я хочу теперь гулять по парку и… вздыхать, если мне это заблагорассудится! Но я абсолютно не желаю, чтобы в ответ на мой вздох из-за какого-нибудь куста раздалось насмешливое эхо. Поняли? Вы – прелестный зверек и незаменимый слуга. Я вас очень ценю. Но в последнее время вы все-таки слишком часто подвертываетесь мне на глаза и притом… в довольно неудобные моменты.

– Ровно настолько часто и именно в такие моменты, когда я нужна вашему величеству, государь!

– Не спорю и благодарю. Но… я предпочитаю вздыхать один, а потому говорю вам «покойной ночи»! – и, сказав это, король смеясь повернулся спиной к Беатрисе, а затем быстрой, эластичной походкой направился по аллее в глубь парка.

– О, благодарность королей! – патетически воскликнула Беата, с улыбкой глядя, как в зеленоватой, лунной дали исчезала стройная, красивая фигура молодого короля.

XVII

Долго прогулял в эту ночь Людовик и с каждым шагом своей быстрой ходьбы по парку, с каждым глотком ночного воздуха чувствовал, как разбивается в его голове тягостный туман, как ровнее бежит по жилам его взволнованная кровь. Мало-помалу его напряженность, его томление, беспричинная, страстная тоска разбивались, словно надречный туман под лучами утреннего светила.

Вернувшись к себе, он без церемонии разбудил старого Лапорта и потребовал вина и еды. Таким образом, в постель он попал не скоро.

А на следующее утро тоже нельзя было залеживаться, сначала надо было отстоять воскресную обедню в замковой капелле, затем принять кое-кого в частной аудиенции, а в заключение поспеть на завтрак к Генриетте. Каждая часть программы требовала своего туалета, а ведь для такого изысканного щеголя, каким был король Людовик Четырнадцатый, перемена туалета представляла очень сложную и ответственную операцию.

Но именно в это утро Людовик чувствовал такую бодрость, что утомительная половина дня не внушала ему никаких опасений. Вообще это утро было разительной противоположностью предыдущему вечеру. Словно с мозга и сердца сняли какое-то щемящее кольцо: все было ясно, спокойно, светло…

В те несколько минут, которые Людовик проснувшись провел в кровати, он постарался припомнить, что такое важное он должен сделать сегодня. Мало-помалу память воскресила вчерашний разговор с Беатрисой Перигор. Ну с д'Артиньи и Гранире он устроит дело, а вот насчет холостого пира…

Но тут Людовику представился чистый образ Луизы де Лавальер, и мысль принять участие в разгульном пиршестве Филиппа показалась ему отвратительной до ужаса.

«Нет, – мысленно воскликнул он, – на этот праздник я не поеду. Правда, там мне предстоял какой-то забавный сюрприз. Ах, эта потешная Перигор! Но она так уверенно заявила, что я непременно поеду! Вот именно поэтому мне и хочется доказать этой провинциальной сивилле, что и она может ошибаться. Может быть, я спутаю ее расчеты тем, что не поеду. Но что делать! Одна мысль разделить грязные развлечения Филиппа внушает мне такое непреоборимое отвращение, что я должен буду огорчить брата отказом!»

Тут размышления Людовика прервало появление Лапорта, явившегося с докладом, что уже миновал час, назначенный накануне самим королем для церемонии вставания. И король Людовик разрешил приступить к священнодейственной процедуре одевания французского монарха!

Вплоть до завтрака у Генриетты время прошло так быстро, что Людовик не имел свободной минуты на новые размышления. Он совершенно позабыл о всех инструкциях Беатрисы и вспомнил о них лишь тогда, когда увидел бледное личико Полины д'Артиньи в сонме придворных дам Генриетты Английской.

Они находились как раз в большой гостиной в ожидании завтрака. Шел оживленный, шутливый разговор. Вдруг Людовик оборвал на полуфразе беседу с Филиппом и направился к Полине.

– Что это вы так бледны, барышня? – ласково спросил он ее.

– Но… ваше величество… Бесконечно тронута… Я – как всегда… – запуталась Полина, смущенная неожиданным знаком королевского внимания.

– То-то вот «как всегда»! – передразнил ее король. – Эх вы! Уж если дурной ветер носит вас к бабушке Вуазен, так хоть бы запаслись у этой волшебницы рецептом от бледности! В ваши годы надо быть розовей! – Тут он ласково взял девушку за подбородок и продолжал, сменив шутливый тон на сочувственно-серьезный: – Только вот мой совет вам, барышня: перестаньте бегать по разным ведьмам. Я знаю, вас привлекает туда не что-нибудь дурное, а просто девичья страсть ко всему таинственному и запретному. Но ничего хорошего не может произойти от сношений с нехорошими людьми!

Сказав это, Людовик резко отвернулся и успел заметить, с каким злобным разочарованием переглянулись Генриетта и Олимпия. Точно так же Людовик, всегда отличавшийся наблюдательностью, не упустил из вида, что, в то время как остальные придворные выказали только самое естественное любопытство к происшедшей сцене, на лицах Гиша в Варда мелькнуло что-то большее: словно тревога, испуг, опасения!

«Так-так! – подумал король. – Это надо будет иметь в виду!»

В этот момент к нему снова подошел Филипп с вопросом:

– Так как же, милый брат, ты, надеюсь, примешь мое приглашение?

– Нет, дорогой Филипп, извиняюсь, но решительно отказываюсь! – ответил король. – Я совершенно не в настроении для таких забав. Может быть… когда-нибудь потом, но не сегодня!

И опять Людовик заметил, что на лицах Генриетты, Олимпии, Гиша и Барда мелькнула тень беспокойства. Но он не успел привести в ясность свои суждения по этому поводу, как Генриетта дала знак к шествию в столовую, и надо было оказаться на высоте в качестве любезного кавалера своей застольной дамы, которой, конечно, была сама хозяйка дома.

Завтрак Генриетты был приготовлен на славу, любимые блюда короля чередовались с его излюбленными винами. Король был весел, много шутил, обильно кушал, изрядно пил… И – странное дело! – опять, как накануне, вино произвело на него особое, только еще более сильное действие!

Опять, как вчера, в душе поднялось томление, опять жилы наполнились огневым потоком, властно требовавшим объятий. В глазах Людовика забегали какие-то цветные искорки, и каждая искорка, расплываясь, превращалась в лицо Луизы де Лавальер. Но это не было то лицо, которое он привык видеть, которое он некогда полюбил. В этом лице не было спокойствия, и каждая Луиза на разные лады искала поцелуев, простирала объятия, шептала искаженными страстью губами слова пламенного призыва. В то же время все те женщины, который сидели за столом в ожидании, пока король встанет, казались Людовику странно привлекательными. Он смотрел на Генриетту и не понимал, почему собственно он отказался от ее искусных ласк, переводил искрившийся взор на Олимпию и находил, что Манчини все еще имеет очень соблазнительный вид, потом кидал взор на Полину д'Артиньи, стоявшую за спиной Генриетты и думал, что эти яркие губы на бледном лице должны уметь изнурить поцелуями. И чем дальше, тем все острее, все болезненнее становились эти ощущения.

О, если бы такая странная игра чувств в своей напряженности продолжалась все время, Людовик – он сам чувствовал это – пожалуй не удержался бы от какой-нибудь странной выходки. Но по счастью буря чувственности налетала порывами. То Людовику казалось, что он не выдержит больше ее напора, то вдруг буря отлетала прочь, и в душе поселилось странное ощущение взволнованного покоя.

И все-таки Людовик только и думал о том, как бы поскорее окончить этот завтрак. Он стал рассеян, отвечал невпопад на вопросы Генриетты и совершенно не замечал тех многозначительных взглядов, которыми обменивалась герцогиня Орлеанская с Олимпией де Суассон.

Но все когда-нибудь кончается. Кончился и завтрак. Отсидев столько, сколько необходимо было для приличия, Людовик оставил покои герцогов Орлеанских и быстрым шагом, почти бегом отправился к Луизе.

Лавальер встретила его восторженным возгласом и в порыве сердца обвила его шею руками. Все закрутилось в Людовике от прикосновенья обожаемой девушки. Он судорожно прижал ее к себе, почти не сознавая, что делает, приподнял на воздух и сделал шаг к дивану. Но от его неосторожного движенья фарфоровые пастушок с пастушкой, стоявшие на отдельном постаменте, полетели на пол и с грохотом разбились вдребезги. Треск разбивающихся статуэток как-то сразу отрезвил короля и снова прогнал налетевшую бурю острой страсти. Людовик опустил Луизу на землю, заглянул в ее глаза и со стыдом заметил, что взор любимой девушки был грустен, дышал нежным укором, а по щекам текли крупные слезы.

– Ты плачешь, дорогая? – с упреком произнес он, – разве я обидели тебя?

– Я сегодня вообще грустно настроена, обожаемый мой! Сегодня утром пришло с оказией письмо от матери. Ну… у нас не все идет так хорошо, как хотелось бы. Потом матушка много пишет о чести и достоинстве славных фамилий Лавальер и Сен-Реми, ая… я…

Она закрыла лицо руками. Людовик нежно обвил ее стан и ласково подвел к дивану. Луиза прижалась в самый уголок, Людовик смиренно подсел совсем близко к ней.

Взяв Луизу за руку, и поглаживая, и целуя эту руку, он заговорил о своем глубоком чувстве к ней, о святости и чистоте своей любви, о том, что в положении Луизы нет ничего позорного. Но только сначала речь его текла так мирно. Мало-помалу близость к Лавальер снова стала поднимать в нем только что отлетевшую бурю. Все прерывистее становилось дыханье Людовика, все более жутким блеском загорались его глаза, все бессвязнее слетали с его уст лихорадочные обрывки фраз. Даже в стыдливой, целомудренно-пугливой Луизе эта дикая речь, эти взоры и переливы страсти в тоне зажигали ответные отблески. Испуганно отбивавшаяся вначале, пытавшаяся образумить короля, Луиза вдруг затихла, смирилась и сидела, точно застывшая в пугливом трепете пташка. Все дерзновеннее становились ласки Людовика…

Вдруг откуда-то из парка (откуда? – неведомо, но близко-близко) послышался звучный, сочный баритон, запевший песенку про пастуха и пастушку. Сначала и Луиза, и Людовик не обратили внимания на это пенье, и волнующая мелодия песни показалась им законным аккомпанементом к переживаемому ими моменту. Но вот голос певца перешел в явно язвительные интонации и послышался вызывающий припев:

Ты – пастушка?Нет, ты просто – потаскушка!

Луиза вскрикнула, словно пораженная в самое сердце, и с силой оттолкнула от себя короля.

– Ты слышишь? Слышишь? – истерически крикнула она. – Этот певец прав! Я – просто низкая потаскушка! – девушка зарыдала и с обычной женской логикой добавила сквозь слезы: – Ты видишь теперь сам, что позволяют себе здесь со мной, хотя я ни в чем не виновата!

Но король, ошеломленный всем происшедшим, положительно оглушенный этой дерзостью неведомого певца, продолжал недвижимо стоять на том же месте, куда отбросил его толчок Луизы.

А певец тем временем пел третий куплет, еще бесстыднее, еще язвительнее, чем первые два. И в третий раз сатанинским хохотом прозвучал припев:

Ты – пастушка?Нет, ты просто – потаскушка!

Луиза снова вскрикнула, еще болезненнее, еще мучительнее, чем прежде.

– Я убью на месте этого негодяя! – яростно крикнул король, выходя из своего оцепенения, и, обнажив шпагу, бурно вылетел из комнаты.

Но стоило ему выбежать за порог комнаты, как с дерева, росшего почти под окном, послышался слабый свист, и пение сразу оборвалось посредине.

XVIII

Людовик, к вящему изумленью всех попадавшихся ему по дороге придворных и слуг, бурей выбежал в парк. Но полянка перед окнами комнат Луизы де Лавальер была совершенно пуста. Король, словно взбешенный волк, обрыскал все углы и закоулки, потоптал даже роскошные цветы в клумбах, истыкал шпагой все кусты, но не обнаружил никого. Безрезультатность поисков довела его ярость до последних пределов, и, держа перед собой шпагу, как бы собираясь поразить какого-то никому, кроме него самого, невидимого врага, король побежал вдоль аллеи.

Вдруг из-за угла навстречу ему показалась фигура Филиппа Орлеанского, шедшего ленивой, развалистой походкой. Увидев своего царственного брата в таком странном виде, герцог вытаращил глаза, раскрыл рот и спросил:

– Милый Людовик, что с тобой? За кем ты гонишься?

– За певцом! – прохрипел король. – Я искрошу его подлое тело в куски! Где он?

– За каким певцом, дорогой брат? – с тревогой в голосе спросил Филипп.

– Как, разве ты не слышал этого подлого, наглого пения?

– Милый Людовик… Я просидел здесь в парке по крайней мере целый час, с самого завтрака, и ей-богу не слышал никакого пения. Тебе что-нибудь показалось…

Для напряженных нервов короля наступила реакция. Он раскрыл рот, выпустил шпагу из рук и пошатнулся. Филипп едва-едва успел подхватить брата и не дать ему упасть Осторожно обняв его, герцог подвел его к дерновой скамейке и усадил.

Прошло несколько минут в тягостном молчании. Все спуталось, все крутилось цветным вихрем в голове несчастного Людовика. Наконец он растерянно вымолвил:

– Неужели мне все… показалось?

– Ну конечно, показалось! – подхватил Филипп. – Ах, дорогой брат, говорю тебе, ты ведешь слишком усидчивую, слишком перегруженную работой жизнь! Так недолго и до беды! Тебе непременно надо развлечься, отдохнуть.

Людовик промолчал в ответ. Он пытался собрать свои мысли. Перед ним, словно в тумане, мелькнуло испуганное лицо Луизы. И вдруг ему стало до боли стыдно своего поведения. Ведь он клялся, и только случай помог ему не нарушить клятву! Как покажется он теперь на глаза Луизы?

И тут король почувствовал, что он не может встретиться сейчас с Лавальер, что ему стыдно ее, стыдно всех. Хоть бы сбежать куда-нибудь, скрыться, забыться хоть на миг!

А Филипп продолжал:

– Напрасно ты не хочешь поехать со мной в Париж. Как славно отдохнули мы бы там, как весело провели бы время! А каких женщин отобрал для этого пира из своей труппы старый шут Мольер! Да и эта Жанна, о которой я говорил… Она сложена как богиня. И как танцует. Поедем, Людовик, а? Лошади готовы, подставы дожидаются на местах. Мы, словно ветер, прилетим в Париж!

Этот призыв Филиппа ударил Людовика по нервам, словно весть об освобождении. Ну да, конечно! Ведь хотелось же ему забыться, уйти куда-нибудь от этого тягостного чувства. И в то же время опять сверкнули в глазах разноцветные искры, расплываясь в тысячи соблазнительных женских образов.

– Едем! Только сейчас! – крикнул он, хватая брата за руку.

– Ну вот! – обрадовался Филипп. – Так я пойду распоряжусь, а ты, вероятно, зайдешь к себе переодеться?

– Да, да. Конечно! Я сейчас буду готов…

– Но ты не раздумаешь?

– О, нет! – король сухо расхохотался. – Я так благодарен тебе, Филипп!

Он пожал руку брату и быстрым шагом направился к себе. Шел он, опустив с мрачным видом глаза книзу, и все, кто встречался с ним, испуганно отскакивали в сторону. Но Людовик никого не видел, ничего не замечал.

У себя в кабинете он увидел графин с прохладительным питьем, жадно потянулся к графину, налил себе стакан, выпил его залпом, налил еще и еще…

Питье освежило короля, в голове стало яснее. И в то же время внутри что-то настойчиво, еще настойчивее, чем раньше, звало вон отсюда.

Людовик подошел к большому венецианскому зеркалу и оглядел себя. Костюм был немного смят, кружева чуть-чуть потрепаны.

– Ах, да не все ли равно? – вслух произнес Людовик. – Король – везде и во всем король!

Но тут ему вдруг вспомнилось, при каких обстоятельствах пришел в такое состояние его камзол, и волна жгучего стыда обожгла ему сердце. И в то же время в голову кинулось глухое бешенство.

Людовик резко отвернулся и задел при этом за графин. Через секунду он с диким проклятьем схватил неповинный сосуд с прохладительным питьем, высоко взметнул его над головой и с раздражением кинул об пол, заставляя разлетаться вдребезги.

– Вот! – с облегчением сказал он затем.

– А-гхм! – послышался вдруг позади него чей-то осторожный кашель.

Людовик резко обернулся и увидел… Беатрису Перигор. Теперь он окончательно вышел из себя.

– Опять вы? – заревел он, наступая на девушку со сжатыми кулаками, и, казалось, что он вот-вот изобьет Беату. – Что вам нужно? Как вы смели явиться сюда?

– Ваше величество изволили забыть, но вы сами вручили мне ключ для того, чтобы я могла в необходимый момент незаметно и без помехи явиться к вам, – ровным, спокойным голосом ответила девушка.

Ее спокойствие отрезвило короля.

– Так что же вам нужно? – уже гораздо мягче спросил Людовик.

– Так как ваше величество все же, как я и говорила, решили ехать на праздник герцога Филиппа, то я хотела указать вот на что. Когда на празднике произойдет неожиданный сюрприз, то весть о непредвиденном исходе хитрой затеи наших врагов быстро дойдет сюда, и я предвижу, что под влиянием злобы от неудачи они могут отважиться на такое отчаянное дело, которое я не смогу предупредить. Поэтому необходимо, чтобы вы, ваше величество воспользовались случаем и задержали всех присутствующих на празднике под арестом до расследования, а сами как можно скорее вернулись обратно. Вот и все!

Беата церемонно присела и попятилась к потайной дверке, через которую она вошла сюда.

Король с немым изумлением посмотрел на девушку. Его просто начинала пугать эта необъяснимая осведомленность.

– Я ли сошел с ума, или в самом деле весь мир перевернулся вверх ногами? – пробормотал он. – Нет, я должен дознаться, в чем тут дело. Эй, мадемуазель… мадемуазель! – крикнул он вслед исчезавшей Беатрисе.

Но в ответ ему послышался скрип запираемого замка.

Конечно, Беатриса слышала этот призыв, но ей некогда было удовлетворять любопытство короля. Она спешила к Луизе, бившейся в жесточайшей истерике. Правда, около Лавальер оставалась д'Артиньи, но в таком беспомощном положении рискованно было оставлять Луизу под защитой легко терявшейся Полины. Мало ли что могли придумать в это время враги Луизы? Вдруг у них появился еще какой-нибудь новый план, и они воспользуются нервным припадком девушки, чтобы под видом лекарства подсунуть ей какую-нибудь гадость? И Беатриса ускорила свои шаги, торопясь к Луизе.

Однако ее опасения были напрасны: Лавальер, уже значительно успокоенная, лежала в полной безопасности на кушетке в своем будуаре, но все еще имела очень несчастный вид. Ее волосы были распущены, заплаканные глаза окружены глубокой синевой, а белые изящные руки, судорожно сжимая какой-то клочок бумаги, безвольно и беспомощно свисали вниз.

– Злая, злая! – с ласковой укоризной произнесла Беата, подходя к Лавальер. – Какой тревоги наделала ты нам всем!

Вместо ответа Луиза привлекла к себе подругу и опять горько заплакала.

– Но побойся Бога, Луиза! – тревожно воскликнула Перигор. – Да возможно ли так глубоко и долго страдать от ничтожной обиды? Какая-то глупая, дерзкая песенка. Да я на твоем месте и внимания не обратила бы!

– Ах, ты ничего не знаешь, Беаточка! – сквозь слезы ответила Луиза. – Разве я плачу от обиды? Да, наоборот, я бесконечно признательна певцу и его песенке! Не будь этого, ведь я… сегодня… – Она снова заплакала, но поспешила подавить набегавшие слезы и продолжала: – Меня ужасает не то, что было, а то, что чуть-чуть не случилось! Подумать страшно, Беата! Сегодня я совсем потеряла власть и волю над собой, ласки Людовика опьянили меня, и я готова была забыть долг чести и стыдливости. Если бы не эта песня… Подумать страшно! И я плачу от ужаса: вдруг это повторится, и я паду?

Тут Луиза окончательно не выдержала и опять заплакала.

– Ах, вот что! – воскликнула Беата и звонко рассмеялась. – Значит, ты плачешь от мысли, что может настать день, когда ты перестанешь мучить человека, глубоко полюбившего тебя, и дашь ему и себе полное, вполне заслуженное счастье?

– Старый спор, Беата, – уныло и нехотя ответила Луиза. – Только, как видно, мы с тобой никогда ни на чем не столкуемся. Ты видишь счастье там, где, по-моему, – только позор и погибель!

– А если даже так, – запальчиво воскликнула Беата, – если даже для тебя самой в этом был позор или погибель, ты все-таки не можешь отрицать, что для короля в этом было бы счастье! В чем же тогда выражается любовь? Не составляет ли самопожертвование, самоотречение ее главного свойства? Но ты, как видно, просто не любишь или недостаточно любишь своего Людовика, только и всего!

– Люблю ли я его? – меланхолично повторила Луиза. – Ты ошибаешься, Беата! Я пошла бы на казнь, на муку ради него и ради одной его улыбки радости обрекла бы свою душу вечной гибели! – Она широко распростерла руки вдаль и с дрожью истинной страсти простонала: – О, мой король, мое божество! Дай мне умереть за тебя, и я умру со слезами благодарности и радости! Но ты не хочешь понять одно, Беаточка, – продолжала она. – Нельзя приносить жертву за чужой счет. Я готова отдать королю все, чем имею право распоряжаться. Но разве честь имени Лавальер – только моя собственность? И разве могу я обмануть доверие матери, которая верит, что я не изменю долгу девичьей стыдливости, не опозорю ее седин, не омрачу склона ее честно прожитых лет?

– И ты так уверена, что маркиза де Сен-Реми будет огорчена и придет в отчаяние, если ее дочь займет самое высшее положение, какое только доступно француженке некоролевской крови?

– Милая Беата, – устало ответила Луиза, – мы с тобой уже так часто и много спорили на эту тему, что мне, право, не хочется в двадцатый раз повторять доводы, против которых ты еще ни разу не могла привести серьезное возражение. К тому же, я чувствую себя очень утомленной. Авось сон даст мне сегодня покой, в котором так нуждается моя душа! Вместо ответа вот возьми это письмо, которое я получила сегодня от матушки. Прочти его и скажи тогда сама, могу ли я пойти на то, что ты мне так легкомысленно указываешь!