скачать книгу бесплатно
– Зачем?
– Чтоб вызвать Дантеса на дуэль. Выписать ему окончательный оревуар. И не промажу, даже если вся Вселенная начнёт толкать под локоть.
Так, балагуря, они добрались до монастыря иезуитов, перекрестились, и Глеб решительно стукнул в массивную, оббитую железом дверь.
3
Низкорослый монах с круглой лысой головой, увенчанной выбритой макушкой, скользнул в покой настоятеля.
– Уехали мериканцы, ваше преподобие!
– Проследил?
– Как велено было. Укрепился я в мысли, что не братья они нам по вере, заблудшие в неведении за морями, а слуги диавола.
– Что заставило тебя так думать, брат Павел?
– От того, что брат Генрих и брат Глен не вышли на Варшавский тракт, как выказывали намерение, а купили повозку, двух лошадей и выехали к Лиде.
Покои настоятеля иезуитского монастыря, образовательно-пастырского центра Трокайского воеводства, были тесными: келья-опочивальня и рабочий кабинет. Монахи ордена только обосновались в городе, возвели деревянный монастырь с коллегиумом и церковью Петра и Павла. Круль посполитый, правда, выделил золото на строительство Фарного собора и иных каменных зданий, но это ещё лишь начало пути…
Отец Игнаций отличался редкой даже для иезуитов гибкостью, понимая, что соперничать с другими монашескими орденами Речи Посполитой и униатами не просто. Повторял, что «цель оправдывает средства», потому озаботился открытием бесплатной столовой и приюта для бедных, куда пускали не только католиков, но непременно приобщали к истинной вере. Предпочитал интригу ударам в лоб, отчего позволил прожить в монастыре двум загадочным личностям, скверно говорящим по-русски и почти не понимающим ни польский, ни латынь, присматриваясь к ним.
Само по себе известие, что в заокеанских колониях распространяется Слово Божье, не было откровением. Отец Игнаций знал про иезуитов в Парагвае, этот пример в Риме сочли образцовым. Но вот самозарождение католического прихода на землях, занятых английскими вероотступниками, впечатлило… Если это не ложь.
– Зачем им в Лиду?
– Так оттуда дорога дальше лежит, на Менск и в Московию. Лазутчики царя Алексея они, ваше преподобие. Никакие не монахи, воины. А что плохо русский понимают – так прикидывались.
Подозрения зародились у монаха, когда тот по приказу настоятеля учинил обыск в келье «мериканцев», где обнаружил мирскую одёжу. Чаял найти «Апокрисис» Xристофора Филалета или нечто другое богопротивное, но больше предосудительного не накопал.
А невзлюбил их, получив сапогом в лоб.
Брат Генрих поведал, что вокруг их колонии живут дикие племена, закоренелые язычники, поклоняющиеся духам предков и не приемлющие Слово Господне. Крестьяне в «Мерике» обороняют себя сами. Каждый божий день оба «мериканца» выходили на монастырский двор и принимались тузить друг дружку. Сам отец Игнаций показал интерес. Шляхта и княжеские дружинники дрались мечами, копьями да клевцами, стреляли из пищалей и арбалетов. Простой люд бился на кулаках – кто кому врежет сильнее, подножка считалась подлостью. Заокеанские братья не чурались ничего, лупили ногами во всю дурь, а от ударов соперника укрывались да уклонялись. Настоятель велел паре монахов поучиться, Павел бросился на брата Генриха с кулаками… и тотчас обнаружил себя на снегу, а голова раскалывалась от жестокого удара. Чужестранец помог встать и предложил повторить, но монаху расхотелось учиться, если ценой науки станет пробитый лоб.
А ещё эта парочка, переодевшись в цивильное, раза три шастала по городу. Заходили в харчевни, заказывали побольше еды и пива, отъедались, словно монастырской еды им мало. Брат Павел подглядывал от входа и глотал слюну, отведав одних лишь кухонных ароматов.
Если бы пришлые отправились к непотребным девкам, тотчас раскрыли бы себя. Но нет, целомудрие блюли.
Клятые москали!
– Что делать велите, ваше преподобие? Уедут далеко ведь… Диавольские отродья! Чую, готовят набег татарский. Спасу от них нет! Предупредить бы…
– Ничего не делай, – ответил настоятель после раздумий. – Епископу доложу. А вот в магистрат и князю сообщать не надо. Точных сведений ты не добыл. Обвинят нас, что вражьих лазутчиков пригрели, ордену на пользу не пойдёт.
– Так в острог их и на дыбу… – прошипел злопамятный Павел. – Городской страже сказать – догонят антихристов.
– На дыбе любой что хочешь признает, – возразил отец Игнаций. – В городе, поди, шептаться начнут: по навету иезуитов схватили приезжих и запытали до смерти. Не во благо выйдет. Смирись, брат Павел. Но коль они снова объявятся, я должен об этом знать.
Монах поклонился и вышел, не скрывая разочарования.
х х х
– Лихо мы провели иезуитов! – радовался Генрих. – Неделями жили в монастыре, никто и не предположил, что мы – не святоши из Нового Света.
Сияло солнце, снег местами принялся темнеть. Из Гродно уезжать не хотелось. Добрые католики и не менее добрые униаты праздновали языческую масленицу, над улицами висел такой аромат блинов и всякой разной выпечки, что даже просто стоять и нюхать было вкусно.
Слышали об обычае топить чучело зимы, но Нёман ещё не вскрылся, хоть лёд потемнел, местами до промоин. Горожане просто сожгли это чучело, водрузив на шест, чему необычайно радовались. Детишки с пением водили хоровод вокруг огня. Издали казалось, что играют в казнь Жанны д'Арк, такое вот себе средневековое развлечение.
Во время одной из вылазок Глеб показал напарнику на брата Павла, ступавшего за ними шагах в тридцати-сорока. Сей топтун был неопытен в слежке, хоть и пытался не бросаться в глаза. Товарищи разделились, святоша прилип к Генриху, а майор разменял у местного купца один золотой на серебряные гроши.
Покинув монастырь, они приобрели «тойоту в две лошадиные силы». Опыт с четырёхкопытным транспортом имели, но минимальный. Две смирные серые кобылки точно не требовали умений джигитовки.
Они тащили короткую четырёхколёсную повозку с «бензобаком» – мешками сена и овса. Колёса были сняты с осей литовскими кулибиными и тоже ехали в телеге, вместо них шуршали полозья. По весенней распутице дороги станут непроходимыми, а когда подсохнет, путь можно продолжить на колёсном ходу. Даже если удастся покинуть Полоцк до прихода московского войска, обратно выедут не раньше конца апреля, а то и в мае.
Не забыли и о себе, набрав сушёного мяса, сала, колбас, ржаного хлеба, жбан с соленьями, а также литров тридцать спиртного: горелки, пива, вина. Не только чтобы бухнуть. Вода из колодцев мутная, подозрительная и после кипячения, а дезинфицирующих таблеток нет. Если отфильтровать и перемешать с вином – пить куда безопаснее. Водка, точнее – крепкий ржаной самогон, возгорающийся при поднесении огня, незаменим при перевязке раны и дезинфекции, появления антибиотиков ждать сотни лет.
Темпонавты условились рулить по очереди, отдыхавший в кузове укрывался полостью. Оба утеплились поддёвкой и больше не страдали от холода, как в день попаданства в прошлое, тем более температура стала выше, чувствовалось приближение весны. На будущее обзавелись и летними рясами, полегче.
Долгая остановка у иезуитов дала многое. Оба чуть обвыклись, впитывая местные реалии. Устроили филиал Шао-Линя и убедились, что полностью вернули себе навыки прошлой жизни, а тела стали привычными, будто в них родились и жили с детства. Малость отъелись, в монастыре кормили безыскусно, но давали добавку, три-четыре раза путешественники позволили себе пир в таверне.
Конечно, блага вынуждены были отрабатывать. Хоть удивили настоятеля, пожертвовав трофеи, изъятые у бандитов, обоих моментально пристроили к благому делу – возведению очередного собора, будто мало церквей в городе.
Не учли одного – пришлось пожертвовать волосами. Глеб в реальной жизни успел потерять изрядную их часть и был три дня рад густой русой шевелюре с благородной проседью, пока брат Павел, нехорошо улыбаясь, не выбрил туповатым лезвием их макушки. Но что делать, коль решили стать «настоящими» монахами, надо соответствовать. Генрих, удерживая левой рукой вожжи, правую пятерню периодически запускал под капюшон – погладить лысину, он предпочёл голый череп.
До Полоцка им предстояло отмахать порядка пятисот километров. Другой маршрут – через Троки (Тракай) и Вильно – забраковали ещё в 2024 году, поскольку Кириллу полагалось двигать на Лиду и Менск (Минск), соответственно, не терялась надежда что-то о нём узнать.
Вспомнив о лейтенанте и щурясь от солнца, Генрих лениво бросил:
– Что-то не сходится у меня в голове, брат Глен. В «Веспасии» нас уверяли, что энергетическая сущность, на поповском жаргоне – душа, возвращается в тело в пределах микросекунды, независимо от того, сколько времени темпонавт провёл в прошлом. Ну и прикинь. Сидит Кирилл в темнице, два американских монаха вдруг выторговывают ему условно-досрочное, он возвращается к яме и… опа-на! Уже дома. В момент начала командировки. Зачем тогда всей этой белорусской братии просить Шойгу дать специалистов по экстремальному выживанию? Зачем нас озадачивать возвращением того парня?
– Я тоже думал, брат Генрих. Предположения могут быть самые разные. Первое: нам не удалось его спасти. Второе: у нас и шансов не было. Третье: слишком мало знаем о перемещениях в прошлое. Два успешных похода лейтенанта в XIX век дали слишком мало опыта.
– Про шансы подробнее, а?
– Ну, представь. Их грёбаный Универс узнаёт, что мы близки к вызволению Кирилла, и грядёт парадокс, о котором ты сказал: он вернётся в современную Белоруссию за две недели до нашей отправки для его спасения. Бронштейн уверен: Мироздание стремится избежать парадоксов, а потому проще всего удержать парня здесь, дав ему окочуриться за пределами ямы.
– Не верю, чтоб профессор не задумывался. Он чот тебе сказал?
Генрих спиной почувствовал усмешку Глеба.
– Само собой, нет. Нас грузили знаниями о XVII веке, а ещё сверху накинуть темпоральных парадоксов – перебор. К тому же и Бронштейн, и Алесь, хоть второй был попроще, не скрывали, что видят в нас исполнителей-солдафонов.
– И что тупым солдафонам надо соображать как выкручиваться, когда нет связи со штабом, об этом геморятся в последнюю очередь, – согласился капитан. – Зато времени обдумать – море. Дорога до Полоцка займёт около месяца, если делать вёрст по двадцать в день.
До сего дня их навыки выживальщиков не потребовались. Самое суровое, что произошло, была ночёвка в зимнем лесу, чему не удивились, понимая, что и далее на пути к Полоцку не миновать отдыха под открытым небом. Литовская Русь заселена не густо. Деревни, фольварки, таверны, корчмы или постоялые дворы встречаются не часто, хоть дорога тянет к себе предприимчивых, и не только грабителей.
Памятуя о встрече с ними, Глеб сохранил пистолет. В Гродно, избавившись от филера, прикупил порох и попросил торговца отлить пули под калибр стволов. В эту эпоху стрелки обычно сами заботились о боеприпасах, каждый носил нехитрый набор для изготовления пуль. Заодно просветился относительно пользования кремниевой волыной.
Когда проехали около половины дневного пути, и Генрих дал лошадям отдых, майор зарядил пистолет, отошёл с ним вглубь рощицы, утопая по колено в снегу. Там виднелись следы вырубки. Глеб поставил чурбак на пенёк и прицелился с десяти шагов.
Замки звонко щёлкнули, и это всё. Слышал, кремниевое оружие давало десять-пятнадцать процентов осечек, но тут – сто процентов…
Ещё раз. На полувзвод. Открыл крышки. Сдул порох с полки. Прочистил затравочные отверстия. Снова насыпал порох. Закрыл крышки. Боевой взвод.
Говорила мама: учи пушкинского «Евгения Онегина». Кто бы знал, что столько лет спустя (или столетий назад) в памяти прорежется и пригодится единственное место:
Вот пистолеты уж блеснули,
Гремит о шомпол молоток.
В гранёный ствол уходят пули,
И щёлкнул в первый раз курок.
Вот порох струйкой сероватой
На полку сыплется. Зубчатый,
Надёжно ввинченный кремень
Взведён ещё. За ближний пень
Становится Гильо смущённый…
Ай да Пушкин, ай да сукин сын, облёк мануал на кремниевый пистолет в стихотворную форму!
Мама, царствие ей небесное, требовала вызубрить письмо Татьяны «Я вам пишу, чего же боле…», но пацану, уже тогда тайком мечтавшему об армии, куда больше запомнилось про оружие.
Стряхнув воспоминания, прицелился. После спуска зашипело, выстрел грянул примерно через секунду или около того. Чурбак даже не пошатнулся. Вторым выстрелом, наконец, сбил его.
Оружие годное, но капризное. Если хранить заряженным, порох на полке придётся менять ежедневно. Он, хоть и прикрыт крышкой, запросто отсыреет.
Арбалет, конечно, надёжнее. Но отобранный у грабителей они презентовали монастырю, не получив отказа: в те времена все монастыри рассматривались как фортеции, способные держать вражескую осаду, сколько-то оружия нигде не помешает.
А что касается точности стрельбы… Тот же Генрих, вздумай стреляться с Дантесом, вынужден был бы долгие месяцы посвятить тренировке. Если в чурбак размером с человечью голову получилось угодить лишь с второй попытки, а бретёры XIX века на спор били в игральную карту, шансов против убийцы Пушкина практически ноль, даже если Мироздание не будет подталкивать в локоть.
– Зайца подстрелил? – спросил напарник, когда Глеб покинул рощу.
– Пока смогу только кабана, если будет стоять боком в пяти шагах, не хрюкать и не шевелиться.
– М-да… Но местные чот боятся огнестрелов. Держи-ка его заряженным. Пальнёшь в воздух, скажешь – вторая пуля в лоб. Местные не знают, что снайпер-Чингачгук из тебя как балерина.
Но пистолет – штука с характером. Ищет случай, чтоб себя проявить. На третий день пути услышали яростный лай большой собачьей своры слева от дороги. Лошади вдруг всхрапнули и встали колом, как бы Глеб, сидевший на облучке, не понукал их.
Впереди стаи нёсся крупный волк. Вылетел на дорогу, остановился, явно теряя силы: за ним тянулись красные следы. Собаки, каждая размером лишь ненамного уступавшая волку, окружили его.
Глеб слез с повозки и шагнул вперёд, игнорируя предостерегающий возглас Генриха.
В глазах лесного хищника сверкали ярость и одновременно какая-то неземная тоска. Хоть мимику зверя глупо проецировать на человеческую, те же вельш-корги, собаки-улыбаки, далеко не всегда веселы как кажется, щемящее предчувствие смерти было написано на острой морде огромными буквами. Волк поворачивался, демонстрируя собакам клыки, и предупреждал: пусть я умру, но и для кого-то из вас эта битва станет последней. Псы, подбадривая себя и всю стаю заливистой брехнёй, медлили, понимая опасность предсмертной ярости врага.
У Глеба жила больше десяти лет немецкая овчарка, по старости отправившаяся за радугу, поэтому что-то кольнуло внутри. Не хотелось, чтоб волчьи зубы напоследок перекусили горло кому-то из животных. Да и гордому хозяину чащи не желал долгих мук…
Он подошёл вплотную к кольцу собак и выстрелил. Пуля прошила серому бок. Вторично не получилось, псы как по команде ринулись в атаку на подранка, образовалась куча мохнатых тел, и не смог бы точно прицелиться, будь даже в руках «глок».
Наконец, свалка распалась. Волк лежал недвижимый. Собаки слизывали кровь. Похоже, ни одна из них серьёзно не пострадала.
Подошёл Генрих.
– Засада, командир. По бокам снег здесь глубокий, застрянем. А взять волчью тушу и отшвырнуть за обочину не выйдет. Шавки решат, что мы покусились на их добычу, и набросятся.
Пока что те никак не реагировали на людей. Лошади тоже стояли смирно и только косились на мёртвого волка, внушавшего больше опасений, чем его убийцы.
Ждали около десяти минут, пока слева из леса не показались конники.
Впереди на высоком буланом жеребце скакал важный мужик с ружьём поперёк седла. Хоть вроде бы на охоте, а разодет был как на парад: отороченная мехом шапка с верхом в форме колпака, откинутым назад, и с перьями, торчащими из какой-то бляхи надо лбом, зимний чёрный расшитый кафтан, тоже с меховой опушкой, синие шаровары заправлены в красные сапоги с загнутыми носами. Усы имел висячие, бороду бритую, а вид неприступный.
Первым прискакав к месту развязки звериной драмы, пан спрыгнул с коня, отпустил поводья и шагнул к волку. Глеб обратил внимание, что на левом боку болталась неизменная сабля, вряд ли полезная на охоте. Но за недели, проведённые в Великом княжестве Литовском, усвоил: шляхтичи разве что не в постель её берут как символ гордости и принадлежности к верхушке. Только шляхте и их слугам дозволено носить оружие. Оттого пистоль спрятал под рясу.
Боярин похвалил псов, добывших волка, и склонился над добычей. Тем временем его окружила дюжина всадников. Четверо мужчин были в шляхетской одежде, с ними, вот неожиданность, две дамы – в мужских сёдлах верхом, а не боком, как показывали в фильмах. Остальные явно относились к холопскому сословию и, как и женщины, не имели ружей.
– У волка моя пуля в боку! – гордо заявил главный.
– Пшепрашам, пан Заблоцки, – возразил другой охотник, судя по одёже, вряд ли уступавший ему знатностью и богатством. – С пулей в боку так бы далеко не убёг. Я слышал выстрел совсем недавно.
– Хотите сказать, я плохо стреляю, пан Ковальски? – первый поднялся от тела волка и положил правую руку на эфес сабли, всё же полезной даже тут – затеять конфликт и решить его ударом клинка.
– Стреляете вы отменно, – второй и не думал раздувать спор. – Только есть у меня подозренье, что кто-то иной осмелился охотиться в ваших угодьях.
– Кто же посмел? – возмутился Заблоцки, впрочем, довольный поводу перевести гнев на другой объект. – Не эти же монахи!
Взгляды шляхты и слуг перенеслись на русских американцев. Собственно, только сейчас почтенная публика изволила обратить на них внимание.
– Благослови Господь ваши долгие дни, пан Заблоцки.
Шляхтич вместо того, чтоб успокоиться, занервничал ещё больше.
– Чужестранцы?!
– Так есть, ясновельможный пан. Монахи-пилигримы из католического прихода в Массачусетсе, заокеанской англицкой колонии. Следуем на восток, чтоб прикоснуться к христианским святыням Литовской Руси. Я – брат Глен, со мной брат Генрих.
– Во имя Отца, Сына и Святого Духа, – невпопад присовокупил второй.
– Не видали ли вы, святые братья, кто стрелял в волка? – спросил Ковальски.
– Я стрелял, – к изумлению Генриха тут же признался Глеб. – Волк, хоть и раненый был, выскочил прямо на лошадей. Думал – нападёт. Мы в Массачусетсе всегда готовы – и к атаке зверей, и язычников-дикарей.
Он без смущения продемонстрировал пистолет, чем произвёл сильнейшее впечатление. Охотники не знали, что стрелял в недвижного волка с пяти-семи шагов, и вообразили: попал в бегущего.
