скачать книгу бесплатно
– Где-то здесь… – вполголоса произнес де Келюс. В полумраке едва было видно, что его тонкие усики, похожие на крысиные хвостики, торчат в стороны, словно стрелки часов на без четверти три. – Их слуга признался, что вдову держат в комнатах третьего этажа, окна выходят в глухой двор.
Я раздраженно обернулся. Почему столь важные вещи узнал только сейчас? И если слуга проболтается, что его расспрашивали люди де Келюса… Оказалось – не проболтается.
– Конечно, они могут обеспокоиться пропажей слуги, – продолжил коротышка. – Но вряд ли, это в порядке вещей, ушел в лавку за мясом с хозяйскими злотыми и сбежал. Эка невидаль!
– От тебя не сбежит? – спросил его на всякий случай.
– Он уже ни от кого никогда не улизнет! – хихикнул де Келюс и совершенно зря: мы на чужой, но пока не на вражеской земле. Убивать слугу просто ради допроса о внутренней обстановке особняка показалось мне чрезмерным.
– Тогда веди вперед, – подтолкнул его Шико, но наш соучастник уперся, ссылаясь на боязнь высоты. Зато от него мы довольно подробно узнали о внутреннем устройстве пристанища Радзивиллов – огромного особняка или небольшого дворца, как будет угодно. А также крепости, способной выдержать осаду крупного отряда, если только не разнести фасад из пушек…
Крыши домов едва выделялись на фоне беззвездного неба. Глядя на примыкающий к цитадели особняк чуть поменьше, я указал на него де Келюсу:
– Этот чей?
Увы, столь важный вопрос ушлый малый покойнику не задал.
– Живут точно не хлебопашцы, – заступился Шико. – Так что не вижу разницы. Ты задумал перебраться к Радзивиллам через крышу?
– Днем не увидел иного пути. Окна, выходящие в проулок, все забраны ставнями, нам остаются чердачные.
Человек благоразумный умыл бы руки и только пожелал мне удачи. Но сегодня дух авантюры захватил и шута.
– Что же, идем на крышу. Ангельские крылья мне не светят, ибо много грехов. Сорвусь – хоть здесь полетаю напоследок.
Тонкая, но прочная веревка обвила петлю арбалетного болта, увенчанного трехлапой кошкой. Щелкнула тетива, мой метательный снаряд улетел в черноту, с крыши донесся грохот, и мне показалось, что он поднимет на ноги всех жителей столицы. Выждали, но не обнаружили никакой реакции на мою выходку. Шико решительно взялся за веревку, я отстранил его: честь первым свернуть шею принадлежала инициатору экспедиции.
Часто навязанные узлы не слишком облегчили восхождение. Я трепыхался меж черным небом и мостовой, постепенно теряя чувство пространства, подошвы сапог скребли по каменной стене… Еще миг – и кошка отцепится от невидимого мне уступа, грохнусь с высоты второго этажа на камни, тогда никакая самогонка Чеховского не залечит сломанный хребет.
Шаг. Еще шаг… Нога сорвалась, я болтался на веревке, тщетно пытаясь нащупать опору… Боже, зачем я пошел на такой риск? Ради чего? Неужели не было другого способа вызвать Чарторыйскую на разговор… Например, продолжить дежурство у собора – вдруг ее отпустили бы к службе на следующий день. Все же молодые гормоны де Бюсси слишком часто втравливали меня в авантюры.
Мышцы застонали от непосильной натуги! С превеликим трудом подавил желание чуть расслабить пальцы и съехать вниз по веревке. Наверно, решился бы, если бы там не стоял Шико. Сдамся – и он своими шуточками сведет меня с ума или в могилу!
Под ногами, наконец, оказался черепичный край крыши. Одна из черепиц, ненароком вывернутая, полетела вниз, и осталось только надеяться, что прямо подо мной никто не ротозейничает… Точно – никто, потому что грохот черепицы о мостовую ничем не смягчен. Если еще кто-то в Кракове не узнал о шалостях французов, тут даже глухой услышит…
Шико взлетел на крышу по веревке, гибкий и цепкий как обезьяна.
– Я уж замерз, пока ты прохлаждался на стене.
Мне тоже холодно – плащи мы оставили Жаку. С собой взяты лишь кинжалы, чтоб не чувствовать себя безоружными.
Крыша островерхая, осторожно пробрались к особняку Радзивиллов по самому гребню – на скате точно не удержаться. Шико поддел острием клинка оконце и ввинтился внутрь. Я старался не отставать.
Внутри пахнуло гнилью. Полцарства за фонарик… Если кому-то приходилось ползать по чердачным стропилам старинного дома, где все в паутине и в помете летучих мышей, да еще в непроглядной тьме, меня поймет.
– Тихо! Шаги…
Едва заметным силуэтом проступил контур двери. Там действительно бродил какой-то полуночник. Или призрак, здесь ничему не удивлюсь.
Выждав, пока шаги не стихли, мы выбрались на коридор третьего этажа. Шико кончиком кинжала указал на вторую дверь от лестницы, про которую толковал де Келюс. Я на цыпочках приблизился к ней, чтобы тихонько постучаться, когда снизу донеслись приглушенные голоса.
Лестница с этого уровня спустилась в обширную залу, оттуда потянуло живительное тепло, столь необходимое нашим окоченевшим телам. Шико без раздумий ступил на лестницу, и я вынужден был отложить проникновение в спальню вдовы на потом.
Мы крались, щупая ногой ступеньку за ступенькой, любой скрип способен был сгубить обоих. Кровь стучала в ушах. Казалось, что бешеный грохот сердца сейчас потревожит всех обитателей особняка! Чихни – и конец…
Внизу уютно потрескивали поленья в камине. В креслах расположились двое. Один – в черном, сверху виднелась выбритая макушка католического священнослужителя. Во втором я признал Радзивилла Сиротку.
Мы обратились в слух. Внизу продолжился начатый и, очевидно, весьма важный разговор.
– …Нельзя повторять ошибок! – увещевал собеседника маршалок. – Как только с Валезой будет покончено, Эрнест должен быть немедленно призван на посполитый престол.
За месяц, проведенный в Польше, я чуть лучше научился понимать местный язык, поэтому в общих чертах сказанное усваивал, рядом столь же напряженно вслушивался Шико. Эрнест – это Габсбург, соперник Генриха. Что еще нам сообщат заговорщики?
– Несомненно, – согласился священник. – Но все же сначала я хочу убедиться, что к коронации вы приготовились самым тщательным образом.
– Уверяю вас, пан Юрий. Все пройдет как нельзя лучше. Главное, никто не заподозрит, что мы замешаны в покушении.
– Меня беспокоит Ян Фирлей. У старикана в подчинении вся внутренняя стража. Он Хенрика не жалует, но для маршалка – дело чести уберечь короля. Тем более проклятый француз клялся ему сохранить протестантские вольности.
Собеседники от заговора постепенно перешли к делам хозяйским, попутно коснулись «бедной Эльжбеты», Сиротка настаивал на скорейшей отправке ее в Несвиж, а названный паном Юрием призывал не торопиться – скоро в Кракове французов не останется совсем, и Чарторыйская, вероятно, имеет здесь гораздо больше шансов составить партию достойному мужу, нежели в Несвиже. Потом беседа возвратилась к заговору на коронации, но ничего нового мы не услышали.
Казалось бы, такое странное совпадение – мы только проникли во вражеское логово и тотчас попали на обсуждение самых насущных секретов – должно насторожить. Но, по здравому размышлению, никакого совпадения нет. Что еще пережевывать Радзивиллам в ночной тиши у камина, когда прислуга отпущена и мирно спит? Вот и крутился разговор вокруг одних и тех же событий.
Тихонько возвратились наверх, Шико с неудовольствием оставил подслушивание.
– Юрий – это сын покойного Николая Радзивилла Черного, – прошептал мой спутник, подкованный в генеалогическом древе магнатов. – Был ярым кальвинистом, как и отец, сейчас еще более ревностный католик, поэтому столь враждебен Яну Фирлею… Вижу, тебе не до политики. Удачной охоты, Луи! Но если вдовушка вдруг закричит, заткни ей рот. Поцелуем или просто задушишь – твое дело. Главное – чтоб тихо!
Ободренный напутствием, я тихонько стукнул в заветную дверь, но не получил ответа. Попробовал за ручку – заперто. Делать нечего, вставил лезвие кинжала в щель и приподнял щеколду с внутренней стороны. Путь свободен!
В глубине обширной комнаты виднелась конторка с письменным прибором, у которой горела свеча. Эльжбета в длиннополом турецком халате и ночном чепце что-то сосредоточенно писала гусиным пером. Увлеклась так, что не услышала стука?
Чувствуя себя последним негодником, вломившимся ночью без приглашения в спальню молодой красавицы, я опустился на колено и прошептал:
– Только не пугайтесь, несравненная! Это я, ваш покорный слуга и безнадежный поклонник.
Она вскочила и сама прикрыла рот пальцами, избавляя меня от предписанных Шико крайних мер, да я бы никогда и не посмел душить… разве что поцеловать. По правде говоря, к ней даже прикоснуться страшно, такой нежной, хрупкой, дрожащей при виде мужлана в черном, заляпанного паутиной, смердящего пометом летучих мышей…
– Де Бюсси! Вы с ума сошли! – Ее охватило непритворное негодование, но голос все же не повысила и продолжила тем же рассерженным шепотом: – Вы хотите окончательно сгубить остатки моей репутации?!
– Я полностью в вашей власти, прекрасная пани. Вам достаточно кликнуть слуг, а их полон дом, как меня схватят, убьют или, что еще хуже, обесчестят, объявив всему Кракову, что я ворвался среди ночи в покои вдовы…
– О Езус Мария! – она заломила руки. – Вы, французы, взрослеете когда-нибудь? Считаете, что забраться к привлекательной женщине, рискуя всем на свете, это так романтично?
– Грешен… Так и есть… Но я услышал, что Радзивиллы собираются отослать вас на восток, где я не буду иметь ни малейшего шанса увидеть ваши глаза и вновь предложить располагать мною, в надежде хоть частично исправить причиненное вам зло!
Она царственно шагнула в мою сторону, не обращая внимания, что низ халата распахнулся, открыв шелк нижней юбки. От ее приближения захватило дух.
– Вы сумасшедший и очаровательный молодой человек, сеньор. Не скрою, вы умеете произвести впечатление… Я даже представить себе не могу, чтобы кто-то в этих землях досаждал знаками внимания женщине, которую сам сделал вдовой. Скорее всего, такому наглецу пришлось бы пасть от руки родственников убитого.
– Возможно, и меня это ждет. Но пока я жив, рискну предложить вам: бегите со мной! Я брошу королевскую службу, от нее не вижу ничего, кроме постоянного испытания чести. От отца у меня остались имения в Анжу. Да, и титул, правда – всего лишь баронский… Но я клянусь, что все это положу к вашим ногам! А жизнь во Франции совершенно другая. Подумайте! Никаких долгов, никаких косых взглядов, только просторные луга, виноградники, залитый солнцем лес с оленями и косулями. У вас всегда будут лучшие парижские наряды, лучшие выезды… Вы увидите всю Европу – не только Францию, но и Вену, Рим, Флоренцию!
– Вы предлагаете мне руку и сердце… или только быть компаньонкой в бегстве, то есть любовницей? Остыньте, барон! Я не буду ничьей любовницей – ни вашей, ни короля, ни кого-либо из Радзивиллов. И я никуда не уеду из Кракова – ни в Несвиж, ни в Париж, ни в Вену. Только с любящим и любимым, преданным мне супругом, когда закончится траур. Видит Бог, я даже представить не могу себя влюбленной в человека, разрушившего мою жизнь. Теперь покиньте меня, не то я действительно буду вынуждена звать на помощь.
Отступил, чувствуя себя битым псом, затем спустился по узлам на стылую мостовую, не ощущая ни холода, ни рези в ладонях от веревки. В голове набатным колоколом бились услышанные от Эльжбеты слова.
…Очаровательный молодой человек… Никуда не уеду… Не буду любовницей короля или Радзивиллов…
Конечно, не стоит забывать, что меня она тоже отвергла. А готов ли я был звать ее под венец? В покинутом мире, кстати, осталась и моя супруга, с ней мой сын, давно уже взрослый. Но тут все заново, прежнее не в счет… Я для прежней семьи, видимо, умер. Значит – живу практически с чистого листа, кроме нескольких подлых поступков, учиненных де Бюсси в Варфоломеевскую ночь и немного раньше. Да и не все, на листе начертанное уже после моего вселения в дворянскую плоть, разумно считать предметом гордости.
Шико выслушал краткое изложение разговора с Чарторыйской и выделил единственно важное для короля – ему не готовы распахнуть объятия, тем лучше, конечно, однако сопротивление дичи лишь распаляет охотника.
– Послезавтра коронация, господа! Давайте сначала переживем коронацию, – воскликнул мой друг. – Славно, что мы предупреждены о заговоре. Вся надежда на верность Яна Фирлея и нашу маленькую придворную гвардию. Келюс, Жак и… как там тебя… Чеховский! Напоминаю еще раз – ни слова даже духовнику на исповеди, иначе проткну язык через затылок.
Он умел убеждать.
Глава седьмая
Перед коронацией
От талантов владеть оружием зависело само существование в этом опасном мире.
Конечно, я знал много больше орудий убийств, чем придумано к концу шестнадцатого века, но не было никакой возможности изготовить хотя бы малую их часть. Я довольно точно представлял устройство автомата Калашникова и не сомневался, что дюжина их стволов одним только эффектом неожиданности обратит в бегство даже стотысячную армию, но понятия не имел, какие соединения применяются в капсюле патрона, открыты ли они к 1570-м годам и как называются на местном алхимическом языке. Про технологию легирования стали, чтобы ствол не разорвало первым же выстрелом, прошу у меня не допытываться.
Все, что удалось сделать за полтора года пребывания в Париже из огнестрельного оружия, так это воплотить в металле пару двуствольных пистолетов с кремневым механизмом запала пороха вместо фитильного и нарезными каналами стволов.
Когда разведчика готовят к операциям за границей, в число навыков входит сооружение смертоносных штучек из самых простых подручных материалов. Я обзавелся комплектом метательных звездочек, а кошель с золотыми монетами, перепавший мастеру-оружейнику, замкнул ему рот, чтоб не задавал лишних вопросов и ни с кем не откровенничал. По понятным причинам отрабатывать бросок выдавалась возможность только в стороне от любопытных глаз, обычно в лесу, где никто не заметит мои ошибки и не укажет, как их исправить, поэтому все сам, сам…
С фехтованием проще, к моим услугам был самый квалифицированный наставник Франции. И самый колючий на язык.
– Ангард!
Я преспокойно уклонился от атаки и обвел его шпагу, одновременно не выпуская из виду левую руку Шико с кинжалом, готовую нанести предательский удар. Он вдруг кинул кинжал прямо мне в лоб, резко и сильно, словно получил команду меня убить. Едва парировал бросок, но его шпага тут же вспорола мне ватную куртку до сорочки.
– Выпью сегодня за упокой вашей души, де Бюсси, вы уже трижды покойник!
Первый раз он поймал кончик моей шпаги гардой кинжала, и я не сумел отразить своим кинжалом молниеносный укус его клинка. Потом во время моей, казалось бы, безупречной атаки Шико отскочил назад и зачерпнул сапогом свежий конский навоз, щедро рассыпанный по Вавельскому холму близ дворца, ароматные шары брызнули мне в лицо, залепили глаза… Он не уколол, всего лишь приставил клинок к горлу и ядовито заметил:
– За жизнь нашего Генриха не поставлю и ломаный грош, если тот отправится в ночную вылазку под защитой «рыцаря конского дерьма».
Я не пытался его увещевать, что подобные подлые приемы не делают чести дворянину. Он в таких случаях неизменно ухмылялся в усы, заявляя: «С того света всем объяснишь, де Бюсси, как ты был прав, а твой противник – нет». Или: «Сохранить честь хорошо, но неплохо бы сохранить и жизнь».
Но «рыцарь конского дерьма» – перебор даже по меркам придворного шута. И что мне было делать? Вызвать его на дуэль? В четвертый раз стану покойником, причем в последний. Даже отказаться от его уроков не могу. Здесь, если долгими часами не упражняешься ежедневно, непременно встретишь более подготовленного любителя скрестить шпаги. А лучше, чем эта заноза, никто в Кракове не составил бы компанию.
Жаль, что я не увлекался фехтованием в прежней жизни. Впрочем, изящное владение шпагой на спортивной дорожке здесь пригодилось бы только отчасти: надо быть готовым к нападению двух или даже трех противников, вооруженных самым разнообразным оружием и не брезгующих любыми средствами, уметь постоять за себя верхом, в узких коридорах, на скользких улочках, лестницах, галереях… В этом спорте есть всего лишь одна награда – проснуться на следующее утро живым.
Фехтование на шпагах уступило место рубке на саблях, они затупленные и не наносят ран, но оставляют сине-бордовые отметины, Шико не упустит случая покарать за ошибку. Я тоже, но мне его достать удавалось гораздо реже.
Опробовали с ним ситуацию, когда один из нас вооружен шпагой и кинжалом, на французский манер, а противник саблей или излюбленными поляками клевцом и шестопером. Шпага позволяет достать соперника в выпаде и увернуться от встречного удара, но отразить ею кавалерийскую саблю, палаш или другие тяжелые польские игрушки, призванные пробивать кольчугу, очень сложно. Особенно если противников больше, тогда только сабельная защита обещает спасение.
Предполагаю, что за нашим единоборством следили десятки пар глаз, в первую очередь – польских, шляхтичи и их окружение надеялись перенять французское искусство выпускать кишки из ближнего не менее, чем их дамы желали переодеться в наряды по последней европейской моде. Что же, наблюдать со стороны одно, а самому померяться силами с Шико – совершенно иное, он десятки раз побеждал меня одним и тем же виртуозно отточенным финтом, хорошо известным.
Завтра нам понадобятся все силы и все умение, чтобы выследить убийцу, подосланного Радзивиллами к Генриху, и вовремя перехватить.
Анжу, как обычно, просыпался в Вавеле после полудня. Мы с Шико удостоены ежедневной чести присутствовать при завтраке, здесь же суетился Чеховский с парой парижских лекарей – они следили за лакеями, на которых опробованы королевские блюда, пытаясь узреть признаки отравления. Я видел лишь признаки обжорства.
Обеденный зал Вавельского дворца в отсутствие толпы приглашенных гостей казался большим и гулким. Живописных полотен и прочих украшений мало, вдоль стен скучали пустые рыцарские доспехи, добрая половина – с рубцами от русского или татарского железа, боевые отметины считались предметом гордости.
Генрих с мрачной гримасой лениво ковырял грудку фазана. Краем уха слышал его жалобы лекарю – некоторые болячки, в том числе не обсуждаемые вслух с посторонними, его начали беспокоить.
Здесь нет антибиотиков, а рекомендовать ему пары ртути я воздержался, это лекарство порой хуже самой болезни. Но есть народное средство, подавляющее возбудителей большинства инфекций.
Я наклонился к уху короля, привычно оттянутому двумя сережками с драгоценными камнями, и скороговоркой прошептал о рекомендованном моим эскулапом средстве – «баня а-ля рюсс». Генрих скривился, нервно закрутив пальцами ус.
– Ты хочешь сварить меня заживо, де Бюсси?
– Разделю испытание с вами! Посудите сами, мой король, предложенные парижскими лекарями колдовские зелья еще в меньшей степени вызывают доверие.
Русская баня с влажным паром на западных землях Речи Посполитой была не слишком распространена. Но, видно, потакая вкусам православных князей из Великого княжества Литовского, в Вавеле одну такую соорудили. Веники тоже нашлись.
В предбаннике король, совершенно голый и обмотанный только белой полотняной туникой, тревожно втянул носом влажный воздух.
– Нательный крест настоятельно прошу тоже снять. В парилке он нагреется и начнет немилосердно жечь кожу. Я свой снял!
Рядом с ноги на ногу переминался Шико, у него даже желание острить пропало. Спокойно чувствовал себя только Чеховский, ему русская баня не впервой. Он тоже был без креста.
– Вы, двое… – решился король. – Идите первыми! Если уцелеете, я подумаю. Сгорите – туда вам и дорога.
– Вы всегда были добры ко мне! – с этими словами я нырнул в горячий полумрак.
Свет едва пробивался через крохотное оконце, в парной было ужасно темно.
– Готовы, сеньор де Бюсси? Начинаю!
Я не успел ничего возразить, как Чеховский обильно плеснул воду на камни. Кошмар… Конечно, париться приходилось многократно и в русской бане, и в финской, и в турецкой. Но в другой жизни и в другом теле, для де Бюсси это впервые!
Терпел на полке, пока не ощутил приближение потери сознания. С трудом удалось свалиться на пол. Мучитель восседал вверху и что-то напевал.
– Еще добавим парку, сеньор?
– Если такое вытворишь при короле, посажу тебя голым задом на камни!
Кубарем выкатившись из парной, я продемонстрировал Генриху и Шико самое счастливое лица, которое только смог состроить. Лишь после бадьи ледяной воды на голову обрел дар речи.
– Великолепно, мои друзья! Чего же вы ждете?
Следующий отрезок времени, наверно, запомнился мне больше, чем Варфоломеевская ночь и схватка в лесу под Лодзью, вместе взятые. Генрих поклялся всеми святыми уничтожить мою семью до седьмого колена, сжечь тела и пепел развеять… если он выйдет из парилки живым. Под веником король только жалобно стонал. На очередной его ноте Шико взвыл в унисон где-то у ног, на полу, а неугомонный Чеховский, ободренный признаками высочайшего энтузиазма, опрокинул на камни следующий ковш воды!
Когда мы пришли в себя снаружи, попивая прохладное кислое вино, шут первый раз после входа в пыточную связал фразу длиннее трех слов. Не считая, конечно, проклятий.
