скачать книгу бесплатно
– В таком случае, милая, избавьте меня от страданий произносить это длинное и сложное для запоминания и произношения имя, договорились? Мне кажется, цвет этих глаз больше подходит Лиз, тем более у нас традиция – ранг фрейлины соответствует ее имени, чем выше – тем имя длиннее, и наоборот. Достаточно простая и удобная для всех традиция, не так ли? К тому же лаконичное и скромно-обаятельное имя Лиз как нельзя лучше гармонирует с внутренним миром честной непритязательной девушки, не так ли?
Чарлиз слушала Викторию с открытым ртом и не знала, что ответить. Предложение Виктории отказаться от собственного имени выглядело обыкновенной причудой. Впрочем, Чарли могла отказаться и от многого другого, только чтобы служить ей, поэтому безропотно произнесла:
– Бесспорно, миледи.
– Вот и отлично, – расслабленно произнесла Виктория. – На этом и остановись. Поскольку Лиз уже принята на работу, я буду обращаться к новой фрейлине, как и к другим четырем, доверительно, без дистанции, на «ты». Итак, Лиз, следуй за остальными, они тебе все покажут и разъяснят. – И, машинально кивнув Чарлиз на прощание, уже забыв о ее существовании, Виктория отошла к кружку уже давно бросающих на нее взгляды военных мужей.
А Чарли в оцепенении и с низко склоненной головой, продолжая находиться под гипнотическим для себя обаянием Виктории, провожала ее благодарным взглядом.
Глава 7
Их звали Петронелла, Габриэлла, Памела и Белла. Тех фрейлин, что составляли свиту Виктории, а сейчас, обступив Лиз, как они ее знали, и не отводя восьми глаз, разглядывали девушку. Старшие из них, и по возрасту и по положению, Петронелла и Габриэлла, единственно допускаемые близко до себя Викторией, были самыми яростными фанатиками ее и поклонницами, оставшиеся три служили более «устрашением», нежели надобностью для графини. Виктория знала, что внушает ужас величия уже одной своей длинной процессией, тянувшейся за ней повсюду, куда бы ни ступила ее нога. На роль последней в ней и, как всегда, самой бедной, скромной и исполнительной девушки и была принята Чарли. Пятой фрейлине более всех других доставалась роль груши для битья, необходимой Виктории и ее любимицам для насмешек, шуток, розыгрышей, если рядом не находилось, помимо них, других объектов. Если не считать закрытых, для узкого круга людей, приемов, свита графини была неразрывно с ней связана. В комнате каждой фрейлины на стене подле кровати висел колокольчик, часто звонящий разом для всех них, призывающий наравне с прислугой в покои Виктории. Ей было не наиграться живыми куклами во время бодрствования, потому она использовала их по вечерам и ночам тоже. Графиня любила шум и беготню вокруг себя, непременно в соединении с услужливым тоном и живым заботливым участием.
Чарлиз не оставалась на приеме ни секунды более, под конвоем младших фрейлин отправившись на ознакомление с основными помещениями дворца. Исходя многочисленные коридоры и лестницы вверх и вниз, Чарли тем не менее сделала вывод о том, что основное здание имеет пять этажей, срединный из которых занимали комнаты короля и принца. Если бы на то была воля его высочества, он не позволил бы никому бывать на третьем этаже, но король, оставаясь монархом, являлся более гостеприимным хозяином, поэтому этаж был многолюден, и даже графиня Виктория часто посещала его. Король, имевший связь с матерью Виктории на протяжении многих лет, питал к молодой графине отчасти родственные чувства, если вообще знал, что это такое. Так или иначе, он отвел Виктории покои на следующем, предпоследнем этаже. Последний, пятый, большей частью пустовал, если не считать комнат некоторых придворных, в том числе покоев фрейлин, занимающих небольшое пространство в восточном крыле дворца. Поднимаясь все выше и выше по лестнице, процессия с Чарли наконец их достигла. Нарядные коридоры, богатые убранством и красным бархатом, здесь сменились на неокрашенное дерево, коим была оббита стена между шестью дверьми, следующими в ряд друг за другом. Самая последняя комната, у дальней стены, пустовала. Дверь ее была открыта, а застеленная покрывалом кровать и необжитый, без личных вещей, вид подтверждали это.
Памела и Белла, что, введя в курс дела, должны были помочь обустроиться Чарли, оказались бесполезными помощницами, зато превосходными болтуньями и сплетницами. Как только они оказались вдалеке от высшего общества, а значит, от чутко слышащих ушей и острых взглядов, они принялись обсуждать знакомых персон, на свое несчастье в течение дня успевших повстречаться им на пути. Их диалог был настолько пустым и быстрым, что Чарлиз, вначале пытавшаяся уловить его смысл, через несколько минут перестала напрягать разум в этом понимании, признав, что не успевает и не вычленяет ценности из него, потому она углубилась в собственные размышления.
– Если бы Элла сегодня еще оставалась пятой, то он точно не посмел промолчать и ответил ей за недавнее оскорбление в свою сторону.
– Да, он имел бы на это право. Она всегда поступала грубо и невежественно. Вспомни, как она ушла. Ничего даже не сказала.
– Да, просто ушла.
– Одного не пойму, почему?
– Я была уверена, что она упадет графине в ноги, ведь неправа.
– Ей было так хорошо во дворце, на таком значимом положении! Хотя в последнее время ее словно подменили… Да и как она могла, в трезвом рассудке и добром здравии, без объяснения, не отвечая на призыв графини приблизиться, напротив, сбежать от нее?
– Такое ощущение, что ее околдовали.
– Без темных сил здесь не обошлось, точно.
– Даже если это была банальная гордость, – предположила Памела, – нам не нужны гордячки, определенно нет.
Неразлучные приятельницы в течение получаса обсуждали внезапный для них уход предыдущей до Чарли, пятой фрейлины, у которой в какой-то момент разум возобладал над слепым поклонением графине, не позволив дольше сносить нападки Виктории исподтишка. Приняв решение молча удалиться из дворца она тем самым сознательно ставила крест не только на карьере и удачном замужестве, но и на приеме в свете. За время этой беседы Чарлиз успела через единственное окно своей комнаты осмотреть задний двор, на который оно выходило, развязать узелок с самыми необходимыми вещами, а именно: небольшим образком с ликом Спасителя, расческой, косынкой и двумя старенькими простыми платьями, и разложить все по местам.
– Что теперь делать? – она решилась перебить их занимательную беседу.
Фрейлины, замолчав, с непониманием уставились на нее.
– Я имею в виду, – пояснила Чарлиз, – каковы обязанности фрейлин? Как проходит их день? – девушку уже порядком изнурила пустая болтовня двух подруг, и только жажда приступить к работе поддерживала бодрость против желания прилечь с долгого пути.
– Как проходит день Виктории, так и наш. Всегда по одному распорядку, – ответила Белла.
– По утрам графиня оповещает о своем пробуждении каждую из нас, правда, возможно, в разное время, но с одной целью – чтобы мы присутствовали при ее утреннем туалете. Мы помогаем ей одеваться, передаем последние новости или ответы порученных нам посланий. После завтрака или чая гуляем в парке, как и по окончании обеда. Если погода не располагает к тому, проводим время в приемной зале, где, исходя из надобности графине, поддерживаем беседу с великосветскими лицами, прислуживаем, можем вязать или вышивать, к примеру. После ужина, когда начинает смеркаться, – проводим время в тех же залах, но уже на званых вечерах или балах.
– Каждой из нас в течение дня графиня дает различные важные и интригующие задания. Сходить в то или иное место, отнести или вернуть вещь или записку, узнать или выведать у определенного, указанного ее светлостью лица нечто, что передано должно быть лично ей. Мы – ее глаза и уши во дворце. Самые преданные и верные.
– Я полагала… – начала Чарлиз, но остановилась.
– Что ты полагала? – с неодобрением посмотрели на нее девушки.
– Полагала, что мы будем в постоянных разъездах. Будем посещать приюты, больницы столицы и других городов…
– Зачем? – девушки нахмурили брови. Им явно не понравилось ни одно слово в речи Чарли.
– Для того чтобы помогать нуждающимся…
Фрейлины молча переглянулись.
– Это не входит в обязанности графини, – отрезала Памела. – Даже когда она станет королевой, не будет входить.
– Да, – подтвердила Белла.
– Его высочество – возможно, но она – не должна, – ответили они одна за другой.
– Как же вы здесь? – Чарлиз снова наткнулась на взгляды непонимания. – Как же вы здесь не изнемогаете от скуки и бездействия?
– Поверь мне, Лиз, за всеми этими заботами, кажущимися тебе, возможно, мелочными, пролетают все наши дни, – серьезно ответила Памела, которую уже начинали раздражать вопросы новой фрейлины. – Эти дела съедают все наше время. Главное здесь – графиня Виктория, а мы лишь служим ей, и не стоит этого забывать. На себя здесь не найдешь времени, как и на размышления из разряда: «Что?», «Как?», «Почему?».
– То, что ты находишься при первой леди в королевстве, даже безвозмездно, уже о многом говорит. О сложившейся придворной и личной жизни как минимум, – с загоревшимся блеском в глазах добавила Белла.
– Если на собственные дела у вас не остается времени, как же вы находите его для родных людей из прежней, семейной жизни?
Вместо ответа фрейлины апатично покачали головами.
– Даже ответить на письма родным не успеваем, – сухо проронила Памела.
– Только если раз в месяц, – добавила Белла. – Где-то за восемь недель службы выкраивается один день, чтобы навестить близких, если они живут в столице.
– И вам по сердцу подобным образом распоряжаться собственной жизнью? – искренне удивилась Чарлиз.
– Здесь мы строим себе новую жизнь. А ты, судя по расспросам, сюда исцелять кого-то приехала? – девушки ехидно рассмеялись.
– По крайней мере, я постараюсь найти время на что-нибудь подобное!
– Посмотрим, – усмехнулись придворные фрейлины, так и не согласившись с ней.
Но они оказались правы.
За всеми незначительными заботами, вмиг набросившимися на нее и более не отпускавшими, Чарлиз так и не нашла времени даже написать тете, что прежде казалось немыслимым для нее.
Как самой последней по старшинству и новой фрейлине, ей доставалась вся «грязная работа». Она носила за Викторией зонт, накидку, галоши или иные вещи, во время прогулок часто выполняя роль отсутствующей прислуги, дежурила чаще остальных по ночам в смежной с покоями графини комнатке, составляла официальные ответы на письма просителей, адресованные ее покровительнице, которая никогда не касалась их. Помимо этого, точно обладательницу самых быстрых ног, ее посылали по срочным и не очень срочным поручениям и именно ее рукам доверяли нежнейшие шелковые одежды графини для доставки в прачечную, для вышивания золотыми нитями и камнями узоров на ее одеждах до тех пор, пока они не соответствовали задумкам своей хозяйки. Помимо того, в свете Чарлиз должна была в любой момент поддержать разговор, уметь быть заинтересованной слушательницей и просто исполнительной служанкой, а для того ей нужно было как можно быстрее выучить имена и привычки большинства придворных лиц, правила и тонкости светской жизни.
Собственную жизнь Чарлиз меняла на жизнеобеспечение и времяпрепровождение графини. К чести Виктории, стоит отметить – она отлично умела занять подчиненных, никого не оставляя без дела. Потому Чарлиз постоянно была на ногах или занята. Беспрестанно, почти как с ребенком, находилась подле Виктории, исполняя капризы той. Только ребенок днем спит, а графиня, казалось, никогда не спала.
Дни изматывали ее еще сильнее тем, что все были одинаковыми. Словно один день повторялся снова и снова, в который, как в бездонный колодец, без отдачи уходило позитивное настроение, терпение, энергия и жизненная сила. А Чарлиз, не понимая причин своей усталости, на протяжении пятнадцати часов старалась быть проворной, услужливой, быстрой, дружелюбной со всеми и уступчивой, истощая силы к вечеру каждого дня.
Девушка часто приходила в свою комнату только к полуночи. Чтобы сэкономить свечу, которыми, как и с остальным инвентарем для фрейлин, Виктория не занималась, Чарли сразу же принималась крахмалить воротничок выстиранного в прачечной платья, чистить обувь от пыли, скопившейся за день, набирать воду в таз для омовения тела за прошедший день, чтобы на следующий соответствовать высокому статусу своей нанимательницы. Иногда, задерживаясь у Виктории, она успевала только, скинув обувь и платье, упасть на кровать, и ее глаза тут же закрывались. Засыпая, она думала о тетушке, даже писала ей письма в грезах дремоты, вспоминала о фехтовании и Оли, который, она знала, стал к ней ближе, вместе с полком пребывая где-то в округе столицы.
Только по прошествии двух месяцев, уже механически исполняя свою работу и зная, как собственное имя, распорядок жизни Виктории, Чарлиз смогла прийти в комнату раньше обыкновенного, быстрее справившись со своей обязанностью доставки в прачечную белья графини, не доверяющей «грубым» рукам служанок подобные виды ткани и вшитые в них драгоценности.
Чарлиз торопилась сознательно. Она решила сегодня непременно написать тетушке, чтобы не заставлять ее волноваться еще более длительный срок.
Присев на постель и склонившись над прикроватной тумбой, под непрекращающийся шум и движение за дверью Памелы и Беллы, переходящих друг к другу из одной комнаты в другую в приготовлениях ко сну, она принялась сочинять:
(Письмо Чарли к тетушке)
Дорогая тетушка!
Бесконечно счастлива наконец писать Вам, улучив минутку и оторвавшись от суетной жизни двора. Даже если Вы справедливо корили меня за долгие месяцы молчания, знайте, мыслями я обращаюсь к Вам так часто, что могла бы надоесть Вам, если бы находилась подле, – она улыбнулась, водя пером на желтом листе грубой бумаги и часто макая его в чернильницу.
Я обязана рассказать Вам о встрече с графиней Викторией и теплом приеме во дворце. Она самая обворожительная и прекрасная женщина во всем мире, и, тетушка, я ни одной секунды не сомневаюсь в том, будет достойнейшей королевой всех времен. Я искренне полюбила ее, стоило ей вымолвить первые слова, но когда графиня благодушно позволила мне остаться при ней ее пятой фрейлиной, мне показались за спиной Ее Светлости ангельские крылья. Благодаря ее протекции, я познакомилась с двором и его жизнью и теперь могу быть полезной графине в ее отношениях с ним.
Кстати, об отношениях… Я была представлена Его Высочеству, но знакомства с ним не вышло. Я помню о своем обещании, данном Вам, я непременно и о нем разузнаю, но в настоящий момент я почти убеждена – он не достоин ее.
Любимая тетушка, пора заканчивать письмо, мне следует поторопиться на кухню, чтобы передать его с обозом, отправляющимся из дворца не чаще раза в месяц за провизией в Томплинсон. Слава наших сочных овощей и ароматных трав давно известна на королевской кухне, и многие блюда действительно могут потерять без них свой вкус! Отыщите, милая тетушка, этот обоз или купцов, направляющихся в столицу, для передачи ответа, пока я вижу этот способ единственным для обмена вестями друг о друге.
Целую Вашу руку,
Чарли
Но это было единственное письмо, которое Чарлиз написала и отправила до Таундера за все свое пребывание во дворце.
Со временем жизнь расставила все на свои места. Она доказала Чарли, что та цель, с которой девушка направлялась в столицу, настолько расплывчата и неопределенна, что так и осталась невыполненной целью. Чарли не смогла даже на шаг приблизиться к принцу. Но, если письмо, изменившее жизнь Чарлиз, было от его имени и подписано его рукой, выходит, именно он нуждался в помощи. Впрочем, выяснить это у него казалось невозможным…
«Как мне выкроить время, чтобы, помимо служению Виктории, найти возможность приблизиться к нему?» – Чарли остро занимал этот вопрос, и она полностью ему отдалась, вскоре обнаружив, что кроме него и своих обязанностей перед графиней ее более ничто не занимает. Впрочем, именно тогда, когда она кропотливо углубилась в решение вопросов чужих судеб, как ни странно, она потеряла интерес к собственной, лишая ее событий, радостей, даже огорчений. В общении с придворным светом она того не находила, в отличие от большинства. Петронелла с Габриэллой, Белла и Памела, напротив, находили забавы, флирт, тайные свидания в надежде устроить свою судьбу, тогда как Чарли подобная жизнь казалась невыносимой. «Зачем я приехала сюда? Графиня Виктория живет в благоденствии. Это здоровая, интересующаяся, цветущая молодая женщина без недостатка роскоши, яств, развлечений и мужского внимания. Правда, о принце я не могу сказать того же…»
Чарлиз практически не видела его. Даже если он и бывал в свете, то только когда его присутствие было необходимо, оставаясь нелюдимым, хотя, бесспорно, всегда галантным и вежливым. Словно сбегая от двора, он отсиживался подолгу где-то в укромных уголках дворца либо часто отлучался в какой-нибудь из городов королевства. Словом, как во время послеобеденного отдыха или прогулок по парку, так и на вечерних мероприятиях Чарли его не встречала, а по прошествии двухмесячного пребывания во дворце, она окончательно потеряла его из виду. Говорили, что его высочество отбыл в соседнюю страну по каким-то своим, совсем не интересным Чарлиз, темным для нее политическим делам, и когда должен был вернуться, в кругах Виктории не ведали.
Как будто нарочно он избегал общества графини, а Чарли находилась именно в нем!
«Он поддается собственной слабости…» – часто в мыслях сетовала Чарли, тут же их пресекая. «Ах, что же я говорю, – размышляла она, вспоминая слова отрока. – Я не должна думать о нем дурно, но, боюсь, это так. Он сам препятствует своему счастью и не видит этого. Разве это возможно?! Как мне это изменить?»
Виктория, напротив, казалось, совсем не грустила по этому поводу. Безусловно, ей было неприятно осознавать, что ее «золотые» годы проходят в «подвешенном» состоянии, без уверенности в браке, но грустно – ни на мгновение. Она знала, что куда бы принц от нее ни уезжал, далеко он не уедет, ведь она уже жила в его доме, чувствуя себя здесь, как и ее мать когда-то, полноправной хозяйкой, напропалую кокетничая с менее царственными особами мужского пола, но не менее для нее привлекательными. Не страшась осуждений двора, пользуясь своей недолгой, как все придворные были уверены, свободой, она дарила ее своим обожателям. А обожателями Виктории считались все мужчины. Каждый старался завладеть либо ее взглядом, либо рукой для поцелуя, либо состоянием и связями в случае провала брака с будущим королем.
Попав в окружение двора, даже Чарлиз, как она ни пыталась, не удалось избежать его влияния. В столице она неминуемо поддалась искушению размышлений о замужестве. И поддавалась им она часто, потому что искушений было много, но все они оставались кратковременны, как вспышка молний, и с легкостью забывались ею, как минутное помутнение рассудка во время раскатов грома. Да и охотников на лишенную своего положения дворянку не находилось. Обыденное бедное платье, так контрастирующее на фоне лоска нарядов остальных, выдавало в ней отсутствие какого бы то ни было состояния. И внешность ее, ничем не приукрашенная, как у всех дам вокруг, делала ее непримечательным объектом для флирта, потому кавалеры редко уделяли ей внимание. А те, что завораживали обходительными манерами или красотой ее неопытный взгляд, при ближайшем рассмотрении оказывались изнутри совсем иными. Теми, кого интересовало все то, что было Чарли противно: самолюбование, злато, чревоугодие с увеселением или азартные игры. Вскоре, после частых разочарований, долгих раздумий и даже обид на судьбу, она смирилась, окончательно перечеркнув для себя даже возможность замужества, решив, что так оно, наверное, и к лучшему. Чарлиз научилась напоминать самой себе, что все придворные мужчины – самодовольные, любящие только себя гордецы, интересующиеся лишь собственным телом либо телом и деньгами богатых наследниц. Отчасти она говорила так себе еще и потому, что подобные суждения помогали с меньшей болью принимать безразличные взгляды и отвечать полным спокойствием на них самой.
После двухмесячного пребывания в столице у девушки началась бессонница, мучившая ее каждую ночь. Измотанная за день, не чувствуя под собой ног, она ложилась спать, зная, что завтра вновь предстоит прожить трудный, пятнадцатичасовой рабочий день, но не могла заснуть. Не получая ни эмоциональной, ни смысловой отдачи за свои старания, Чарли теряла интерес к происходящему. Она чувствовала, что жизнь утратила для нее цвет, окрасив дни в серую бесконечность. С открытыми глазами, лежа на кровати по ночам без сна, она искала и не находила способов вернуть его и радость жизни. Определенно, одной из причин была тоска по родному дому и отсутствие тетушки, которая непременно бы пожалела племянницу, прижала б к груди. «Нет, жалость к себе не может стать спасением», – заключила Чарлиз, стремясь искоренить в себе любые проявления эгоизма.
«Обидно, но нужно признать, что я потеряла себя… Сейчас мне необходимо мыслями и душой быть подле Виктории, но я не могу, словно лишилась чего-то важного. Оставив Оли, тетушку, все, что мне было дорого, обменяв прошлую жизнь на словесное обещание помощи принцу, я была слишком самонадеянна в своих силах… Жаждая разобраться в себе, я потеряла, хотя, наоборот, надеялась приобрести. Не ошибалась ли я в себе, давая обещание? Порой я уверена, что не смогу. Не смогу дойти до конца, которого не видно… Что, если я выбрала не ту дорогу? Может быть, еще возможно все вернуть назад и поселиться в летнем домике на краю тетушкиных владений? Нет, я уже слишком много шагов сделала по этому пути. Страшно находиться в невесомости, уже оторвавшись от прошлого, спасаясь только верой. Не иметь ничего, кроме нее. Но именно вера в то, что все получится, возвращает мне разум, а он твердит – если душа не спокойна, что-то стоит изменить…»
Чарлиз не хватало того, благодаря чему в Таундере она неизменно радовалась каждому дню, с легкостью переносила тяжести и невзгоды. И это нечто навсегда осталось в прошлом. Ее шпага могла бы вернуть Чарлиз к жизни. Но где она теперь? Под амбаром ее больше не было, Чарли точно это знала, ведь она променяла ее на эту новую жизнь, так легко отказавшись от прежней.
В одну из бессонных ночей девушка встала с кровати, подошла к стене, на которую лился лунный свет от тонких занавесей, в редких местах уже продырявленных временем, и, воображая в руке шпагу, сделала выпад на незримого противника. Медленно, но верно, по частям, она вспоминала и воссоздавала все те движения, что когда-то являлись смыслом ее жизни. Не разучивая новые, она стремилась хотя бы не растерять старые навыки, закрепленные в фехтовании с Оливером.
«Если брошу практику, потеряю себя навсегда. Та веселая, мечтательная девушка, какой я была когда-то, погибнет, – убеждалась Чарлиз. – Чего бы это ни стоило, нельзя прекращать тренировки, ведь они для меня – жизнь. Они не могут отобрать у меня силы для служения Виктории, они мне их даруют. Службой моей и сердцем, как и прежде, будет неизменно заведовать Виктория, но над ночами и душой властна только я. Правда, единственное и самое главное, чего не достает – это шпага. Но я добуду ее у местного кузнеца, во что бы то ни стало», – и Чарли с решительным видом направилась обратно к кровати.
В первый раз за долгое время она уснула в одно мгновение, избавившись от мук затяжной бессонницы.
Глава 8
Чарлиз все просчитала.
Намечался один из вечеров, когда Виктория отпускала фрейлин раньше, оставаясь на закрытом вечернем приеме во главе с королем, его избранным кругом придворных и новыми гостями. Графиня тщательно готовилась и с нетерпением ждала подобных мероприятий, на которых часто ее собеседниками становились высокопоставленные лица мужского пола, имеющие все шансы заинтересовать молодую графиню своим состоянием, обращением или внешней красотой. Кроме того, Виктория постоянно и остро нуждалась в «новой крови» и внимании еще одной «партии» обожателей, дарующих, помимо комплиментов, новые вести, право разглашения и применения которых она всегда оставляла за собой и могла направить против любого лица для собственной выгоды. Когда Виктории приходилось переступать через другого, она делала это уверенно и без оглядки. За эту стойкость духа она себя уважала и чествовала.
Подходящее событие неизменно приближалось, поскольку весь дворец полнился слухами о скором прибытии заграничных кораблей к пристаням столицы, а их адмиралов ко двору.
Когда же это произошло, Виктория, как и было ожидаемо, оставила при себе лишь старших фрейлин Петронеллу и Габриэллу, остальных отпустив до утра, намереваясь до полуночи проиграть в карты с интересными мужчинами, к тому же наивысшего чина.
Итак, путь Чарлиз к фехтовальному оружию был свободен. Ничто и никто не удерживал ее во дворце: ни Виктория, ни отсутствующий кронпринц. По-прежнему находясь в отъезде, он должен был прибыть со дня на день, но большинство придворных называло срок к завтрашнему утру.
В отличие от Памелы и Беллы, которым и целого вечера было мало для разговоров в комнате одной из них, где приятельницы любили уединяться при любой возможности, Чарлиз не терпелось покинуть свою, тайно отправиться в город, найти дом с мастерской кузнеца (о местонахождении которого она выведала у слуг), выбрать клинок и быстро вернуться обратно. Совершить это важное предприятие вместо себя она бы не доверила никому на свете. «Клинок – это как… муж. Нет, даже еще важнее. С мужем, возможно, не придется сражаться против обстоятельств, а в бою только на меч и можно положиться».
Раздобыть мужское платье, только в котором Чарли могла в поздний час беспрепятственно передвигаться по дворцу и за его пределами, труда не составило. Договорившись со слугами, которые через вторые и третьи руки добыли Чарлиз простого кроя брюки и вычурную блузу с воланами, очевидно, принадлежащую одному из причудливых пожилых графов, отказавшемуся от нее, она нуждалась в средствах, чтобы отблагодарить их. Но Чарлиз была не одна в этом мире. У нее оставалась тетушка. По приезде во дворец, повесив в шкаф третье из своих платьев, она оставляла его неприкасаемым, но намедни приготавливая к службе, услышала звук монет, бьющихся друг об друга в одном из карманов одеяния. Тетушка, отправляя племянницу в столицу, безусловно, позаботилась о Чарли, и, зная, что та не возьмет ни гроша, предосудительно спрятала их в карман платья.
Обнаруженных денег оказалось ровно столько, сколько требовалось на парик и накладные усы, помимо изъявления благодарности верным друзьям-слугам. Чарлиз достался необычный парик. Как и усы, он был полностью черным, поэтому для естественности образа ей пришлось углем подкрасить брови и даже глаза, чего она, обладательница светлой кожи, никогда прежде не делала. Проделав все это, юная особа себя не узнала. Из маленького прикроватного зеркала на нее смотрел молодцеватый восточной наружности мужчина, широко улыбаясь ей. Впрочем, через несколько мгновений, растянувшись в смешливой гримасе, он схватился за живот. Чарлиз стало весело, как давно уже не бывало. Но вспомнив слова Оливера, предрекающие последствия бессмысленного веселья, она, посерьезнев, осторожно приоткрыла дверь. Коридор пустовал, потому Чарли, тихо, но быстро ступая по деревянному полу, без препятствий вышла на черную лестницу дворца. А там, смешавшись с разномастной прислугой, первый раз вышла в город.
Было странно и чудно оказаться за столь длительное время плена дворцовых решеток на улице, среди толпы таких же обычных, как Чарлиз, людей. Видеть, как вечер ложится на крыши домов, к которым спешат люди после долгого рабочего дня, закрыв свои лавки или исполнив необходимые дела. Всюду дышала, струилась жизнь, заставляя девушку чувствовать себя от нее оторванной прежде. Ей было невообразимо приятно, останавливая прохожих, разговаривать наравне с ними, уточнять маршрут до адреса дома кузнеца, подсказанного слугами, крайне удивленными расспросами о нем, но теряющими бдительность после уверения о заказе подарка близким.
Расспрашивая дорогу, рассматривая город и горожан, Чарлиз углублялась все дальше по каменистым улочкам столицы на ее окраину, пока не достигла основательного, приземистого каменного дома, расположившегося в тупике одной из улиц.
Она знала, что кузнец работает у себя в доме, на первом этаже которого располагалась кузница, на втором – жилые комнаты его семьи, поэтому разминуться с мастером было не возможно, даже если он работал допоздна, его всегда можно было застать дома.
Девушка постучала тяжелым железным кольцом в деревянную дверь, очевидно, кузницы.
– Приходите завтра, – прокричал с внутренней стороны грозный мужской голос.
– Я не смогу завтра… – расстроенно протянула девушка. – Прошу вас… – жалобно попросила она.
То ли от любопытства, то ли от жалости, мужчина открыл дверь, исподлобья смотря на позднего посетителя, после коротко отрезав:
– Ладно, заходи.
Чарли бросился в глаза очаг кузницы, где ярко горел огонь, жаром обдав замерзшие от вечернего ветра пальцы девушки.
– И? – мужчина поднял брови. Он молча наблюдал за низкорослым и хилым юнцом нелепой внешности, ожидая его речи.
Чарли тоже смотрела не отрываясь на этого мощного и большого великана, возвышающегося перед ней, и боялась произнести что-либо.
– Мне нужна шпага, – наконец подчинив голос, неуверенно вымолвила девушка.
– Тебе? Для чего?
– Для упражнения в фехтовании.
– Это изделие не пользуется спросом сейчас, – не допускающим возражений тоном ответил силач.
