Чинители. Вокзал, которого нет

– Так и знал! – заявил я. – Снова важный выбор, от которого зависит моя жизнь. И что нужно будет сделать?

– Ясно же, выбрать, – пожала плечами бабушка. – Либо ты забываешь об Изнанке, либо нет. Либо твоя жизнь кардинально меняется, либо завтра ты идёшь в школу как ни в чём не бывало, учишь уроки, влюбляешься, взрослеешь, поступаешь в университет, находишь работу, женишься, берёшь кредиты, покупаешь компьютер и телевизор на половину стены и всё остальное скучное и однообразное, что бывает в человеческой жизни.

– Но я уже не хочу забывать об Изнанке. Выбор, получается, очевиден.

– Не всё так просто. Давай повторю ещё раз. Жизнь. Кардинально. Меняется. Если ты сделаешь выбор в пользу Изнанки, то прямо в момент двенадцатилетия начнёшь обучаться ремеслу, которое станет твоим основным навсегда. Ты будешь трудиться на Изнанке, но жить в человеческом мире. Тебе придётся пожертвовать многим – друзьями, обычной профессией, свободными минутами, телевизором на полстены, кстати, тоже, и даже нормальными человеческими снами. Один шаг – и ты навеки привязан к Изнанке. Понимаешь всю серьёзность?

– Понимаю, – кивнул я. А Макс добавил:

– Ты и мама тоже сделали свой выбор, и ничего. Вот у нас какая семья хорошая.

– Мы с дедушкой почти вас не навещаем, – ответила бабушка. – У нас полно дел по обе стороны Петербурга, и мы не всегда можем спокойно почитать любимые книги. Суета сует. А ещё приходится постоянно учиться чему-то новому вместо того, чтобы красить волосы в фиолетовый и стоять в очередях на почте. Например, эти ваши телефоны без кнопок. Какое удовольствие, скажите, постоянно возить пальцами по стеклу?

Мы перешли в другой вагон. Едва открылась дверь, нас оглушили шум, гвалт, вопли и музыка – несколько разных детских мелодий смешивались друг с другом, создавая невероятную какофонию.

– Детский! – поморщилась бабушка. – Предлагаю ускорить шаг.

Вагон был не купе и не плацкарт, а специальный. Никаких полок или сидений, вдоль стен – кресла и шкафчики без дверей, забитые игрушками вроде пластиковых бульдозеров, резиновых змей и разноцветных кубиков. Между окон висели пузатые телевизоры, транслирующие мультики. В центре вагона, на полу, укрытом коврами, сновали дети, будто на уличной детской площадке. В основном это были малолетки, лет до пяти. Они кидали друг в друга мягкие игрушки, прыгали на миниатюрных батутах, дудели в дуделки, гремели гремелками (а ведь всем известно, что дети могут извлечь грохот из любой, даже самой безобидной на первый взгляд вещи), кувыркались, спорили, смеялись, ругались и даже боролись. В нескольких креслах сидели взрослые – почти все в наушниках, – отстранённо наблюдающие за хаосом, творящимся вокруг. Разговаривать здесь было невозможно.

Бабушка широкими шагами пересекла детский вагон, лавируя между малышами.

У самого выхода с одного из кресел вдруг вскочил седеющий мужчина в деловом костюме, с галстуком и в блестящих ботинках. Он схватил бабушку под локоть и взмолился громким зычным голосом:

– Подскажите, есть ли в этом поезде вагон-ресторан?

Бабушка осмотрела мужчину с головы до ног и ответила так же громко, чтобы было слышно сквозь детский гвалт:

– Вам налево, через четыре вагона. Но оставлять детей без присмотра строго запрещено!

– Я и не оставляю! – крикнул мужчина, нервно подмигивая левым глазом. – Я случайно тут. Взял билет, понимаете, где было дешевле, сидячее место. Думал, зачем мне полка или купе? Посижу тихонько, почитаю газеты. До Москвы недалеко. А тут…

– Ага, с вами всё понятно. Значит, слушайте, тут дети. Где дети – там шумно, активно и чрезвычайно безумно. Спасайтесь немедленно и попробуйте выйти на следующей остановке. Москва в другой стороне! – Бабушка высвободила руку и оставила растерянного мужчину за спиной.

Мы прошмыгнули за ней. Едва тяжёлая металлическая дверь закрылась, звуки как отрезало. Стало тихо. Только стук колёс и свист ветра внизу, под сцепкой, дали понять, что я не оглох.

– Ох уж эти потерянные души, – сказала бабушка. – Одна из них, видали? Проваливаются сквозь разорванные швы на Изнанку, теряются, и всё у них идёт не так, как надо. Покупают не те билеты не на те поезда, приезжают не в те места, общаются не с теми людьми. Путаются, блуждают, теряются. Казалось бы, несчастные, но, с другой стороны, в этом, может быть, и есть их счастье – искать своё место.

– Находят? – спросил я.

– Редко. Когда рак на горе свистнет или медведь зимой проснётся. Много факторов должно совпасть, в общем.

Мы перешли в следующий вагон. Снова купе. Тихое и мерное покачивание.

– В чём заключается выбор? – не унимался я, пока шли вдоль закрытых дверей. – Чем я буду заниматься, если решу остаться с Изнанкой?

– А об этом тебе придётся подумать самому, – ответила бабушка, внезапно остановившись. – Самое сложное в любом выборе – не ошибиться. Знаешь, сколько в мире писателей, которые на самом деле хотели стать строителями, архитекторами или воспитателями в детском саду? А сколько менеджеров, которые мечтали выйти в открытый космос или хотя бы на сцену с гитарой в руках? Люди ошибаются и страдают. Поэтому я не могу дать совет. Решаешь только ты. Подумай, есть ли у тебя что-то такое… мечта, мысль, желание. Что сейчас тебе кажется самым важным в твоей жизни.

Я подумал. Мне хотелось научиться рисовать, играть в футбол (и чтобы не вратарём), плавать быстрее всех, собирать кубик Рубика с завязанными глазами, запоминать стихи с первого прочтения, съездить на фабрику мороженого. Много чего хотелось, и эти желания толкались друг с другом, борясь за первенство. Не было какого-то одного, чтобы главнее всех.

Пока я осмысливал, бабушка повернулась к Максу и легонько щёлкнула его по носу:

– Ты тоже думай о выборе, дорогой. Пройдёт немного лет, и поезд приедет за тобой. Он привозит детей на Выборский вокзал, и там нужно сесть на правильный поезд. Это очень важно, не запутаться в собственных желаниях.

– Я обязательно подумаю! – торжественно пообещал Макс, хотя я был уверен, что он-то уже точно определился. Макс был без ума от поездов и железных дорог. Если бы ему прямо сейчас предложили стать машинистом на Изнанке, он бы согласился без раздумий.

Бабушка вдруг открыла дверь в купе. Внутри горел яркий белый свет, пахло чаем и шоколадом. Кто-то завозился на нижней полке, хихикнул.

– А вот и наши места, – сказала бабушка. – Ехать ещё несколько часов, располагайтесь.

Я заглянул внутрь. На столике у окна выстроились гранёные стаканы в подстаканниках, в стеклянной миске лежали конфеты и кусочки шоколада. Слева внизу, тоже у окна, сидела девочка примерно моего возраста. Худая, скуластая, с двумя торчащими хвостиками.

– Привет! – сказала она. – У тебя веснушек полное лицо. Сам рисовал, или от рождения? А у тебя зуба, что ли, нет? Это круто. Давно выпал?

– Ах, да! – Бабушка наигранно хлопнула себя по лбу и изобразила растерянность. Впрочем, по глазам было видно, что она едва сдерживает смех. – Совсем забыла, старая. Мы же едем не одни. Знакомьтесь, это Надя. Ваша двоюродная сестра.

Глава третья, в которой мы узнаём немного об Изнанке и видим северное сияние

У Нади веснушек не наблюдалось, и все зубы были на месте – это я заметил сразу. Но и неудивительно, а вот бабушкины слова заставили нас с Максом одновременно воскликнуть:

– Сестра? Этого не может быть!

Ещё бы, мы ни разу не слышали о существовании двоюродной сестры. Мало того, у родителей тоже никаких близких родственников не было. Возможно, они их прятали, не звали в гости, старались не звонить им при детях, не упоминать и всячески обходить стороной любые связанные с ними темы – но зачем? Загадка.

– Ещё как может, – ответила бабушка. – Наде скоро двенадцать, она тоже едет на Выборский вокзал, чтобы принять решение о своей дальнейшей судьбе. Ну и так далее. Располагайтесь и быстро переодевайтесь в удобное, а то ваша мама меня из-под земли достанет.

Она протиснулась на полку справа и стала наблюдать за нами, хитро щурясь.

Макс подошёл к Наде первым, протянул руку:

– Давай знакомиться, если ты настоящая.

– Ещё какая настоящая! – ответила Надя. – Это вы, может быть, выдуманные или пропавшие души. Мало ли кого ба постоянно приводит.

– Мы нормальные, из реального Петербурга, – вставил я, тоже подходя. – А ты откуда? Ты знала, что у тебя есть двоюродные братья?

– Вы из того мира, который снаружи? – Надя вытаращила большие зелёные глаза. – Где голубое небо, интернет, телевизоры и сладкая вата на палочке? То-то я почувствовала, что живым духом запахло!

– Да, оттуда.

– А я отсюда. Из Петербурга, который на Изнанке. Серый, дождливый, тихий Петербург. – Надя посмотрела в окно, за которым, кроме серости, ничего не было видно. – Прекрасное место.

Я спросил:

– Ты никогда не была за пределами Изнанки?

– Папа говорит, что там нечего делать, – печально вздохнула Надя. – Он всю жизнь здесь, прошёл через шов в девять лет и остался. Тут, говорит, хорошо. Никакой суеты. Скукотища, одним словом.

– Её папа – брат вашей мамы, – объяснила бабушка. – И они оба мои дети. Такая вот родственная связь. Надя, а эти болтливые мальчишки – Макс и Костя, и, кажется, их не до конца научили хорошим манерам, раз уж мне приходится завершать знакомство. Костя старший и белобрысый. А Макс – поменьше и без зуба.

– Так как насчёт веснушек? Нарисованные? – Грусть будто смахнуло сквозняком, Надя потянулась к моему лицу и провела пальцами по щекам. – Настоящие. Прикольно, завидую. У нас тут сложно с веснушками, солнца-то нет. Одни тучи.

Бабушка сказала:

– Болтайте, болтайте. Дорога долгая.

Мы уселись на полку рядом с Надей. Я с любопытством её разглядывал. Девчонка как девчонка. Сразу и не скажешь, что не из нашего мира. В прошлый раз мы встречались с обитателями Изнанки, и они, прямо скажем, отличались от людей – у кого-то вместо глаз были монетки, кто-то выглядел как великан, а у одного лицо было сплошь в каплях дождя. Надя, в свою очередь, разглядывала нас.

– Наверное, круто жить на Изнанке, – сказал Макс.

– Не круче, чем в реальном мире, – парировала Надя. – Вот вы чем там занимаетесь?

– Макс ходит в садик, я в школу. Ещё гуляем, учим уроки, ездим на велосипедах. У Макса бассейн, у меня баскетбол. Играем на приставке, смотрим мультики, сидим в планшете и телефоне. Мама говорит, это вредно для глаз и интеллекта. Типа мы тупеем.

– А я недавно завалила сочинение по призраковедению. Иногда езжу на велосипеде по струнам дождя. Ещё заглядываю на чердаки старых домов, где живут забытые вещи, разговариваю с заблудшими голосами в переулках, проверяю почтовые ящики, потому что в них иногда можно найти потерявшиеся письма из прошлого, и коллекционирую возгласы, застывшие во времени. У меня есть очень редкий возглас, который принадлежал папе Карло, когда он вдруг понял, что с ним разговаривает полено. Ничего необычного.

Мы сидели, раскрыв от удивления рты.

– Я мечтаю о телефоне с интернетом, – добавила Надя. – Мультики посмотреть, загрузить какую-нибудь игру. Валяться на диване и не отрываться сто часов. Говорят, игр бесконечное множество. Вот бы куда я провалилась с головой.

– У тебя сочинения про призраков, а ты хочешь обычный телефон? – удивился я.

– С удовольствием поменяюсь с вами местами, – ответила Надя. – Никогда не пробовала наггетсы и очень вредную картошку фри. Только читала. Говорят, от картошки фри из глаз вместо слёз соль сыплется.

– Когда у меня будет телефон, я тебе обязательно его передарю, – пообещал Макс.

– Здесь он не будет работать. Но вот если я выберу жизнь обычного ребёнка в обычном мире… Хотя этого не будет. Папа против, он готов сделать что угодно, лишь бы я осталась на Изнанке и пошла по его стопам.

– А кто твой папа?

– Собиратель тумана, – ответила Надя. – Уважаемый человек. На Изнанку из вашего мира постоянно просачивается туман. Здесь он становится вязкой субстанцией, вроде манной каши. Если вовремя не убрать, жители начнут застревать в нём. Ещё могут наглотаться, потому что туман очень вкусный, и тогда всё… ожирение третьей степени, даже диеты и тренировки не помогают. Мой папа каждый день выезжает собирать туман. У него есть противотуманный костюм, туманосос, размягчитель и много мусорных пакетов. Так себе работёнка, но ему ужасно нравится. Потому что никто не трогает, можно ни с кем не разговаривать и всю дорогу слушать музыку. Папа говорит, что взрослым это только и нужно от жизни и лучше уже не будет.

– Скукотища, – пробормотал я.

– Ага. Моё любимое слово.

– И что, папа может изменить твой выбор? Как это устроено?

Надя пожала плечами.

– Я не знаю, взрослые не рассказывают. Говорят, выбор для каждого свой. Но это ведь не просто развилка на дороге, а множество мелких, почти незаметных тропинок, и каждая из них приведёт к правильному решению. Не всё зависит конкретно от тебя или от меня… Ба уснула. Ей совсем скучно стало.

Действительно, пока мы общались, бабушка прислонилась головой к окну и задремала. Тихий ровный ход поезда прекрасно убаюкивал. Надя склонилась над ней, пару секунд разглядывая. Потом повернулась к нам.

– У меня есть идея! – глаза Нади загорелись. Она перешла на шёпот. – Пойдёмте!

– Куда?

– Вы мне не доверяете?

– Мы тебя ещё совсем не знаем, – заметил Макс. – Это будет интересно?

– Обижаешь, ещё как!

Мне этот заговорщицкий шёпот не понравился, но, когда Надя прошмыгнула из купе в общий коридор и поманила нас, всё же отправился следом. Потому что… ну как отказываться от приключений? Не об этом ли я мечтал столько времени?

В тамбуре особенно хорошо слышались перестук шпал и шум ветра. Надя показала на металлическую лестницу напротив туалета, тянущуюся вверх к квадратному люку. На крышке люка красными буквами было написано: «Не открывать!» – и ещё виднелась мелкая приписка: «Опасно для жизни! Не суйте свой нос!»

– Хотите посмотреть на северное сияние Изнанки? – спросила Надя. – Его можно увидеть только между городами, когда не мешает искусственное освещение. Говорят, у вас в мире оно совсем другое.