скачать книгу бесплатно
– Вот и славно! Значит, больше на военную тематику здесь не говорим! Андрюша, хорошо?
– Угу… – промычал из-за какого-то французского журнала Андрей.
– Тоня?
– А я-то что? Я даже и не знаю ничего. Мне только про Наполеона учить надо, так я даже этого не читала… – стала, как перед учителем, оправдываться Тонечка.
– Мне сегодня учитель рассказал занятную фигуру об оде Ломоносова. Так как кружок у нас уже с декабря как литературный, давайте про это и поговорим!
– Я не читала… – призналась Тоня.
– Как всегда! Ничего страшного, мы сейчас по очереди и прочтём. А потом обсудим стиль, особенность и смысл написанного, – заученно повторила Оля фразу Карла Ивановича.
Сначала томик с одой «На Восшествие…» Оля дала Тоне, та, запинаясь, нарушая ритм и путая ударение, осилила страницу и с тяжелым вздохом облегчения передала книгу Володе. Тот, чеканя слова, выкрикивая отдельные слоги, отчитался, как на плацу.
Закатив глазки, Оля забрала несчастного Ломоносова и подсунула Андрею между его носом и журналом. Тот жалобно поднял глаза, аккуратно отодвинув томик, загородивший ему фотографию нового завода в пригороде Марселя, и сказал:
– Олечка, давай послушаем, как надо читать. Прочти нам, пожалуйста, сама?
Оля вздохнула, в глубине души признав, что оду читать тяжело. Села в кресло, приняв удобную позу, совсем не подобающую пафосному стилю стихотворения, и негромко продолжила чтение вслух. Все успокоились под приятный тембр Олиного голоса и шипение ещё кипевшего самовара и посвятили себя прерванным делам.
Тем временем в передней прозвенел колокольчик, и в комнату донесся запах улицы. Оля, не прекращая читать, поднялась и, не спеша, подошла к выходу, посмотреть, кто пришёл.
– Александр Точъ! – отрапортовал стоящий в проходе высокий брюнет лет двадцати. – Юнкер четвертой роты первого кадетского корпуса!
Оля подняла глаза от книги, оглядела его гимнастерку, серебряный знак, чуть маловатую фуражку на коротко стриженном затылке. Представший перед ней незнакомый молодой человек был весь какой-то залихватский. Глядя на Ольгу, он улыбался во весь рот, и что-то в этом было цепляющее, ошарашивающее.
– Пишете? – в лоб спросила Ольга, захлопнув томик стихов Ломоносова.
– Оленька, душа моя, ну не всем же писать, кто-то и слушать должен, – ответила Жанна за юношу. Проскальзывая в комнату, она подхватила его под руку и затащила в гостиную мимо Оли. – Сейчас нам не все ли равно… Ефросиня! Еще две чашечки, пожалуйста! – по-свойски распорядилась Жанна.
Вбежала Фрося и вопросительно заглянула в глаза молодой хозяйке.
– Мама Фрося, принеси, пожалуйста. И еще цукатиков захвати, – подтвердила Оля.
– Они не поемши? Голодныя, штоль? – сказала та грудным голосом.
– Не знаю, Мама Фрося. Иди уже… – раздраженная деревенской простотой кормилицы подняла губку Оля: «Ну, мамка Фрося! При моих новых столичных гостях! Вышлю к деду эту недотёпу!»
Александр со снисходительной ухмылкой смотрел, как Оля смущается и покрывается румянцем. Она ему сразу понравилась, такая свеженькая, такая тоненькая. Такую хотелось беречь от невзгод и непогоды, как первый весенний цветок.
Он прошел через всю гостиную, пожав руки присутствующим юношам и откланявшись Антонине. Уверенно сев на диван за Олиной спиной, он стал наблюдать, как она нервничает, перелистывая книжицу в поиске места, где остановилась.
Оля уже привыкла к отвлечённому взгляду Андрея, к тихому воркованию Тонечки с Володечкой, к безразличию красавицы Жанны, приходящей без конца пить горячий чай. И теперь она чувствовала, что в её гостиной всё переменилось. Словно стало жарче, но ей было не успокоить в себе озноб. Слова терялись в вихре мыслей. Пришло раздражение.
– Тонечка, я говорю, в этом стихотворении такая сложная… как там… метафора, говорю… Тоня! Ты слышишь?! – Оля пыталась хоть в ком-то найти поддержку.
Тонечка осоловелым невидящим взглядом посмотрела в сторону Оли. Не понимая, о чем речь, кивнула и продолжила полушёпотом что-то бормотать Володе. Тот, зардевшись, гордо держал Тонечкины перчатки. Он хотел было что-то ответить, но, улыбнувшись чему-то сказанному Тоней, закрыл рот.
Оля от этой любовной истории опять закатила глаза и спросила у балетной подруги:
– Жанна, что ты думаешь?
– Так я только пришла! Расскажи хоть, о чём ты? – ответила Жанна, сигналя Александру, чтобы тот пересел к ней за столик и занялся цукатами из прошлогодней вишни. – Продолжай, дорогуша, я слушаю.
Оленька пыталась сосредоточиться на банальном, классическом, на том, о чем ей рассказал Карл Иванович только сегодня днём. Мысли не хотели двигаться слаженно. Она чувствовала пристальный взгляд Александра за спиной. Ей казалось, что он трогает её оголенную шею, его дыхание колышет выбившиеся из прически волосы, но он точно сидел достаточно далеко от ее стула. Ломоносов показался пафосным и грубым. Оля поправила прическу на затылке и резко оглянулась. Александр расплылся в улыбке:
– Да? – радостно спросил он.
– Да… – ответила она, не зная, что он имеет в виду.
Когда скомканный вечер поэзии закончился и все наконец покинули Кириспову гостиную, Оля долго сидела на том же диване, где сидел Александр. Она была уверена, что он заколдовал её. Голову не покидал его образ. Вот он тут сидит, напротив! И всю ночь она не спала, представляла, какой же он, как он учится, как он танцует. Что для него значит Жанна? Что он думает о современной литературе? Читает ли он «Военную летопись» или «Огонек», а может, и «Жизнь искусства»? И когда они встретятся снова?
Сон пришел к Оленьке под утро, когда она услышала, как мама Фрося в соседней комнатке вычищает печь. Хотела встать и сказать ей все по поводу вчерашней встречи гостей, но пока накручивала победоносную речь, незаметно уснула.
Глава вторая. Трепетные чувства
Зима подходила к концу. Весь город уже был покрыт сажистым грязным настом, и мама говорила, что весна нынче придёт раньше.
Несмотря на свежий запах талого снега, на улицу идти не хотелось. Серые, бурые, коричнево-черные тона города приводили Олю к неизменной меланхолии. Но в дни, когда в окошке маминой спальни появлялся кусочек синего утреннего неба, скучающую над журналами и тетрадками Оленьку тут же гнали дышать воздухом.
Чтобы подольше оставаться в своем внутреннем мире, она мигом надевала полушубок, ботики и выскакивала из дома. Бежала прочь, не дожидаясь, пока мама Фрося натянет на себя чулки, галоши, фуфайку, жилетку и чего-то еще; пока начнет рассказывать толки и поучения режущим слух псковским говором. Мимо темных поперечных переулков, не замечая грязи и оттаявшего навозу, мчалась она вперед, как лошадка, почувствовавшая свободу. И спрятавшись от няни в соборном парке, Оля продолжала грезить.
Под черными ветками высоченных деревьев на ещё белом снегу бесились галки. Они несдержанно кричали и чего-то требовали у прохожих и друг у друга. В кустах спящих прутиков сирени чирикали невидимым гвалтом воробьи.
Здесь было много птиц и птичьих разговоров, и они оживляли этот светлый уголок Петроградки. Но эта болтовня не мешала Оле вести внутренние наблюдения за новым чувством, она наслаждалась созреванием чего-то ранее неизведанного.
Как сладко щемило сердце, когда она думала об Александре! Но уже три дня она не видела Жанну и ничего не могла узнать о нём.
Все три дня мама и мамка Фрося раздражали непроходимой глупостью. А проницательного отца своего Оля избегала сама.
Но вот завтра предстоит праздничная служба, и если, Жанна опять не пропустит её, то уже к вечеру будет известно, кто такой Александр Точъ!
И от этих мыслей думы вчерашней девочки поползли в потаённое женское: «Что надеть?»
Раскидывая промокшим у носка ботинком снежок от львиных лап скамейки, Оля совершенно не заметила, как по дорожке к ней приковыляла Ефросинья:
– Олька! Куды ты делася? Я табе грю-грю, глаза подымаю, а тебя и… тю-тю. Нету! Только дверка бултыхаэца от ветру-то твоего.
– Да? А я думала, ты следом идешь… – соврала Оля.
– Че, хоть пугаешь-то?! Я сперва – во двор; опосля, думаю, к реке… Ну, нет! Знамо дело, в садочек опять поперлася. И вона – ты!
– Мама Фрося! Я же просила! Что за «поперлася»? Пришла, пошла, ушла… Ну как так можно? Тут же тебе не Замогилье твое! – Оля опять стала раздражаться от присутствия кормилицы.
– Да-да, дочка, запомню… Ну так ты тут эта… Сидеть будете? – спросила Ефросинья, – Софья Алексевна за молоком меня посламши. (Молочник – ирод, кислятину припер!) Я тоды сгоняю до Большого. А ты сидите тоды?
– Хорошо, Фросенька, я тут тебя и подожду, домой вместе пойдём,— уже ласково сказала Оленька.
Удаляясь, няня недовольно бормотала обидные слова в адрес воспитанницы. Но Оля никогда не обращала на это внимание. Не обижалась и не злилась, у них были такие семейные привычки.
Проводив маму Фросю взглядом, Оля продолжила обдумывать гардероб к завтрашнему дню. Она сама того не заметила, как в пасмурной атмосфере её мыслей появились светлые, уже совсем весенние цвета. Синий атлас, зеленый шифон, туфли из-за границы, радужным очарованием ожидающие в шифоньере; канареечная брошь, колье из мелких изумрудов, белые вуали, черное кружево, красный бархат и модная темно-бордовая лента на шею. Из самого Парижа!
Сердце ее забилось гулко и слышалось по всему телу, да так часто, что стало даже жарко, а белье стало невыносимо тесным и колючим. Она осознала, что подбирает гардероб уже не на службу, а на ту вероятную встречу, которой ей очень хотелось.
Оле стало стыдно, и чтобы колокольня не услышала громких ударов её возбужденного сердца, девушка бегом помчалась по тёмному коридору Церковной улицы обратно домой.
Этим днём Фрося с Олей не разговаривала. Бухтела, обиженно вздыхала или вовсе молчала. Всем своим видом она показывала взаправдашнее расстройство от того, что Оля не дождалась ее.
– Сегодня у тебя кто-нибудь будет? – спросила Софья Алексевна за обедом.
– Мама! Ты как всегда! Не бывает у меня никого по субботам! – рассерженно взвизгнула Оля, толкнув, как ей показалось, зажимающий ее сервировочный столик. Приборы в тон звонко лязгнули и затихли, а Софья Алексевна сделала вид, что ничего не заметила, и спокойно продолжила:
– Аксель говорит… Алексей, папа… Он говорит, у Замкового острова… Да что ж это такое! – мама совсем запуталась в старом и новом, но, немного подумав, закончила: – У Заячьего острова сегодня будут гуляния. Пойдем?
Оля сверкнула на маму серыми влажными глазами за её показную безучастность и тоже успокоилась.
– Не хочется… – Оля расстроенно уставилась в тарелку.
Она очень не любила рыбный суп, каждый раз об этом говорила и маме, и Ефросинье, и Матрёне, но всю зиму по субботам подавался рыбный суп.
Собирались к обеду Кирисповы, по обыкновению, долго. А Матрёна всегда спешила с подачей на стол, и в итоге из супницы в тарелки накладывали холодную студнеобразную жижу с насыщенным рыбно-луковым запахом.
Мама и мамка Фрося с удовольствием его ели, одинаково прихлебывая и покрякивая. А папа все эти месяцы по субботам обедал в городе, говорил: «Должен же я от вас отдыхать!» Но Оля полагала, что отец тоже не любил рыбный дух.
– Поехали на Васильевский остров? – вдруг пришло в голову Оле.
Она очень любила там бывать, но одну ее не пускали. В районе Стрелки Нева напоминала ей Выборгский залив. Она радовалась, когда, стоя у самой кромки льда или на краю парапета и глядя налево от крепости, ей казалось, что она видит башенку шестого этажа их дома и яркое окошко в ней, как тот маяк, который так манил её в юности.
– Это на правой стороне? – рассеяно спросила мать.
– Нет, не доезжая.
– Я, роднулечка, на переправу не пойду, лодочник для меня – хуже извозчика!
– Мамочка, мы по мосту. Биржевой. Длиннющий такой! Мы по нему с папой осенью катались. Не помнишь?
– На трамвай не суйтеся! Мне соседка-дворничиха давече грила… – хотела вставить пять копеек Фрося, наливая кипятку из самовара.
– Цыц! Фрося! – осадила поставщика городских сплетен Софья Алексевна, – пей чаечек свой, голубушка! Так мы пешком, Оленька? – уточнила она у дочери.
– Давай прогуляемся. Утром ветра не было. А солнце сегодня! И весной пахнет!
Дамы вышли на Кронверский и не спеша прошли вдоль серого фасада. Во дворе дома за распахнутой настежь чугунной решеткой дворники выгружали из телеги остатки дров. Лошадь в теплой попоне взмокла, от нее валил пар, она ржала и задирала голову, пытаясь выглянуть из-за шор и хоть кому-то пожаловаться, что одета не по погоде.
Пройдя за флигель таких же наемных квартир, Оля чуть замедлилась у особняка. Дом этот соседний ей очень нравился. Их квартира после переезда была в новоделе, пару лет назад выстроенном, еще с запахом деревянных половиц и крашеных фасадов. По ее мнению, там даже лестницы и камины пахнут делами и скупостью. А извивающиеся детали решеток больше похожи на придавленных дохлых змей.
А вот этот богатый дом был милым и светлым, мансардные окошки походили на окна чистеньких европейских домиков, взгромоздившихся пятым этажом.
Особняк всегда пышно светился всеми фонарями и рисовался цветными рамками зашторенных окон, будто балы здесь были каждый день. А из каретного двора то и дело выезжали автомобили, точно там был целый гаражный полк. Там даже решетка во двор была украшена с изыском: чугунные изящные ленты, тонкие копья, похожие на бамбук, а головы то ли львов, то ли драконов огрызались на прохожих. Но последних это не пугало. Народищу там шастало!.. Тьма!
Оля с мамой прошли по Мытнинской в сторону Биржевого моста, наслаждаясь невысоким февральским солнцем. Мимо пролетали таксомоторы, стуча ободами по брусчатке и оставляя черные клубы ядовитого дыма. Ползли неспешные трамваи, обвешанные возвращающимися из контор мужчинами в одинаковых пальто. По краям проезжей части не спеша шли друг за другом конные экипажи и пустые товарные телеги.
За Биржей висела темная опухшая и мягкая на вид туча. Казалось, что если ее хорошенько тряхнуть, то она треснет посередине, как прохудившаяся подушка, и полетят по округе снежные перья.
На мосту было видно, что Нева в этом году уже не встанет, тяжелая вода гнала шугу к заливу, закручивала ее вокруг деревянных опор и лепила некрасивые грязные бугры к берегу.
Определенно пахло весной! Протяжный ветер меж берегов нес свежесть и чистоту. У Оли на этом просторе что-то ёкнуло в груди, похолодели пальцы, которыми она придерживала капор. Щекотка принялась по всему телу: откуда-то из живота пробежала в кончики пальцев ног и даже в десны.
Оля шла и улыбалась этому солнцу, этому ветру, туче и приближающимся по мосту курсантам! В первом ряду этой немногочисленной группы молодых ребят она не сразу увидела знакомую залихватскую улыбку. А когда заметила, покраснела и спрятала лицо поглубже в капор. Она поняла, что он тоже ее видел. Видел, как она радостно подставляет улыбку миру! А что, если он принял эту улыбку на свой счет?!
Это было неловко. Когда группа курсантов поравнялась с дамами, Александр, не переставая улыбаться, отдал поклон Оле и также радостно – ее маме. Софья Алексевна радостно поздоровалась с ним в ответ. Она не знала, что он уже приходил на Олин литературный вечер, и явно была озадачена вниманием такого красавца военного.
– Оленька, представь мне, пожалуйста, своего друга, вижу, ты и сама не ожидала его здесь увидеть!
– Александр. Кадет чего-то там, Лондовский друг. Жанна его привела в наш кружок на неделе. Теперь он с нами в чтениях участвует, – протараторила Оля вкратце. – Александр, приятная встреча, вы будете у нас опять во вторник?Нынче будет что-нибудь поинтереснее Ломоносова, – обратилась она уже к юноше, понизив голос и расставляя ударения во фразах, как учила Жанна.
– Да я и так не скучал! Приду. Жанку брать? А ваша сестра будет? – спросил Александр по-простецски, кивая в сторону Софьи Алексевны.
Оля всплеснула руками, она забыла представить маму!
– Софья Алексеевна. Я мама Оли… – та не стала жать официальностей.
Пришло время смутиться Александру.
– Pardon, madam! Я… Вы… прошу прощения, – он смущенно поклонился и побежал догонять товарищей, успевших дойти до Мытнинской набережной. Оглянувшись на ходу, он крикнул:
– Я буду у вас, Оля!
Оля опять покраснела и спрятала нос в норковый воротник. Софья Алексевна радостно огляделась, поправила платок и сказала:
– Ну пойдем, «сестренка», может, еще кого-нибудь встретим. Твои друзья, роднулечка, становятся все интереснее и интереснее!
Только сейчас Оля заметила, что ее мама – и вправду молодая, красивая, ей было слегка за тридцать. Высокая, статная, яркий русский платок поверх высокого повойника подчеркивал темные брови и совсем ещё молодые синие глаза. Меховой богатый воротник нежно прилегал к широким её скулам, щекотал чувственные губы. Она была очень привлекательной женщиной, особенно рядом с бледной астеничной Олей, утопающей в черном полушубке, огромном капоре и серой шерстяной юбке теплого платья.
Тревожная радость предчувствия покинула Олю, улыбка спряталась и большие глаза снова приняли меланхоличный вид.
Дамы обошли Стрелку, поговорили о чем-то неважном, о чем еще могут говорить не имеющие общих интересов подружки, и пустились в обратную дорогу.
Несмотря на то что прошло всего два часа, как они вышли из дома, солнце скрылось и ветер на мосту усилился. Откуда-то издалека быстро-быстро пролетели мимо несколько крупных снежинок, и почти сразу обрушилась снежная метель. Белый крупный снег горстями летел со скоростью легавой на охоте. Он сбивал с ног прохожих, срывал с них одежду, пытался отобрать их вещи и сбросить в Неву. Мир для пешеходов сжался до полоски в шаг под ногами, все остальное скрывала метель, больно избивая по лицу тех, кто осмеливался поднять глаза.
Для Оли мир сжался в одну болезненную пульсирующую точку в мозгу: «Ко мне ли Александр придет во вторник?»
Она ревновала, ревновала по-взрослому, ревновала зло и ко всем: к Жанне, к маме, даже к тем книгам, которые придет слушать Александр.
Целую ночь Оленька крутилась, перекидывая дурные видения с одной горячей подушки на другую. Не помогала даже открытая форточка. Оля видела во сне темный лес с плоскими тенями, который колол ей глаза, щипал бедра, кусал за руки и выкручивал суставы. Страх был больше боли, а боль – больше страха. А в глубине этих темных, плоско-колючих ощущений горел фонарь маяка, он был глубоко и далеко, казался маленькой яркой звездочкой. Но Оля не стремилась к нему. Она, утонувшая в темных терзающих ее чувствах, наслаждалась им, таким далеким и светлым. Она знала, что тот огонек – Александр.
Утром в воскресенье, увидев в отражении свое лицо со следами ночных переживаний, она подумала, а стоит ли этот кадет её чувств и её красоты? Что в нем такого, из-за чего ее с головой накрывает ревность? Он – военный, а это никак не сходится с ее жизненными стремлениями.
